Поход на полуостров Святой Нос

    Будущий КОМАНДОР пробега:
  Ненастной ночью снег шелестит и скребется за дверью, как будто старый деликатный пёс просится в тепло.   Стёклами окон вздыхает ветер. В теплом полумраке моей маленькой комнаты, "каюты”, как назвал ее кто-то из друзей, перебираю  отжившие свой век бумаги: карты, кроки, расклад продуктов: обед, ужин; тушёнка, хлеб, гречка... 3/4 кружки на супо- кашу …  Неожиданно в деловую атмосферу планов прорывается затасканный анекдот:  "… да, но не Абрамович, а Хаймович и не выиграл, а проиграл". Все ясно. - Это возмущается наш будущий шеф-повар экспедиции, пока еще просто друг юности Зорика – Марк Михайлович Погребинский, втягиваемый в отпускную авантюру, которую, впрочем, он сам и спровоцировал. Но дадим ему слово.

    МАРК:
- Я и Влада пригласили Зорика с дочерью провести остаток моего отпуска на Курминском заливе Иркутского водохранилища. Места великолепные: лес, рыбалка, турбаза, магазин, рейсовый водомет "Заря” и, в придачу, мои два "Нептуна”, запряженные в ”казанку-2М”, которые в любой момент могут доставить нас под ведомственную крышу капитального дома, мягонькое и тёпленькое крылышко жены Эли. В последнее время злые языки утверждали,  что  на свою "казанку 2М" я просто молюсь.
Мое предложение Зорик принял восторженно, и я радостно начал готовить технику к плаванию.  Увы, кайф продолжался недолго -  до первого телефонного звонка.
- Здравствуй, Марик!
- Здравствуй, Зоря!
- Ты не возражаешь, если мы возьмем с собой Андрея?
Я не возражал, потому что всегда оказываюсь по-младенчески беспомощным перед неожиданными предложениями и просьбами. Стыдливость и доброжелательность не позволяют  мне  сходу отказать собеседнику, а стрессовое состояние - трезво проанализировать ситуацию и привести аргументированные доводы "против".  Прозрение наступает позже, когда поезд ушёл.
- Согласен, - несколько растерянно говорю  я.  Может Андрей и неплохой парень, но в моих планах, которые родил в муках и вынянчил в борьбе с действительностью и женой - Элей, ставших чем-то реально существующим, фигурировали только мы четверо.
- Отлично, старик! Только не поплывем, а полетим и не на Курму, а на Ольхон, и не на неделю, а на две. Приходи в 21 ноль-ноль, разберем детали. И повесил  трубку.
- Я приду, Я не посмотрю на нашу двадцатилетнюю дружбу и так разберу тебе детали, что ты их весь отпуск собирать будешь!
Увы. К вечеру мой боевой пыл пропал, и я позорно предал свою голубую мечту с подвесными морскими богами. Нет, вы войдите в положение человека, несколько лет уговаривавшего жену, что выгоднее купить катер и проводить отпуск на нем рядом с домом, чем куда-то ездить, купившего этой весной далеко не дешевую "Казанку-2м, прослушавшего курсы по судовождению, сдавшего экзамены и получившего удостоверение капитана маломерного судна, все последнее время самозабвенно  отлаживавшего и усовершенствовавшего свой корабль в ущерб работе, дому, семье и теперь бросающего все и летящего в отпуск на самолете. Я сдался. Но чтобы спуск флага выглядел не очень позорно (все-таки теперь я капитан и владелец судна, почти морской волк), в порядке самоутверждения настоял на соломоновом варианте решения проблемы (см. "доски для пола бани строгать, чтобы не занозить ступни, но класть гладкой стороной вниз, чтобы не поскользнуться). Сошлись на поездке поездом (поскольку Влада не переносит полетов) до Улан-Уде,  далее на Чивыркуйский залив - попутным транспортом.

  Через два дня в полной походной готовности Марк явился в наш улус – каре домов ИркутскНИИХиммаша. Скромно, без речей и оркестра участники пробега двинулись через квадрат двора к остановке электрички "Студенческая" (ныне "Академическая": годы идут, студенты выучились на академиков). Впереди выступала Влада – друг и приёмная дочь Марка, следом на поводке трусил он сам, за ними с вымученной улыбкой пробиралась единокровная дочь Зорика Ленка, демонстративно бесстыдно шествовал Зорик, последним, придавленный рюкзаком, с потупленным взором плелся я.
Вдоль  нашего маршрута местное население не выстроилось шпалерами, не бросало нам под ноги цветы и не кричало "Ура!". Вместо всего этого душераздирающе вопил чей-то младенец, и предприимчивая мамаша, быстро сориентировавшись, припугнула  его: замолчи, а то дяди в мешок заберут. Подействовало. Наши рюкзаки внушали уважение даже детям.
Пригородным поездом прибыли на вокзал. Экспресс "Иркутск-Наушки" стоял у перрона, а мы, естественно, высадились на 3-ей платформе. Излишне возбуждённые, оглядываемся вокруг, обуреваемые жаждой деятельности. Все в утвердительной форме высказывают вполне необоснованные предположения и предложения, выдвигают бредовые идеи, которые, впрочем, не торопятся осуществлять. Решительно хватает инициативу Марк - короткое логическое построение: "Зачем спускаться в переход (10 ступенек вниз и 10 вверх)? Обойдем состав - он короткий” (Откуда известно?!) – и немедленное самоосуществление предложения. Бодро пошатываясь под непривычным вьюком, Марк с Владой потрусили вдоль вагонов (той - куда бы не бежать). Удаляющаяся чета явочным порядком вынудила остальных членов команды следовать за собой, не давая возможности отменить идиотскую инициативу, не доводя дело до крикливого конфликта.  И вот моя первая, как командора, воспитательная задача – учить команду на её ошибках. Ладно, думаю, лишние 100-200 метров в начале двухнедельного похода - убыток невелик, пусть порезвятся. Зато  поймут, кто здесь самый умный. Бежим. Пятый, шестой, десятый вагоны, два почтовых, огибаем  сцепку локомотивов.  У Владухи язык через плечо, у Марка вытянулась физиономия. Как известно, бутерброд падает маслом на брюки: не оказался исключением и наш случай. За первым составом во всей красе открылся второй, на этот раз, пассажирский. Как раз своей великолепной  серединой против нас. Извиняющееся бормотанье шефа, что  "вот уже всё …", оборвалось безмолвной гримасой. Приняв этот пинок судьбы, Марк побежал дальше. По-моему, он просто боялся, что мы его догоним. Все яснее становится бессмысленность незапланированного спринта. Первым не выдерживает автор проекта. Вконец смущенный собственной неуместной активностью, он бросается на очередную вагонную дверь пассажирского поезда. Вцепившись одной рукой в поручень, Шеф, оттягиваемый назад тридцатикилограммовым рюкзаком и вбок устремившейся под вагон Владой, другой рукой пытается за поводок вытащить её оттуда. Перебирая в воздухе соскальзывающими со слишком высоких ступенек ногами (с этого момента в наш обиход прочно вошел термин "сучить копытами под клиентом”) Марк пытается, пользуясь советами суетящейся внизу Ленки, головой и плечом открыть двери. Когда Зорик  и я выволокли из-под колес Владу и забросили её в объятия хозяина  (чертовски неудобен как метательный снаряд неупакованный живой ирландский сеттер), оказалось, что противоположная дверь тамбура заперта. Операцию  пришлось повторить ещё раз в другом месте.
Взмокшие и взволнованные (я ушиб колено и успел вымазаться в мазуте)  мы, наконец, добрались до своего вагона. Здесь нас ожидала толпа родственников и знакомых. Наше появление растерянных, с бегающими глазами, придавленных рюкзаками вызвало дружную жалость собравшихся. Мамы, бабушки, тёти, ленкины подруги смотрели на отъезжающих такими влажными глазами, как будто провожали нас в последний путь. С каждой минутой будущие путешественники казались гораздо лучше, милее и беспомощнее, чем были на самом деле.

    И вот мы в вагоне.
Осипшим голосом репродуктора судьба объявила пятиминутную готовность к отправлению. Тревога расставания переросла в тихую панику; охи и вздохи сменились причитаниями. Гигант мысли и отец русской демократии - Зорик, пытаясь опустить оконную раму, обеими ногами наступил на  собачий хвост. Влада выла, верещал шеф, я безуспешно пытался навести порядок, безнадежно взирала на этот бардак Ленка. Пальцы "отца русской демократии" никак не лезли в оконную щель.
- Где  нож? Где нож?
Ленка:
 - Посмотрите, может Андрей на нём лежит?  Командор ведь любитель острых ощущений!
Произнесенное всуе  моё имя сработало как детонатор: мать Зорика - баба Фроза, бросилась к окну:
 - Андрей, ты самый серьезный из всех (меня меньше знали, а, может, слишком хорошо знали остальных?) - на тебя вся надежда (плохо наше дело!) - смотри за ними как следует.
Памятные сувениры (конфеты, печенье, трубочки) вручены, обмен поцелуями состоялся, а поезд все стоит - черт бы его побрал! Выручала дежурная тема - в двадцатый раз кто-нибудь констатировал:
 - Лида (жена Зорика) обещала придти, но она сегодня дежурит и, наверное, не смогла отлучиться. Наконец, поезд тронулся, и в это же мгновенье  в дальнем конце  перрона показалась  Лидия Петровна –  зам. главврача главной городской больницы, в свободное от работы время (а его, ой как мало!) - жена  Зорика. Состав только-только набирал скорость, а Лидочка взяла старт сходу,  поэтому преимущество в гонках было явно на стороне нашей дамы. Расстояние между мужем и женой быстро сокращалось. По перрону прокатился гул, повеяло чем-то от олимпийских игр дворового масштаба.
Высунувшиеся  из вагонных окон доброхоты дружно скандировали: "Давай, давай!" На разные голоса кричали родственники. Расчищая беговую дорожку, шарахались в стороны чужие провожающие, кто-то советовал найти стоп-кран. Среди начавшейся кутерьмы четко знала и решала свою задачу только Лидия Петровна. Перепрыгивая через детей и низкорослых зазевавшихся граждан, крутыми виражами обходя высоких, она мчалась, неся в вытянутой руке как эстафетную палочку какой-то пакет. Зорик, всей душой и телом устремленный из тамбура к жене, придавил к стенке испуганную проводницу, делая вид, будто не замечает, что лежит на её выдающихся грудях, вопил что-то подходящее к случаю, одной рукой вцепившись в поручень, а другой размахивая, как кинобуденный саблей.
 
    Но вот эстафета передана, и наш поезд со скоростью пожилой черепахи потащился на восток. Всю ночь за нами плёлся нудный обложной дождь. Утром за окнами выросла столица Бурятии - Улан-Удэ. Серая, мрачная, но сухая. Перебазировавшись на автовокзал и узнав, что на ближайшие трое суток билеты проданы, что погода нелётная, разбиваем лагерь на автостанции под табличкой: "Горячинск - Усть-Баргузин" в надежде уехать "так”. На зеленый ларек, примостившийся метрах в 10-ти от маршрутного столба, мы не обратили внимания. А зря. То  ли это был единственный пивной ларек в городе, то ли пиво здесь не разбавляли, только через полчаса, когда мы уже привыкли к "своему" месту и "пообсидели" его, к ларьку стали стягиваться темные рваные личности не очень чистые и благоухающие, отнюдь не парижским парфюмом.   Мятые  испитые физиономии, жеваная измазанная одежда, фиолетовые “фонари", густопсовый спокойный, обволакивающий все вокруг, мат - основная и подавляющая по объему составная висящего в воздухе говора. Вот где порадовалась бы душа нормализатора-стандартизатора: потрясающая унификация терминологии: десяток понятий, исчерпывающих туземный лексикон, определяются двумя- тремя всеобъемлющими непечатными словами. И, как контраст - здоровый нравственный климат вокруг зелёного заведения.
Здесь не студенческий гастроном Политеха, где какой-нибудь ханыга, подавляя достоинство интеллигенции ярко выраженным хамством, требует бутылку без очереди. Нет, здесь сильные среди сильных и равные среди равных. А если возникает недоразумение ("я с семи часов здесь, отошел только на минутку - все могут подтвердить"), то доказывается это со слезой в голосе, а очередь может принять во внимание, а может и не принять. И все. Обжалованию не подлежит. А сунешься нахально, схлопочешь настолько убедительные доводы, что навсегда разлюбишь пиво.

    В этом путешествии, как и во всяком другом, существовал свой злой рок. На этот раз он принял облик бочонка масла. Первый удар еще в период сборов бочонок нанес по самолюбию и самомнению высокоэрудированного инженера и талантливого радиоконструктора, уважаемого руководителя КБ отдела завода "Радиоприёмник" Марка Михайловича. Получив указание купить 3 килограмма топленого масла и герметичный полиэтиленовый бочонок под него, Марк, естественно, купил сначала совершенно неподходящую тару (молочный бидон ввиду отсутствия трехлитрового - четырехлитровый), затем отправился за маслом. Когда продавщица вынесла Шефу из подсобки бидон с выступающим вверх на полметра масляным Казбеком, Марк в испуге завопил:
Что вы сделали! Я же просил три килограмма, а не четыре! И... умолк. Залившись краской, он молча выслушал популярную лекцию продавщицы о том, что масло легче воды и, стыдливо поджав хвост, исчез из магазина. Дома ему  пришлось долго убеждать себя и, главным образом, жену,  что  им в домашнем хозяйстве, ну просто, необходимы еще полтора литра топленого масла.

