Поле подсолнухов

Поле подсолнухов

Глава 1
1
Самолет стал снижаться и заходить на посадку, и только тогда он проснулся, как от толчка, вынырнув из своей пьяной дремоты на поверхность, к солнцу, бьющему в иллюминатор, не по-московски яркому солнцу юга. Колеса шасси коснулись взлетной полосы и загремели на стыках бетонных плит. Пассажиры зааплодировали, славя то ли невидимого командира авиалайнера, то ли поздравляя самих себя, что им удалось в очередной раз преодолеть запретную территорию небесной тверди. Лайнер подкатил к самому аэропорту, чуть ли не трапом в зал прилета. 

Он ничего в багаж не сдавал, поэтому просто взял свой рюкзак и прошел через стеклянные двери аэровокзала на улицу. Солнце, казалось, давило жаром и ослепительным сиянием. 

Солнце здесь не небесное тело, но постоянный твой спутник и участник всего происходящего. Это он знал хорошо. Он ведь и сам был с юга, обугленный солнцем кусок высохшего дерева, мягкие согласные перекатываются в горле, как речная разноцветная галька, мутные реки среди глинистых берегов, нет вот этого обреченного ожидания ветра в мороз, ожидания, формирующего характер и непонятно, то ли закаляет это ожидание, то ли сводит с ума, наводя безумие холода даже в ясный летний полдень, но на юге этого нет, напротив, декабрьский снег ложится на пару недель, чтобы потом, в такой вот август и жару напоминать о благословенности прохлады.

Ты просто берешь и склеиваешь себя из разрозненных вещей, чаще всего разнородных и не стыкуемых между собой. Берешь то, что попадается под руку, тут не до выбора, и не нужно воротить нос, ничего другого уже не будет. Ты просто склеиваешь осколки и называешь результат сердцем? Посмотрите, какое нелепое у него сердце! Что это вообще такое? На что это похоже? Современное искусство такое современное искусство склеивать черепки в подобие мусорного ведра. Но ты говоришь, давайте подойдем к делу с другой стороны, сделаем вид, что мы понимаем, о чем он нам толкует уже битый час, стоп-стоп, ты уверен, что произойдет это чудо, и твое сердце сможет отмеривать ритм для чего-нибудь, кроме гимна ужасу судьбы? Твое молчание ярче всего показывает правильный ответ, а солнце сверху придает ему изначальную правдивость. 

Его встречает зять, муж сестры, обобщенное название всех посторонних мужчин, женившихся на вашей родственнице, зять, наверно, от слова взять. Зять сидит в тени возле бетонного забора, и он не сразу видит его, ослепленный душным жаром после прохладной сырости столицы, столицы, экономящей на летнем тепле, не собирающейся додавать тебе главного в жизни, городе суеты, хамства и лицемерия. Даже лето в столице обозначается, но не наступает никогда в истинном своем виде, а, может быть, он просто немного зол и наговаривает на этот прекрасный город ста шестидесяти языков, превратившийся в вавилонское столпотворение по божественному окрику. 
Они садятся в машину, успевшую раскалиться на солнце. Кондиционера нет, да-да, в двадцать первом веке в России все еще производят машины без кондиционеров, аэрбегов, гидравлического усилителя руля, без анти-пробуксовочной системы торможения, без электрических стеклоподъемников и с механической коробкой передач. То есть, предполагается, что машина имеет одну функцию — перемещаться в пространстве. Неважно, как, куда, с кем, откуда, в жару покрутите вот эту пластиковую ручку и опустите стекло, в случае аварии можно воспользоваться прямым обращением к Господу, но для этого необходимы тренировки, времени тупо может не хватить, нет, ничего совершенствоваться уже не будет, берите, как оно все есть.

