Тайна полковника Розенберга

Стоял тихий, безлунный вечер. Полковник Уильям Розенберг сидел у приоткрытого окна, вдыхая ароматы весенней свежести, реки и ночных цветов. В полутёмной, залитой приглушённым светом комнате полковник читал книгу при настольной лампе; рядом, на столе, лежали сложенные в аккуратные стопочки, перетянутые красными лентами бумаги. Он справился с ними быстрее срока, и потому у него теперь было время для того, чтобы немного почитать. О чём-то задумавшись и подняв от книги сосредоточенные карие глаза за круглыми очками в тонкой тёмно-золотой оправе, Розенберг смотрел в постепенно сгущающуюся за окном темноту; выражение на его вытянутом, с острыми правильными чертами лице было философским и сконцентрированным. Вдруг налетел внезапный порыв ветра, чуть растрепав уложенные назад светло-каштановые волосы полковника; он спешно огляделся, не упало ли на пол что-то из документов. Всё было на своих местах. Буквально сразу же, как ветер улёгся, в неосвещённом углу комнаты массивные напольные часы гулко пробили семь. Большие, искусно выточенные шестерёнки, которые было видно через прозрачную дверцу часов, поворочались и затихли до наступления следующего часа. Розенберг знал: сейчас к нему должен прийти младший лейтенант для дисциплинарного высказывания.

И верно: младший лейтенант Аарон Лейсс прибыл в кабинет полковника точно вовремя, минута в минуту. Это был тонкий, высокий юноша с большими, выразительными серыми глазами и вьющимися русыми волосами. Под его правым глазом красовался большой лиловый синяк, левую щёку украшал знатный кровоподтёк. Сегодня днём младший лейтенант угодил в драку во время дежурства, и сейчас он пришёл к Розенбергу готовый рассказать всё как есть, начистоту. Лейсс уважал строгого, но справедливого полковника, как и многие другие. После того, как младший лейтенант отдал честь и поздоровался, Розенберг повернул медную ручку регулятора на панели управления освещением комнаты, которая находилась на стене у окна, и пространство залилось мягким желтоватым светом ромбовидных светильников, висевших по два на каждой из стен. Это был не допрос, большей яркости не требовалось; тем более, сегодня полковник больше был настроен на роль поучительного, нежели сурового наставника. Это сделала с ним книга, которую он читал. Жестом пригласив Аарона присесть за столом напротив и дав ему слово, уже умудрённый жизнью в свои тридцать семь лет Розенберг приготовился с вниманием слушать двадцатитрехлетнего юношу.

Младший лейтенант Лейсс рассказывал торопливо, эмоционально и сбивчиво. Оказалось, что вся перепалка произошла из-за девушки, связистки-практикантки Кэти Моар. Красавица и умница, умевшая с достоинством подать себя, она привлекала к себе добрую половину юных мужских взглядов. Аарон был в неё давно и трепетно влюблён, и тут наконец он узнал о Кэти достаточно, чтобы сделать для неё такой жест, который точно не оставил бы её равнодушной. Он готовился тщательно и серьёзно, и однажды, когда уже почти всё было сделано, решил посвятить в свой секрет друга из параллельной части, Питера Мейсона. Питер же, недолго размышляя, надумал воспользоваться блестящей идеей Аарона сам и за день до того, как Лейсс должен был осуществить свой замысел, Мейсон сделал это вместо друга, при этом для верности ещё и слегка, но тем не менее верно дискредитировав его в глазах Кэти. Девушка была поражена и сражена Питером, а над Аараном тихо посмеивалась вместе с подружками. Его истории про украденный замысел она, конечно же, не поверила - так мог сказать любой. Поэтому Лейсс в ярости, не сдержав себя, и набросился на Питера во время их совместного дежурства…

Выслушав историю, Розенберг сообщил младшему лейтенанту о том, что не хочет делать ему выговор на сей раз, но желает дать совет. Воодушевлённо блеснув глазами, Лейсс впился взглядом в полковника, готовый слушать и услышать.