    Но вернемся в Улан-Удэ.
На подступах к автобусной станции оказалось, что, если маслом кашу не испортишь, то настроение - вполне.  Транспортируемый в рюкзаке Зорика бидон с маслом повёл себя явно неприлично. Первые тёплые и липкие  струйки, стекающие по желобку на спине  и ниже, сначала вызвали у Зорика недоуменье: "что-то очень обильно я  потею." Вскоре подозрения перешли в ужас. Да, масло текло. Нагреваясь от раскалённой солнцем спины тяжелонагруженного туриста, масло раширялось и выливалось из бидона. Пропитало рюкзак, одежду, наполнило ботинки и капало на дорогу, жирным, соблазнительно пахнущим пунктиром фиксируя наш нелегкий путь. Не удивительно, что по нашим следам, принюхиваясь, потянулся разномастный собачье-кошачьий эскорт. Худшее было не в том, что на глазах таял  энергоресурс похода, и даже не в глухих терзаниях Шефа, который органически не переносил любых экономических утечек из бюджета экспедиции. Нет, самым страшным была ликвидация последствий катастрофы. Как только аварийные масляные сигналы поступали в координационно-вычислительный центр Зорика, он немедленно отключал все каналы связи с внешним миром. Изображая одновременно и Матросова, и амбразуру (Вселенная в этот момент должна была скорбеть, видя, как он, такой героический и несчастный, защищая общественные интересы, принимает удар на себя, расплачиваясь за головотяпство Командора), Зорик останавливался и начинал раскладывать вокруг себя содержимое своего рюкзака, нимало не считаясь с тем, где мы находимся в этот момент: на проезжей части дороги, в дверях универмага или в еще менее подходящем для ревизии скарба месте.  Руководствуясь принципом "что я один должен страдать?", он, не торопясь, тщательно, с добросовестностью врожденного лентяя,  перебирал содержимое рюкзака, внимательно рассматривая личные вещи, и, как бы,  знакомился с ними заново. В результате первого моноспектакля мы лишились всех сан-гигиенических запасов газет; на втором на выброс пошли полунужные тряпки, во время пятого и последующих  сеансов Зорик, тщательно оглядев каждую промасленную вещь в отдельности, поводив перед ней в разные стороны носом и сделав не сообщавшиеся нам выводы, укладывал очередные трусики обратно. Несмотря на очевидную бессмысленность, ритуал в железной последовательности повторялся каждые 30-40 минут. Доцент-то, он, конечно, тупой, но расчет был сделан точно: мы терпели - кто бросит камень в убогого? Наконец, мы остановились лагерем недалеко от автобусной станции, не обратив внимания на стоящий тут же закрытый пивной ларёк. Нетрудно себе представить, насколько неловко чувствовали мы себя во время "n"ного "маслослужения", когда малопочтенные поклонники пива стояли, сидели и лежали вокруг нас, переступали через наши вещи, деликатно не замечая их хозяев.
Четырехчасовое мыканье в поисках транспорта не дало никаких результатов. Не помогли щедрые посулы таксистам и преданное заглядывание в глаза водителей рейсовых автобусов. Частники скептически поджимали губы, услышав, куда надо ехать. И только инструктор крутившегося на пустыре учебного автобуса,  откровенный хапуга,  оглядев  наши рюкзаки и еще почти интеллигентные физиономии явных лохов, искренне пожалел, что не может отлучиться  из города на необходимый срок.

    Как только лагерь алкашей приобрел стационарный характер, а мы окончательно смирились с судьбой, появился синий полупустой автобус Горячинского курорта, находящегося между Улан-Удэ  и посёлком Усть-Баргузин, и как "последний троллейбус", подобрав всех "уставших  в ночи" (в том числе, нас),  помчался в сторону реки Баргузин, одного из крупнейших притоков Байкала, известного нерестящейся здесь расой баргузинского омуля, расположенным рядом Баргузинским хребтом, баргузинскими соболями и ветром ("эй, баргузин, пошевеливай вал ..."). Сразу за городом потянулись холмы, покрытые ровным сосновым лесом. Низкий туман и моросящий дождь унылой фатой покрывали мир, но в те моменты, когда ветру удавалось разорвать белесо-серые клочья висящей в воздухе воды, вокруг вставали крутокруглые сопки, поражавшие ясностью янтарно-светлого частокола удивительно чисто умытого сосняка.
Хуже всех езду переносила Влада. Мало того, что её, как и других, мутило от крутых поворотов, бедная собака всю дорогу провела приседая и подпрыгивая на ухабах, не имея возможности ни сесть, ни лечь, т.к. трясущийся металлический пол автобуса начинал бить ее по ребрам и тому месту, которое у людей, но не у собак считается "мягким".
Выгруженные на повороте к курорту, мы почувствовали себя намного бодрее и увереннее. Всё-таки, мы вырвались из рамок технократической цивилизации с ее регламентированными связями. Эти рамки, обязательные для добропорядочных налогоплательщиков, отнюдь, не ограничивают проходимцев, жуликов и разгильдяев, ставят в неравное положение граждан, играющих в реальный социализм, и унижают  человеческую душу, особенно, если оная склонна к авантюризму и романтике. Купеческим жестом современных рыцарей мы отправили на попутных машинах стариков, женщин, детей и пижонов, и стали дожидаться очередную попутку. Тут у Шефа проявились его «руководящая натура».

 Смотрите «На Ольхон. (Фото 1.)». (http://www.proza.ru/2017/03/20/960)

Он, будучи профессиональным руководителем, попытался взять власть в свои руки, увы - безрезультатно. Действительность расставила всех по местам.
Отправив женщин, детей и стариков - своих «собратьев по маршруту» на попутных легковушках, ждём своей очереди. Увы, она не подошла. В конце-концов, устроились в кузове буровой установки и помчались в посёлок Усть-Баргузин с ветерком. Отличная скорость, острый воздух и бело-зеленая березовая стена, снисходительно пропускающая дорогу, вызвали подъем духа, радость свободы и ветра, которую не могли уменьшить ни мелкий дождь, временами догонявший нас, ни солидол, который плохо держался на деталях буровой, но отлично  на наших лицах, руках и одежде, ни болтавшийся на толстом колючем тросе крюк, от которого то и дело приходилось увёртываться.
Неохотно расставшись с ощущением езды-полета, мы высадились в поселке Усть- Баргузин, решив остановиться на жилом берегу реки. Выбору для ночлега левого берега способствовало реакционное подполье  (Ленка),  стремившаяся исподволь провести в жизнь вариант похода на Чивыркуй морем, незаметно, но последовательно пытавшаяся оборвать крылья мечте  «отцов» и свести сущность активного отдыха к тряске в автобусах, давке в очередях за билетами и выворачиванию внутренностей методом морской болезни, о которой она только слышала.

    Время распределению обязанности между членами экспедиции: командор осуществляет общее руководство и легко поддается нажиму с любой стороны, объясняя это не своей слабохарактерностью, что фактически имело место быть, а стремлением сохранить в коллективе комфортный микроклимат. Шеф (-повар) готовит  еду и жестко экономит продукты, деньги и валюту. (За Марком на всю жизнь сохранилось честно заработанное им в походе звание шеф-повара, правда, вторая его часть – «повар», затерялась по дороге.) В результате его добросовестной работы мы принесли домой еды значительно больше, чем взяли с собой.  Гораздо позже, когда мы вернулись в родные края и, громко возмущаясь, выбрасывали покрытые  плесенью конфеты и протухший сыр, шеф утешал команду, наивно хлопая рыжими ресницами: "Вам же лучше, - что не испортилось, пригодится в следующем походе”. В  порядке волонтёрства, в качестве добровольной общественной нагрузки, шеф, помимо добросовестного и не без фантазии исполнения своих прямых обязанностей повара, непрерывно выдавал вполне несостоятельные идеи и непрошеные советы, которым сам никогда бы не последовал. Благотворительность шефа обволакивала всех членов экспедиции, дорожных знакомых и просто встречных и поперечных. МВСиПС - министр внешних сношений и путей сообщения Зорик (- партийная кличка "Ипполит Матвеич" или просто "Киса") всю кампанию бескомпромиссно и безуспешно боролся с бережливостью шефа и посредственно выполнял свои прямые обязанности. В случае необходимости контакта с аборигенами вся команда в течение получаса наперебой  инструктировала Кису, кому, как и что нужно говорить, затем Командор разворачивал его в нужном направлении и выпускал в автономный полёт, слегка  подтолкнув коленкой. С журавлиными реверансами Ипполит Матвеич приближался к намеченной жертве и через 2-3 минуты дипломатических сношений загонял в мертвый тупик любой самый простой вопрос.
Ленка талантливо и ненавязчиво организовывала оппозицию, стремясь отвернуть курс похода в направлении поесть, полежать, поплавать.

    Итак, мы в Усть-Баргузине (бурятское название - Баргажанай-Адаг),  последнем на нашем пути поселке городского типа. Демографическая справка: шесть тысяч жителей, аэропорт, рыбозавод, лесосплавная контора и, как мы узнали через две недели, гостиница.   Влада, Ленка и Шеф остались стеречь вьюки, а Командор и Киса отправилась вдоль берега искать причал рефрижераторов, которые, по слухам, курсируют между Усть-Баргузином и Курбуликом - рыбачьим поселком на северо-восточном берегу полуострова "Святой нос". Вечерело. Отправились, естественно, в сторону, противоположную направлению «к причалу». В результате, проболтавшись около часа, представители главного командования со свернутыми знаменами вернулись к парому. Подступала ночь. Накрапывал дождь, со всех сторон заходили лилово-синие грозовые тучи. Вокруг уютно расположились мусорные кучи, ласкало взор ржавое железо, бытовые отходы, щепа. Колорит дополняли бродячие псы, вдохновлённые критическими днями Влады. Ситуация четко укладывалась в рамки татуировочной философии: "нет в жизни счастья". К тому же, на старом месте не оказалось ни Шефа, ни Влады, ни рюкзаков. Встретила нас Ленка и повела к паромной будке-конторе.
  - Зачем?
  - Сами увидите.
И увидели. Захудалая хибара повернулась к реке задом, к нам  - перекошенной дверкой, в проеме которой, упираясь головой в притолоку, плечом - в косяк, развалился шеф. Его физиономия лоснилась надменно-блаженной улыбкой, и нас он как будто не замечал.

    ШЕФ:
- Целуйте ноги! Не опуская подбородка, я сплюнул сквозь зубы.
Звякнули отпавшие челюсти. Командор и Киса, не смея  поверить смутной догадке, преданно смотрели мне в глаза. Странное это ощущение знать, что одно твое слово может сделать людей счастливыми.
  - Парни! - не выдержав, заорал я,  есть ночлег! Эта корчма наша на всю ночь! Я договорился с капитаном парома, и нам до утра можно здесь жить! Вот плита, топливо - на улице.
Засияли улыбки, засуетился оказавшийся несостоятельным комсостав. Каждый старался схватить потяжелее и тащить подальше. После ужина пришлось мне сознаться, что в будке будут коротать ночь две девицы-сторожихи. - Они нам мешать не будут, так сказал капитан парома. Излишне бравурный тон моей ссылки на паромное начальство невольно породил у ребят и у меня самого сомнение в надежности гарантии. Девицы нам не мешали, но ихний хахаль, явившийся с визитом после полуночи и, перещупав все, что было выдающегося у сторожих, принялся самоутверждаться в глазах подруг, обращаясь к ним, но явно адресуясь в сторону наших спальников:
- Чего это тише? ... Кто? Туристы? ... Раз туристы, пусть ночуют на улице или в палатке! Нечего тут делать туристам. Вот сейчас выгоню их отсюда! Понаехали тут. Что это за барахло валяется? Сейчас проверю.
В темноте что-то зашелестело, брякнула кружка. Мне чертовски жаль было экспедиционное имущество,  но покой товарищей тоже чего-нибудь стоит! Я знал (надеялся), что парень шутит. Но наши  кастрюли и еда - разве предмет для юмора? Сердце разрывалось от необходимости выбора: идти на конфликт или мир любой ценой - вот в чем вопрос! Беззвучно лежала Ленка, тихо посапывал Киса (спит или притворяется?), учащенно дышал командор. Вдруг он, не торопясь, поднялся, зажег фонарь (сквозь ресницы вижу, незваный (а может, более званный девицами гость, чем мы – дорожные попрошайки) "хозяин" -сидит на столе), подошел к парню и тихим ровным голосом сказал: "встань!". Одно слово. Негромко. Зная Командора, не хотел бы я такое услышать в свой адрес. Было предельно ясно: сейчас будут бить и бить| так... - Этого еще не хватало! Командор ему врежет, девицы унесут полутруп, а дальнейшее не трудно себе представить - на улице ещё не смолкли пьяные песни мотающихся в поисках приключений субботних компаний. Хлопец вскочил, вытянулся в струнку, глаза бегают, бледный. Куда девалась наглость! Молчит. Три секунды тишины. Я не выдержал. Оттеснив Командора, прочел парню лекцию о культуре поведения и уважении к старшим. Несостоявшийся Стенька Разин убрался, проворчав что-то уже от дверей. Я долго не спал, ожидая, чем этот конфликт кончится, и, думая, рассказать или нет ребятам, что здесь недавно аборигены забили насмерть подобную нашей группу туристов. Виновных так и не нашли. Впрочем, и не искали.

