Пришелец

ПРИШЕЛЕЦ

(Полесская история)
               
                Саша Снежко&Юрий Максименко
 
Действие происходит через несколько лет после аварии на Чернобыльской АЭС в одной из полесских деревень, где живут самосёлы.
 
Действующие лица:

 Максим
Иван Кабешкин, отец Максима
Валентина, мать Максима
Лиля, продавщица
Дед Сергей
Шурик-«корреспондент»
Константин Шкирдюк
Жориха, его жена
Анька
Андрей
Савуниха
Савенчиха
 Василий, священник
 
 *  Вместо пролога  *
 
 Родина моя, Родина,
черная от бед,
как смородина,
и, как рябина,
горькая.
Ты, в связи с поговоркою,
ждешь холодов,
чтоб сладкою
стать?
Для меня загадкою
ты остаёшься, Родина,
черная от бед,
как смородина.
Но –
после дней затмения –
белая от цветения.
Ты, как шиповник,
колкая
для врагов своих —
сколько их!
Ты в саду мироздания –
подснежник,
пролеска ранняя.
 
 
Эпизод I
Магазин. В нём многолюдно. Кто-то бродит среди стеллажей, кто-то беседует, кто-то выстроился в очередь к прилавку.
 
Жориха. Говорят, соль и спички подорожают.
Савенчиха. Кого понарожают?
Жориха. Соль и спички подорожают, глухая тетеря.
Савенчиха. Если рожают, разве это потеря?
Савуниха. Да слухи всё это…
Жориха. Да? А зачем вчера ты купила десять килограмм?
Савуниха.  Сало солить.
Лиля. Она свою единственную чушку хочет засолить для потомков.
Жориха. Зачем для потомков, когда «чичасники» жрать каждый день хотят?
Лиля. Кто?
Жориха. Чинарики. Они к Савунихе после пенсии каждый день ходят.
Савенчиха. Лиля, тут говорят, что соль и спички подорожают. Продай-ка мне пару килограммчиков.
Лиля. Соль ещё вчера закончилась, а спички – и того раньше.
Савенчиха. Почему всё заканчивается именно на мне?
Лиля. Катерина Ивановна, вы читать умеете? (Показывает на вывеску.) У нас товары повседневного спроса. Вот все уже и спросили. Приходите на следующей неделе. (Савенчиха уходит).
Лиля, разговаривая с покупателями, наблюдает за Андреем, который вошёл в магазин и юркнул за один из стеллажей.
Лиля. А рубашку, Андрей, повесь на место.
Андрей Я только примерить хотел.
Лиля. Деньги есть? Покажи.
Андрей Дома забыл.
Лиля. Ты, алкаш, наверно забыл, как деньги выглядят.
Андрей. Неправда, я вчера пенсию матери получил. Только дома забыл.
Лиля. А совесть не забыл? Когда деньги покажешь, тогда и меряй. И скажи своей Чавеле, чтоб детей за продуктами не посылала – ничего не дам.
Андрей. Другим ты в кредит даёшь.
Лиля. Даю. Потому что у других, в отличие от вас, алкашей проклятых, кредит доверия есть.
Андрей. Злая ты, Лилька. Вот поэтому и замуж тебя никто не берёт.
Лиля. Тебе что ль на шею броситься? Люди добрые, вы посмотрите, какого завидного жениха я сейчас из магазина пинком провожу.
Андрей поспешно ретируется. Все смеются. Дверь магазина открывается. Входит Шурик-«корреспондент». Из кармана торчит сложенная газета.
Лиля. Толя, какие сегодня «Новости Полесья»?
Шурик. Стоит человеку один раз оступиться – всю жизнь вспоминать будут.
Шкирдюк. А есть что вспомнить?
Шурик. История яйца выеденного не стоит.
Шкирдюк. А ты расскажи. Человек я здесь новый, истории не знаю.
Шурик. Дела давно минувших лет, преданья старины глубокой.
Лиля. Забытых? Хочешь, я напомню?
Шурик. Я сам… Сам…
Лиля. Сам ты и половину правды не расскажешь. (Шкирдюку) До аварии ещё этот случай приключился. Пошёл наш Шурик в лес и прихватил с собой фотоаппарат. Долго ли, коротко ли шёл да вдруг набрёл на какую-то дверь железную в холме среди леса. А на двери той написано: «не влезай – убьёт». Шурик наш лезть не стал, а только сфотографировал дверь и фотографию с заметкой «Новости Полесья» послал в районку. А через пару дней приехали кагэбэшники, взяли нашего Шурика под белы руки, увезли с собой за тридевять земель и показали ему такие «Новости Полесья», что он забыл, как буквы пишутся и для чего нужен фотоаппарат. «Корреспондент» наш не знал, что сфотографировал объект государственной связи.
Все смеются.
Шкирдюк. Шура, так ты «узник совести»? Давай выпьем. Я тоже ни за что пострадал…
Шурик. В смысле?
Шкирдюк. Дело был так. Лет от роду мне тогда было двадцать. Встречался я со своей Надеждой Зосимовной. Балагур был и шутник. Охоч до розыгрышей. Идём мы однажды с танцев и так мне по нужде захотелось – мочи просто нет. Достаю из кармана «Правду» и говорю даме моего сердца: «Хочешь фокус покажу? Ты газету помнёшь, а я её выпрямлю». Согласилась моя Надежда Зосимовна, стала газету мять. А, знай, приговариваю: «Ты получше мни, чтоб труднее было распрямлять».  Надежда Зосимовна как увидела портрет отца народов, переменилась в лице, тут же вернула газету. А я, как ни в чём не бывало, говорю: «Постой здесь на посту, а я в ближайшие кусты на разведку схожу». Когда я вернулся, зазнобы моей не было, зато поджидал «воронок». Вот так за свои «невинные шалости и фокусы» я получил срок.
Шурик. Времена сейчас другие. Союза нет. Да и деревня наша ни на одной карте не значится. Хочешь фокусы показывай, хочешь о новостях Полесья пиши – никому ты не нужен.
Шкирдюк. Так уж никому?
Шурик. Никому.
Вбегает перепуганная Савенчиха.
Савенчиха. Там! Там! (показывает куда-то в сторону и вверх)
Все. Что?
Савенчиха. Ангел с неба спустился. Весь в белых одеждах. Идёт и говорит мне: «Здравствуй, Катерина Ивановна!»
Лиля. Баба Катя, с ума вы не выжили и пить не пьёте, а несёте чушь несусветную.
Савенчиха. Он сюда идёт. Сейчас увидите.
Шкирдюк. И кто этот небесный посланник? «Чинарик» с забытой пенсией?
Шурик. Инопланетянин. Сейчас много пишут про НЛО.
Савенчиха. А откуда он узнал, что меня Катериной Ивановной кличут?
Шурик. Чудеса.
Лиля. Привиделось старухе… Да разве это чудеса? Вот у моей соседки скотинка необыкновенная есть. Анька всё время хвастается: «Вечером от свиньи полосу сала отрежу, а утром она – цела-целёхонька». Вот где чудеса!
Входит дед Сергей.
Шурик. Сергей Леонтьевич, вы сейчас никого не встретили?
Дед (ДЛ). Встретил.
Все. Ну?
ДЛ Что «ну»?
Лиля. Как  он выглядит? Сюда идёт?
ДЛ. Сюда не идёт, а вот отсюда – идёт…
Лиля. Как он выглядит?
ДЛ. Кто?
Лиля. Ангел.
ДЛ. С ума посходили. Никаких ангелов там нет. Две бабы возле магазина лясы точили, да так и ушли…с недоточенными.
Савенчиха. А ангел где?
ДЛ. Не видел я никого. Темно уже. (Лиле) Дай мне пятнадцать килограмм сахара.
Лиля. Норма – два килограмма на руки.
ДЛ. Хорошо. Два килограмма на руки, остальное – в сумку. А дрожжей нет?
Лиля. Не завозили. Дед, ты никак самогон собрался варить.
ДЛ. Нет, варенье.
Лиля. А дрожжи зачем?
ДЛ. Пироги печь.
Лиля. С каких пор ты пироги печёшь?
ДЛ. С тех пор, как моя старуха этот свет покинула.
Шкирдюк. А я свою Галку никак не могу заставить, чтоб напекла чего-нибудь. Утром картошка вареная, днём – жареная, а вечером – толчёная со шкварками. Но когда по пьяни погоняю малость по огородам, - может, в порядке исключения, драников нажарить. А вообще не любит она кухню. Другая баба целый день у печи хлопочет, чтобы мужа ублажить. А моя зазноба из огорода не вылезает. Как станет на восходе буквой «зю», так и простоит до вечера. И целый день что-то мычит себе под нос. Пошутил однажды: «Галка, перепиши мне свою песню» - до вечера со мной не разговаривала. Думал, что обиделась, а она, оказывается, писать не умеет.
Жориха. А зачем мне уметь? Чтоб тебе песни переписывать?
Шкирдюк. Было бы что переписывать! У всех твоих песен одни и те же слова: м-м-м да м-м-м.
Жориха. Ну погоди, накормлю я тебя, Костик. Век будешь помнить.
Савуниха. А я часто вспоминаю пение хора в чернобыльской церкви. Бывало выйдешь из церкви, станешь у обрыва, а голоса плывут-плывут. Кажется, вот подхватит чудное пение и понесёт вслед за собой над землёю.
Савенчиха. Хорошо было. Все-то наши деревенские в этой церкви крещены.
Савуниха. И дети наших детей жили бы здесь до конца времён, если бы не эта проклятая авария…
ДЛ. Да что вы голосите? Не на поминках мы. Живём и жизни радуемся.
Жориха. Чему радоваться? Тому, что квартирантами живём на своей земле? Или забыл, что выселили нас отсюда и живём мы самосёлами, незаконно. Зона здесь.
Шкирдюк. Решёток и колючей проволоки нет? Значит, не зона.
Шурик. Ага, заповедник. Санаторий «Чернобыльские зори».
Шкирдюк. Леонтьевич прав: надо жить и радоваться жизни.
Савенчиха. Говорят, в Библии написано: и живые будут завидовать мёртвым. Вот вспоминаем мы былую жизнь и завидуем тем, кто жил раньше.
Шкирдюк. Ну хватит, бабы, сырость разводить. Нашего у нас никто не отнимет.
Лиля. Освобождайте магазин. Мне выручку считать пора.
Все.
– Обнаглела ты, Лилька,
– Каждый день магазин на полчаса раньше закрываешь.
– В райпо будем жаловаться!
Лиля. Жалуйтесь. Здесь вам не клуб, и я не обязана вас вместо завклуба развлекать.
Шкирдюк. Мелко мыслишь, Лилька: магазин по теперешним временам и клуб, и сельсовет и всё остальное заменяет. Радуйся: к тебе люди идут как на далёкий свет – душу согреть.
Шурик. Красиво говорите. Писать не пробовали?
ДЛ. Только второго «корреспондента» нам не хватало.
Окна магазина озаряются ярким светом.
Савенчиха. Это он, ангел!
Все смотрят на дверь. На пороге стоит кто-то в белых одеждах.
Голос. Здравствуйте!
ДЛ (приглядевшись). Максим?
Максим. Не забыли меня в здешних краях.
ДЛ. Да как тебя забыть? Набедокурил и пропал без вести. Всё село долго в себя прийти не могло после твоей внезапной пропажи. Говорили, будто утонул ты в прорве. Всю грязь со дна сетями подняли, отыскивая тело.
Максим. Тьфу-тьфу.
ДЛ. Другие поверили старой Воробьихе, которая нагадала твоей матери, что ты где-то в казённом доме. Решили, что связался ты с бандюками.
Максим. Да разве я похож на бандита, дед? (Хочет обнять его, но ДЛ отстраняется)
ДЛ. Да кто тебя знает. Иные ангелами небесными прикидываются, а присмотришься - рожки сквозь макушку пробиваются.
Шурик. Где пропадал, Максим?
Максим. Расскажу – не поверите.
ДЛ. Почему не поверить? Поверим. Только ты учти: поверить легко, а разувериться ещё проще. Так что, парень, если хочешь, чтоб к тебе отнеслись по-человечески, не пудри мозги.
Савуниха. Савенчиха видела тебя спускающимся с неба и приняла за ангела.
Максим. Вынужден разочаровать: не ангел я, Катерина Ивановна. Хотя посчастливилось побывать на седьмом небе.
Лиля. Инопланетяне, что ль, похитили?
Все смеются.
Максим.  Я сам к ним напросился…
ДЛ (сурово). Ты обещал говорить правду!
Максим. А это и есть чистая правда.
ДЛ (присутствующим). Как хотите, а у меня нет времени и желания слушать байки.
Все, зашумев, выходят.
Максим. Родители мои живы?
Лиля. Живы. Поначалу, когда ты пропал, горевали, во всесоюзный розыск хотели объявить, а потом…у твоих братьев дети родились… За заботами о внуках они и забыли о тебе.
Максим. Неужели забыли? Как они?
Лиля. Мать твоя совсем не изменилась, только постарела. По-прежнему разворотливая и бойкая – и в работе, и на гулянках.
Максим. И матерные частушки поёт?
Лиля. Поёт.
Максим. А отец?
Лиля. Говорят: горбатого могила исправит. Это будто про него. Наклюкается и мать из дома выгоняет. И поёт: «каким я был, таким я и остался…».
Максим. И с собакой разговаривает?
Лиля. Разговаривает. Сидит на крыльце и читает ей мораль: «Чаечка, не подхалимничай».
Максим. И ничего за десять лет не изменилось?
Лиля. Ничего. Может пить стали больше. Так ведь кто сейчас, после аварии, не пьёт? Нам говорили, что водка радиацию выводит. Все стали пить. И чем закончилось? Радиацию вывели, а водка проклятая осталась. Глубоко пустила корни. А ты где пропадал?
Максим. Долго рассказывать.
Лиля. А я не спешу никуда.
Максим. А хочешь стихи свои прочту?
Лиля. Ты пишешь стихи?
Максим. Пока не пишу. Только в себе ношу. Слушай.
Молилось долго
                дерево нагое
Перед иконой
                мартовских небес.
И от молитв
                во мне поэт воскрес.
И по земле
                я вновь побрёл изгоем,
 