Берите, как оно есть, на самом деле это очень мудрый подход по жизни, не выебывайтесь, лучше уже не будет, но и ухудшить сильно у вас не получится. Берите, что дают и пока дают, потому что потом окно в небо, откуда он только что спустился на подержанном боинге, закроется, как закрылось оно перед ним, и вот он сбегает от своих нелепых надежд, порушенных планов, тайных знаков свыше, от всех этих заморочек и недоговоренностей, от слез обиды на сердце, от всего того, что сопровождает долгое и тяжелое расставание двух эгоистов. В детстве ему часто приходилось слышать от старших: дают — бери, бьют — беги. Теперь самое время воспользоваться этим советом мертвых родственников и дать деру, хотя давно уже ее удары не достигают цели, как, впрочем, и его жалкие попытки что-то прояснить, досказать, исчерпать тему, и вот они стоят, сцепившись в клинче, как равные примерно по силам боксеры в конце поединка, и обмениваются ватными ударами, летящими в пустоту. Он продержался дольше, чем она, мужчина все-таки, ценен за свою упертость, как же, презирает психологию во всех ее видах, потому что рулят факты, и только факты, несмотря, что фактов во всех их видах у него накопилось, хоть жопой ешь, но он продолжал в одиночестве своей снова холостяцкой квартирки копить эти факты. Наблюдение как один из методов научного подхода к сексуальным и брачным игрищам общественных млекопитающих, ага.

«Девятка» катит по шоссе, и в салоне хотя бы можно стало дышать. Через пыльные стекла тут и там проглядывает первозданная степь, которую люди хотели одомашнить, приручить плугом и тяпкой, покрыть виноградной лозой и пшеничными полями, но степь, как покорная самка, только затаилась до лучших времен, курганами напоминая о других завоевателях, тоже мнивших себя крутыми, но легших, как милые, в сырую глину. Они были мужчинами, по-мужски упертыми и, наверняка, ценили только факты. И им это не помогло, как не помогло и ему, когда жизнь стала разваливаться на куски, грозя завалить его под обломками. Или насыпать над ним милый такой курган с геодезическим знаком на вершине, где написано: еще один лох.

Лох сидит в «девятке» и пьет теплое пиво, купленное в придорожном кафе, как же без пива, если впереди еще два-три часа дороги, сделаем фото на фоне обочины, нужник на улице с огромными металлическими мухами внутри, прячущимися от солнечного безумия, в кафе, естественно, нет кондиционера, и поэтому жизнь тут вялая, как мухи в нужнике. Покрытая гравием обочина мелькает в паре метров от него, он высовывает фотоаппарат и делает несколько снимков, фоном на которых степь, степь без конца — дно древнего моря, на склонах возвышенностей изрезанное оврагами.

Он купил электронный билет на сайте авиакомпании, заплатив с кредитки, неожиданно для самого себя, не раздумывая, что было в его духе, он терпеть не мог строить планы, загадывать наперед и презирал саму идею мечты. Просто сложился такой момент, когда вид из окна настолько ему насто****ил, что останкинская башня вдали и панельные серые многоэтажки стали казаться ему декорациями самого занудного сериала без начала и конца, да, пресловутое пора валить, рюкзак за спину, ноут, пара банок пива и небольшая фляжка с коньяком в дорогу до аэропорта, сейчас все жидкости приходится выпивать до трапа самолета, сборы холостяка недолги, вот бы еще оставить тут отношения с ней, нет, не отношения даже, их-то давно нет, а скользкое существо внутри него, память, остатки эмоций, факты слепились в мерзкую тварь, ползающую в его животе в полной темноте.

Он был старше ее на двадцать почти лет. То есть, поколение, да? Он из уходящего, она приходящая ему на смену, господи, что за бред, нет никаких поколений, просто они не слишком подходили друг другу, ему это было понятно с самого начала, она по-своему пыталась противостоять объективным фактам, среди которых и разница на целое поколение в возрасте, звонки каждый вечер по часу, три дня ее нет, потом показывается на три дня, разговоры о замужестве, ты точно уверена, что тебе нужен такой муж, как я, это все факты, он их видит и умеет анализировать, но что от этого, какой толк? Факты протягивают свои щупальца и присасываются к его животу холодным скользким поцелуем одиночества и безнадеги.

Он допивает уже почти горячее пиво и открывает другую бутылку. Шоссе упирается в горизонт, по сторонам тянутся лесопосадки. Точно такие же лесополосы разрезают поля на части. Руку в открытом окне обжигает воздух. Любой побег с неизбежностью заканчивается катастрофой. Подержи во рту глоток пива, может быть, это твой последний шанс ощутить в себе Бога.

Его зять говорит без умолка, да, все знают, что он зануда, но наши достоинства всего лишь продолжение наших недостатков, тоже своего рода упертость в детали, подробности, так что, кто сам не зануда пусть первый бросит в него камень. 