     ЗОРИК:
Утром - ясная тишина. Ночные переживания, далекие и нереальные, остались где-то позади, подрагивающий паром, закрученные в жгуты струи Баргузина. Нет прошлого, нет будущего. На всем лежит единственно ощутимая, осязаемая реальность - проселочная (песок с хвоей, мягко скрипящие под ногами) дорога. Влада, челноком снующая по ней взад и вперед, ощущение упругой бодрости и детского безмятежного счастья. Идиллия, увы, продолжалась недолго. Бдительный Шеф засек в окружных кустах подозрительные тени и шорохи. Разведка боем обнаружила скрытно эскортирующую нас пеструю компанию разномастных местных ухажеров.
Высокие и приземистые, стройные и не очень, блондины, брюнеты, шатены и пестрые, благородного происхождения и наоборот, они жаждали продолжить свой род в потомстве и  дышали одной, но пламенной страстью: пытались тайно склонить Владу к прелюбодеянию, не имея серьёзных намерений. Но нет тайного, которое не стало бы явным. Обнаружив не званых им женихов, шеф взбеленился. Можно било подумать, что не Владухе, а ему угрожает потеря девственности. Кроны молодых кедров и тех сосен, которым до сорока, задрожали от душераздирающих воплей почтенного повара, а рыжая мгновенно превратилась в центр катаклизма - ось двухъярусной карусели. По внутреннему кругу, приплясывая от негодования, вращая наспех выломанной дубиной и недвусмысленно высказываясь по поводу скромности Влады, носился шеф. Он угрожал псам карами через противоестественную сексуальную связь, карами, смысл которых сводился к тому, что явившийся за шерстью уйдёт стриженным. По внешнему кругу вели хоровод  любвеобильные аборигены, а Ленка и командор визжали от восторга, давая  остроумные, на их взгляд, советы всем участникам представления. Но нравственность нравственностью, а практичность не покидала шефа даже в эти минуты морально-сексуального апогея. Вращаясь вокруг равномерно трусившей Влады, Шеф двигался по спирали скорби и гнева, известной в военном деле под названием спирали Бруно. Достигая верхней (в данном витке) точки, он на бегу аккуратно укладывал рюкзак на землю, с тем чтобы подхватить его через 30—40 секунд в нижней точке следующего витка спирали. Одновременно Шеф читал Владе лекции о безнравственности случайных половых контактов.

             Смотрите «Фото 2» (http://www.proza.ru/2017/03/17/1911)

... Женихи отступили. Все, кроме одного, который за свою пылкую настойчивость получил в нашем узком кругу зрителей кличку "Ромео".
Любовь творила чудеса. Нам, бывшим в употреблении, научным работникам не понять, что нашел в рыжей толстой старой деве молодой и красивый лай с широкой грудью, полным отсутствием живота, строгими ушами, чёрно-белой блестящей шерстью и хвостом бубликом. Ромео сводил шефа с ума. Нет, не экстерьером. Коварством и дьявольской изобретательностью. Его фокусам мог бы позавидовать сам Кио. Пусть этот жалкий цирковой фокусник попробует, как Ромео, провалиться сквозь землю или материализоваться из ничего. А пес это проделывал запросто.
Среди зрителей возник спор, кто же из участников корриды имеет законченное высшее образование. В то время как поступки Ромео вытекали из железной математической логики – на этом сходились все, уровень интеллекта Шефа вызывал разногласия. Отогнав Ромео за пределы Бурятской автономной республики, он торжествующе возвращался к своему лежащему в пыли рюкзаку и с возмущением обнаруживал нахального пса, нежно беседующим с Владой. С дубьем и проклятиями потенциальный тесть бросался на потенциального зятя и гнал его в любую сторону (которую выбирал Ромео). Последний, не теряя достоинства, чего не скажешь о нашем поваре, держал Шефа на строго определенном расстоянии, обеспечивавшем Ромео безопасность и поддерживающем жажду погони у Шефа. Отбуксировав преследователя на жесткой сценке подальше, Ромео исчезал в кустах и в то же мгновение появлялся возле Владухи. Не смотря на то, что участники состязания были в разной спортивной форме, Марк боролся до конца. Как выяснилось через два месяца, победа досталась ему -  отношения "молодых” ограничились платонической любовью.
С целью ограничения непроизводительного расхода энергии экспедиции на любовь, беготню, хохот и улюлюканье, учитывая мировой энергетический кризис, командор несколько уравнял шансы быка и матадора, создав более благоприятные условия защитнику нравственности - вывел нас на открытий берег Байкала. Дальше экспедиция двинулась вдоль кромки воды.
С прискорбием вынужден констатировать, что ”самый серьезный" из нас (по мнению бабы Фрозы), узурпировавший гражданскую, политическую и военную власть, обладал феноменальной способностью из возможных вариантов пути всегда выбирать наихудший. В данном случае командор захотел иметь "розу без шипов": идти вдоль кромки воды по мокрому, зато твердому, песку. Выглядело это так. Через каждые пять-шесть метров ходьбы по покрытию, в котором не вязли ноги, мы шарахались от очередной набегающей волны в сторону суши, прыгая с рюкзаками через выброшенные на берег бревна – останки разбитых штормом плотов, рискуя при этом сломать себе ноги или свернуть шею. Пройдя 5-10 метров по горячему, сыпучему, вязкому и крайне неудобному для передвижения песку, повинуясь вечному стремлению к лучшему - "там хорошо, где нас нет", снова возвращаемся на кромку воды и снова с жалобными криками убегаем назад и т.д. и т.п., двигаясь не столько вдоль по маршруту, сколько поперек его, двигаясь, как молния (зигзагами), пока, набрав в ботинки воды, окончательно не выбираем "мокрый” вариант.

    МАРК:
Первой передвигалась долговязая фигура "отца русской демократии". Сравнительно небольшая голова, увенчанная плотной, неделю не чёсаной шевелюрой ("...Ленка, у тебя где-то была расческа. - Папа, она не для твоих волос, тебе нужны металлические грабли.”), покачиваясь па тонкой шее, отсвечивала стыдливой лысинкой. На широких плечах болталась всесоюзно-известная "дружба с Китаем", из-под которой выглядывал маленький красный треугольник плавок. Весь этот монумент в стиле "кубистов" подпирался длинными, стройными, слегка волосатыми ногами. За "отцом русской демократии" шли, беседуя, Влада и я, последним с великими муками тащился Андрей. Командор нашего пробега был не просто серым хроническим неудачником. В симфонии его жизненного и творческого пути то и дело звучали высокие, на уровне изобретений, трагикомические аккорды. Всем известно, насколько в СССР тернист и бесперспективен путь любого изобретателя. Но Командор в искусстве собирать неприятности на свою голову не знал себе равных. Сначала было Дело. И было долго. 20 лет Командор, как все туристы, безропотно таскал походное снаряжение на своих измочаленных плечах общепринятым способом. Затем появилась Мысль. Если прикрепить рюкзак непосредственно к ногам, то им всё равно нести тот же вес, а плечи и позвоночник разгрузятся. Была бы Мысль, остальное - дело техники. И вот на бедра Командора надет широкий ковбойский пояс, к нему прикреплена вертикальная стойка из дюралевых лыжных: палок, на стойку подвешен рюкзак. А чтобы благодарные потомки знали, кто их облагодетельствовал, в Комитет по делам изобретений подана заявка с просьбой выдать авторское свидетельство. (И это притом, что подобный рюкзак сто лет известен коренным жителям Дальнего Востока как "поняга".)
Классический представитель племени посредственных изобретателей "из народа", командор из двух обязательного качества "форейтора прогресса" - умения видеть как преимущества так и недостатки своего "изобретения", в неограниченном количестве имел первое и был начисто лишен второго, когда речь шла о его собственных дЕтищах.
Но рюкзак. Его достоинства налицо, их оценили все участники похода, примерив рюкзак ещё в вагоне - разгружены плечи и позвоночник. Недостатки "предполагаемого изобретения" проявились на лице его автора во время похода. Оно – лицо командора, выглядело как нечто среднее между мученической физиономией распятого в пожилом возрасте Христа с алюминиевым нимбом вокруг лысеющей головы и загнанной лошадью, высматривающей из-под дуги ворота в мир иной. В целом передвижной испытательный стенд напоминал мешок на волосатых ногах и металлической вешалке, стилизованный под бегуна с древнегреческой вазы. Неотвратимо надвигалась катастрофа. Вот-вот греческий бегун протянет свои красивые ноги, пав жертвой им же порожденного монстра. Наши бестактные предложения помощи вызывают только печально-укоризненные взгляды из-под дуги. Пришлось идти на хитрость. Первым нашелся Зорик:
- Андрюша, ну и здорово же ты придумал! Дай поносить!
Без тени сомнения проглотив наживку, Командор расцвел. Сделав еще пару шагов на подкашивающихся и заплетающихся ногах (чтобы убедить себя и других, что испытания идут нормально) Андрей с трудом выпрягся из собственного катафалка, схватил рюк Зорика и помчался вперед с резвостью стригуна. Откуда только прыть взялась! Под дугой Зоря блаженно улыбался. И это понятно: плечи не режет, вес воспринимается нижним тазовым поясом, нести груз раза в три легче... Было бы, если бы пояс не пережимал вены, простите, на попе. От ног прекратился отток крови и они медленно, но верно наливались свинцом. Пришлось эту печальную истину разъяснить в доходчивых выражениях автору предполагаемого изобретения, который был вынужден ввиду неопровержимости улик подписать чистосердечное признание.
Весь оставшийся путь рюкзак проделал в своем естественном положении, а дуга - в нем: жаба  не позволила Командору выбросить стойку сразу.

    ЛЕНКА:
Подождите, дальше дайте мне. Судьба загнана моих мучителей в угол. Не в переносном, а в буквальном смысле: южный берег полуострова "Святой нос" уходит в море под прямым углом к береговой линии материка; место их стыка так и называется "Угол". Наконец-то трое блаженных (не считая собаки) угомонились и подарили себе вечер и день отдыха. Поставили палатку, пошли на разведку в заброшенный рыбачий посёлок "Глинки", где обнаружили парня и девушку из Москвы, путешествовавших по Байкалу на байдарке. Присутствие дамы в этом забытом богом крае встряхнуло трех моих подержанных кавалеров с силою в четыре - четыре с половиной бала. Пораспустившиеся на вольном выпасе, они попытались вновь подняться на задние ноги и принялись отряхивать невидимые пылинки с виртуальных лацканов несуществующих сюртуков. Под трехдневной щетиной мгновенно поглупевших физиономий засветилось сдержанное благородство мартовских котов, в манерах неизвестно откуда появилась галантность районных парикмахеров. Каждый в присущей ему манере старался предстать перед дамой в благоприятном свете. Командор кружился вокруг нее против часовой стрелки, чтобы быть всегда обращенным к гостье левым бортом, поскольку его правый глаз украшало фиолетовое, как у очковой змеи, кольцо: в фотоохоте за чайкой он телеобъективом воткнулся в ствол сосны. Шеф – сама предупредительность, стелился персидским ковром и был готов на любые услуги, во имя и во славу, как он утверждал, "сибирского гостеприимства". Мой Vater держался, на первый взгляд, несколько странно. Беседуя с дамой, он стоял несколько склонившись вперёд (такую позу можно было трактовать как галантный полупоклон), но почему-то его правя рука неизменно была заведена за спину и прижата к мягкому месту. Оригинальная манера поведения Кисы была продиктована, отнюдь, не пробелами в его воспитании, а всего лишь дефектом его костюма - лопнувшими сзади по шву штанами. Периодически Киса вспоминал про постигшую его беду и безуспешно пытался одной рукой стянуть предательски расходящиеся половинки далеко не парадных брюк. Иногда Ипполит Матвеичу это удавалось.
Вечером питерцы были приглашены на банкет. Шеф занялся стряпней, командор соорудил костер, по размерам соперничавший с ритуальным огнищем язычников, и стал помогать шефу (по совместительству он выполнял обязанности "мальчика за все" на кухне), Vater отправился за голубикой и так старался, что не преминул заблудиться. К счастью, не навсегда. Ужин завершился поистине королевским блюдом - "голубицей в сгущенке" и удался на славу, правда, не без накладок. Командор как-то прошипел:
-  Ты что делаешь? Иди, стань за дерево, "отец русской демократии"!
На следующий день москвичи уплыли; я, Шеф и Влада блаженствовали в лагере, а двое аттестованных ученых полезли зачем-то в гору. Что они забыли на высшей точке полуострова "Святой нос” простому человеку вероятно не понять никогда, да, наверно, они и сами до сих пор этого не выяснили. Зато совершенно точно известно, что в лагере исследователи забыли компас. А может просто не взяли, т.к. ширина полуострова всего 15 километров при длине 60, а вода, практически, кругом, не считая узкого перешейка, соединяющего Святой Нос с материковыми болотами. И слава Богу, что с болотами. Искатели приключений, спускаясь с горы, потеряли ориентировку и угодили точно в перешеек. Не будь там болот, они и сейчас шли бы на восток где-нибудь в районе Хабаровска.
Вслед за стоянкой неандертальцев "на Углу" наступила эра великого перехода, начавшаяся на рассвете следующего дня. Величие перехода определилось не важностью событий, не пройденным расстоянием, не скоростью марша, не его технико-экономической эффективностью. Грандиозность эпохи измерялась накалом эмоций, глубокого сопереживания, готовностью помочь или наоборот, равнодушием, остротой локтя или надёжностью плеча товарища. Пускай страсти, бушевавшие во времена "Великого перехода" были бурей в стакане воды, но этот стакан - наш, и весь мир виделся нам красивым или уродливым в зависимости от чистоты или замутнённости воды именно в нашем стакане. Так не самое ли главное - наше восприятие событий, а отнюдь не они сами?