Чтобы под древом
                слушать звёзд псалмы,
Чтобы рыдать
                над их извечным смыслом.
И Млечный путь,
                зависший коромыслом
Над головой моей,
                позвал меня из тьмы.
 
 
Эпизод II
Дом Ивана Кабешкина. Иван читает газету. Жена чистит картошку. По радио звучит лёгкая музыка
Иван. Ну, нечего стало читать в газетах. Одна реклама. Тьфу!
Валентина. Не читай. Воды принеси, дров наколи. Забор поправь – скоро повалится.
Иван. Не буду я забор на ночь глядя ставить. Утром.
Валентина. А завтра придумаешь другую причину. Всё газеты читаешь. Была бы от них хоть какая-нибудь польза.
Иван. Польза есть. Вот послушай: «Вчера состоялась торжественная…»  инау…инагу… Тьфу ты! Нормальных русских слов у них нет. Язык сломаешь. (Продолжает читать.) «…состоялась торжественная инаугурация Бориса Ельцина».
Валентина. Что с этим Эльциным сделали?
Иван. Инау…гурировали! Проще говоря: возвели на престол.
Валентина. Царём сделали?
Иван. Что-то вроде этого.
Валентина. Бабы в магазине говорили, будто в Библии прописано: придёт конец стране, когда появится новый царь.
Иван. Глупости. Много твои бабы понимают. Пусть газеты читают и радио слушают.
Валентина. Зачем им радио?  Они сами радио. Всегда знают, кто, где с кем и когда.
Голос из радио. Добрый вечерочек всем крутым перцам и классным тёлкам. С вами – ди-джей Педро. Начинаем нашу ежевечернюю пати…
Валентина. Что он говорит?
Иван (выключая радио). Что пора спати.
Стук в окно.
Иван уходит и возвращается с Савунихой.
 Иван. Что случилось?
Савуниха. Максим вернулся.
Валентина. Ой! (хватается за сердце, Савуниха набирает из ведра кружкой воду, даёт напиться). А я думала: умру и не увижу. (Плачет.)
Савуниха. Чего плачешь? Радоваться надо.
Иван (резко). А нам радоваться некому – у нас только два сына и они с нами.
Валентина. Иван, что ты говоришь? Он сын ведь наш…первенец…любимый.
Иван. А он об этом помнит? Пропал и всё – ни одной весточки за десять лет.
Валентина (начинает суетиться). Надо приготовить чего-нибудь вкусненького…
Иван. Картошки в мундире и сала.
Савуниха. Остынь, Иван: сын твой возвращается.
Иван. Самогон доставайте. Напьюсь сегодня. Не знаю только, с радости ль или со злости.
Савуниха. Тьфу! Упрямый Кабешкин! Может, он с повинной головой вернулся. Может, жизнь его помотала хорошенько…
Иван. Ага, и он вспомнил, что у него есть мы. И на том спасибо. Валя, налей нам по сто грамм.
Валентина (собирая на стол). Успеешь напиться. Сына дождись.
Снова стук в окно.
Иван. Кто там?
Голос Максима. Свои.
Иван. Свои все дома давно. Спать собираются. А ты кто такой?
Савуниха. Иван, угомонись.
Голос Максима. Это я, Максим. Открой, папа.  (После паузы) Ты хочешь, чтоб я ушёл? Что ж, прощай…
Валентина. Максим, сынок, не слушай его. Ждал он тебя долго, вот сердце и ожесточилось.
Иван идёт открывать, возвращается с Максимом.
Валентина (бросается на шею). Сынок! Где ж ты пропадал?
Максим. Потом расскажу… (Подходит к отцу, обнимает и его) Здравствуй… Прости меня…
Иван (дрожащим голосом). С возвращением, сын!
Долго стоят обнявшись.
Валентина. Да что ж мы стоим? Уже и картошка сварилась.
Иван (наливая первач). Ну, со свиданьицем! (Чокаются, выпивают.)
Валентина. А ты мне сегодня приснился. Будто с тёмного неба на гору упал яркий-преяркий свет, аккурат возле Красного Борка, куда мы за грибами да орехами ходим. И из этого света вышел ты…
Максим. Так и было, мать: я пришёл из света. Из другого света.
Савуниха (креститься). Свят, свят, свят! Да что ж ты такое говоришь, Максим.
Максим. А я ведь в самом деле побывал на другом свете.
Иван (саркастически). И как там? Жарко? Котлы кипят?
Максим. Там хорошо. Там другая жизнь. Там душа светом живёт и наполняется.
Иван. Не узнаю тебя, Максим. Ты стал набожным? Надо ж, первый драчун на селе о рае небесном заговорил… Что же вывернуло тебя наизнанку?
Максим. Помните одноклассника моего Ваську Скибина?
Савуниха. Как не помнить? Сначала прибили его в драке до полусмерти, а потом машиной сбили.
Максим. Это я убил его.
Валентина роняет вилку и начинает плакать.
Валентина. Не верю…не может быть…
Максим. Я, мама, я. Машиной сбил… случайно. Но от этого не легче. Протрезвел, когда понял, что человека убил. Кинулся через реку на городище. Упал на землю и лежал долго-долго. Вдруг сверху на меня упал ослепительный свет. Я зажмурился. А когда открыл глаза – ни городища, ни реки, ни села не было…
Иван. А что было?
Максим. Только яркий свет.
Иван. Понятно. Бредить начал.
Максим. Не брежу я, отец. В другой свет я тогда ушел.
Иван. А позвонить ты не мог… или письмо написать?
Максим. Оттуда письма не доходят.
Иван.  Загадками ты говоришь… Но я всё равно рад тебе. Выпьем! (Наливают, выпивают.)
Стук в окно.
Иван. Кого так поздно носит под окнами?
Голос. Это соседка.
Савуниха. Анька-кацапка пришла. Открывать?
Иван. Открывай! Сегодня у нас - день открытых дверей: сын вернулся!
Савуниха впускает Аньку.
Анька. Слышала, радость у вас. С возвращением, Максим!
Иван. Садись, выпьем за сына.
Анька. Ой не могу – голова болит…
Савуниха. А у меня сердце разболелось…
Валентина (поёт). И на сердце болит
                И под сердцем болит.
                Только там не болит,
                Где мой милый шевелит.
Анька (засмеявшись, спохватывается). Ой, забыла совсем, что голова болит.
Савуниха. Постыдилась бы, Валя, такие частушки при сыне петь…
Валентина. Он знает, что не в капусте найден.
Максим (Аньке). А хотите я вам боль сниму?
Анька. Как?
Максим. Руками.
Иван. Ты руками лечишь? Раньше ими калечил.
Максим (делает пассы над головой Аньки). Всё в прошлом, папа. Всё в прошлом… (Аньке) Что вы чувствуете?
Анька. Боль прошла! Чудеса!
Иван.  За это надо выпить!
Валентина. Иван, ты решил напиться?
Иван. Да мы ещё не пили почти… (Наливает.)
Максим. Сильно изменилось наше село?
Савуниха. И не узнаешь.
Максим. Наши люди мне всегда нравились.
Иван. Ага, поэтому ты всем морды чистил!
Максим (не обращая внимания). … светлые чистые люди…
Савуниха. Да не чище, чем в других местах. Тут без тебя много чего произошло… В деревне сейчас, как в городе, страшно жить. Убивают у нас, отрезают головы…
Валентина. Твоя крёстная приходит на утреннюю дойку. Хотела коровам муку рассыпать, а когда сунулась в кормушку, видит там какой-то свёрток. Стала разворачивать и в обморок упала – из свёртка вывалилась человеческая голова…
Максим. Чья?
Валентина. Кузьмича помнишь? Жена его, Степанида, с любовником своим Вовком задушили. Несколько дней его прятали – пока Кузьмич не засмерделся. Похоронили его в закрытом гробу. А потом по селу пошли слухи, что Кузьмич не от водки сгорел, как говорила Степанида, а задушен был.
Максим. Но голову кто отрезал?
Савуниха. Степанида с Вовком.
Максим. Зачем?
Иван. Чтоб следы замести. Они побоялись, что могилу вскроют (а дело шло к тому) и проведут экспертизу. На горизонте – тюрьма. И тогда ночью раскопали могилу и отрубили голову… Как она попала в кормушку к Мане Бегунихе – никто не знает…
Максим. Посадили?
Иван. Нет. Нашли хорошего адвоката.
Савуниха. От суда Божьего никто не уйдёт. Вовк сгорел в своей хате. Заживо!
Иван. А Степанида живёт и мужиков меняет как перчатки… А ты говоришь, что люди у нас светлые.
Анька. Края наши глухие, на десятки вёрст вокруг болота. Это после войны осушать стали. А раньше село наше находилось в самом сердце болот. И немудрено, что водилась всякая нечисть.
Савуниха (крестясь). Не начинай к ночи.
Максим. Нет, мне интересно.
Анька. До революции это было… Тогда через болота к Чернобылю проложили дорогу из булыжников, а через прорву был перекинут деревянный мост. Старая Черкаиха отправилась в Чернобыль, да вышла уже почти под самый вечер. Доходит до моста через прорву и видит, что на нём кто-то стоит. Испугалась – может грабитель какой. Да делать нечего, пошла дальше. Подходит и видит: стоит мужчина, весь чёрный, с чёрными губами…
Иван. Негр!
Анька. О неграх в наших краях тогда не слыхивали. Да и какие негры в полесских болотах? Откуда?
Иван. С плантаций сбежали! (Смеётся)
Анька. Очень смешно… Так вот…Подошла Черкаиха к чёрному и вдруг поднялся сильный ветер. Откуда ни возьмись появилась карета, запряжённая чёрными лошадьми, и пронеслась по мосту без всякого шума. Вдруг кто-то как засвистит. Чёрный молвил: «Наши поехали!» и исчез вместе с каретой. Черкаиха чуть живая домой добежала и с тех пор одна через лес и прорву – ни ногой.
Савуниха. Свят, свят, свят.
Валентина. Да и в наши дни всякое случалось. Помнишь, Максим, водонапорную башню на ферме? Мимо неё однажды поздно ночью возвращалась молодёжь с танцев. Подходят к башне и видят: свинья на ней танцует. Испугались, полетели быстрее ветра.
Максим. Видел, от клуба только развалины остались…
Валентина. Жалко деревню, клуба… Я его своими руками в молодости строила… Нынче по селу боишься идти – дома заброшены, окон, дверей нет.
Анька. Края наши – заповедные места для ведьм. Иван Симклетин рассказывал: возвращались они из Чикалович с танцев. Чтоб путь сократить пошли через Гороваху. Видят, впереди, возле грушки, толпа какая-то стоит. Подкрались ближе и всех местных ведьм прыгающих по очереди на грушку увидели. Даже древняя баба Ворониха, которая всегда еле ползала по селу, и та прыгала на грушку. Вот такие чудеса!
Иван. Говорят, что авария чернобыльская и случилась потому, что Полесье стало обителью колдовства и чародейства. Но я не верю в это… В местах наших раньше вулканы были. Поверхность земли сдвинулась, тут бабахнуло и накрыло всех «медным тазиком».
Валентина. Столько всего мы пережили, сынок… выселяли нас, а мы назад сами вернулись. Нельзя покидать родную землю, хоть и говорят, что тут зона. Без родины помрём быстрее, чем от радиации.
Стук в окно. Все вздрагивают.
Иван. Кого принесла нелёгкая?
Голос. Батя, открой. Брата хотим обнять.
Иван (Максиму). Иди открывай. Теперь уж точно нас ждёт бессонная ночь.

