Одноклассники

1

– Из вашей школы за тот учебный период в «Одноклассниках» зарегистрированы лишь трое, – глядя в монитор, говорит дочь. –  Сергей Воропаев, Елена Власова, знаешь их? Вот ещё Владимир Гиильд какой-то…
– Гиильд?
– Да, здесь его «друзья», Строц из Гамбурга, Люба Гиильд из станицы Знаменской… более подробная запись на её странице на немецком языке.
– Люба Гиильд? – переспрашиваю я, слегка взволновавшись.
– Ага… Ей 51 год, и зовут её теперь Luisa Kuril. Живёт в Германии, городе Швальбах. Есть три её фото,…  однако выглядит она здесь гораздо моложе. Хочешь взглянуть?
 
Все фотографии Любы не типичны для «Одноклассников». Нет обычных для профилей пятидесятилетних тетенек изображений застольного общества пьяновато улыбающейся родни, взращённых роз палисадников, вымытых машин у ворот гаражей…  На всех фото Люба одна.
 
Вот она в рост у каких-то перил, облегающее довольно стройное её тело тёмное платье, на коленях косой волнистый срез. Улыбается Люба хорошо, однако не по-нашему, отчего кажется немного легкомысленной. Вот она, поджав колени посреди застланной красным широкой кровати похоже гостиничного номера, платье то же, на высокой стороне среза слегка обнаженное бедро. Лицо здесь уже по-нашенски строгое, выжидательное,  высокий лоб, вьющиеся темные волосы, а из-под крашеных ресниц неровно льются потрескавшийся асфальт длиннющих станичных улиц, штакетник заборов, корявые стволы акаций…

Обозначенный её возраст и возраст на фото и впрямь соседствуют лишь одноподъездно, с разбегом этажей так в десять, тут вероятно естественная наша слабость. Хотя,  – в последний раз она заходила на сайт четыре года назад, а обновление фото и того раньше.

Сбоку от постельной фотографии Любы два комментария – набор готических символов от какой-то Natalie и восторженный отзыв племянника Владимира: «т. Люба, я тобой горжусь. Так держать!»… (чем здесь гордился Владимир? что именно советовал ей держать?)

Очевидно, моё лицо выдавало всё более подступавшее волнение. Загадочно усмехнулась обернувшаяся ко мне дочь; подала голос сидевшая неподалёку жена Алёна:

– Что, папина звезда отыскалась?

– Ну посмотри сама, – позже я оправдывался перед женой. – Какая же это одноклассница, ведь она старше меня на девять лет. Я и видел-то её последний раз лет тридцать тому назад… да-да, без единого года тридцать. Мы практически незнакомы, когда случайно встречались, не здоровались. Она меня не замечала тогда, и наверняка не помнит теперь. Что может быть общего?

– Не хочу я ничего смотреть, зачем мне, – занятая чтением, недовольно ворочается в кресле Алёна.

2

 …Все девушки большой семьи Гиильдов слыли хорошенькими, и лучшей, именно звездочкой среди звезд считалась Люба, здесь Алёна права. Зрительного её образа в памяти, конечно, не осталось, однако обращённые в её сторону стеснительные  реплики двоюродного  брата Вадима, (старшего меня, на те же девять лет), обрывки восхищённых фраз, оброненные при упоминании её имени другими родственниками, хранятся куда отчетливее, чем образы видимые. В этом по-особенному загадочна причудливость памяти.

 Припоминаются её пухленькие губы (в отличие от фото), светлая кожа (это и теперь да!), тонкая фигурка, длинная плиссированная юбка, слегка вьющиеся волны ниспадающих по сторонам высокого лба темных волос (тоже, да!).
 
В семье переехавшего в нашу станицу из среднеазиатской республики этнического немца Григория Гиильда, детей было одиннадцать. Четверо сыновей и семь дочерей. Не помню, как звали их мать, иссушенную деторождением и грубым домашним трудом до времени увядшую старушку с морщинистым бескровным лицом (по национальности, она, кажется, была венгерка).

Свет в её глазах погас задолго до Знаменского периода жизни, ибо даже с минимальными сроками детородных перерывов разница в возрасте между старшими и младшими была велика – лет двадцать.  И если раньше она знала, то теперь уж наверняка забыла, что Высокой волей ей выпало важное и довольно редкое назначение жизни –  рожать красивых девочек и мальчиков, красивых людей. Не до того было ей.