    ШЕФ:
Итак, Великий переход начался на рассвете.
Злой, невыспавшийся Командор высунул голову из спальника. На его помятой физиономии не боролись, - сражались чувство долга и природная лень. С ленью - ясно. Как подавляющее большинство сыновей Адама он обладал этим качеством в избытке, с долгом дело обстояло сложнее. В юные годы командор, к несчастью, вращался в среде альпинистов, правда,  очень недолго. И на этом основании причислял себя к племени сильных, смелых и благородных. Природная ограниченность и безразмерная самонадеянность не позволяли ему трезво оценить обоснованность своих притязаний, мнения со стороны, не совпадавшие с его точкой зрений,  заведомо считались ошибочными, а всё увиденное и услышанное в альпинистских лагерях раз и навсегда он принял за абсолютную истину, принципиально не желая вносить в свои действия корректировку на изменяющиеся обстоятельства, время и место событий, возрастной, культурный и социальный состав их участников. К нашему несчастью, Командор был уверен, что все великие переходы должны начинаться на рассвете. В соответствии с установкой он продрался сквозь дебри сна и громогласно объявил иркутское время:
 -  Семь часов.
(Понятие "рассвет" командор трактовал в зависимости от того, когда просыпался.) По представлению микро-диктатора похода при первых звуках его голоса все должны дружно вскочить и не расходуя бесполезно время на личные нужды, радостно и споро собрать палатку, приготовить завтрак, уложить рюкзаки, выстроиться шеренгой, принять стойку "смирно" и ждать разрешения приступить к еде, У остальной публики было собственное мнение о том, как реагировать на сообщение службы времени. Сладко причмокнув и не раскрывая глаз Ленка томно протянула:
- Боже, какая рань!
Командор наивно полагал, что его не поняли.
 - Подъём!
Снова прокричал он, сильно сомневаясь в необходимости покидать пригретое место в спальнике и вылезать на холодок в утренний иней. Отдав столь категоричное приказание командор получил возможность любое неограниченное время созерцать из своего спальника четыре живых трупа, прижав уши замерших в своих логовах, явно проснувшихся, но упорно цеплявшихся за один и тот же довод: "если все лежат, то почему я первый должен вылезать?" Понимая, что без опоры на принцип "разделяй и властвуй" дело с мертвой точки (точнее с точки мёртвого сна) не сдвинешь, Командор начал вязаться к Кисе, в обязанности которого входило упаковывать и возить на себе палатку:
 - Почему до сих пор не убрано жильё?
(Гневаясь, командор имел обыкновение изъясняться "высоким штилем"). Говорят, гнев - кратковременное безумие (имеется ввиду кратковременный гнев)
  - Как же я "уберу жильё", если ты в нём находишься?
Не найдя, что противопоставить столь логичному доводу, и пытаясь вылезть из спальника, Командор злобно рванул его молнию и, естественно, заклинил её. Запелёнутый в брезентовый мешок, как в смирительную рубашку, обиженный Богом и людьми, совершенно безопасный для окружающих, Командор тихонько выл от досады и кусал себе локти внутри своей роскошной пуховой тюрьмы. Растроганный необычной картиной - злое и при этом безопасное начальство - я выпустил Командора на волю, и тот, пряча глаза от стыда и унижения (Как же! Он принял помощь подчинённых!) немедленно покинул палатку. Снаружи было холодно, а лезть назад - стыдно. Командор решил развести костёр.
- Где топор?
Конечно, под палаткой - используется Кисой для выравнивания пола под его матрацем.
- Ну и черт с ним: наломаю дров так. (Командор всегда был крупным специалистом по части "наломать дров"). Выбрав сук посуше и потолще Командор хватил им по лежавшему рядом стволу, как оказалось, сгнившему, и рассёк его пополам, подняв в воздух облако трухи и выдав беглый чихальный  огонь. Команда, давясь от смеха, сдержано ржала в своих спальных ложах (лёжах?). Отчихавшись, Командор выбрал березу покрепче и нанёс ей сокрушительный удар. Сук, как и хотел Командор, переломился, но, как принято говорить среди них, ученых, проявился побочный эффект: меньшая часть палки осталась в руках незадачливого дроволома, а большая отскочила и ударила его по ноге. Командор взвыл, во весь голос воспроизвел несколько страниц трудно переводимых идиомов и твёрдым шагом направился к своим хохочущим сотоварищам.
 - Почему до сих пор не убрана палатка?
Киса, давно тщательно готовившийся к этому выпаду, выдал в ответ небольшой стройный, научно обоснованный трактат - явно домашнюю заготовку, настолько логичную, что даже "возбуждённый" Командор, обычно не считавшийся ни с какой логикой, не нашёлся, что возразить.
 - Палатка за ночь отпотела. Она влажная, поэтому её нужно высушить, не снимая с растяжек и дождавшись, пока солнце взойдёт повыше. Сейчас, пожалуй, уже пора убрать полиэтилен (на ночь на случай возможного дождя палатка накрывалась полиэтиленовым чехлом) - пускай парусина сохнет на ветру.
Все эти доводы Киса излагал лёжа и только слегка приподняв голову:
  - Поскольку ты, всё равно, уже встал, можешь этим заняться.
(Разрешение? Приказание? Просьба?) Таким образом, Киса, как всегда, когда тщательно готовился к полемике, мастерски обосновал свою бездеятельность и переложил работу на плечи рядом стоящего товарища. Тонкий психолог, он умело играл как на добродетелях так и на недостатках окружающих. Его расчёт был ювелирно точен, наглухо повязанный альпинистскими канонами Командор не мог отказать товарищу в просьбе о помощи и сказать; - твоя работа, - делай сам. Да и продолжать свару не было необходимости. Просыпалось утро, и с ним вся команда. Окончательно проснулся Командор. Солнце пробилось между сосновыми стволами, заливая все вокруг красновато-жёлтым теплом, поджигая по пути чутко откликающиеся на малейшее движение воздуха янтарно прозрачные лоскутья молодой сосновой коры.

    ЛЕНКА: Тепло - жизнь. Дурное настроение Командора исчезало вместе с остатками утренней дымки легко уходившей вверх сквозь растопыренные ветки-пальцы деревьев. Из палатки высунулась взлохмаченная голова Шефа. Симулируя энергичную деятельность, она констатировала факт существования Вселенной:
 - Так.
И объявила:
 - Вам ни о чем не надо беспокоиться. Сейчас я приготовлю завтрак, потом мы поедим и начнём собираться. К тому времени высохнет палатка. Для завтрака нужен костер. Эй, Командор, огня!
Имитировав таким образом деятельность и продемонстрировав лояльность, Шеф перевёл рабочий процесс в параллельное русло, а сам скрылся в спальнике. Вскоре палатка ожила. Задышала, зачихала, забормотала, даже начала по-собачьи повизгивать. На её сырых боках местами появились рельефные изображения спин, колен, голов и других круглых и полукруглых деталей человеческих и нечеловеческих тел. Завибрировали растяжки, начали выскакивать отдельные колышки. Внутри жилья кипел  целенаправленный и противоречивый процесс. Каждый считал, что именно ему приспичило больше всех, поэтому остальные полежат, пока он сложит на соседей свою ночную пижаму (освобождающегося места в процессе одевания-раздевания в палатке не появляется, т.к. одевающийся продолжает занимать то же пространство, где спал), приготовит и оденет дневную смену штанов, которая, в лучшем случае, находится под ним, в худшем - неизвестно где, а в самом плохом - на товарище, который успел выскочить на секунду раньше, сбегать в кусты и, вернувшись, надеялся застать все в том виде, в котором оставил. Однако реальные события зачастую разворачиваются не так, как задумывалось. Прибыв из мест не столь отдалённых, ранняя птичка обнаруживает, что на его любимый и столь легкомысленно оставленный без присмотра спальник возвращена его пижама а также сложены Влада, сапоги Ипполит Матвеича, рюкзак Командора (кому-то мешал), сверху водружён мой рюкзак, по которому на четвереньках толчется его хозяйка, пытаясь затолкать внутрь что-то коленками, а головой поднять палатку. Растолкав обидчиков возмущенный любитель утренних прогулок вытаскивает свои вещи и, держа их в охапке начинает шарашиться по окрестностям, выбирая место, где бы можно было спокойно разложиться и упаковать груз в дорогу. Ворох прижатого к груди барахла сильно ограничивает сектор обзора, естественно, ничего не видно именно перед собой. По земле волочатся какие-то штанины, рукава, и непонятно откуда взявшиеся верёвки, шнурки, тесёмки и тому подобные удлинённой формы детали туалета и снаряжения. Оборвав несколько тонких концов, странник, наконец, наступает на достаточно прочную лямку рюкзака и падает вперёд не выпуская из объятий своей ноши. Убедившись теперь уже методом осязания и обоняния, что трава действительно мокрая от росы и не только, что раскладывать здесь свои вещи не стоит, и что лежит он на единственной в округе ровной площадке, осквернённой им же  совсем недавно, прогулявшийся столь приятно и полезно страдалец, поняв, что на воле рюкзак не уложить, возвращается к входу в палатку и ровным, преисполненным терпения голосом вопрошает:
 - Ну скоро вы там? Сколько вас ждать?
Оказывается, он просто посторонился, чтобы не мешать товарищам одеться и выйти, освободив для него место, а пока терпеливо ждёт, когда эти копухи, наконец, соберутся. В конце концов, из палатки выползают раскрасневшиеся и возбуждённые последние участники пробега. С чувством добросовестно сделанной работы и с самодовольными физиономиями, ссорясь за ложки и более удобное место под солнцем, они рассаживаются вокруг будущего костра ожидая, что теперь их кто-то будет кормить завтраком. Но не тут-то было! Командор давно уже дожидался своего звездного часа, когда команда отвлечётся от личных проблем и перестанет игнорировать суетящееся вокруг руководство. Реальному восприятию обществом действительности немало способствовало растущее ощущение пустоты в желудке.
Зазвучала лебединая песня Командора - каскад конкретных распоряжений:
  - Ленка, принеси воды. Куда побежала? Не во рту же. Возьми котелки.
  - Шеф, достань манку и сухое молоко. Знать, где они лежат,- твоя забота.
  - Киса, - дрова. Не нужно пахать топором землю вокруг молодой осины. Она и жить хочет, и гореть не будет. Да не беги ты за дровами в Африку. Там хоть и больше сушняка, но перевоз не оправдается.
 - Каша горит?  Помешивать надо. Пальцы тоже? Не лезь голой рукой в огонь, верхонки уже изобрели. Верхонки горят? А чтобы привязать ложку к палке, обязательно кулинарную академию нужно кончать? И т.д. и т.п.
Казалось бы, при столь толковом руководителе и старательных исполнителях через пять минут еда будет готова, но это только казалось бы. Раздав указания по первому кругу, по второму Командор бросается всё делать сам: он, видите ли, считает, что в чае должен быть сахарный, а не речной, песок, и объяснения, что Байкал не речка, а озеро, и поэтому речному песку в чае взяться неоткуда, Командора не удовлетворяют. Одновременно Командор считает, что дрова должны не только дымить но и гореть, что поджарка из манной крупы с добавлением угля и прутиков не заменяет обыкновенную кашу-размазню, что расплавленный колбасный сыр, вытекший в костёр должен доставать повар, а не едоки и что рассказа автора блюда о том, какой сыр был вкусный, недостаточно для извлечения его из огня.
В конце концов, все накормлены, посуда вымыта, рюкзаки уложены, отзвучали команды пяти, трёх  и минутной готовности, и...
- Марш!
- Подождите минутку.
- В чём дело?
Застенчиво переминаясь с ноги на ногу, дежурный разгильдяй всем видом подчеркивает бестактность вопроса.
 -  Ну, мне надо.
 - Ладно. Да оставь ты рюкзак, не украдут.
И ещё 15 минут все навьюченные ждут под палящим солнцем любителя интима.
Тронулись. Никаких собачье-сексуальных плясок, никаких Ромео и Полканов вокруг. Правда, жарко, рюкзаки оказалось нести не легче, чем укладывать, но это - мелочи. Сами знали, на что шли. Активный отдых должен включать в себя преодоление трудностей. Люди, никогда не участвовавшие в походе, считают, что на природу отправляются отдыхать. Это заблуждение основывается на том обстоятельстве, что поход и отпуск совпадают во времени, а каждому известно, что отпуск установлен конституцией для отдыха. Однако, в жизни всё не так. В лес идут для философских обобщений и морального совершенствования. Из "суеты городов и потоков машин", из общества телевизора, дивана, из обстановки очередных именин, бегут от искусственных вещей и отношений к реальной работе с осязаемым конечным результатом, да просто к непринудительному труду - естественной потребности нормального человека. В наш век аномалий стать туристом - лесным бродягой, естественно. В походе возможностей повысить морально-идейный уровень путём работы до седьмого пота - хоть отбавляй.
Носи палатку, ставь палатку, чини палатку, суши палатку, снимай её и складывай, натягивай тент, сдвигай его или снимай совсем, руби дрова, разводи и поддерживай костёр, туши его, носи воду, готовь еду, мой посуду, зашивай дырки в одежде (разумеется такие, сквозь которые уже выпадает либо сам владелец, либо особо дорогие ему части тела. И всё остальное время тащи, и тащи, и тащи свою ношу "вперёд и вверх, вперёд и вверх, вперёд и вверх, а там ... Ведь это наши горы, они помогут нам ..." И кажется, что хуже подъёма по устланной перевёрнутыми острыми углами кверху камнями тропе ничего быть не может. Ан, есть. Это подъём вверх без тропы, просто по камням; но впереди - мечта: вот доберёмся до перевала, и кончится этот проклятый подъём. Добрались. Кончился. Думаете лучше стало?
- Ничуть. Попробуйте спуститься по крупно-каменистой осыпи с хорошим рюкзаком на спине и вы убедитесь, что спуск - хуже подъёма, там хоть видишь, что перед тобой и куда будешь падать, если споткнёшься. Когда идёшь вниз, в лучшем случае, упадёшь на спину, на рюкзак, под угрозой окажутся затылок и позвоночник, руки, если начнёшь суетиться и совать их назад. В худшем случае – поедешь по камням вниз по склону на животе с рюкзаком сверху.
Далеко не многие члены экспедиции (если не большинство) должным образом оценивали благотворное влияние трудовой деятельности и старались уклониться от воспитания в себе коммунистического начала. Особенно преуспевал на этом поприще профессор, вероятно, термин "ожидать" изобрели до него, но так мастерски обыграть это понятие, используя в корыстных целях, мог только выдающийся творческий ум Кисы. Подходят к месту, облюбованному для стоянки одновременно Киса и Командор. Командор снимает рюкзак и начинает его распаковывать. Киса стоит рядом и молча следит за движениями Командора.
 - Ты что стоишь?
 - Я жду.
 - Кого?
 - Тебя.
-  Я уже здесь.
- Я жду, пока ты освободишь место.
-  Тебе что, восточной Сибири мало?
Тут Командор оставляет свои дела и рассказывает анекдот про двух гулявших вдоль железной дороги друзей, один из которых сел на рельс, а другой попросил его подвинуться. Киса в анекдоте не находит ничего смешного.
 - Ты занял лучшее место.
 - Ну, пожалуйста, могу освободить.
 Киса стоит на освобождённом месте.
 - ?
 - Надо ставить палатку.
- Правильно, так ставь.
 - Чем же я буду забивать колышки?
Командор тоже начинает терять чувство юмора:
 - Да уж, конечно, не тем, чем ты предполагал (следует детальное изложение, чем, по мнению Командора, Киса собирался забивать колья для палатки), а, как всегда топором.
 -  Я жду, пока ты вытащишь топор.
 -  Достать и раскатать палатку без топора ты тоже не можешь?
 -  Зачем? Топора всё равно нет.
 Командор сочится сарказмом:
 - Зачем я буду доставать топор, палатки-то всё равно нет. Выбери, хотя бы место для неё.
 -  Я жду, пока ты разведёшь костёр.
 -  Зачем тебе ещё и это?
 -  Чтобы знать, куда полетят искры, иначе палатка может загореться.
И далее, чувствуя слабость своей позиции, Киса пытается перехватить инициативу и переходит в лёгкое контрнаступление:
 -  Ты же не хочешь, чтобы палатка сгорела.
И, видимо, чтобы из области логики уйти в эмоции, добавляет:
 - Вместе с вещами и с нами?
Из последних сил Командор держится в рамках лояльности, хотя в логических построениях Кисы уже начинает запутываться:
 - Как же я разведу костёр без топора, который ты ждёшь, чтобы забивать колышки для палатки, место которой нужно определить после того, как будет разведён …
Дозревший Командор переходит на недипломатическую терминологию:
 - Чёрт бы тебя побрал, - и решительно тычет пальцем в землю:
 - Здесь будет костёр.
Киса, сообразив, что контрнаступление провалилось, хотя противник и измотан, примирительно:
- Давно бы так.
Командор:
 - Так почему ты не ставишь палатку?
 - Ты ещё не достал топор.
Наконец топор вручен Ипполит Матвеичу. Он кладет его рядом с собой и начинает распутывать узел на затяжке рюкзака. Это - надолго. Командору нужно вырубить рогульку для тагана, но он боится притронуться к топору: Киса тут же прекратит и без того сомнабулические движения и продолжит свой хорошо отлаженный процесс ожидания, молча следя за Командором укоряющим взором. Человек действия - Командор, ломает дрова руками и вместо рогульки приспосабливает верёвку. Киса притих. Вытащив палатку из рюкзака, он внимательно рассматривает её угол.
 -  Ты опять кого-то ожидаешь?
 -  Нет, я думаю.
  -  Если не секрет, о чем, Спиноза?
 -  Здесь образовалась дырка.
Командор уже в том состоянии, когда легко отвлекаешься от сути дела:
 - Сама?
 -  Нет, не сама. Когда снимали.
 -  Кто снимал?
 -  Ну, я! (демонстрируется лёгкая истерика). А ты не мог бы порвать? Не ошибается только тот, кто ничего не делает.
 -  Я мог бы. Но не стал бы обвинять в этом палатку. Ну а теперь о чем ты думаешь?
 - Я думаю, что палатка-то Сашина, как отдавать будем?
 -  Надумал?
 -  Да. Надо купить новую, а эту оставить себе.
 -  Хорошо. Теперь ставь её, пожалуйста.
 -  Её надо сначала зашить. Дай иголку, иначе она порвётся ещё дальше и увеличится необходимый объём ремонтных работ.
 Потом Киса ждёт, пока Командор найдёт иголку, которая, естественно, находится сама, воткнувшись ему в палец (комментарии соответствующие), потом ждёт, пока Командор найдёт материал на заплату, потом, - пока вырежет её, поскольку Киса для этой операции требует ножницы, а идти за ними в ближайший галантерейный магазин километров за 25 Ипполит Матвеич не хочет. Потом Командор показывает Кисе, как нужно зашивать, и Киса милостиво позволяет ему сделать больше половины работы. Потом Киса берётся за дело и распарывает всё сшитое Командором, потому что тот шил "не так”. Потом, глянув на часы, требует ужин и ждёт, пока Командор его приготовит. (Организовать шефа – дороже обойдётся.) До ужина Киса не может работать, поскольку не кормленный, после ужина - потому что темно. Окончательно выведенный этой демагогией из себя Командор хватается за палатку и яростно тянет её к себе - "он сам всё зашьёт!" Эксцентричный жест Командора приводит к тому, что раздаётся треск и дырка увеличивается в три раза.
 - Ну вот, я тебе говорил, что нужно подождать до утра. И такое ожидание может продолжаться любое неограниченное время. Короче говоря, по мастерству ожидания, когда остальные работают, с нашим профессором не может сравниться никакой другой представитель научного мира.
 