Эпизод III
 Темнота. Слышен чей-то храп. И голоса – разговаривают Максим и Валентина.
Валентина. Максим, ты спишь?
Максим. Уснёшь тут с вами, когда отец храпака давит.
Валентина. Не похоже на него.  Обычно как выпьет, до утра спать своими «проповедями» не даёт.
Максим. Совсем не изменился.
Валентина. Не изменился…Где ж ты пропадал, сынок?
Максим. Помотало, мама, здорово…О вас всё время вспоминал…Себя маленького…
Валентина.   Я тоже, в бессонные ночи, свою жизнь вспоминаю…
В темноте появляется «экран», на котором видна бушующая полноводная река.
Валентина. Припять вижу…Себя на моторной лодке…Нас много…Мне семнадцать…
Максим. Куда ты едешь?
Валентина. В Чернобыль. Возвращаюсь к хозяевам – я присматриваю за их сыном. У меня за пазухой, в «надёжном» женском месте, лежит червонец – все деньги, скопленные матерью на целый месяц… мимо пронёсся катер… Сильная волна опрокинула лодку… Я в воде… барахтаюсь, глотаю воду… И вдруг вижу мой червонец, плывущий к середине реки… Я плыву за ним, всё дальше от берега…
Максим. Зачем?
Валентина. Боялась, что мать прибьёт меня, если узнает, что я потеряла деньги. Вот такая дура. Всю жизнь её боялась. Даже когда замуж вышла. Что я в жизни видела хорошего? В девичестве мать жизни не давала, а замужем – отец твой. Из огня да в полымя.
Максим. Неужели ничего светлого не было?
Валентина. Было. Вы! Всегда вспоминаю твои первые шаги… Ты ведь не ходил до двух лет – боялся. А однажды я принесла из магазина бублики, большие такие, с маком. Ты потянулся за ними и – пошёл. А твои первые слова?  О валенках ты говорил «ляунки», самолёт называл «масалётом».
Максим. И я вижу Припять… Мы едем в Чернобыль на базар – ты, отец, я маленький. Отец – шофёр. Довёз до реки, а потом с машиной грузимся на паром и Чернобыль, город моего детства, плывёт нам на встречу…
Слышны людские голоса, визг поросят.
Появляются молодые – Валентина, Савуниха и Анька.
Женщины стоят с мешками, в которых барахтаются поросята.
Анька. Отойдите от меня подальше. Вы всех моих покупателей отпугиваете.
Савуниха. Сама отходи. Почему я должна куда-то отходить?
Валентина. Она боится, чтоб мы не услышали, как её поросята говорят.
Савуниха. Да? И что они говорят?
Валентина (заглядывая в мешок Аньки).  Жалуются, что их плохо кормят. Смотри, какие они мелкие: не поросята, а котята.
Женщины смеются.
Анька. Ой-ой-ой. Да у этих котят, если хотите знать, сало слаще всяких пирожных.
Снова смех.
Савуниха. Люди добрые, не проходите мимо: продаются хрюкающие пирожные.
Анька. Злые вы, уйду от вас. (Уходит.)
Валентина. По-моему, перестарались. Теперь неделю разговаривать не будет.
Савуниха. Всего лишь неделю? Какая жалость.
Продолжают торговлю. Анька возвращается с пустым мешком.
Анька. Всех продала! Говорила же: вы отпугиваете покупателей.
Валентина. А чем ты их купила?
Савуниха. Собой!
Анька. Ну знаете! (Уходит.)
Иван (появляясь). Прав был классик: злые языки хуже пистолета.
Савуниха. Кто?
Валентина. Классик. Писатель такой, который умер.
Савуниха. Всё правильно: пишут книги, от которых сами дохнут. А нам читай…
Смеются.
Вбегает перепуганная Анька.
Анька. Иван, быстрее…
Иван.  Что случилось?
Савуниха. Покупатели поросят назад несут: попробовали – не понравились.
Иван. Зубоскалы!
Анька. Твоя машина покатилась под гору.
 Иван. Как? Почему?
Иван убегает. Затемнение.
Валентина. Случилась эта авария и вся жизнь, как Иванова машина, покатилась под гору…Хорошо, что тебя не было с нами в начале мая…Что тут творилось! За нами нагнали машин для выселения…Коровы ревут, собаки воют, бабы голосят…
Круг света выхватывает салон автобуса. В нём – люди с пожитками. Слышно, как Иван с кем-то ругается. Появляется в салоне.
Иван (воображаемой собаке). Чаечка, ложись под сиденье.
ДЛ. Тут людям места мало, а ты собаку привёл.
Иван. Собака мешает? Место ваше не заняла. Жалко животное оставлять. И эти (кивает куда-то) тоже не пускали. Мол: радиации на ней много. А где та радиация?.. Она чистая…
ДЛ. Чистая, как у Кулая шея.
Слышен смешок.
Иван. Чего смеётесь?
ДЛ. А ты не знаешь этой истории? Поехал Кулай в Комарин. Ходил по базару, увидел вывеску парикмахерской. Дай, думает, постригусь. Сел в кресло, а парикмахерша укрыла его белой простыней, стоит и на шею смотрит. Говорит: «Ну и шея!». А Кулай отвечает: «Потому что сало ем…». Думал, что удивила толщина его шеи. А парикмахерша женщина зубастая – ей палец в рот не клади. Говорит: «Дед, ты хоть дерьмо ешь, а шею периодически мой».
Жидкий смешок быстро затухает.
Иван. И куда ж нас везут?
ДЛ. Куда-то за райцентр.
Иван. А там радиации, что ль, нет?.. Никуда я отсюда не поеду. Чайка, за мной. Мы остаёмся. (Выходит)
Затемнение
Голос Валентины. Иван остался дома, а нас завезли в Михновку и поселили на квартиры к людям. Нас приютила баба Захариха. Прожили мы там полгода.
Голос Савунихи. Спали все в доме, а мой Сидор в бане ночевал – места в Захарихиной хатке не хватало, а к другим людям переходить мы не захотели. В той сырой бане заработал мой Сидор чахотку, а потом рак лёгких. Сгорел быстро…
В круге света – Валентина в доме Савунихи. Сидят за поминальным столом.
Савуниха. Девять дней как его не стало… (Плачет.)
Валентина. Ты столько натерпелась от него, что говорила: помрёт – плакать не буду.
Савуниха. Говорила. Да сердце – не камень. Не хватает мне его. Одна в доме как в домовине. Тоскливо…
Валентина. А с ним не тоскливо было?
Савуниха. Не тоскливо. Погоняет вокруг хаты, да и спать ляжет. А я тихонечко войду да за печкой улягусь.
Валентина. Гармошка его тоже осиротела.
Савуниха. Зять, когда бывает наездами, под настроение играет. Только мне от той музыки ни тепло, ни холодно.
Валентина.  Сидор твой первым гармонистом был на селе.
Валентина и Савуниха (поют).
 Дайте в руки мне гармонь
 Золотые планки!
Парень девушку домой
Провожал с гулянки.
 Шли они – в руке рука
Весело и дружно.
 Только стежка коротка
 –  Расставаться нужно.
Савуниха. Часто думаю по ночам: может я не за него замуж выходила, а за его гармонь? Околдовал он меня будто: как возьмёт в руки свою «Маричку», растянет меха – я готова простить ему всё на свете.
Валентина. Ни одни крестины, ни одна свадьба без него не обходились.
Савуниха. Столы на гулянках всегда, а Сидор, едва переступим порог своего дома, командовал: «Свари супчика». Проклинала всё, а готовить приходилось… Теперь я одна… Ему уже ничего не надо…Супчик некому варить… (Плачет.)
Валентина. Мишка твой этот свет раньше батьки покинул.
Савуниха (сквозь слёзы). Пришёл домой после работы, поел. Стало ему нехорошо. Жене сказал: полежу немного. Лёг и уже не проснулся…Все, все меня покидают…
Валентина. Не плачь. Там им лучше, чем нам здесь.
Савуниха. Наверно…
Затемнение.
Максим. Мама, ты спишь?
Валентина. Я и раньше спала, а теперь, когда ты объявился, и вовсе не до сна. С молодых лет недосыпала. Думала: вот выйду на пенсию – буду спать, сколько душе захочется. Вышла. А сплю плохо. Нет, сынок, ничего слаще снов молодости. Ночи старости бессонны.
Максим. А ты у меня, философ, мама… Ну, мудрый человек…
Валентина. Это батька наш хвилософ. А я лёгкой работы не искала, всю жизнь дояркой. Таская мешки с мукой и бидоны с молоком, грыжу заработала вместо медали… (После паузы.) Где ты пропадал, сынок?
Максим. У одного святого человека…
Голос.
Плутал во тьме души я много лет.
Но брезжил впереди далёкий дивный свет.
Он звал меня, он спас меня от бед
Мой путеводный, мой волшебный свет.
 
Я был им озарён и был согрет.
Он ярче всех светил и всех комет.
И верю я, что и на склоне лет
Меня согреет этот дивный свет.
 