С этой семьёй у нас действительно было кое-что общее, не зря Алёна ворочается. Мы были субботниками. Точнее и наша семья, и многодетная Любина были «субботствующими» христианами. Каждую очередную субботу не просто отдыхали от недельных трудов, а праздновали.
 
По лояльности местной администрации в станице Знаменской в ту пору поселилось несколько таких празднующих субботу семейств, большей частью многодетных, трудолюбивых, однако в силу специфичности своих интересов, среди станичников особого расположения не снискавших.

3

Тринадцать лет, это такой, знаете, возраст… Сейчас уже и не вспомню всех своих тогдашних влюбленностей – к однокласснице Лиле, за скрытые двойным слоем ткани разрезы-обманки по бокам её школьной юбки; худенькой и светловолосой старшекласснице с забытым теперь именем за интересную дырочку на капроновых чулках, сразу двум сёстрам-погодкам из Тбилиси Нане и Лиане, рыженькой и черноволосой, так же как и мы, приехавшим тем летом отдыхать на Сухумский курорт…
    
  – Гормоны, – тихо вздохнув, Алёна ресницами будто прихлопывает этот сладкий ручеёк, склоняясь обратно к книге.

…Эх, живут же гормоны! Тридцать лет помню эти воспаленные, будто с повышенной температурой и тонкой примесью липового, мимозового, ландышевого запахов дни!  С поправкой на годы я порой чувствую их и теперь, – бледнее красками, скуднее запахами, подобно вирусам в пробирке для вакцинации хорошенько успокоенными, безвредными.

Только вот в Любу я влюблен не был. Это было уж слишком даже для меня, тринадцатилетнего. Если прочие влюбленности имели пусть не настоящий, но хотя бы воображаемый смысл (ни с одной из понравившихся девочек, девушек и в ум не приходило заговорить) то в данном случае не имело смысла и воображать.
Эту заботу как саму собой разумеющуюся мы по праву присуждали Вадиму,  – не по годам набожному христианину, ревностному богоискателю.

Наш Вадим тоже парень видный. Энергичен, трудолюбив, и развит разносторонне. Осваивает паркетное дело, подмастерьем работает в строительной бригаде. Увлекается музыкой, – у него новенький магнитофон, усилитель, кассеты с записями христианских песен. Ещё у Вадима есть мотоцикл – ИЖ-Юпитер с коляской, и его часто можно видеть быстро едущим по нашим ухабистым улицам, столь быстро, что когда мотоцикл на ухабах подпрыгивает, порой виден просвет под всеми тремя его колесами.

Убеждения Вадима уже достаточно зрелы, тверды, лишь по молодости слегка категоричны. Вадим гордится правотой своей веры и нужным словом частенько поучает нас, духовно лишь зеленеющих младших братьев. Сам я тоже стремлюсь к духовному росту, кажусь себе ревностным, набожным, однако знающие жизнь взрослые порой откровенно в этом сомневались.

 «Вот гляжу я на тебя, – говаривала наша учительница алгебры и геометрии Екатерина Михайловна, – недолго тебе, милый мой, осталось субботничать, уж поверь мне, – я работаю в школе тридцать лет!».
 
Как бы там ни было, Вадим – герой для нас, мы хотим подражать ему в манерах, одежде. Одевается Вадим по моде, однако умеренно: узкие в коленях, слегка расклешенные брюки, выточки на рубашках, чуть скошенные высокие каблуки туфлей (скошенные только чуть – крутые зигзаги моды христианину не след).

В наших глазах Вадим и жених достойный. У него уже была одна влюбленность, куда более обстоятельная, чем мои мимозовые, к старшей по возрасту девушке Марине. Однако стараниями его матери их удалось разлучить, и Марину вскоре выдали замуж за соответствующего ей парня Сергея.

А вот к Любе тётя была расположена, Люба нравилась Вадиму (да кому ж она не нравилась) и вокруг всего этого некоторое время витала легкая интрижка, – недолго, правда, витала.

4

В неделе труд, в субботу изучение библии, общение. Молодежи праздничные наряды, целомудренный флирт. В субботу в домах верующих проходят собрания; к ним готовятся, учат уроки, заданные в субботы предыдущие. Нравственное, эстетическое воспитание молодежи оставляется в удел родительский, школьный, в субботу же  большей частью постижение библейской мудрости, исследование житейского пути верных лишь Богу далёких предшественников Израиля.
 
