Выродок 28

Теперь стоит, наверное, наконец, рассказать о моей жене... Сейчас мне кажется, что она станет последней вехой в моей истории. Потому что и ей, к сожалению, не удалось вырвать меня из губительного состояния одиночества, а я больше не могу так жить. Это не её вина, - она, наверное, сделала все, что могла, но я слишком глубоко вогнал себя в это состояние. Сидел в нем, как осторожный лис в норе, и ни за что бы уже оттуда не вышел. Я никому больше не верил.

Жена двигается по комнате, я, от нечего делать, слежу за её перемещениями. На полу рядом с диваном стоят два чемодана: маленький - Егора, и побольше - жены. Жена дефилирует от гардероба к дивану и обратно, собирая вещи. Они уезжают в отпуск. А я, у меня слишком много работы, чтобы позволить себе отдыхать. К тому же, что я буду там делать, на море, куда они едут: я не люблю обнажать своё тело перед чужими людьми, - и жена прекрасно знает об этом, - и к тому же не умею плавать. А ребёнку, ему нужно подышать свежим воздухом, подкрепиться перед первым своим школьным годом. Я смотрю на Егора, который бегает тут же в радостном возбуждении, и он действительно кажется мне каким-то ослабленным, почти рахитичным.

Пусть порадуется; если бы мне в шесть лет сказали, что я еду на море, я бы тоже, наверное, был вне себя от счастья. Мне кажется, что в том возрасте я ещё был способен на это.

Жена и ребёнок уезжают почти на все лето, до середины августа. Есть договорённость, что я присоединюсь к ним, когда закончу все более-менее важные дела. Но я не собираюсь их заканчивать. Я люблю быть один. И жару я не люблю, а лето в этом году обещает быть жарким. Вон, только середина июня, и сейчас ранее утро, а зной уже занимается.

Егор бежит к жене, и она ловит его в свои объятья, поднимает в воздух, кружит, оба смеются. Егора можно так тискать, в свои шесть лет он весит, как пушинка.

- Мам, можно я возьму маску?
- Можно, конечно, но сначала тебе нужно научиться плавать...

А я смотрю на них, как посторонний наблюдатель, не понимая, что они - моя семья, считая себя не в праве делить с ними их восторг. У них жизнь бьет ключом, столько событий совершается одновременно, надо все успеть, всему удивиться, всему порадоваться. А для меня все вокруг, в том числе и эти двое, происходит, как в замедленной съемке. Съёмке фильма, в котором я ни костюмер, ни гримёр, ни осветитель, - в котором я просто не участвую. Я какой-то нелегальный зритель, который пробрался сюда тайком, не заплатив за билет. У меня было такое чувство, что меня в любой момент могут "вывести" из зала.

Я смотрю на эту красивую женщину, - нет, это не моя жена. Она никогда не принадлежала и не будет принадлежать мне. Она просто не может принадлежать мне. В глубине души я никогда не решусь назвать её своей женой, - как будто это что-то порочащее её. Лицо у неё полное ровно  настолько, чтобы быть привлекательным, - из своих наблюдений я знаю, такие нравятся мужчинам. Стройные руки, округлый зад и пышная грудь, - из физики у неё есть все, чтобы быть замечательной матерью. Огромные, бездонные серые глаза и пухлые розовые губы, тонкий нос и симпатичная ямочка на подбородке.

Пока она играет с Егором, я смотрю, как кружатся в каком-то не лишенном гармонии, но мне непонятном танце локоны её золотистых волос. Она их красит какой-то краской, чтобы они были похожи на кукольные. И действительно, в реальности такого цвета волос - кремового - не существует. Она вся какая-то неземная и светится внутренним светом, особенно сейчас, когда смеётся. И Егор, ныряя в её ласку, тоже становится неземным и счастливым ребёнком. Здорово, что я не нужен им, чтобы быть счастливыми!

Иногда я даже завидую Егору; сам я никогда не позволял себе настолько растворяться в этой женщине...