*  *  *


Эпизод IV
 Магазин. Лиля лузгает семечки. В углу дремлет подвыпивший Шкирдюк. Лиля не сводит глаз с Андрея, тщательно пересчитывающего деньги.
Лиля. На бутылку не хватает?
Андрей.  Вчера считал – хватало. А сегодня не хватает.
Лиля. Твоя Чавела, наверно, украла.
Андрей. Она не может. Боится. Знает, что секир-башка будет. Воровство я сурово пресекаю.
Лиля. А сам воруешь.
Андрей. Я не ворую, а подбираю то, что другим не нужно.
Лиля. Санитар деревни! За такую «благородную деятельность» тебе приплачивать надо.
Андрей. Нужно, но никто до сих пор не заплатил. (Считает деньги.) Надо ж, сущей мелочи не хватает. Но ты всё равно ведь бутылку без неё не дашь?
Лиля. Не дам.
Андрей. В доме Кабешкиных уже который день заздравные пьют. Максима попросил на хлеб денег, а он говорит: «Хлеба тебе куплю, а на хлеб не дам – всё пропьёшь и детей оставишь голодными». И откуда он, такой праведный, на наши грешные головы свалился?
Лиля. С луны.
Андрей.  Лунатик, значит.
Лиля. Это ты лунатик, когда глаза водкой зальёшь. А когда трезвый, на человека похож... отдалённо.
Андрей. Человека во мне увидела? Надо же! Спасибо.
Лиля. Был ты когда-то человеком, Андрей. Да я не застала те времена.
Входит Максим.
Андрей. А вот и наш праведник.
Максим. Добрый вечер!
Лиля. Здравствуй, Максим.
Андрей. Кому добрый, а кому – не очень.
Максим. Андрей, мне не жалко для тебя денег…
Андрей. Значит, одолжишь?
Максим. Губишь душу свою.
Андрей. Жмот.
Шкирдюк. И жмотство своё в красивые одежды рядит.
Лиля. Вот как заговорили! Выпили – домой идите. Здесь вам не ночлежка.
Шкирдюк. Не гони. Захочу – сам уйду. А пока подремлю чуток.
Андрей. Ради твоей бабки, за которой я присматривал в твоё отсутствие, дай денег. Мне мало надо…
Максим. Я всё сказал.
Андрей. Какой же ты праведник, если не хочешь облегчить страдания ближних? Для меня сейчас большее зло не водка, а её отсутствие.
Максим. Никогда не думал, что ты такой краснобай.
Лиля. Все они ораторами становятся, когда хотят принять на грудь. А Андрей – из учительской семьи: говорить красиво - у них в крови.
Максим. Я желаю тебе добра.
Андрей. А творишь зло!.. Однажды в городе я увидел аквариум. Оставался последний червонец, и я зашёл в зоомагазин купить подарок детям…Нет, правда. Не верите? Эх вы… Люди входили и выходили из магазина, а я не мог оторвать взгляда от аквариума. Там был другой мир, где всё красиво и завораживающе. Другой мир с иной жизнью – размеренной и светлой. Когда посмотрел на серые безрадостные лица людей, ужаснулся: неужели я один из них? Снова прильнул к аквариуму – и в душу вернулось блаженство.
Максим. И этот аквариум – водка?
Лиля. Чего только не придумают люди, чтоб оправдать свои слабости и пороки.
Андрей (Максиму). А ты человек без слабостей и пороков? Ах да, я забыл: ты же праведник, ты к нам с небес спустился. Но мало что изменилось на земле за эти годы. Боли не стало меньше. Ты поживёшь здесь недельку-другую и снова исчезнешь, а нам здесь жить дальше… Пожалел меня? Может, упасть на колени и целовать ноги (Смотрит на обувь Максима.) Даже у прилетевших с небес сапоги грязные. И ты ими лезешь в душу. Ненавижу вас, праведников! (Убегает.)
Шкирдюк. У таких праведников, как ты, Максим, беда одна: считают себя выше других. Со своих высот трудно разглядеть душу человека с её ранами. А без этого нет сострадания и исцеления.
Лиля. Да что на вас всех сегодня нашло?
Максим. Помолчи, Лиля.
Шкирдюк. Ты думаешь, что уже никто не помнит, каким ты покинул село? Тогда ты избивал всякого, кто тебе не нравился. И вдруг возвратился агнцем, блеющим о любви. Но для большинства ты - тот же жестокий и немилосердный Максим десятилетней давности. Такие, как ты, бесчинствуют в зонах, ломают чужие жизни, как спички… И после этого ты поёшь сладкие песни о любви? Не верю!
Максим. Но что сделать, чтоб вы поверили? Я совсем другой.
Шкирдюк. Люби людей. Не отвергай их и не возносись над ними в гордыне. (Уходит.)
Лиля. Не слушай их, Максим. Завтра эти пьянчужки и не вспомнят, что наговорили.
Максим. Зато я не забуду. Думал, что стал другим… Они открыли мне глаза: я вернулся сюда не до конца излечившимся.
Лиля. Не понимаю. Ты лежал в больнице? А свет с неба? Бабе Кате померещилось, что ты…
Максим. Я не спускался с небес тогда. Я с них спустился сейчас…
Лиля. Ты пугаешь меня.
Максим. Хотела знать правду обо мне? Слушай!.. «Бей первым – иначе ударят тебя» – учили меня «деды» в армии. Я последовал этой «заповеди» и попал в дисбат. Потом уже никому не смог доказать, что я другой. Даже родители не верили. Были кровавые драки. Были слёзы матери, но я не видел их – я «самоутверждался». И мне это нравилось. Но однажды я убил человека, который не сделал мне ничего плохого. Он был не такой, как я…
Лиля. Вася Скибин?
Максим. Он самый.
Лиля. Максим, мне пора закрывать магазин. Расскажешь завтра…
Максим. Сегодня!  Лежал на старом городище и думал: почему?.. Почему жизнь моя идёт под откос? Что я делаю не так? Почему в каждом человеке вижу потенциального врага? Почему весь мир виноват в том, что я в него не вписываюсь?
Лиля. Максим, мне действительно пора закрываться.
Максим. Я только начал раскрываться, а ты решила закрыться… Так вот, когда я очнулся, стоял ослепительный день. Я брёл куда-то, не узнавая мест. Пока не угодил в трясину. Стал звать на помощь, хотя понимал, что в такой глуши никто не услышит меня. Я запрокинул лицо вверх, чтоб видеть небо, и решил: будь что будет. И тут вспомнились мамины слова о спасительной молитве, которая может поднять со дна морского.
Лиля. И ты стал молиться?  «Отче наш»?
Максим. «…да святится Имя Твое, да приидет царствие Твое…». Увидел протянутую мне руку и понял, что услышан.
Лиля. Кто это был?
Максим. Ты не поняла – моя молитва была услышана.
Лиля. Кем?
Максим. Я был услышан не потому, что пытался кричать, а потому что внутренний крик был не о спасении жалкого смертного тела. Болото не было просто болотом…
Лиля. А чем?
Максим.  символом…гибнущего мира…
Лиля. Символом? Ты хорошо себя чувствуешь?
Максим. Я не болен, но меня пытались запрятать в психушку, когда я рассказал о болоте…Тоже вызовешь «скорую»?
Лиля.  Рассказывай дальше.
Максим. Извлёк меня из трясины святой человек, отшельник. Он жил на острове посреди Слепого болота. Во время войны попал в плен. Когда же фашистский концлагерь был освобождён советскими войсками, будущий отшельник понял, что радость преждевременна: его схватили и хотели отправить в сибирские лагеря – как изменника Родины. Он не считал себя изменником и сбежал… Поселился среди болот и прожил в одиночестве почти сорок лет. Знаешь, что он сказал мне, когда извлёк из болота и выслушал мою историю? (Лиля в недоумении пожимает плечами.) Он рассказал притчу о человеке, который видел причину всех своих неприятностей и искушений в людях. И тогда решил уйти из мира и жить отшельником. Поселился в далёком скиту. Окормляемый старцем, он день и ночь молился в своей келье. Но покоя в душе не было… Однажды старец дал ему глиняный сосуд и отправил за водой. «Я пришёл сюда молиться, а не служить водоносом». Но всё же не смел ослушаться духовника. По дороге он нечаянно уронил кувшин. Старец спросил: «Кого теперь ты обвинишь в том, что сосуд разбит?». И тогда человек понял, что причина всех его бед – он сам. Надо лишь найти в себе силы и мужество признаться в этом…
В пучке света появляется Отец Василий.
Отец Василий. Будь привратником сердца своего, - учат старцы, - чтобы не входило в него чуждое.
Максим. Чудные слова, непонятные…
Отец Василий. Я раньше тоже так думал, когда моя набожная бабушка стыдила за то, что дорогу к храму забыл. А потом понял, что сказаны они были только для меня. На танцы в клуб собираюсь, а бабка шепчет что-то о бесцельности жизни. В гневе кричу: «А твоя цель жизни до одурения на коленях перед иконами стоять?».  «Глупый ты, поэтому не сержусь на тебя. Вспомнишь мои слова. Живёшь сегодняшним днём. Кажется, что ты живёшь для других, а на самом деле живёшь ты ради себя, ради своей ненасытной утробы». Часто вспоминаю эти слова.
        Как согревает и светит солнце, так и мы должны согревать всех своей любовью, отирать слёзы несчастным, облегчать тяготу жизни их. И чем бескорыстнее будут наше делание, тем лучше, тем выше оно будет в очах Божиих. А умрём – все пожалеют нас, поплачут и помолятся за душу нашу. Ничего не значит, что мы были малозаметные люди: не великие, но полезные.
        В лагере я познакомился с одним писателем, который поразил меня одной мыслью: «Ты должен всю жизнь свою сделать Богослужением…Служи Богу не в одном только храме. Служи ему и в своём доме, и в лавке, и в мастерской…Если тебе удастся, то ты уже отчасти приготовил себя для неба. Небо в нас; оно – дружба, смирение, терпение, вера, любовь, самопожертвование, - и эти добродетели находятся только там, где находится Господь… Только тогда к нам приближается небо, только тогда оно как бы наклоняется к земле, когда любовь Христова делается законом всей нашей жизни».
Свет гаснет. Отец  Василий исчезает.
Максим. Услышал эти слова и решил остаться с отшельником…
Лиля. И прожил на болоте десять лет?
Максим. Нет. Когда отец Василий умер, я хотел похоронить его по-человечески и отправился к людям. Мою историю выслушали …и отправили в психушку. Там я понял, что у каждого свой ад.
Лиля. Родители знают?
Максим. Зачем им знать?
Лиля. Я умею хранить чужие тайны.
Окна магазина озаряются светом.
Максим. Ты слышишь крики? Что-то случилось.
Лиля. Что может случиться в нашей глухомани?
Вбегает Шурик- «корреспондент».
Шурик. Пожар! Скорее!.. Максим, ваш дом горит!
Максим. Мой ад меня не хочет отпускать…
Убегает.
 