    Но, несмотря ни на что, Великий переход продолжается.
Так пусть работают ноги, крепнут мускулы и отдыхает от забот голова. Но ноги по непонятной причине очень не хотят работать, а голова - отдыхать. Несчастные, они настолько привыкли непрерывно тащить вперёд телегу натучно-технического прогресса, что расслабиться во время отпуска, прервать мыслительный процесс и "не брать в голову" для "учёных", "учимых" и руководящего совслужа, обременённого высшим образованием, оказалось непосильной задачей. Первые результаты активной умственной (чего не скажешь о физической) деятельности выдал Киса (профессор!)
 - Я дальше не пойду.
Командор ошарашенный:
 - Почему?
 - Уже 12 часов, пора обедать.
Командор возмущенный:
 - Какой обед?! Прошли-то всего полтора километра!
 - Не полтора, а два. Я считал. Киса хитроумно уводит спор в частности. Провокация удалась на славу. Минут 10 дебатировался вопрос о величине пройденного пути. Наконец, нутром чувствующий свою правоту, но сбиваемый с толку демагогическими приёмами противника, сатанеющий Командор переходит к силовым приёмам:
 - Никаких остановок. Обед будем варить, когда выйдем на источник питьевой воды. Казалось, конфликт исчерпан. Но так только казалось. Киса не даром профессор, он - стратег! Где уж примитивному Командору тягаться с ним в интриганстве! Сбит темп, выиграно время, под сомнение поставлена необходимость продолжения ишачки, а главное, успела сформироваться и стабилизироваться оппозиция вокруг конкретной программы: избавиться от рюкзаков и рассесться в тени. Шеф наносит мощный удар:
 - А как же насчет КЗОТа ?
 - Мы не на производстве.
 - Конституция гарантирует право на отдых всем трудящимся.
 - Какой ты трудящийся, ничего с утра не сделал.
 Ленка:
 - А почему должны страдать все остальные? Мы все трудящиеся.
 Шеф:
 - Я варил кашу.
Захлестнувшийся в ярости Командор:
 - Это ты-то варил!?
 -  Я выполнял твои команды. Ты сказал: отойди от костра, пока цел, а то убью. Я и отошел.
Командор:
 - В конце концов, нет воды, кашу варить не на чем.
Ленка:
 - Вода есть.
 - ? ? ?
 - Во фляжке.
Дружный, мгновенно спевшийся хор оппозиции:
 - Конечно! В фляжке вполне хватит воды на кашу, а чай вскипятим, когда придём к упомянутому тобой “источнику питьевой воды”.
Пока загнанный в тупик Командор хлопал ушами, "трудящиеся" развили бурную деятельность по распаковке рюкзаков, и через минуту, чтобы вернуть их в первоначальное состояние мало было бы и двух часов. Поставленный перед фактом Командор покорился судьбе, проворчав, что не хватало ещё второй раз останавливаться на чай, после чего обед прошел в атмосфере дружбы и взаимопонимания - Командор не меньше других предпочитал отдых работе. Откушав, подобревшие участники трапезы пришли к единодушному мнению, что отдыхать лучше, чем заниматься самоистязанием, и устроились на покой под сенью леса. С интервалом, примерно, в полчаса каждый просыпался, осовевший от короткого, утяжелённого обильным обедом и жарой сна, недолго сидел под прямыми лучами полуденного солнца, мучительно пытаясь сообразить, какая скотина вытащила его из тени или передвинула дерево возле которого он лёг и которое уже считал чуть ли не своим личным имуществом. Так ничего и не поняв, "отдыхающий" уползал под крону своей берёзы или сосны, чтобы через следующие полчаса обнаружить что неизвестные злоумышленники снова вытащили его на солнцепёк.
После основательного отдыха отряд двинулся дальше, хотя жара ещё не спала. Успешно пройдя перешеек, связывающий Святой нос с материком, отряд, двигаясь по полуострову, миновал заброшенный поселок Монахово, состоявший когда-то из трёх домишек, и начал подниматься в гору. Пожалуй, это был самый сложный момент Великого перехода. Слишком крутой, по общему мнению участников пробега, подъём, изнуряющая жара, всё тот же верный, но почему-то значительно отяжелевший рюкзак, получивший за преданность спине прозвище "зелёный друг", сознание, что впереди ещё непочатый край трудностей и вконец исчерпанный ресурс моральных сил, израсходованных на разного рода поблажки типа: "сегодня ещё отдохнём, а завтра пойдём всерьёз". При подъёме физическая нагрузка явно приближалась к пределу возможностей путников, а для некоторых превышала его. Ленка, благодаря своим молодым годам и не по летам здравому смыслу, уразумела, что в данной ситуации бесполезно пытаться куда-нибудь увильнуть, шла впереди, сопя в обе дырочки. За ней, закусив удила, равномерно переставлял свои стройные ноги Киса, которому чрезмерно развитое чувство долга не позволяло сбросить надетый на него судьбою хомут. Больше всех доставалось Шефу. С утра до ночи, зачастую включая субботы и воскресенья, он на конструкторской ниве отдавался Родине в поту и лице зам. главного инженера завода и потому оказался далеко не в самой лучшей спортивной форме. Будучи жадным по природе и не имея опыта пеших переходов, Шеф натолкал в рюкзак всего с двойным запасом, а, кроме того, кучу вещей "на всякий случай" и теперь, прилагая отчаянные усилия, влачил в гору своё жалкое существование, придавленное увесистым персональным Зелёным Другом. Привыкнув быть всегда на коне, а не под вьюком, пытаясь хоть как-то сохранить остатки самоуважения, Шеф отказывался от любой предлагаемой ему помощи и упорно карабкался вверх лишь ненамного отставая от собственных вылезавших из орбит жёлто-зелёных глаз. Вокруг Шефа в не намного лучшем состоянии суетился Командор. Необъятное море его глубокого сочувствия страданиям товарища истекало весьма скромным ручейком помощи, которая реализовалась, как всегда, советами:
- Дорогой, не гони... (Какие там гонки! – мучительно думал про себя Шеф.) Иди своим темпом. Хоть чуть-чуть, но передвигайся.
В советы вкладывалось всё. И  металл приказа, и просьба со слезой.
И Шеф шёл. И пришел. Наверху его движения ещё некоторое время оставались по-прежнему сомнабулическими, но насколько изменилось их содержание! Умиравшая от непосильной нагрузки кляча, на пределе сил пытавшаяся сделать последний шаг в мир вечного покоя, превратилась в сжатую стальную пружину. Медлительность беспомощности превратилась в неторопливую уверенность в собственных силах, в несуетливое достоинство. Вместо затурканного совслужа перед нами стоял настоящий мужик. Сильный, уверенный в себе, мягкий с окружающими, полный  доброжелательности, готовый понять и простить ближнего, настоящий Человек с большой буквы. Родилась личность. Преображению Шефа поражались и радовались. Было ощущение приподнятости, как будто все каким-то образом были причастны к свершившемуся чуду. Внешне, кроме выражения глаз, ничего не изменилось, но перед нами стоял, двигался, жил совершенно новый человек. Через много лет Шеф, расслабившись в домашней обстановке, сознался:
 - Ребята, было так тяжело, думал, не выдержу. Но наверху впервые в жизни почувствовал себя мужчиной. (?!)