Празднование одной из суббот того лета было назначено в доме Гиильдов. К ней я готовился особо тщательно: назубок выучил урок предыдущей недели, «Притчу о блудном сыне», на свой страх и риск подстригся в парикмахерской (обычно отец стриг нас сам – коротко и без затей). Более того, по явно благосклонному расположению звёзд моего небосвода, отец выделил матери пятнадцать рублей на давно обещанные мне новые брюки.

Галантерейный магазин в станице один – в центре, чуть в стороне от общего магазинного ряда. Долго мы с матерью перебирали брюки, – снимали, осматривали. В примерочную, я ходил не помню сколько уж раз, – пять, десять, благо были мы единственными покупателями: день был пятница, станичникам не до галантерей.

Брюк-то и выбор невелик, – ряд серых в прямую синюю полоску, нелепо зауженных книзу, широченных вверху; ряд чёрных (нет моего размера) и ряд тёмно-синих – зауженных в коленях, расклешенных книзу, – в общем, всё как у Вадима. Да и цена их – 12-50, экономия.

– Отцу не понравятся, – слабо протестовала мать, – сердиться будет, что «клёши» купили,  знаешь ведь.

– Может быть, попробуем… убедить?  – высказывал я слабую надежду. – Скажем, что дешевле, сэкономили 2-50.

– Это вряд ли поможет, – мать, конечно, лучше знала отца.

– Давай попробуем, может быть, не до этого ему будет, не заметит, – уговаривал я мать, эти брюки мне уже полюбились.

Эх, переоценивал я всё-таки стечение своих звёзд! Приехав из города, отец первым делом спросил именно про покупку брюк и велел мне их примерить.

– Зачем купили расклешённые, в коленях такие узкие? – даже особо не присматриваясь, стал кричать он матери. –  Через месяц он из них вырастет, и  что, опять покупать?

– Младшим братьям достанутся, цена их… всего 12-50, – промямлил я.

– Так, – отец нехорошо посмотрел на меня, – ты, давай собирайся, сейчас обратно в магазин пойдём. Надо спешить, пока не закрылся.

В магазине все уже было много быстрее. Понимающе улыбнувшись, продавец подала те самые с отвращением мерянные серые в полоску (ишь, и вешать не стала обратно в ряд), отец приказал мне снова идти в примерочную. Я переоделся, вышел, и все было кончено.

– Вот! Повернись-ка, – отец осмотрел меня со всех сторон и восхищенно молвил: – Именно то, что нужно!

– Они стоят 15-80, – ухватился я за последний, обычно непотопляемый аргумент.

– Ничего, за подходящую вещь и переплатить не жалко, – сказал повеселевший отец и пошёл доплачивать разницу. День был всё-таки не мой, коль столь веский в нашей семье аргумент так запросто, даже будто чуть навеселе пошел ко дну.
      
5

…Наверное, не вполне прилично без внятных причин во второй раз смотреть чужую страничку «Одноклассников». Да ладно уж, пусть будет в последний раз… да простит меня Алёна, простит Люба.

Путь к Гиильдам далёк. Этакая длинная печатная «Г», легшая стволом на тротуар нашей Степной, приточенная к верхнему её окончанию ещё одна «Г», теперь уже вдоль по Лесной, и за ней вправо некое подобие малой прописной «л» по окраинным закоулкам к их Виноградной.


Было светлое июньское утро. Бойко шуршали штанины ненавистных новых брюк, цвела акация, сирень.

Голубые с белыми колечками наверху невысокие ворота. Беленный известью дом-пятистенок, черепичная крыша, хозяйственный двор.

Гостей уже много, группами стоят во дворе, по ступеням поднимаются в дом. Время девять и пора начинать богослужение. Бодро шаркнув костылями, дядя Гриша зовёт всех в дом. Гости рассаживаются на стульях и лавках в зале, прихожей, обеих спальнях. Матери с малыми детьми ближе к выходу, ибо знают, что обычное время богослужения – часа три-четыре с перерывом минут пятнадцать. Даже самым смиренным детям не усидеть.

В общине верующих у Вадима хорошие перспективы. Есть надежды со временем взойти по карьерной лестнице, обоснованно, заслуженно.  Ему и поручают вести первую часть субботней школы.
 