Пусть картинка сама сложится в голове, тут подойдет любой способ провести время в ожидании прихода, и алкоголь не самый плохой из них, во всяком случае гораздо дешевле всех прочих, например, секс без взаимного сумасшествия оставляет послевкусие выдохшегося пива, а карьера без честолюбия и местечковой макиавелливщины всего лишь одна из разновидностей дежурного онанизма. Нельзя же просто тупить в окно в ожидании божественного откровения, не правда ли? Подспудно все равно будешь думать, что небесам по большому счету посрать на твои метания и проблемы, потому что тебе элементарно не хватит ни терпения, ни выносливости, ни эмоциональной экспрессии преодолеть равнодушие трансцендентального.

А вот когда ты заряжаешься с утра пивом и куришь сигареты одну за другой, в этом уже есть мелодрама, дешевая, сентиментальная, провинциальная постановка заштатной труппы в одном лице. Карго-культ высокой трагедии, месть клоуна с помощью водяного пистолетика из пластмассы. В конце концов, трагедии Софокла строились по тем же лекалам, что и современный триллер или блокбастер. Из всего можно устроить балаган, он знал это получше, чем кто-либо, обратное тоже верно — искренность коверных маскируется нелепым гримом, но скроет ли грим их слезы? Не факт.

Некоторые вещи надо просто пережить, тупо уставившись в стену, выглядывая в окно, где прохожие идут по своим делам, как ни в чем ни бывало, откуда у них эта толстокожесть, неужели они не видят эту пустоту, откуда не доносится ни единого человеческого слова? Пустота пропитана сыростью осеннего тумана. Мокрые листья, не успевшие облететь с веток, скорбно и неподвижно ожидают своей участи при свете желтых уличных фонарей. Он идет к ее дому, чтобы пополнить свою нелепую коллекцию фактов, фактов, которыми он сможет удержать наступление ада, когда она в очередной раз вернется к нему на несколько дней. Или просто позвонит, непонятно для чего. Он слаб и беспомощен без фактов, как мидии без двустворчатых ракушек, всего лишь скользкий кусочек плоти где-то в грудной клетке, на месте, где у обычных людей находится сердце.

Он садится в автобус и выходит на остановке. Время подходит к полуночи, и в салоне кроме него еще пара человек, не больше. Проезжая мимо храма, он крестится. Так он делает всегда, хотя точно знает, что это не поможет, но усугубит, потому что абсурдно, а Он именно там, в глубине абсурда. И пусть, мокрый асфальт, святой крест, положенный на лоб, живот и плечи, свет желтых ламп уличных фонарей, порыкивающий автобус — экспозиция маленькой трагикомедии. Участники водевиля репетируют свои роли, чтобы герой перед занавесом мог выложиться в нелепом по своей откровенности монологе.

Наступает время, когда приходится быть откровенным с самим собой, дежурная фраза уже не выручает, засуньте в жопу все свои дежурные фразы, выстраданные ожиревшими мозгами под мелодичную песенку с телеэкрана, исполняемую вонючими пидарасами. Она исчезает на несколько дней, телефон не отвечает на его жалобные длинные гудки, но иногда она берет все же трубку, он слышит музыку и веселые голоса, я с девочками, но у девочек почему-то мужские голоса, всегда есть объяснения всему, факты можно объяснить словами, осенний вечер объяснений не требует, потому что он есть, поначалу она еще откликается на его беспокойство и тревогу, и ревность, но потом и этот этап пройден, она перестает реагировать, напоминает сценарий бездарного сериала, а кто сказал, что боль должна быть эстетична, глупость завораживает, да, слабость лишает воли в угоду фактам.

Но кому они нужны, эти факты? Она не показывалась по полгода, а он не звонил ей, потому что знал, что это бессмысленно и опасно, как ходить по тонкому льду в неурочную оттепель. Ждал ли он ее? Нет, не ждал, как никто не ждет следующего вдоха или сокращения сердца. Он жил размеренной жизнью, загоняя в себя свои тревоги и ожидания, которых, да-да, на самом деле не было.

С самого начала он отчетливо осознавал, что их связь, их отношения бесперспективны. Они различались даже не как кошка с собакой, но как вымершее в кембрий морское чудовище, вроде гигантского скорпиона, различается в своих повадках и устремлениях с тропической колибри. Или бабочкой в широколиственных лесах. Просто разные среды обитания и геологические эпохи. Любая удача в совпадении их образов жизни была бы чудом. Но чуда не произошло, гигантские скорпионы должны были вымереть, и они вымерли. И теперь последний их представитель пьет теплое пиво, ловя в ладонь горячий воздух степей на переднем сиденье «девятки» в надежде убежать от исхода насовсем.

