Ужин без свечей, без музыки и танцев...

Отрывок из повести "Забудь обратную дорогу"
***
Гарнизонный клуб имел только громкое название.
На самом деле это было сборное арочное сооружение, обтянутое брезентом защитного цвета. Со сценой и будкой киномеханика. Само собой – скамейки для зрителей, сколоченные из реек от бомботары.  Боковые брезентовые пологи скатаны валиком, закреплены на высоте человеческого роста. И когда проходило какое-либо мероприятие, его можно было смотреть не только из зрительного зала, но и с боков.
Епишкину повезло: на удивление, первая скамейка от сцены была свободной.
Не раздумывая, Сашка удобно разместился, застыл в предвкушении.
Тем временем на сцене закончилось приготовление к концерту.
Зал, зрители тоже замерли в ожидании выступления артистов ансамбля песни и пляски Сибирского военного округа.
О чём объявил со сцены конферансье.
Первым выступал женский танцевальный коллектив.
Сашка заворожено смотрел, как мелькали девичьи фигурки в стремительном танце, как изящно и головокружительно вращались они в фуэте, удивительным образом замирая на мгновение лицом строго к залу. И не теряли равновесия,  стоя на одной ноге. 
Однако, девичьих лиц рассмотреть не мог, они все казались ему одинаково красивыми, но без индивидуальностей.
И вдруг Сашка заметил в дальнем, правом от себя углу сцены пролом, дырку в полу. И туда стремительно в фуэте приближалась одна из танцовщиц.  Ещё чуть-чуть, и нога девчонки во время вращения попадёт в дырку.
Сашка подскочил, готов было закричать и броситься на сцену.
Поздно…
Девчонка упала, но тут же подскочила, опять уже вращалась в фуэте, ибо музыка играла, её подруги продолжали номер.
Зал охнул и замер.
Сашка видел, как застыла профессиональная сценическая улыбка на лице девчонки, как градом катились из её глаз слёзы. Но она продолжала выступление.
Это видел не только лейтенант Епишкин.
Таких аплодисментов клуб Кандагарского авиационного гарнизона ещё не знал. Да и вряд ли узнает. Впрочем, по эмоциональному накалу вряд ли слышали и лучшие сцены мира с лучшими мировыми артистами.
Аплодисменты, рёв восторга сотен и сотен здоровых мужских глоток заглушили всё вокруг. Так аплодировали девчонке-танцовщице люди, которые не понаслышке знают, что такое боль. Сами мужественные, не раз сталкивающиеся со смертельной опасностью, а то и со смертью, они умели ценить мужество других. Особенно, вот таких хрупких, изящных девчонок.
Артистки кланялись.
Зал ревел!
Кричал и ревел и лейтенант Епишкин вместе со всеми.
А ещё он увидел, как сильно хромала девчонка.  Как гримаса боли сменялась профессиональной улыбкой, и как катились слёзы. Как подруги взяли её под руки, чтобы увести со сцены.
- Доктора! В санчасть! – Сашка бросился на сцену, подхватил девчонку на руки.
Откуда такой порыв, что двигало Сашкой в тот момент, он и сам потом, спустя некоторое время,  не мог определить.
- В санчасть! Доктора! – ревела тогда толпа.
И провожала аплодисментами и восторженным рёвом уже и лейтенанта Епишкина с девчонкой-артисткой на руках.
Но Сашка этого уже не слышал.
Как и не видел дороги.
Нёс девчонку и совершенно не чувствовал ноши. 
Он лишь неотрывно смотрел на неё, и глупо улыбался.
И она, девчонка, тоже смотрела на него. И тоже неотрывно. И тоже глупо улыбалась.
Лишь только слёзы из глаз. 
И руки непроизвольно, сами собой обнимали лейтенанта за шею, застыли так.
И то, что с ними рядом шёл начальник санитарной части батальона капитан Купарь, - ни лейтенант Епишкин, ни девчонка не видели.
Не видели, что и он на них смотрел неотрывно, и так же как они улыбался.
Но улыбался понимающе.