– Сегодняшний наш урок посвящён исследованию притчи о блудном сыне, – уверенно начинает Вадим. – Для начала, собратья, давайте вспомним текст этой притчи, описанной в Евангелии. Кто может рассказать её наизусть?

– Я, я, – отзывается несколько голосов.

– Я, – скрипит костылями дядя Гриша.

– Нет, – голос Вадима чуть сбивается, –  в другой комнате есть такая Люба. Может быть, она сможет  рассказать нам эту поучительную притчу?

Из соседней комнаты слышится легкое шуршание, и спустя паузу приглушенное  Любино «нет».

– Можно своими словами… – звучит Вадимов шанс.

– Нет, –  внятнее и тверже повторяет Люба.

С трудом поднявшись на костыли, дядя Гриша старательно пересказывает притчу.

В перерыве между уроками прогуливались по двору, ходили смотреть почему-то не выгнанную в стадо корову (суббота?), а потом за длинным столом под шелковицей для гостей был накрыт обед, – вкусный, обильный,– дочери Гиильдов постарались на славу.

После обеда молились, пели христианские песни. Сбившись в стайку, девушки тонкими голосами вытягивали куплеты посвященные Христу, безгрешным небесам, высоким облакам, – и в трогательном волнении чуть раскачивались складки  их длинных, до самых пят, плиссированных юбок. С подачи Гиильдовых юношей уже все мы хором пропели жизнерадостную и ритмичную «Никогда мы не отступим,//никогда, нет, нет…» (привет Екатерине Михайловне) и в такт нам дядя Гриша стучал об асфальт костылями…

Живое общение растянулось до вечера. Много говорили, затрагивали  разные духовные темы, читали библейские главы, обсуждали прочитанное, опять пели, опять молились. Словно в томографе, собранном кустарным способом из разбросанных по соседним улицам сеялок да веялок, слой за слоем пытались разглядеть затейливый пирог еврейской мысли, еврейской истории.

Сквозь настежь открытые двери и окна мягкими порывами подул свежий ветер, – заходила гроза. Лёгкие волны чуть похолодевшего воздуха поднимали тюлевые занавески открытых окон и опасающиеся сквозняка верующие стали пересаживаться с проходов, меняться местами.
 
Несколькими этапами пересадок я случайно оказался напротив сидевшей на диване Любы. Бросая боковой взгляд в сторону увлеченного беседой Вадима, видел, как он порой с надеждой поглядывает на Любу: «может быть... вспомним другую какую-нибудь притчу?»

Нет. Притч Люба не знает, даже не глядит в его сторону. Лесник очевидно уже пометил к спилу дерево, из которого потом будет сделана красная кровать для швальбахского отеля, и шансов у Вадима действительно нет.

Попискивали и хныкали уставшие от долгого сидения малые дети. Пытаясь хоть частью удовлетворить потребность в движениях, сновали ножками, кочевали с одних рук к другим. Пора заканчивать было субботу.

Один из таких хныкающих полненьких бутузов ненароком оказался на руках Любы. Пытаясь успокоить, она гладила его по голове и щекотала спинку. Неожиданно вывернувшись, что говорится «наизнанку», бутуз дернул ногой и смахнул юбку на её колене: открылось то самое левое бедро с фотографии – высоко, недозволенно высоко.

От стыда, что случайно увидел это, я едва с лавки не свалился: несколькими толчками мощного напора чего-то густо-горячего, моя голова вмиг вздулась и отяжелела. Словно налившийся жидкостью мяч, подозрительно качнувшись, замерла в неустойчивом равновесии на пока слабоватой для столь значительного веса шее. Зачесалось где-то глубоко в горле, ушах, шевельнулись на макушке волосы…
Сама же Люба мало смутилась. Оправив юбку, она вдруг посмотрела мне в глаза и улыбнулась – лукаво, чуть насмешливо. В её взгляде полыхнуло нечто неизведанное, пугающее.
 
…Подлинную цену таким взглядам я узнаю ещё не скоро – лет через семь-десять.  Спустя ещё время узнаю их удельный вес, значимость, а ещё много позже и полную их стоимость – жизнь.

А пока… каким-то враз повзрослевшим, ошеломленным, словно дальней поездкой опустошенным я шагал вслед за отцом по сумеречным и влажным от короткого летнего дождя тротуарам домой.

Да простит меня Алёна.