2
Он познакомился с ней в аптеке, куда зашел купить мультивитамины. Витамины и аспирин — единственные медикаменты, которые он признавал. Расплачиваясь, он понял, что смотрит ей в глаза и не может оторвать взгляда:

— Что вы делаете вечером? — неожиданно для самого себя спросил он.

Идиот, что может делать вечером такая красивая девушка? Наверное, поедет домой, поужинает, потом позвонит своему парню, не думаешь же ты, что она одинока, стоит тут и ждет, пока подойдешь ты с глупыми вопросами, ага, сделай еще комплимент про ее внешность, она же и не догадывается, как мужчины на нее смотрят, да.

Она пристально посмотрела на него. Тогда он одевался в стиле спорт-гопничества, нечто такое, из девяностых, красная спортивная куртка, джинсы и кроссовки, все в меру потертое и неброское. Интуитивно он понял, что первичный фейс-контроль он прошел.

— Вечером я поеду домой, — сказала она.

— Я могу вас проводить?

Она немного поколебалась, потом неопределенно повела плечами, что можно было расценить как неуверенное согласие.

— Меня зовут Егор, — сказал он. — Я живу в соседнем доме. Буду ждать вас после закрытия.

Она сказала, что ее зовут Ангелина, редкое имя, ангел женского рода, Анжела, но нет, она не любила, когда ее так звали, он узнал об этом вскорости, Ангелина так Ангелина, принцесса ангелов и предводительница демонов, о чем он тоже узнал более, чем хорошо.
Если честно, она ему не слишком-то понравилась с первого взгляда внешне, что для него было обычное дело. Все его роковые увлечения начинались именно так: он реагировал на что-то во взгляде, в общем облике, не отдавая себе отчет, что именно его привлекает в девушке, и только потом начинал понимать, насколько совершенны и стильны они, его любовницы, если до этого доходило дело, или просто те, кто его увлекал. Ровно то же самое было и с ней: он понимал, что она довольно привлекательна, но не догадывался, насколько именно. Возможно, эта было не что иное, как защитная реакция на красоту, помогавшая ему преодолеть врожденную неуверенность.

Он жил в соседнем доме, один, после того, как ушел от своей жены. Кризис среднего возраста — еще одно бессмысленное словосочетание среди множества бессмысленных словосочетаний, сочиненных для объяснения череды фактов. Если у вас начинается гангрена, и вы идете к хирургу, чтобы избавиться от невыносимой боли, никто же не называет ваши действия кризисом гниющей ноги или руки, не дай бог, конечно. Но вот когда дело касается отношений, тут появляются специалисты со своими словосочетаниями, и начинают объяснять вам, что вы просто неправильно относитесь к обычным таким вещам типа посиневшей разлагающейся плоти и мерзкого запаха мертвого тела. Это всего лишь «кризис», ничего страшного, с ним можно смело маршировать в уютную могилку, усыпанную хвоей еловых веток. Просто наберитесь терпения и заткните чем-нибудь ноздри, каким-нибудь дешевым ароматизатором, например, с запахом хвои.

Он видел кризис где угодно, но не у себя. Не странно ли, они развалили империю, пусть зла, кого это особо ****, тем более, что добро и зло понятия относительные еще со времен Парменида, а теперь будут говорить о кризисе в его жизни? Да идут они нахуй! Так недолго стать революционером. И сидеть на кухне, разливая в бутылки из-под портвейна коктейль Молотова. Ему этого делать не хотелось бы, а по ходу дела придется. Кризис среднего возраста объяснит все факты: он приготовил своими руками самодельные взрывные устройства, а потом бросал их в доблестную милицию, которая всего лишь хотела немного подзаработать на еду детям. Никто не виноват ни в чем, ничего личного.

Вечером, он увидел ее, выходящую из аптеки, и шагнул к ней навстречу. На ней была кожаная куртка и джинсы, по стилю ее одежда чем-то неуловимо напоминала семидесятые, да, он помнил семидесятые. Было сыро, накрапывал дождь, уже стемнело, он опасался, что может ее напугать, кинувшись неожиданно, как черт из табакерки, и поэтому остановился. Она заметила его, и он понял, что она его запомнила.