- Располагайтесь в моём кабинете, - сказал капитан Купарь, когда уже был сделан обезболивающий укол и сильно перетянута бинтами нога в лодыжке.
– Растяжение – оно не так страшно, но желателен покой. Ваше начальство я обязательно поставлю в известность о том, что вы находитесь здесь. До утра. Так вам будет лучше, - успокоил больную врач.
- А-а-о-у-э, - замахал руками Епишкин, но его опередил начмед:
- Конечно, оставайся. Что ж я, не понимаю, что ли? Передам ротному, чтобы не терял тебя.
- Спасибо, товарищ капитан! – за двоих ответил Сашка.
Когда дверь за врачом закрылась, в кабинете наступила тишина.
Первой тишину нарушила девчонка:
- Как тебя зовут, спаситель?
- Сашка. Александр Епишкин, - тут же исправился лейтенант.
- А меня – Лиля, - произнесла девчонка и улыбнулась Сашке.
- Иванова? – подался вперёд Сашка.
- Да. А откуда ты знаешь?
- А по-другому и не должно было быть. Лили Иванова!  - и расхохотался.
Потом они говорили.
Долго-долго.
Ни о чём и обо всём.               
- Ты меня искал?
- Да, - шептал Сашка. – Я тебя искал давно. Как себя помню так и искал.
- Сильно-сильно?
- Сильно-сильно!
- Я – тоже. Некоторые наши мальчишки и девчонки из ансамбля не горели желанием ехать в Афганистан на гастроли. Они хотели в Европу, в Группы Советских войск. Или, на худой конец, в Прибалтийский военный округ. А я хотела в Афганистан. Правда-правда! Я чувствовала, что обязательно встречу тебя. Я знала, что ты меня ищешь.  Ещё больше я уверовала, когда увидела тебя в первом ряду. Только вышла на сцену, и сразу же в глаза бросился именно ты. Почему-то из множества твоих товарищей взор выбрал тебя. Почему? А и сама не знаю. Со сцены трудно разглядеть лица, особенно перед выступлением, потому как волнуюсь. Но вот тебя разглядела. И когда упала, мне было неудобно именно перед тобой, а не перед остальными зрителями. А ещё я хотела, чтобы ты меня спас, пришёл на помощь. И ты услышал меня, пришёл и спас. Я благодарна судьбе, и той дырке на сцене. Странно, да? Ты меня считаешь дурой?
- Я тебя люблю, люблю, глупышка моя ненаглядная, родная-преродная!  - шептал Сашка, и всё прижимал и прижимал к себе девчонку, готов был бесконечно слушать её голос, вдыхал её запах и пьянел.
Пьяне-е-е-ел!
И что-то горячее перехватывало дыхание, подкатывалось к глазам.
И хотелось объять весь мир.
И страсть как хотелось прыгать и орать от радости, и еще от чего-то, чему он никак не мог дать названия. Но то, неизвестное, безымянное, уже зародилось, крепло  и жило в нём где-то внутри. Он знал это точно, что оно жило в нём. Но где? А вот этого он и не знал.   И как оно называется – не знал тоже. Но от этого незнания ему не становилось хуже.
Напротив!
Он млел от счастья. Неземного счастья.
И ещё чувствовал себя совершенно другим Сашкой Епишкиным. Совершенно не тем, кем он был ещё несколько минут назад. Он чувствовал себя счастливо-опустошённым, лёгким, готовым взлететь без крыльев и парить где-то на недосягаемой простому смертному высоте. 
А она целовала его, и не могла нацеловаться. Ей хотелось войти в него, раствориться в нём, дышать с ним одним дыханием. Разделить своё сердце с его сердцем. Смешать свою кровь с его кровью. Быть одним целым.
И целовать, целовать, целовать до безумия, до бесконечности, до исступления. 
Что и делала.
И плакала. Плакала от счастья.
Она уже знала, что люди плачут не только от боли, но и от счастья. Она поняла это вот сейчас. Нет, не сейчас, а чуть раньше, когда оказалась на руках вот этого… вот этого… и не могла подобрать слов, чтобы выразить свои мысли.