  Дорога пошла вниз, выкатилась на большую песчаную косу и ушла в "Славное море". На последних её метрах стояли две палатки, машина и резвилась компания отдыхающих. Никто из аборигенов не пригласил путников разделить своё веселье, и никто из вновь прибывших не изъявил желания увеличить на косе число местных жителей. Двинулись дальше вдоль берега, где по песку, где по воде. Вскоре экспедиция оказалась в уютной средних размеров бухточке. Окутанная синевою, она  была распахнута в небо и море. Ласково-домашняя, уютная и абсолютно нереальная, бухточка творила чудеса: здесь светлела душа, и становилось невесомым тело. Время стояло. Медленнее всех реагировавший на изменение обстановки Командор пытался прохрюкать очередную команду, но был полностью выключен из игры спокойным мудрым советом недавно возмужавшего Шефа:
 - Не сучи копытами под клиентом.
Но жизнь есть жизнь. И в этот Богом забытый уголок мира она вошла вместе с нами. Командор натянул палаточный тент.  Шеф соорудил кухню, профессор – туалет: вырыл небольшую ямку за дальним кустиком. На приёмо-сдаточные испытания данного сооружения митинг не собирали.

  Время подвигов кончилось, начался отдых. От жизни каждый брал всё, что мог, в меру собственных сил и фантазии, соответственно своему вкусу. Шеф взвалил на себя кучу обязанностей. По утрам он ходил на рыбалку (благо, идти было не далеко), взяв на себя роль поставщика рыбы «ко двору её величества экспедиции».

             Смотрите «Фото 3» (http://www.proza.ru/2017/03/17/887)

Потом готовил еду,

             Смотрите «Фото 4» (http://www.proza.ru/2017/03/17/1685)

его консультировала Влада.

             Смотрите «Фото 5» (http://www.proza.ru/2017/03/16/294)

В свободное от работы время Шеф носился с Владой и катал её по Чивыркуйскому заливу на надувном матраце.
            
 Смотрите «Фото 6» (http://www.proza.ru/2017/03/17/1837)  и
                «Фото 7» (http://www.proza.ru/2017/03/16/1084)

 Ленка целыми днями мокла в воде, поочерёдно составляя компанию всем остальным. Проблемы «отцы и дети» в нашем мире не было.

             Смотрите «Фото 8» (http://www.proza.ru/2017/03/15/1373)

Профессор дремал над взятой из дому неоконченной рукописью, балдея от удовольствия, стараясь не помять быстро выгоравшую на солнце бумагу и не раздавить очки в процессе переворачивания с боку на бок.
Командор был высокого мнения о своих жирных телесах и любил позировать перед фотокамерой.

             Смотрите «Фото 9» (http://www.proza.ru/2017/03/15/919)

Кроме того, он занимал должность главного костратора, по совместительству мальчика «за всё» на кухне и, в порядке волонтёрства, –  Пимена-летописца.

             Смотрите «Фото 10» (http://www.proza.ru/2017/03/17/1647)

Было жарко.

             Смотрите «Фото 11» (http://www.proza.ru/2017/03/15/977)

 Командор маялся, глядя, как бездельничают остальные. Безмятежный покой друзей воспринимался им как собственная недоработка. Плохо ему было, но, всё же, некоторые мероприятия по ликвидации безработицы Командору удавалось провести в жизнь. Хотя топлива для костра вокруг было более чем достаточно (выброшенный прибоем на берег плавник), Командор, выполняя по совместительству на кухне обязанности "мальчика за всё”, а также "главного костратора" (ответственного за костёр) увёл Кису куда-то наверх за "настоящими", как он выразился, дровами. Вооруженные двуручной пилой и вдохновленные собственным невежеством два кандидата технических наук за два часа спилили смоляк сантиметров двадцати в диаметре. Что такое "смоляк"? Если срубить лиственницу на уровне груди человека, дать пню простоять 2-3 года, то поступающая из корневой системы смола настолько пропитает пень изнутри и зальёт снаружи, что и без того прочное, тонковолокнистое и смолистое дерево становится твердым  и прочным как камень. При попытке его спилить, пила не только с трудом режет древесину, но ещё намертво вязнет в смоле, которая плавится в момент движения полотна и застывает при его остановках в крайних точках. Почтенная пара пильщиков со стороны напоминала тяни-толкая. Вытянув пилу в одно из конечных положений они настойчиво пытались придать ей движения в обратную сторону, упрекая друг друга и давая советы о том, что не нужно делать, споря тянуть ли ручку пилы или толкать её от себя. В конце-концов, ценою затраты значительного количества физических и моральных сил им удавалось отклеить пилу и протащить её в противоположное крайнее положение. Увязнув в очередной крайней точке, пила в очередной раз приводила души кандидатов в экстремальное состояние. Сначала это было недоумение, потом злоба, отчаяние и, наконец безысходная тоска. И, всё же, смоляк пал. Обессиленные, злые, с покрытыми волдырями ладонями, но преисполненные собственной значимости и с метровым коротышем под мышкой "пильщики" явились на базу. Ценность смоляка заключалась в его особых свойствах как топлива. Но разве Шеф – кухонно-канцелярская душа это может понять?
 - Как и это все дрова?
возмутился Шеф.
 - Где же вас черти носили столько?!
 Сейчас, много лет спустя, я пытаюсь понять, что, все-таки, заставляло нас сражаться со смоляком чуть ли не насмерть? Можно было найти другое сухое дерево или набрать сучьев и гораздо рациональнее решить проблему топлива. Рациональнее? Да. Топлива? Да. Но здесь был эстетический нюанс: смоляк в костре горит очень долго и красиво. Практически, это источник горючего газа, который образуется внутри него при испарении смолы. Полено превращается в большую газовую горелку, и в костёр не нужно непрерывно подбрасывать дрова. И всё же не это было главной причиной, заставившей Командора и Профессора уродоваться над лиственницей.
В походе, чтобы быть сытым, теплым и сухим, нужно сделать работу. Самому. Здесь не получишь койку в общем номере, бросив на конторку рубль или рубль двадцать. И никто не подаст тарелку борща за 40 копеек. И за 40 рублей тоже. И стакан воды даже без сиропа никто не поднесёт, даже если протянешь три копейки. Сам. Сделай всё сам. А лёгкой работы, по крайней мере, по понятиям изнеженной цивилизацией гнилой интеллигенции, здесь нет. И не всегда обстоятельства вполне благоприятны для существования. И не всегда можно бросить топор, ведро или страховочную верёвку и начать пляску святого Вита, если тебе за шиворот внезапно полилась струя холодной воды. А это значит, что принцип "надо? - сделай!" стал нормой. Начиная работу, не всегда представляешь, во что она обойдётся, и иногда, как видите, цена оказывается очень высокой.
 - Вы что, по девочкам шатались? Тоже мне, работнички!
Но у "работничков" не было сил даже отгавкиваться.
 - Есть давай.
 - Какая еда!? А вы мне костёр развели, костраторы несчастные! Вы наработали не на костраторскую, а на кастраторскую пайку.
Что, правда, то правда. Костра ему действительно никто не развел. А сам он, естественно, делать этого не стал в связи с неумением а также по принципиальным соображениям; он - специалист повар. Одно слово - ”Шеф".
 - Если вы такие хитрые, что половину дня отлынивали от исполнения общественных обязанностей, вот вам по стакану гречневой крупы. Вода - в Байкале. Можете налить из Чивыркуйского залива.
Устало-уныло повинные физиономии заруганных пильщиков разжалобили Шефа и он пошел на уступки.
 - Ну ладно, учитывая осознанную вину, смягчаю наказание и разрешаю  взять по банке кильки в томате. Впрочем, одну на двоих.  С вас хватит. Да не лапайте
ту, что 300г., а берите где 250. И не выхватывайте у меня из рук, как из  пламени, я не жадный, назад не заберу.
 - Жмот ты, все-таки.
- Ну, вы! Поругайтесь ещё тут! Будете одной крупой питаться. Без соли.
Высокомерие Шефа базировалось не только на том, что он был главным на кухне, но и на том, что утром ему удалось, явно обманом, выудить из Байкала двух несовершеннолетних плотвичек размером с согнутый мизинец. Этого факта оказалось достаточно, чтобы Шеф обрел манеры "поставщика рыбы двора его императорского величества". Впоследствии Марк много лет распространял легенду о том, "как один мужик" - намекая на своё социальное положение "фабричного" - "двух кандидатов прокормил". (После окончания института Марк попал на завод, в то время, как его друзья (в том числе, Зорик) пошли по научной линии. Отсюда кличка "фабричный".)
Следующий день вошел в историю путешествия как судостроительно-мореплавательный. Отправившись с утра в поселок по хозяйственным делам, Шеф, к всеобщему удивлению, прикатил назад на моторке вдвоём с местной рыбачкой Ниной – полнокровной девахой, страдающей отсутствием в посёлке нормальных мужиков. Марк с Ниной привели на буксире здоровенную лайбу, правда, без банок и без вёсел.   
 - Будете кататься по бухте на ней и рыбачить с судна.
   с апломбом штатного благодетеля провозгласил Шеф.
 - Как же кататься без вёсел?
 - Ну вы и наглецы! Вам разжуй да ещё в рот положи. Я вам даю лодку, а вёсла       .  сделайте сами.
И Шеф на четвереньках величественно удалился в палатку.
Восприняв упрёк как руководство к действию, Киса и Командор уселись напротив лодки и стали думать. Собственно, думал один Профессор, а Командор преданно заглядывал ему в глаза и раскрывал рот только тогда, когда к нему обращались. По-видимому, обязанности Командора похода настолько истощили его интеллект, что во всех частных вопросах он предпочитал выступать вторым номером. Шеф гремел на кухне кастрюлями и бросал в сторону роденовской скульптурной группы мыслителей насмешливые взгляды. Вопреки традиции, на этот раз Киса и Командор не ограничились процессом раздумий. Они разыскали несколько досок, обстоятельно, с чувством, толком и добросовестностью врождённых лентяев, делающих необязательную работу, распланировали, что из чего может получиться. Вооружившись топором и пилой, они принялись за реставрацию плавучей реликвии, полностью игнорируя провокационные выпады Шефа, которому вдруг потребовалась какая-то "сверхсрочная" помощь на кухне. (Ленку возьми!) "Мыслители" занимались мужским делом. К концу рабочего дня корабелами были изготовлены два весла, уключины и скамейка ("банка" на морском слэнге), выглядевшие, по мнению их создателей, весьма прилично. Как известно, составить хорошее мнение о своём детище не трудно, а друзья-плотники великодушно прощали друг другу брак в работе, повторяя, что для малого каботажа и так сойдёт. Нелояльные, мягко говоря, шутки Шефа повисали в чистом прозрачном воздухе без ответа. Для Кисы и Командора в данный момент ”такая мелочь”, как Шеф, просто не существовала, настолько велика была пропасть между гегемонами-мастеровыми и каким-то поваром-радиокоиструктором. Ленка первая засекла обострение социальных противоречий в микроколлективе, падение авторитета Шефа и его нездоровое стремление привлечь к любой хозяйственной деятельности именно Кису и Командора, а не обязательно её, и тут же демонстративно отправилась купаться. Кончилось тем, что Шеф деморализовался полностью, дезертировал с кухни и был обнаружен сидящим на песке напротив стапелей, подперев ладонями подбородок и жадными глазами следящим за каждым движением корабелов. Его поза, чалма из вафельного полотенца, куклусклановский балахон из вкладыша спального мешка (Шеф в первый день «отдыха» сгорел на солнце, поэтому вынужден был щеголять в таком виде), огненная щетина на физиономии, покорно прильнувшая к грязным босым ногам Влада, плюс страсть, бушевавшая в глазах, делали Шефа похожим на восточного владыку в совковом исполнении. Заметили его только после того, как "владыка” умоляюще простонал:
 - Братцы, я тоже хочу мужской работы!
Вдоволь натешившие за утро своё самолюбие, кораблестроители смилостивились:
- Ладно, отгони сУдно к палатке.
Шеф быстренько уселся на новенькую банку, поднял вёсла, (корабелы уже половину дня изъяснялись, используя исключительно морскую терминологию) а Киса и Командор оттолкнули лодку от берега.
Лайба лёгкой птицей скользнула в сторону моря.
Шеф начал грести. Сила есть, ума не надо.
Лайба резко замедлила ход. Шеф продолжал грести более энергично. Лайба остановилась и двинулась назад сторону берега транцем вперёд. Шеф бешено заработал веслами слившимися в сплошной сверкающий круг, напоминающий то ли винт вертолёта, то ли крылья стрекозы. Сходство с последней дополняли выпученные до невероятных размеров зелёные глаза Шефа. Лайба на страшной скорости врезалась кормой в берег, а Шеф благополучно приземлился на песок (припесочился?) в нескольких метрах от своего быстролётного транспорта. Финишировал он благополучно, чего не скажешь о старте. Взлётная полоса (банка), мягко говоря, была не совсем гладкой. Посадочная полоса была тёплой и мягкой, но Шеф, почему-то, на ней не залежался, сразу вскочил и, подвывая стал описывать круги  вокруг лагеря, держась обеими руками за ягодицы. Набегавшись, Шеф попросил Ленку отойти на расстояние неслышимости человеческого голоса и отвернуться. После того как дама удалилась, Шеф, снял штаны, встал буквой "Г", рассказал корабелам всё, что он думает о качестве, их работы по реставрации судна, о них лично, их родителях (они-то причём?!) и попросил пересчитать занозы в его заднице.
Оскорблённые в лучших чувствах кораблестроители популярно объяснили Шефу, что корабль они строили без чертежей и не владеют высшей математикой настолько, чтобы справиться с предлагаемым им объёмом счетной работы. После чего отослали Шефа в Сибирский вычислительный Центр на улице Лермонтова и даже несколько дальше, раз он "не умеет даже грести в нужную сторону». После экспериментального заезда Шефа, в лодку больше никто сесть не рискнул, и отвели её к палатке старым бурлацким способом - бечевой.   