*  *  *
 
Эпизод V
 Дом Лили. Максим лежит одетым на кровати. Входит Лиля.
 Лиля. Не притворяйся спящим и не молчи… Максим, ты не виноват в том, что они сгорели… случайность…
Максим. Я не верю в случай…
Лиля. Они спали и ничего не почувствовали. Врачи говорят: лёгкая смерть. Надышались угарным газом и уснули…
Максим. Не бывает ни лёгкой жизни, ни лёгкой смерти. Всё даётся человеку через страдания.
Лиля. Это справедливо?
Максим. Извини, я не настроен сейчас говорить об этом. Пойду прогуляюсь…(Уходит.)
Лиля. Что с ним творится?
Появляется Савенчиха.
Савенчиха. Что с Максимом? Летел как ошпаренный. Чуть не сбил меня с ног.
Лиля.  Трудно ему сейчас. Мечется как зверь по клетке. Ни с кем не хочет говорить. Во всём винит себя.
Савенчиха. Не пытайся переубедить его. У женщины есть другое средство…
Лиля. О чём вы, баба Катя?
Савенчиха. О женской ласке.
Лиля. У нас ничего не было…
Савенчиха. Знаю. Нравится тебе Максим? (Лиля кивает.) Тогда тем более должна помочь ему. Женская ласка творит чудеса. 
Лиля. Что мне делать, баба Катя?
Савенчиха.  Съездите с ним в церковь, отслужите панихиду. А там будет видно, что делать.
Лиля. Пугает он меня. То молчит днями, то плачет по ночам, то начинает кричать, что он Чернобылем крещённый.
Савенчиха. Пройдёт. Всё пройдёт. Наберись терпения и позаботься о нём. Я чего пришла? Люди хотят в район жалобу писать, что ты редко магазин открываешь… Иди на работу, дочка. Не ровён час уволят. А кто в нашу глушь приедет? Никто. Останемся без магазина. А где собираться будем? Почту, нас не спросив, закрыли…Выйди, дочка, на работу.
Лиля. Хорошо, Катерина Ивановна.
Савенчиха. Правильно. И товаров закажи – соли, сахара, спичек…
Лиля. Опять соли и спичек? Да куда вы их столько покупаете?
Савенчиха. На всякий случай, дочка.
Максим возвращается.
Савенчиха. Подышал воздухом?
Максим. Тяжело дышится…
Савенчиха. Терпи, сынок: будет ещё долго перехватывать, а потом пройдёт. Так всегда бывает, когда теряешь родных людей. Ну, будьте здоровы.
Савенчиха уходит.
Лиля. И я пойду.
Максим. Куда?
Лиля. На работу.
Максим. Давно пора, а то сидишь со мной как с младенцем. Не бойся, руки на себя не наложу…
Лиля. И не убежишь никуда?
Максим. А куда бежать? От боли никуда не скроешься.
Лиля одевается, собирается уйти, но на пороге останавливается.
Лиля. Я давно хотела сказать, что ты мне…
Максим. Что?
Лиля. Ты мне…мог бы помогать…
Максим. Чем? Товары, что ль, разгружать?
Лиля. И товары тоже.
Лиля уходит. Максим ложится на кровать, потом подхватывается и подходит к окну. Освещается вторая сторона сцены. Там – остров, хижина отшельников.
Отец Василий. Я вот чего тебя покликал, Максим. Полно нам в землянке горевать. Пора церквушку на острове строить. Леса-то кругом полно.
Максим. Кто строить будет? Вы, отец, еле с постели встаёте, а мои руки забыли топор. Может, пойду я по сёлам, прикинусь погорельцем. На собранные деньги нанимаем людей…
Отец Василий. Может, ты забыл, что никто не знает о нашем местожительстве и знать не должен. А во-вторых, выдавать себя за погорельца – значит лгать. А ложь – страшный грех. Был у меня знакомый, который стал зажиточным благодаря тому, что прикидывался погорельцем. В одну ночь всё его хозяйство со скотом по ветру было рассеяно.
Максим. Может поджёг какой-нибудь завистник.
Отец Василий.  Во всём есть Промысл Божий. Вот тебе ещё одна история. В древние времена жил юродивый по имени Василий. Все – от бедняка до богача – почитали его, прислушивались к каждому слову, потому что Василий обладал даром прозорливости. Однажды один купец пожаловал Василию свою лучшую шубу. И нашлись люди, которые решили хитростью отнять шубу у блаженного. Один прикинулся мёртвым, упал на дороге, а двое других подошли к Василию и говорят: мол, друг наш скоропостижно скончался, дай шубу свою – накрыть его.  Василий снял с себя шубу и говорит: ну что ж, умер так умер. И побежал дальше по морозу в своём рубище. Аферисты кинулись к своему другу, а он действительно мёртв. Вот каким бывает наказание за ложь.
Максим. Но ложь бывает и во благо.
Отец Василий. Ложь не бывает во благо. Уклоняйся от лжи. Лучше промолчать, чем солгать «по мелочи». Вообще, я думаю, что в жизни не бывает мелочей.
Максим. Пойду я…
Отец Василий. Бежать хочешь?
Максим.  Пробовал много раз… и возвращался…
Отец Василий. Почему же?
Максим. Тянет, словно магнитом, назад.
Свет гаснет. Максим снова у окна.
Стук в дверь. Входит Дед Лев (ДЛ).
ДЛ. Здравствуй, Максим. Не меня ли высматриваешь? Или раздумываешь: бежать – не бежать?
Максим. С чем пожаловал, дед?
ДЛ. Братья твои обижаются, что ты у Лильки, а не у них живёшь.
Максим. Сам не в себе был. Лиля меня подобрала.
ДЛ. А жить с незамужней девкой при живых родственниках – не обидно, не стыдно?
Максим. Что ж они сами не пришли, а ходока отправили?
ДЛ. Я сам решил.
Максим. А я думал, что каждый решает за себя.
ДЛ. Наши родители никогда не спрашивали: сказали и их слово – закон.
Максим. Дед, за словом не закон должен стоять, а любовь.
ДЛ. А что вы знаете о ней? Измусолили святое слово! Мы в наши годы не говорили о любви, но она была…
Максим. А сейчас нет?
ДЛ. Почему ж нет? Есть. Только диковинкой стала. Она как радиация: все о ней говорят, а никто не видит и не чувствует. Охладели сердцами люди – и молодые, и старики. Вот в чём беда! (Замечает ухмылку Максима.) Чего усмехаешься?
Максим. Я думал, что всё знаю, всё прошёл.
ДЛ. Всего, Максим, знать невозможно. Человек всю жизнь учится. Но бывает, что аттестата так и не получает… О братьях своих подумай. Не последние они люди тебе. (Уходит.)
Ложится, смотрит в потолок, через несколько мгновений вскакивает
Максим. Тоска зелёная. Может, почитать что-нибудь? (Разглядывает несколько книг стоящих на полке, выбирает одну, садится и читает.) «Хрестоматия по истории античной литературы». Неужели такие книги читают в этом доме?
Стук в дверь. Входит Шурик и Савуниха.
Шурик. Здорово, Максим.
Савуниха. Добрый день. Что читаешь?