Впрочем, мыслей ещё не было. Были чувства. Прекрасные. Ранее неведомые, такие, от которых она не чувствовала и саму себя, растворившись в них.
И страсть как боялась потерять своё счастье. Ибо женским чутьём она понимала, что её «счастье» находится на войне. Где оно бывает зыбким, коротким как миг, но от этого не перестаёт быть счастьем. Её счастьем. Личным. Самым-самым. К которому она шла долго-долго. К которому упорно продвигалась всю свою сознательную жизнь.
Она лежала на кушетке в кабинете начальника санитарной части.
Сразу после концерта приходили её подруги, которые принесли её вещи, и она смогла снять с себя сценическую одежду, переодеться. 
А сейчас она отдыхала.
Он – сидел на кушетке у её изголовья, держал её голову у себя на коленях. 
И боялся пошевелиться.
Лиля спала.
А Сашка охранял её сон.
Оберегал своё счастье.
Ночи у отрогов Гиндукуша в пустыне Регистан наступают чуть иначе, чем на равнине. Ещё минуту назад было относительно светло, по-вечернему тепло, и вдруг наступила темнота.
Наступила сразу, мгновенно.
С темнотой одновременно пришла и прохлада.
И небо почему-то кажется высоким-высоким.
Бездонным.
Светящимся мириадам небесных светил.
И потому живым.
Но и рассвет наступает быстро в отрогах Гиндукуша.
А с ним наступает и расставание. И так же быстро и совсем-совсем не желательно. Назло и вопреки желанию лейтенанта Епишкина и вольнонаёмной артистки танцевального коллектива ансамбля песни и пляски Сибирского Военного округа Лилии Анатольевны Ивановой.
…Утром Сашка провожал Лилю.
Они стояли у арочной колонны аэропорта «Ариана».
Чуть впереди прогревал моторы Ан-26.
На нём  артисты вылетали в Кабул.
- Возьми на память, - Лиля протянула Сашке нательный крестик. – Это бабушка подарила мне перед моим отъездом в Афганистан на гастроли.
Чуть привстав на цыпочки, надела Сашке на шею.
-  Храни тебя Господь, - по-бабьи прошептала девушка, осенив крестным знамением лейтенанта Епишкина.
Сашка поискал по карманам и достал сухарь.
- Вот. У меня больше ничего нет. Если вдруг захочешь вспомнить меня… - но его перебила Лиля:
- Мы его съедим вместе: ты и я.
- Да, - согласился он в перерывах между поцелуями.
- Ты вернёшься, ты обязательно вернёшься. Я дождусь тебя и накрою стол. И на его середину на самую лучшую и дорогую тарелку положу вот этот сухарь. И больше ничего, ни-че-го! Сухарь и мы с тобой. Это будет наш самый-самый замечательный ужин в мире. Самый богатый, самый роскошный. Без свечей, без музыки, без танцев. Просто сухарь, ты и я. А мы прижмёмся друг к дружке и будем молча смотреть на сухарь. И вспоминать. Без слов. Каждый про себя.
- Да, - шептал Сашка. – Так и будет.
- А если у нас родится сын, мы назовём его Сашкой.
- А если дочь?
- Тоже Сашкой. Александрой.
- Да, – соглашался Сашка. – Александра Александровна.
Ну почему так трудно провожать? Почему так устроена жизнь, что приходиться расставаться?
Эти мысли терзали лейтенанта Епишкина всю дорогу от аэропорта «Ариана» и до гарнизона.
Он шёл пешком.
Хотелось побыть одному. Поразмыслить. Расставить всё по своим местам. Успокоиться. Прийти в чувства.
В арыке, что протекает через небольшой парк у аэропорта, мылись несколько афганских мужиков. Чуть в отдалении  в тени деревьев сидели женщины-афганки. Вокруг них бегали дети, шумели.
На аэродроме самолёты и вертолёты ревели двигателями. 
Солнце приобретало вид раскалённого диска, жарило беспощадно.