    Следующий очередной день активного отдыха начался, как обычно, размеренно-лениво, и никто даже не мог подумать, что надвигается беда, закруглившая наше пребывание в этом райском уголке Земли. Первые симптомы её приближения почувствовались в странном поведении Шефа после полудня. Сначала он не стал обедать за общим столом со всеми. Ушел в сторону, лёг на живот напротив Влады, поставил перед собой собачью плошку с кашей и начал строить рожи: чавкал, облизывался, качал головой, лизал Владину кашу и щурился изображая блаженство. Его товарищи не сразу заметили выходки Шефа, в связи с чем он вынужден был сам привлечь внимание к своей особе:
 - Думать только о себе - не по-христиански.
(В дни радости Шеф славил партию, в беде - обращался к Божьей матери, в печали - к Богу).
 -  Прости пожалуйста. Что с тобой?
 -  Да не со мной! С Владой!
 -  При чем здесь христианство?
 -  Всё живое - создания Божьи.
 -  А что с ней?
 -  Ничего!!! Сами не видите?
 -  И всё же?
 -  Она лежит.
 -  Ну и что? Ты тоже лежишь.
 -  Нет, я уже потом лёг.
 -  И я бы лежал, если бы не нужно было за тебя работать на кухне.
Шеф не поддался на провокацию (можно было бы обсудить вопрос, обязан он или нет кормить "двух кандидатов” с их детьми) и не отвлёкся от своей генеральной линии.
  - Тоже мне, сравнил. Она - бессловесное доброе существо, мухи за свою жизнь не обидела.
 - И мы мух не обижаем.
-  Так вам просто лень, а она - учёная. Ходила на собачью площадку, всё понимает.
Тут нам крыть было нечем. Никто из нас собачьих курсов не заканчивал.
 - И ещё. Она с утра ничего не ела.
Добавил Шеф горечи в голосе.
 - Возможно, не хочет?
Шеф был шокирован нашей тупостью;
 - Конечно, не хочет. Вопрос, почему?
 - Так спроси её, в чем дело (Сопереживание Командору ещё никогда не удавалось выделить в чистом виде, всегда в нём больше половины ни то ехидства, ни то  насмешки, принимаемых им за доброжелательный юмор.) Неуместная, как это чаще всего бывало, командорская шутка не вывела Шефа из транса.
 - Я спрашивал, - ничего не говорит.
Вопрос остался открытым до очередной трапезы. И тут осенило Ленку:
 -  Отцы! И мне в глотку ничего не лезет. Жара-то какая!
Мгновение на размышление, и, найдя осмысленный выход потенциальная энергия сопереживания, жалости и сочувствия, переполнявшая и больно ранившая необъятную и нежную душу Шефа, преобразовалась в кинетическую. Он тут же вырубил и воткнул в песок четыре шеста, растянул между ними свой балахон, полил водой песок под навесом и рядом с ним в радиусе 50-ти метров, уложил Владу в центр тени, шуганул Кису, пытавшегося устроиться рядом с собакой, (Уползи! Ты слишком горячий - и без тебя бедняжке жарко) и принялся каждые одиннадцать минут обливать собаку водой.
И помогло! У Влады повеселели глаза, временами благодарно подрагивал хвост. Одна беда, солнце склонялось к западу, и тень всё время куда-то уходила. Сначала Шеф переставляя опоры и менял угол наклона навеса, но чем ниже опускалось светило, тем чаще приходилось прибегать к этой операции, и, когда паузы уменьшились до нуля, Шеф запросто распял себя на халате, грудью заслонив свою любимицу от солнца, после чего только командовал, когда подносить поливную воду и куда её выливать.
Собаке действительно стало легче, но Шефу - намного тяжелее. Пожертвовав на навес свой куклусклановский балахон, он остался незащищенным под жёстким байкальским солнцем. К вечеру действительный член общества любви к животным был похож на конфету, "раковая вейка"; малиновые полосы сгоревших участков его кожи чередовались с молочно-белыми и розовыми полосами, которые оказались полностью или частично защищенными от солнца.

   СТРАШНАЯ НОЧЬ.
 Байкал, как горы, своим величием и чистотой приподнимает человека, заставляет осознать себя как частицу природы - часть Великого Мира, но, в то же время, с кристально ясным цинизмом показывает, насколько мала эта частица.
Ускоренно надвигались сумерки. Не знаю, как себя чувствуете по вечерам Вы, но для меня час Быка наступает после захода солнца и длится до наступления ночи. Безмятежная неопределенность дня еще не сменилась, пусть жёсткими, но четкими законами ночи. Одно состояние уходит, другое - ещё не наступило - междусущность.
Такое ощущение, как будто дозарезу необходимо принять решение, от которого зависит всё, а что надо решать, забыл и мучительно, как во сне, пытаюсь вспомнить, но не могу ни вспомнить, ни проснуться.
В этот вечер переход от дня к ночи повис над водою особенно напряженным ожиданием, весёлый, порывистый прохлаждающий ветерок стал восприниматься как упругая непрерывно нарастающая сила, которая способна не известно на что. Тучи окружили догорающие отблески заката, ещё кое-где вспыхивавшие в гребнях волн, торопливо бегавших по бухте, и окружили небо, выползая со всех сторон: из-за Баргузинского, Приморского, Байкальского, Голондинского и Хамардабанского хребтов. И только сквозь сохранившееся где-то в воздушном просторе окошко пробился почти горизонтальный солнечный луч, прорезавший через невысокую гриву узкий коридор в потусторонний мир. И вдруг на гребне гривы появилось видение, высвеченное мягким закатным светом на тёмном фоне туч. Видение было одето в лёгкий, облегающий на ветру стройную фигурку светлый сарафан, имело 14 лет от роду и звалось Лидой (сестра рыбачки Нины). В левой руке видение несло трёхлитровую банку парного молока, а на каждом пальце правой торжественно висело по великолепному отливающему серебром омулю. Вступив на территорию лагеря видение удивлённо застыло, с детско-деревенской непосредственностью и нескрываемым ужасом рассматривая поперечнополосатого красно-бело-розового Шефа, который от восторга мыча и причмокивая принял в дар рыбу, расплатился за молоко и немедленно развил кипучую деятельность. Вскоре, однако, выяснилось, что фраза: "я вас сегодня накормлю такой ухой..." с многообещающей паузой в конце расшифровывается, мягко говоря, не так, как поняли слушатели, а, скорее, как обязательство Шефа безотлагательно загрузить всех работой. Правда, в порядке исключения, на этот раз поражённый "настоящей" рыбой Шеф, поступившись железным принципом только демонстрировать бурную деятельность, нисколько не заботясь о пользе дела, сам тоже сноровисто, споро и с песней начал чистить омулей. Профессор и Командор схватив двуручную пилу истязали очередной стояк, в благородном порыве трудового подвига забыв печальную историю с предыдущим распиливанием выдержанного на корню пня лиственницы. Ленка добывала перец, без которого, по заявлению Шефа, "уха будет не та". К нашему счастью, пакет с перцем, лопнувший в самом начале путешествия, в тот трагический момент находился в непосредственной близости от бидона, из которого Профессор во время Великого Перехода поливал топлёным маслом дорогу. Как Профессор, так и бидон всегда снаружи были покрыты слоем масла, даже тогда, когда внутри последнего всё уже было вылизано досуха. Момент "перцовой катастрофы" не стал исключением, два минуса, сложившись поперёк, дали плюс, и теперь мы всегда знали, где при необходимости можно наскрести пряности. В этих случаях Ленку снабжали ножом и заставляли выковыривать перцовое масло из впадин барельефа "60 лет Советской власти", украшавшего бока сосуда и соскабливать специю с гладких участков его стенок.
При этом звуки, разносившиеся над акваторией Байкала, напоминали визг поросёнка, которого долго и мучительно предают смерти. Соответственно, Влада выла, как по покойнику, Командор и Киса поносили, как умели, бидон, Ленку, Владу и Шефа, который со слезами в голосе умолял  Владу успокоиться. В исключительных случаях, когда "оцень кусать хоцетца" (а такие случаи скорее были правилом, чем исключением), бидон просто ставили в центре стола, и каждый желающий мог вволю лизать его с любого удобного для себя бока.
Результаты общего энтузиазма не заставили долго себя ждать. Уже через какой-нибудь час все члены экспедиции лежали вокруг стола тяжело дыша от переедания и с тоской глядя на вьюшку, которой осталось ещё более полуведра. Уха получилась такой вкусной, что даже Влада изволили выловить из неё кусочек омуля.
То ли отменная еда, то ли эффективные антигелиосные меры Шефа восстановили силы Влады, и собака ожила даже более, чем это было бы желательно. Начала поднимать голову и нервно подёргивать шкурой. Шеф моментально вытянул шею, растопырил уши и стал вертеть головой из стороны в сторону.
 - Ребята, либо где-то стреляют, либо - гром.
 - Да брось ты! Мы ничего не слышим.
 - Куда вам до неё. Это вы не слышите, а она - умный человек, у неё - слух. Как всякая собака охотничьей породы, выросшая и живущая по статусу комнатной, Влада боялась любого громкого звука, а Шеф, из солидарности, тоже болезненно реагировал на всякий шум.
Поскольку столь обыденное толкование данного факта задевало их самолюбие, Шеф усиленно распространяя легенду о полученной Владой в детстве психологической травме, когда на глазах у слепого(?)  щенка были застрелены из ружья все её единоутробные братья и сёстры. Достоверной частью шефских побасок было только то, что, когда в Иркутске случалась гроза, рыжая бестия задолго до её начала забивалась под ванну совмещенного санузла, и вытащить её оттуда нельзя было даже, как уверял Шеф, подъёмным краном. Проверить эти россказни было невозможно, так как никто не пытался загнать кран на 3-й этаж в малогабаритную квартиру Шефа. Пока Шеф полоскал уши на ветру, тучи затянули небо, резко стемнело, небольшие смерчи закрутили песок на берегу и водяные брызги над водой, а Влада поднялась и затрусила вдоль берега. Опомнившись, Шеф мягкой пружинистой походкой индейца на тропе войны устремился за рыжей, стараясь сократить разделявшее их расстояние и при этом резким движением не вспугнуть собаку раньше времени. В этот, психологически напряженный момент, когда остальная публика удобно расположившись, приготовилась со вкусом наблюдать за обещавшим быть интересным спектаклем, грянул гром.
Боже, что тут началось! Влада, как выпущенная из лука огненная стрела понеслась вверх по откосу, развешивая на колючках кустов клочья своих роскошной шубы и хвоста, оставив далеко внизу надежды Шефа на быстрое воссоединение. Заискивающее сюсюканье приёмного папаши сменилось истошными воплями. Комментарии с места событий Шеф давал настолько громко и выразительно, что его репортаж с удовольствием слушали не только на Святом носу, но и на большой части прилегающего материка.
Мгновение, и сольное выступление Шефа превратилось в дуэт: перепуганный безрассудным поведением двух членов экспедиции и считающий своим моральным долгом быть там, где плохо, вне зависимости от того, приносит ли это больше пользы или вреда, Командор помчался за ними спотыкаясь о пни, проваливаясь во все ямы, которые можно было быстро отыскать, и громко высказывая своё мнение об умственных способностях и моральном облике Влады, Шефа, их родителей и прародителей во всех коленах вплоть до Богоматери. Хлестанул дождь. "Прогулка" по ночному лесу со скоростью курьерского поезда - занятие не из приятных. Притихшие Профессор и Ленка проводили шумную кавалькаду испуганными взглядами.
Первым вернулся мокрый и угрюмый Командор. Сев у костра, он уставился в огонь.
- А где остальные?
Молчание. Вторым явился Шеф. В ответ на тот же вопрос он долго и пространно с жалобными нотками ругал Владу, но речь его больше походила на самооправдание, хотя никто его ни в чем не упрекал. Третьей приплелась Влада. На неё накинулись все с кучей разных вопросов: 
 - "Где шлялась? Что ты там потеряла? Разве так можно?".
Ни на один вопрос не ответила мокрая, жалкая, виновато прятавшая глаза куда-то между собственных коленок, смущённая собака, только униженно улыбалась и стучала по нашим ногам голым хвостом, ободранным до неприличия кустами во время её беготни по лесу. Надо полагать, на всем Святом носу не нашлось туалета с ванной, под которой можно было бы спрятаться от грозы. Владу простили довольно быстро. Ещё бы, все жаждали её расположения. Пора было укладываться на ночь, а спать прохладной ночью, прижавшись к мягкой мохнатой печке с постоянной температурой +38 градусов Цельсия жаждали все.