Максим. «Ифигения в Тавриде» Еврипида.
Савуниха. Что?
Шурик (Савунихе). «Офигение ставриды»! (Максиму) Какого такого евро…пида?
Максим.  Античного драматурга такого.
Савуниха. Читаешь, а тут такое творится…
Максим. Что творится-то?
Шурик. Офигение… Короче, Шкирдюка и Андрея милиция забрала – по подозрению в убийстве.
Максим. Кого они убили?
Шурик. Ну, ты тормоз, Максим. Извини. Подозревают их в поджоге дома твоих родителей…
Максим.  Что теперь будет?
Савуниха. Посадят их, как пить дать.
Шурик. Точно: посадят. Такие вот «Новости Полесья».
Максим (одеваясь). Я виноват, а они должны отвечать? Где их содержат?
Шурик. В райцентре, в Сизо.
Максим. Поеду к ним.
Шурик. И что скажешь? Что они не виноваты? Кто поверит тебе, человеку с сомнительным прошлым?
Савуниха (толкает Толика). Молчи.
Максим. Он прав: у меня сомнительное прошлое… и туманное будущее.
Шурик. Будущее твоё даже очень ясное: если поедешь, то и их не спасёшь и сам за решётку угодишь. Знаешь, как относятся к ранее судимым?
Савуниха. Толик, замолчи.
Максим. А как относятся к бывшим пациентам психбольницы?
Шурик. Могут отпустить.
Максим.  Присмотрите за домом.
Уходит.
Савуниха. Зачем мы ему сказали?
Шурик. Если бы не мы, то другие сказали. (Читает). «Что ждёт его, ребёнка моего? Не ем, не сплю. Тревожусь в час ночной…».


Эпизод VI
 У магазина. Вечереет. Дверь магазина – на замке. На крыльце сидят Жориха, Савуниха, Анька и Савенчиха. Поодаль перетаптываются с ноги на ногу Шурик и Дед Лев.
 ДЛ. Да не придёт она. Ещё из райцентра не вернулась.
Анька. И какая нелёгкая её туда понесла? Точно: надо жалобу писать в райпо.
Савенчиха. Замолчи, Анька. Любит девка Максима.
Жориха. Да какая у них любовь? Виделись три дня и вдруг – любовь.
Анька. Да уж не такая, как у вас с Костиком. Все знают: твой благоверный как выпьет – за топор хватается и по огородам тебя гоняет. Зэк он и есть зэк.
Жориха. У меня хотя и зэк да мужик есть, а ты всю жизнь прокуковала одна.
Анька. Был мужик. Был. Теперь его снова посадят. Там ему и место.
Жориха. Ах ты стерва!
Начинается потасовка. Савуниха пытается разнять Жориху и Аньку, но получает палкой по голове. Падает.
Савенчиха. Убили! Убили!
ДЛ и Шурик бросаются к Савунихе.
ДЛ. Чего орёшь, дура? Жива она.
Савуниха (приходя в себя). Что это было?
Шурик. Рука Немезиды.
Савуниха. Чья?
Толик. Немезиды. Богини возмездия.
Анька. Это Жориха, что ль, богиня возмездия?
Жориха (подбоченясь). Да, возмездия. И ты, если не закроешь свой поганый рот, почувствуешь на себе мою тяжёлую руку.
ДЛ. Савуниха уже почувствовала. Ты смотри, кого бьёшь, «снайпер».
Жориха. В следующий раз не промахнусь.
Анька. Дура безграмотная!
ДЛ. Бабы, цыц. Кто-то идёт.
Появляется Лиля.
Лиля. Ждёте? Сейчас открою.
Анька. Уже закрывать пора!
Женщины смотрят на Аньку и она замолкает.
Шурик. Ну как дела?
Лиля. Плохи.
ДЛ. Что так?
Лиля (садясь). Максим сказал, что он виноват в смерти родителей. Его посадили.
ДЛ. Дур-р-рак.
Жориха. А Костик мой где?
Лиля. Их с Андреем отпустят. До выяснения обстоятельств.
Савенчиха. А ты не молчала бы: так, мол, и так, в тот вечер Максим был со мной…
Лиля. Говорила.
Шурик. И?
Лиля. Мои показания записали, поблагодарили за содействие следствию и домой отправили.
ДЛ. До выяснения обстоятельств…
Лиля. Что ты там бормочешь, дед?
ДЛ. Говорю: всё будет хорошо.
Савуниха. А ты, дочка, не открывай магазин. Темнеет уже. Мы посидим немного и разойдёмся.
Лиля (плачет). А если Максима не отпустят?
ДЛ. Выпустят. За него братья горой встанут. Кстати, они были у Максима?
Лиля. Были. Смотрели на меня, как на врага народа. А сами пришли и стали канючить: отпустите брата, отпустите брата…
ДЛ. А ты не канючила?
Лиля. Я рвала и метала. Так разошлась, что меня посадили в милицейскую машину и привезли сюда.
Анька. А почему одна вернулась?
Лиля. Обещали, что разберутся, и справедливость восторжествует.
Анька. «Восторжествует». И Максим увидит небо в клеточку.
Савуниха. Типун тебе на язык.
Лиля. Если Максима посадят, я не переживу этого.
Анька. Переживёшь. Мой жених утонул накануне свадьбы. Думала, что не переживу. А вот живу и жизни радуюсь.
Савуниха. Радуешься? А почему до сих пор не нашла никого? Не ври, Анька, – не пережила ты его смерти: иначе бы сто раз уже замуж вышла.
Анька (заплакав). Столько лет прошло, а и дня не приходит, чтоб я его не вспоминала.
Савуниха. И я о своём плачу.
Жориха. Потому что однолюбы мы.
Савенчиха. Особенно ты. Костик каким у тебя по счёту?
Жориха. Я женщина, а не калькулятор.
Все смеются.
Лиля (улыбаясь). Хорошо с вами. Уходить не хочется. Может не уходить?
Толик. Останься. Откроем ночной магазин. Он будет пользоваться бешенным спросом у местных жителей.
Лиля. У всех семи.
Смех.
Савуниха. А и правда, сколько нас таких осталось в деревне?
Шурик. Сейчас с полсотни, наверно, не наберётся. А раньше село большое было.
ДЛ. Три сотни дворов было и людей сотен пять.
Савенчиха. Перед аварией колхоз наш стал из долгов выбираться. Магазин новый построили, школу, детский сад. Целая улица новых домов.
Лиля. Теперь пусто кругом.
Анка. Будто и не было ничего… Всё Чернобыль перечеркнул. На деревне крест поставлен.
Савенчиха. Это потому что мы все без креста… хотя и крещены.
ДЛ. Замолчите, бабы. Сейчас заголосите и скажете, что помирать пора. А нам жить надо…
Анка. Чем жить? И для кого?
Савенчиха. Жить, чтобы жизнь на нас не закончилась. Лилька – ради Максима, Жориха – ради Костика…
Анка. А нам?
ДЛ. И нам есть чем жить. В нашей жизни был свет. И никуда он не делся. Никакие чернобыли не истребили его.
Лиля. Максим сказал бы: у каждого – свой рай…
 ДЛ. …Забывали мы о Боге, но каялись. Теряли любимых, но на том свете встретимся с ними.
Савенчиха. Вот так дед. Всю жизнь себя атеистом называл и вдруг заговорил о Боге.
ДЛ. Помутнение рассудка было… временное…
Анька. Ага, все шестьдесят пять лет.
Снова раздаётся смех.
Лиля. А в моей жизни будет свет?
Савенчиха. Он уже есть, дочка.
Лиля (улыбаясь). Есть…