- Я прекрасно понимаю, что такое молодость, - начал Розенберг спокойно и неторопливо. - В твоём возрасте я и сам был пылок и горяч. Но знаешь, младший, что я выяснил за последующие годы жизни? Не нужно ни с кем быть откровенным, искренним и открытым вот так, запросто. Скажем, на поле боя ты же себя так не поведёшь, верно? Там ты будешь внимательным, осмотрительным; прежде чем сделать шаг, всё взвесишь и обдумаешь. Так вот, жизнь - это тоже поле боя, если ты вдруг думаешь о ней иное. И осторожным в ней нужно быть примерно в той же степени. И как на поле боя нельзя выйти распахнутым и беззащитным - так и в жизни нельзя отчаянно обнажать свою душу. Точно так же, как на поле боя, в жизни ты тоже должен быть защищён. Это по юности кажется, что тебя очень много и хватит на всех - но на самом деле душа тоже тратится, истончается, грубеет и черствеет. И нельзя, чтобы она, как и жизненные силы, тратилась зря, просто так. И точно так же, как на поле боя ты - твой самый главный и надёжный защитник, так и в жизни только ты сам можешь как следует защитить себя. И трать себя в жизни только на самое ценное - как и на поле боя только на верные шаги, а не на глупую суету, которая может стоить многого. Поверь, если посмотреть на жизнь так - ты быстро приноровишься различать, как это получается у тебя и на поле боя. И чем раньше ты научишься этому - тем будет лучше. Просто подумай о моих словах.

Аарон слушал Розенберга очень внимательно. Выражение на его лице отражало крайнюю степень озабоченности. Полковник был его примером, он стремился походить на него.

- Я с вами согласен, сэр… Но я думал, что нужно правила иногда нарушать… Чтобы поменять что-то, рискнуть! Я и сам раньше не сделал бы так, но сейчас решил попробовать, что получится, если поступить иначе. Не так, как я привык! Посвятил в секрет, хотя прежде старательно их от всех скрывал! И вот что вышло… - отвечал Лейсс.

Розенберг посмотрел на младшего лейтенанта с мягкой покровительственностью.

- Свои собственные правила не нужно нарушать. Ведь ты не просто так установил их для себя. Нужно следовать своим устоям, быть верным букве собственного закона - как ты верен им на службе. И тогда ты будешь способен контролировать свою жизнь в той мере, в какой она максимально может быть подвластна твоему надзору. Жизнь - это, конечно же, не только ты, но чем ты увереннее в себе и в своих правилах, тем проще для тебя будет справиться с неожиданностью и непредвиденным поворотом, как с внештатной ситуацией на службе. Ты не сразу это уяснишь… Но со временем всё придёт. А теперь ступай. Я сказал тебе всё то, что хотел сказать - и надеюсь, что ты меня услышал.

Лейсс, довольный внезапной поучительной откровенностью вместо строгого выговора, горячо поблагодарил полковника, поднялся и отдал ему честь. Отсветы от светильников взметнулись рыжей молнией на медных круглых пуговицах застёгнутого под горло бежевого мундира юноши. Он развернулся, как полагалось по форме, и чуть более порывистой, чем следовало, но всё же безупречно ровной, чеканной походкой проследовал к выходу. Высокая, двустворчатая резная дубовая дверь почти неслышно закрылась за ним.

Полковник Розенберг едва слышно вздохнул, поправил на носу чуть съехавшие вниз очки. Затем, чуть поколебавшись, он достал из кармана мундира связку ключей, отделил от неё маленький латунный ключик и отпер им самый нижний ящик своего стола. Потревоженные, не знавшие активности уже, видимо, довольно давно пружины протяжно скрипнули, и ящик словно бы нехотя выехал вперёд. Бумаги внутри него лежали такой же аккуратной стопочкой, как и на рабочем столе. Полковник начал просматривать их с бережной неторопливостью, затем вытащил на свет толстую связку старых, пожелтевших писем, написанных фигурным, каллиграфическим почерком. Аккуратно развязал ленту, взял первое из них, пробежал глазами - словно здороваясь со старым, навек потерянным другом детства… И подумал о своей тайне. Тайне, о которой не известно никому, и не должно быть известно. Никому, кроме него самого и этой особенной, предвечерней тишины. Потому, что тайна эта - не про здешнюю жизнь, а словно про что-то за незримой гранью; и близкими к такой же точно грани казались подобные тихие вечера.

Полковник Розенберг подумал, что он мечтал о том, как отпускает с лёгким сердцем всё на свободу… Себя, свои мысли, чувства и желания - всё, что было в нём, и всё, что в нём рождалось. Отпускает в совершенно открытое, ничем не стеснённое и не сдерживаемое, стремительное путешествие. И находит в нём попутчиков и союзников, с которыми мчится к дальнему влекущему горизонту. И яркое, пронзительно-звёздное небо летит ему навстречу.

18.02.2017