    Ещё засветло ветер начал вырывать то один, то другой крепёжные колышки, угрожая унести палатку совсем. В ответ были  приняты меры: тент приспущен, его полы завалены камнями и присыпаны песком, в результате сооружение присело и стало более походить больше на нору, чем на человеческое жилище.
Было некрасиво, но надежно. Одна беда: передняя стенка отсутствовала, и ветер с моря господствовал не только снаружи нашего сооружения. Гулявший внутри "лёгкий сквозняк", вообще-то, можно было бы терпеть, если очень съёжиться и максимально затянуть капюшон спальника. Но водная стихия прибоем съела большую часть суши между палаткой и бывшей береговой линией, и теперь порции холодных брызг окатывали спящих (точнее, лежащих, т.к. было не до сна) у входа. И было слово. Сначала Слово было шефское. Ни к кому не обращаясь, Шеф выдал идею:
 - Вход можно завесить плащ-палаткой.
Киса промолчал. У Ленки хватало ума не ввязываться в абстрактную дискуссию. Фраза повисла в воздухе. Командор, не терпевший беспорядка и страдавший зудом принимать решения, думал. Он понимал разумность предложения Шефа и не мог оставить его выпад  без резолюции. Но страшно не хотелось вылезать из спальника под холодный душ и в темноте сооружать занавес из невесть где находящейся плащ-палатки.
 - Этим надо было днём заниматься.
 - Умный ты, ... задним числом.
 - А сам где был?
После получасового препирательства, поняв, что хуже всех именно ему и остальные это знают, Командор собрал в кулак всю свою волю, вылез из спальника и начал искать плащ-палатку. Шеф и Ленка пытались вспомнить, где её встречали последний раз и давали советы, где лучше посмотреть. Подозрительно тихо лежал Профессор. Наконец Шефа осенило.
 - Братцы, а не Киса ли её под себя подстелил?
 - Я не знаю, но что-то, кажется, подо мной есть, а что, я не рассматривал.
Пинками, насколько это возможно из положения "на четвереньках" Командор заставил Профессора приподняться и, не обращая внимания на глухое ворчание Кисы, вытащил из-под него плащ-палатку.
 Командор:
 - Дайте проволоку.
 Шеф:
 - Возьми в кармане моего рюкзака.
 -  А где он?
 Профессор:
 - Ну вот опять я должен разваливать свою подушку, потому что тебе нужна проволока.
 - Ах мне? Тогда ложись возле входа, а мне проволока больше уже не нужна.
 - Дайте фонарь.
 - Сам возьми.
 - А где он?
 - Ищи. Ищущий обрящет. Тем более, Профессор.
И так далее, и тому подобное.
Наконец, вход в палатку завешен. Довольный Командор развалился, демонстративно потеснив остальных. Он сделал трудное и неприятное дело, теперь может спокойно спать. Не прошло и пяти секунд, как порыв ветра, как пастушьим кнутом, хлестанул плащ-палаткой Командора по блаженной физиономии, обдав потоком воды, скопившейся за это время на брезенте. Резво выпростав руки из спальника Командор быстро поймал развевающийся хвост занавеса, засунул его под голову и спокойно заснул. Так и потянулась эта долгая, долгая ночь. Через небольшие отрезки времени ветру удавалось освободить зажатый в руках спящего Командора конец плащ-палатки, и он начинал хлестать беднягу по лицу, поливая мутными потоками воды. Командор, не просыпаясь, ловил руками мятежный брезент и заправлял его конец под себя.
Утром наша благодетельница - рыбачка Нина, отвезла экспедицию к причалу, куда подошёл под погрузку рефрижератор из Усть-Баргузина.

            Смотрите «Фото 12». (http://www.proza.ru/2017/03/16/623)

     И вот мы вступаем в контакт с внешним миром.    Слегка почистив Министра Внешних Сношений, настрого предупредив его, чтобы не вздумал пользоваться языком, который он считал английским, растолковав ему, кто есть кто и выдав валюту, пускаем Кису в сторону судна. Для подготовки Министра к походу нам понадобилось гораздо больше времени, чем ему, чтобы принести вполне обоснованный отказ. Оказывается, во-первых, капитан рефрижератора не имеет права перевозить пассажиров. Во-вторых, на борту находится дама - непосредственный начальник капитана, присутствие которой не даёт возможности нарушить судовой регламент. После непродолжительного допроса с пристрастием выясняем истинную причину провала дипломатической миссии Кисы. Мнимая интеллигентность и милая застенчивость Министра (в его трактовке – высокий уровень договаривающихся сторон) не позволили ему всучить капитану вульгарную бутылку водки, В высшем свете, видите, ли, так поступать не принято. Киса считает, что все будет выглядеть более благородно, если заранее про оплату проезда ничего не говорить, а за ужином, сюрпризом, поставить на стол бутылку. В жалком оправдательном лепете МВС было два момента, вызывающих сомнение. Первый - захотят ли безвозмездно взять нас на борт? Второй - пригласят ли к ужину за капитанский стол? И, вообще, какой смысл говорить о правилах хорошего тона на корабле, если нас на него не пустили? Это всё равно, что обсуждать похороны человека, который ещё живой. Решительнее всех высказался обозленный шеф:
 - Шиш получит от меня капитан, а не водку, когда мы отчалим от берега.
Как свидетельствовал опыт, сомневаться в подобном способе оплаты шефом проезда не приходилось, тем более, что спирт хранился в его рюкзаке, а свое слово Шеф держал мёртвой хваткой, когда от него зависела сохранность экспедиционного имущества.
Выдержав паузу, на межведомственную орбиту выводим Шефа. Наш простой советский фабричный парень, не столь голубых кровей, как Министр, сдвинул дело с мертвой точки. Нет, он не принес в клюве билетов в каюту первого класса. В его дипломатическом портфеле был только намек на то, что капитан не очень обиделся бы, если бы мы помогли команде грузить на борт рыбу. Как выяснилось позднее, формулировка была не совсем точной: помочь в погрузке могли бы матросы нам. Если бы захотели.
По досчатому настилу, соединяющему ниткой рельсов склад с причалом, с готовностью застучали три пары грязных старательных пяток. Работа кипела. Стосковавшиеся по общественно полезному физическому труду за долгую интелектуально-творческую жизнь два заведующих лабораториями кандидата технических наук и начальник ведущего конструкторского отдела крупнейшего в городе завода загружали  вагонетку ящиками с рыбой на складе-холодильнике радостно толкали её по причалу, поднимали ящики на борт, где укрывали брезентом и перетягивали канатами, преданно заглядывая в глаза всем, находящимся на палубе. Свободная от работы часть команды (а освободились все), живописно расположилась вокруг так, чтобы не утруждая себя лишними движениями, видеть, по-возможности, все подробности процесса погрузки. В действительности, дремотное безразличие матросов было напускным. Из-под полуопущенных век за каждым нашим движением ревниво следили настороженные глаза: каждому хотелось самому нажать кнопку привода кран-балки для подъема ящиков с рыбой на борт. Работа не пыльная, но престижная: легкое шевеление пальца, и сразу ясно: кто есть кто, где место "бичам", пусть даже с дипломами о высшем образовании, и что такое "специалист". В этой ситуации процедура самоутверждения несовместима с суетливостью, но кнопка одна, а остро нуждающихся в подпорках для своего социального статуса - целая палубная команда, плюс моторист. По мере приближения производственного цикла к моменту подъема груза внутреннее напряжение "благородного" общества заметно возрастало. Счастливцу, первому потянувшемуся к пульту, страстно завидовали, но врожденное благородство не позволяло конкурентам вступать в неорганизованные дискуссии. Тем не менее, у аутсайдеров оставался шанс завладеть утешительным призом: еще оставалась возможность небрежно сплюнув за борт "бычок" и слегка нахмурив брови, уронить какое-нибудь замечание: вроде: "Ящик поставили неровно". Или "брезент плохо прилег" - и мы чуть ли не с восторгом бросались исправлять мнимое упущение. Радостный труд, явно ставший потребностью поденщиков, не обошелся без неприятного инцидента, до глубины душ шокировавшего палубную команду. Беспардоннейшую выходку допустил, естественно, ни кто иной, как Шеф. Воспользовавшись моментом, когда какой-то внешний фактор на секунду отвлек внимание матросов, он метнулся к пульту и успел ткнуть мокрым холодным и соленым пальцем в священную кнопку. Что тут началось! На палубе разыгрался шторм. Да и как не возмутиться, если основные законы жизни так грубо нарушены. И кем?! Плебеем, выходцем из низов, свое превосходство над которым так долго и тщательно пыталась доказать команда "веселых и находчивых" с рефрижератора. Сникшему Шефу долго в народных выражениях объясняли, кто есть ху и почему ему не место среди "белых".
За трехчасовый напряженный труд нас никто не поблагодарил. Зато мы заработали моральное право перетащить свои вещи ближе к сходням.
С повышением готовности корабля к отплытию наш грязный, мятый научно-руководящий табор все нетерпеливее "сучил копытами". Всех мучил вопрос:  возьмут или нет? С одной стороны, никаких формальных обязательств нам никто не давал, с другой – мы так старались! У каждого на лице было чётко прописано, что он думает, на что надеется, чего опасается. Всё в соответствии с его опытом, его жизненной позицией и практицизмом.

    Командор.
Уплыть во что бы то ни стало. Иначе придётся повторить задом наперёд маршрут Святой Нос – Усть Баргузин. Представляю, как обрадуются появлению рыжей толстухи местные псы.

             Смотрите «Фото 13» (http://www.proza.ru/2017/03/15/1402)

Министр Внешних Связей.
Зорик терзается вопросом «а если не возьмут?». Дальше его мысль не движется.

             Смотрите «Фото 14» (http://www.proza.ru/2017/03/16/713)

Шеф-повар экспедиции.
Возьмут. Заставим. Любой ценой.

             Смотрите «Фото 15» (http://www.proza.ru/2017/03/16/394)

Елена Зиновьевна.
Ну, прямо – Лиса Алиса.   Возьмите нас, пожалуйста. Мы хорошие.

Смотрите «Фото 16» (http://www.proza.ru/2017/03/15/1471)

Влада Марковна.
Конечно, собачку каждый может обидеть. Люди так неблагородны.

           Смотрите «Фото 17»  (http://www.proza.ru/2017/03/16/750)               

    Когда же, наконец, капитанская длань сделала скупой жест, который при болезненно развитом воображении можно было истолковать как разрешение на посадку, наша процессия споро, но без суеты устремилась на борт. Впереди Влада с Марком на поводке, который, дабы не встретиться взглядом и, не дай бог, не вызвать отрицательные эмоции у кого-либо из власть имущих (проще говоря, из трусости), делал вид, что всецело поглощен разговором с собакой, заботливо объясняя ей, какую лапу куда нужно переставить на трапе. За Марком шла Ленка, у которой на лице было написано: я сирота ни в чём не виноватая и делаю только то, что мне велят. За Ленкой с подчеркнутым безразличием, делая вид, что все идет, как должно, выступал Киса (этот всегда мог без труда доказать себе любой выгодный ему алогизм). Процессию, как всегда во время церемониала, замыкал Командор. Верноподдано заглядывая в глаза каждой встречной шавке, он всем своим существом изображал беременную бродячую кошку, которая рассчитывает только на жалость Человека.

    Отошли ночью. Отодвинулся за корму мир, в котором мы недавно копошились: поселок, склад, причал; неустроенность настоящего и неопределенность будущего; - все это уместилось сейчас в желтом конусе света единственного прожектора, повисшего над причалом; в конусе, за пределы которого наши сиюминутные заботы, надежды и тревоги так и не смогли ни разу пробиться за последние часы этого суматошного дня.
И вот освещенный пятачок нашего недавнего существования, несколько минут назад вмещавший в себя всё, стремительно уменьшается в ничтожно малую кроху, вызывая щемящее чувство жалости к нему, к себе, ко всем людям... - извечная печаль расставания. Люди, которые только что ощутимо "были", уходят из нашей жизни, скорее всего, навсегда. Черная стена массива Святого Носа уменьшилась до обозримой громады, запирающей с юга возникшее над головой небо. Тихая неторопливая торжественная музыка Вселенной мягко текла из раскрывшихся звезд, вплетаясь в скороговорку режущего рябь форштевня, в плеск волн и тяжелые, из темноты, вздохи берега.

    Открытое море встретило нас холодным ветром и килевой качкой. Быстро дали о себе знать физическая и нервная усталость; было холодно, хотелось спать и изрядно мутило от непрерывных качаний вверх-вниз. У большинства палубных пассажиров появилась настоятельная потребность, тряпками развесившись на леерах, внимательно разглядывать что-то интересное за бортом.
Первой "проигнорировала" неуютную реальность Ленка. На крышку грузового люка (не на палубу!) был брошен брезент, на него в обнимку легли Влада с Леной, сверху их прикрыли плащ-палаткой, и тут же тихое посапывание в четыре дырочки по-домашнему скрасило наш быт.
Очень скоро Шеф и Командор обнаружили у Владухи наличие второго бока, тоже тёплого, как печка, и по очереди стали пристраиваться к нему.
Но каждый раз в ребра почему-то начинали упираться болты и гайки крышки люка. (Старость – не радость.)Убедившись, что брезент - не перина, согревшись и отлежав бока, очередной "отец" отправлялся бродить по судну, отыскивая вчерашний день. Время от времени он оказывался в кают-компании, где от дыма и мата не то что топор, можно было подвесить целую бригаду лесорубов вместе с топорами. Несколько минут незадачливый бродяга осовелыми глазами пялился на видавший виды стол, за которым Ипполит Матвеич лихо тасовал, сдавал и снова тасовал замусоленные карты, выясняя, кто есть "дурак". Затем сонная одурь на лице зрителя вдруг сменялась миной человека, внимательно прислушивающегося к "внутреннему голосу", вещавшему, по-видимому, нечто важное, и его владелец деловито устремлялся к подветренному борту рассматривать клином разбегающуюся волну.
Отряд умирал. Из единого целого он расплывался в отдельные, пусть хорошие, умные, добрые, но, отдельные личности. Этот факт и вызвавшие его причины нашли свои формулировки позже, а сейчас просто возникло ощущение какой-то неуверенности, как будто из-под ног уходила почва.
Наш коллектив, состоявший из хороших, хотя и разных, людей и собаки, жил и действовал, решая трудные, но конкретные ОБЩИЕ задачи. Активная целенаправленная деятельность была тем стержнем, который собрал нас в группу, где чувствовалось плечо, а не локоть товарища. Сейчас этот стержень исчез, и мы превратились в обычный, безликий и безвольный, транспортируемый по воде или по жизни груз  с надписью: "не кантовать!".

    И вот мы дома. Как уютно лежать под пианино. Всё оценивается в сравнении.

           Смотрите «Фото 18»  (http://www.proza.ru/2017/03/15/1048)
               
                .                Иркутск. 1975, 2013, 2017 г.г.