Эпизод VII
 Дом Лили. Вечер.
За окнами – темно. Лиля всматривается в тёмный оконный проём, затем нервно задёргивает занавеску. Мечется по комнате.
Лиля. Неужели не отпустят?.. Зачем не осталась там? (Садится на кровать, потом падает, запустив руки под подушку. Нащупывает что-то, извлекает исписанный листок. Читает)
Давайте выстроим мосты
Между собою –
Мосты любви и чистоты,
И над водою,
 
И над стремниною слагать
Стихи о счастье.
И от унынья убегать
Как от ненастья.
 
Давайте выстроим мосты
И станем ближе.
От одиночества спасти
Мосты смогли же
 
Миры далёких берегов
И сделать целым,
Единым мир, где звук шагов –
Как дивный мелос,
 
Где скрип рассохшихся досок –
Как серенада,
Где мир так светел и высок
И нет разлада.
 
Давайте выстроим мосты –
Довольно злобы! –
И будем искренни, просты,
Не узколобы,
 
Не суетливы, не пусты,
Не бестолковы.
Давайте выстроим мосты –
Всему основы.

(Повторяет.) «И будем искренни, просты, не узколобы…» (Вскакивает.) Не узколобы… Как я, узколобая, напридумала, что могу понравиться Максиму? Он только улыбнулся и сказал: «Всё будет хорошо, Лиля. Езжай домой».
Входит Савенчиха.
Савенчиха. Добрый вечер, дочка. Не помешаю?
Лиля. Ну что вы, баба Катя. С ума схожу. Два дня никто дверь не открыл.
Савенчиха. У меня телевизор испортился. Можно у тебя «Санта Барбару» посмотреть?
Лиля (включая телевизор). Смотрите.
Голоса  из телевизора:
– Идэн, я тебя люблю.
– Я тебя тоже, Круз. Давай проведём этот вечер вместе.
– Не могу. У меня дежурство.
Лиля (делает звук меньше). Катерина Ивановна, как вы можете смотреть такую муть?
 Савенчиха. Любовь не муть, дочка. Муть всё, что вокруг неё поднимают. А поднимают столько грязи.
Лиля. Нинка говорит: рыбку ловят в мутной воде.
Савенчиха. И много она поймала?
Лиля. Что поймала – всё её.
Савенчиха. Поэтому лечилась по дин…спансерам…
Лиля. Вылечилась.
Савенчиха. Ума у неё никогда не было. А от этой болезни лекарства нет.
Лиля. За что вы её так ненавидите, баба Катя?
Савенчиха.  Жалею я её. Сколько раз говорила в глаза: «Смотри, Нинка, скурвишься, никому нужна не будешь». А она смеялась: «У меня мужиков больше чем волос на голове». Волос много, мужиков тоже, а ума нет. Ну полечилась она и что дальше?
Лиля. Замуж вышла… Семья есть…
Савенчиха. Да какая там семья? Он себе, она себе. Детей нет. А почему?
Лиля (подавляя ухмылку). Не получается у них.
Савенчиха. Команду «ложись» выполнять получается, а детей рожать нет! На топтаной дорожке трава не растёт. Слышала?
Лиля (вздохнув).  Вот мою «дорожку» никто никогда не топтал, а радости от этого – никакой. Кому я нужна?
Савенчиха. Максиму ты нравишься.
Лиля. Отправил домой и говорить не стал.
Савенчиха. А когда он жил у тебя после пожара, вы тоже в молчанку играли?
Лиля. Нет, иногда мы говорили. Вспоминали детство – его и моё. Старую школу… Её давно нет, а я помню до мелочей каждый класс, каждый коридор. Большой солнечный школьный двор, усаженный тополями. Большой школьный сад, в котором созревали самые вкусные яблоки… Городище на другой стороне реки – там нас принимали в пионеры, а потом мы жгли пионерские костры… Работу по ночам на зернотоке во время летних каникул вспоминали… Счастливые были времена!
Вторая сторона сцены освещается. Там стоит Максим.
Максим. Счастливым я себя чувствовал только несколько раз в жизни. За счастье почитал наведывать бабушку, когда посылала мама. Теперь мне кажется, что только одна бабушка понимала меня и не видела во мне потерянную душу. Я приходил в её маленький домик, который она строила сама и надорвалась, таская вёдрами глину из карьера. Бабушка кормила меня всякими сладостями и радовалась, когда я оставался у неё ночевать…До конца дней буду помнить нашу последнюю встречу… Она стояла возле дома и вслед говорила мне: «Пусть хранит Господь на всех дорогах твоих». Я чувствовал, что она плачет, что видимся мы последний раз. И тогда я кинулся к ногам её и попросил благословить. Бабушкино благословение поддерживало меня все годы странствий.
Лиля.     Вот мы с тобой почти и не знаем друг друга, а мне кажется, что я понимаю тебя. Я помню тебя со школы. Ты же тогда был видным парнем и меня не замечал. Понятно: для тебя я была девчонкой-соплячкой. А я…
Максим. Прости, я совсем не помню тебя. Какой ты была?
Лиля. Сейчас уже не важно…
Свет на второй половине сцены гаснет.
Савенчиха. А родителей своих вспоминаешь?
Лиля. Я их не помню. Бабушка рассказывала, но… это не мои воспоминания. Я не пережила всё то... А когда бабушка умерла, мне стало казаться, что у меня никогда никого не было.
Савенчиха. Как не было? Что ж ты, из яйца вылупилась? Замуж тебе надо, дочка. Девке в твоём возрасте муж нужен.
Лиля. Не нужна я никому!
Савенчиха. Почему ты так решила? Только потому, что Максим, жалея тебя, домой отправил? Жалеет – значит любит. И выкинь дурь из головы. Я в твои годы тоже думала, что никому не нужна. Но потом поняла, что не пришло ещё время…
Лиля. Время чего?
Савенчиха. Время, когда встречаешь свою судьбу. Там, где не ожидала встретить.
Лиля. Где?
Савенчиха. В Чернобыле. Поехала с сестрой крестить её ребёнка и встретила.
Лиля. Он священник?
Савенчиха. Нет.
Лиля. Монах?
Савенчиха. Он никогда не уходил в монастырь. Но жил…как монах.
Лиля. Как это? Не понимаю.
Савенчиха. Я никогда не слышала от него ни одного дурного слова, не видела его злым, раздражённым. Казалось, никакая грязь к нему не приставала…
Лиля. Разве такие бывают?
Савенчиха. Бывают.
Лиля. И где же он? Почему вы одна?
Савенчиха (вздохнув). Мы поженились. Переехала к нему. Учительствовали в одной школе. Иногда мы с детьми приезжали в гости к моим родителям.  И вот однажды дети наши пошли с деревенскими на болота за ягодами и пропали. Искали их всем селом. Впервые я увидела мужа лишённым покоя. Как безумный он сутками бродил по болотам, но всегда возвращался ни с чем… И вот однажды муж ушёл и тоже не вернулся… Его долго искали, но так и не нашли. Старая Воробьиха сказала, что их забрали…
 Лиля. Кто?
Савенчиха. Слишком чистые были, чтобы жить на земле.
Лиля. Баба Катя, Екатерина Ивановна, что вы говорите? Они чистые – их забрали… А вы, значит, нечистая?
Савенчиха. Видать так… Чистые давно на небесах. А мы, грешные, здесь очищаемся… и Чернобыль – наше чистилище.
Лиля. Что вы говорите?
Савенчиха. Только этот мир я покину, видимо, неочищенной… Мне часто снится один и тот же сон. Горящий Чернобыль и я, бегающая по берегу реки… Мой Чернобыль сгорел. Его больше нет.
Лиля. Он есть, баба Катя. И мы есть. Просто в нас что-то изменилось. И это что-то не даёт спокойно, как прежде, жить.
Савенчиха. Что-то? Есть ли название у этого «что-то»? (Встаёт, подходит к божнице.) Что за икона у тебя так укутана рушниками?
Лиля. Не знаю. Меня это никогда не интересовало. Бабка моя ни во что не верила…
Савенчиха. Молись, дочка. Хоть иногда.
Лиля. Я не умею.
Савенчиха. Главное в молитву сердце вложить, а слова сами найдутся.
Лиля. Если я попрошу, чтоб Максима отпустили?
Савенчиха. Проси. (Становится на скамейку, снимает икону с божницы, приглядывается). Спас… Нерукотворный… (Осеняет себя крестом.) Спаси нас, Господи. (Снова приглядывается.) А тут что? Семь трубящих ангелов…Звезда, падающая в реку…Адам и Ева, покидающие рай… Не может быть! Чернобыльский Спас! (Возвращает икону на место, молится.)
Лиля (глядя на неподвижную фигуру женщины). Баба Катя! Катерина Ивановна!
Савенчиха (встав с колен). Чего же ты хочешь больше всего?
Лиля. Чтоб Максима отпустили и…
Савенчиха. И?
Лиля. …чтоб мы всегда были вместе.
Савенчиха. Так и будет. Всем сердцем возжелай.
Лиля. Когда я была маленькой, я больше всего на свете хотела, чтобы были живы мама и папа… Но я одна. Совсем одна!
Савенчиха. Они на другом берегу… как мой Чернобыль. И брода нет…
Лиля. А Максим? Он на каком берегу?
Стук в дверь. Входят Шкирдюк и Андрей..
Шкирдюк. Добрый вечер!
Лиля. Вас отпустили! А где Максим?
Шкирдюк. Максима задержал следователь…
Лиля. Зачем? Неужели он не видит, что Максим не виновен?
Шкирдюк. Прости, но не все так прозорливы, как ты.
Лиля. Неужели я прошу невозможного, баба Катя?  Я еду к нему! (Надевает пальто.)
Андрей. Куда ты на ночь глядя? Может завтра утром он сам приедет...
Лиля. Не могу я спокойно сидеть, когда он там.
Андрей. Повезло тебе, Лилька, с парнем. Сидели мы с Максимом, говорили за жизнь. И вдруг он подхватывается и начинает стучать в дверь, звать дежурного. Попросил ручку и бумагу. Думаю: «Ну всё, сейчас накатает на нас всё, что было и чего не было». А он стихи, оказывается, записывал. Просил передать.
Лиля (читает).
О том, ты с кем,
О том, ты чья,
Спрошу у тихого ручья.
Он, травами едва шурша,
Течёт на встречу не спеша,
Чтобы узнать,
 Ты чья, с кем ты,
И мне сказать,
Чтоб я цветы
Нашёл у самой кромки вод,
Где птица звонкая поёт.
И, пожалев бы, не сорвал
Цветок, который нежен, ал.
Я бы тебя к нему позвал.
- Бери цветок!
Ручей бери!
 И свет, что у меня внутри!
Хоть ты возьмёшь,
Но всё ж вдвойне
Его останется во мне.
 
…О том, ты с кем,
О том, ты чья,
Спрошу у тихого ручья…
Андрей. Мне бы его способности! Эх, какие бы стихи я написал бы.
Савенчиха. Растерял ты свои способности, Андрей. Самого себя растерял.
Андрей. Я ведь, если помните, поступал в педагогический – хотел продолжить дело отца. Экзамены сдал успешно, но… моё место досталось другому. Ехал домой и не знал, как отцу на глаза показаться, что сказать… Приезжаю, а отца уже нет…
Савенчиха. Хорошо, что он не видит, до какой жизни ты докатился.
Андрей. Докатился или докатили? Раньше думал: докатили. А там, в Сизо, Максим рассказал притчу о человеке с кувшином…
Лиля. И ты решил бросить пить?
Андрей. Решил. Хватит ли сил.
Савенчиха. Не может камень катиться всё время вниз…
Шкирдюк. Этому камню Сизиф нужен.
Савенчиха. Кто?
Шкирдюк. Человек, который катил бы камень вверх. Только Чавела на роль Сизифа не годится – сама пьёт беспросветно.
Савенчиха. Есть у Андрея этот… как его?
Лиля. Сизиф. И кто он?
Савенчиха.   Он сам.
Лиля. Ой, не смешите меня, баба Катя. Камень он и есть камень: сколько не кати в гору – всё равно вниз стремится.
Шкирдюк. Эх, Лилька. В твоём Максиме высокомерия было выше крыши. И где оно теперь? А Андрей, если захочет, вытащит себя из трясины…
Лиля. Ага, как барон Мюнхаузен. Не верю я, что человек может резко измениться.
Савенчиха. Максим-то изменился.
Лиля. Максим другой. Он сильный человек.
Освещается вторая сторона сцены. Хижина отшельников. Отец Василий молится. Входит Максим (он явно нетрезв) и валится на лежанку.
Отец Василий.   «ходил в народ»?
Максим. Скучно здесь. От тоски можно с ума сойти!
Отец Василий. А там (кивает куда-то рукой) тебе скучать не дают? Небось, дружки «сердобольные» нашлись.
Максим.  Нашлись! Может выгонишь?  Я и сам давно хотел уйти.
Отец Василий.   Отчего не ушёл?
Максим.  Кто за тобой присмотрит?
Отец Василий. Ты лучше бы за собой присмотрел.
Максим. Слаб я: не могу отказаться, когда угощают.
Отец Василий. О пьянство – окаянство! Сколько добрых и честных людей сгубило оно, сколько добрых и честных людей сгубило оно, сколько семей разорило, сколько сирот пустило по миру! Начинает человек с малости: пьёт сначала для здоровья, после тяжёлых трудов, - ну и довольно бы с него одного стакана. Так нет же! Надо выпить для дорогого гостя, для приятелей, - и это бы ещё не беда, если б изредка да умеренно. А то нынче – праздник, завтра – похмелье, а там, смотришь, уже привык, втянулся, пьёт уже один. И чем чаще, тем больше. С собой не может сладить и доходит до запоя, до странной болезни, когда желудок требует вина или водки без меры и перерыва.
Максим.  Я свою меру знаю… А водка – такая напасть: её легче выпить, чем отказаться. Нет спасенья.
Отец Василий. Спасенье есть. В нашем селе жил один очень искусный мастер, но тоже запивал и часто. Один богобоязненный человек посоветовал ему, чтобы он, когда хочется ему выпить, то проговаривал бы: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя грешного» - 33 раза, по числу лет земной жизни Иисуса Христа. Мастер послушался и вскоре совершенно кинул пить… Вот так-то. А можно, когда сильно к вину тянет, Евангелие читать.
Максим.  А что выше – Иисусова молитва или Евангелие?
Отец Василий. Что Евангелие, что Иисусова молитва. Святые отцы говорят, что Иисусова молитва есть сокращение всего Евангелия.
Вторая половина сцены затемняется.
Савенчиха. Почитай Библию, дочка. Там есть история о Савле и Павле.
Лиля. Знаю я эту историю.
Савенчиха. У каждого есть выбор: быть Савлом или стать Павлом; быть камнем, падающим вниз, или тем, кто поднимет себя с дна пропасти.
Лиля. Маловерная я, баба Катя. Не стать мне, наверно, Павлом…
Савенчиха. Живи надеждой, дочка.
Шкирдюк. Долго ли проживёшь надеждой?
Савенчиха. Я всю жизнь ею прожила.
Лиля. Одной надеждой?
Савенчиха. Не одной. Времена, сами знаете, какие были. Всё в себе скрывать надо было. С тех времён день святых Веры, Надежды, Любови и матери их Софии – один из моих любимых праздников. (Встаёт.) Поздно уже. Пойдёмте по домам, хлопцы.
Шкирдюк и Андрей. Спокойной ночи, Лиля.
Лиля. Чудно. Начинали с «Санта Барбары», а закончили…
Шкирдюк. Верой и надеждой.
Окна дома Лили озаряются ослепительным светом.
Савенчиха.  Снова этот свет! Неужели ангел спустился на землю?
Максим (появляясь на пороге). Опять вы, Катерина Ивановна, ошиблись.
Лиля бросается к Максиму. Все смотрят на них и улыбаются.

* Вместо эпилога *
 Надежда наша – феникс-птица –
Воскреснет, смерть преодолев.
Надеюсь я, что возвратится
Жизнь в те места, где дом и хлев
Дышали утренним туманом
И небосвод был свеж и ал.
Все стало прошлым, стало странным,
Но – нет! – не менее желанным
С тех пор, как черный стронций пал.
Пусты дома. Как пчелы соты,
Покинул люд свои места.
О вы, небесные высоты,
Смирите гнев. Зачем вы так?
Такому лучше бы случиться
Лишь в страшном сне, забытом сне…
Жизнь, в эти села аист-птицей
Вернись, как прежде, по весне.
Прозрели мы, в грехах раскаясь…
Но сердце глохнет от тревог.
Пусть в души, словно белый аист,
Вернется Бог, вернется Бог!