— Привет, — сказал он.

— Привет, — ответила она.

Они прошли несколько метров молча, потом он достал ключи и разблокировал двери своей машины — это был бьюик лохматого года выпуска, но в прекрасном состоянии, способный дать фору любому нынешнему ширпотребу на колесах.

Она заметно удивилась, потом он узнал причины ее реакции, но села в машину. Он завел двигатель и включил кондиционер, чтобы стекла не потели изнутри. Потом включил радио — там вещала музыкальная станция с песнями, написанными на компьютерах.
Через неделю она уже жила у него, тем более, что работа у нее была в соседнем доме, и ей не было никакого смысла тащиться к родителям, у которых она в то время жила, чтобы рано утром возвращаться на работу. Он дал ей ключи. Он показал на свои разномастные вещи и сказал:

— Все, что ты видишь, это все твое.

В тот момент он верил, что это что-то значит.

3
На самом деле это не значило ровным счетом ничего. Она могла исчезнуть на три-четыре дня и не отвечать на звонки, а потом звонила ему как ни в чем ни бывало, а если он психовал и не брал трубку, она звонила по десять-двадцать раз подряд. Все это будет позже, хотя уже через месяц или полтора она исчезла впервые, а он был слишком наивен, чтобы сразу же сделать правильные выводы. Впрочем, кто всерьез может сказать, какие выводы правильные, а какие ошибочные: сегодня ты живешь одной жизнью, она тебе представляется незыблемой и прочной, а завтра ты уже вспоминаешь о ней, как о полузабытом ночном кошмаре. Тебя волнует оттенок смысла в ее фразе, ты нервно куришь, пытаясь понять, что она имела в виду, говоря вот это или вот то, но проходит время, и ты с трудом вспоминаешь ее лицо.

В тот вечер, когда они познакомились, то есть, точнее, когда он познакомился с ней, покупая в ее аптеке свои витамины, а она серьезно посмотрела ему в глаза, кладя его покупку в маленький пакетик, они немного поболтали, пока он отвозил ее домой. Его удивила одна история, которую она рассказала: кто-то из покупателей, если не сказать пациентов, примерно вот так же, как и он, предложил проводить ее после работы, она согласилась, но ее провожатый посадил ее на автобус и даже не заплатил за поездку. Тогда его это немного удивило, но потом он понял, что подобные ситуации для нее характерны. Ничего такого, что бы ее выставляло в негативном свете, нет, просто она слишком наивна, чтобы видеть в человеке главное, и достаточно глупа, чтобы находить опору там, где женщины поумнее никогда бы не догадались ее искать. Например, в нем.

Он довез ее до дома, они поболтали, сидя в машине со стеклами, покрытыми каплями дождя, преломлявшими свет уличных фонарей, договорились встретиться на следующий день, и он поехал к себе, но не домой, а в ночной клуб в соседнем с ним доме.

Клуб располагался в подвале обычного панельного дома. Сюда он хаживал едва ли не каждый день, и персонал воспринимал его уже как своего, часть коллектива, есть вот охранник, есть бармен, есть официантка, и есть одинокий полуночный пьяница, все на месте, все при делах. Бывали случаи, когда ему приходилось напоминать, что он все-таки клиент и неплохо было бы его обслужить, но чисто по-семейному, конечно, без пренебрежения или игнорирования, просто он ведь может подождать, потому что и так тут проводит свои вечера, так в чем проблема.

Проблемы у него и не было, если не считать экзистенциальной проблемы всех одиноких людей — их одиночества. Не то, чтобы его это сильно беспокоило, просто он старался понять, в чем же разница, когда ты свободен и одинок, и когда ты одинок и не свободен. Где-то крылся подвох, но он не мог понять, где и в чем.

Он взял, как обычно, маленькое пиво в бутылке — самый экономичный вариант, найденный эмпирическим путем. Когда ходишь в клуб каждый вечер, приходится думать об экономических реалиях.
День был будний и кроме него в зале отрывалась только небольшая кампания теток лет под пятьдесят, по виду бухгалтеров или что-то такое. Он сидел на своем любимом месте за стойкой бара на высоком табурете, откуда было видно все помещение. Тетки шумно отмечали какой-то свой праздник, стараясь перекричать музыку, к этому времени уже отжигавшую по полной, соблазняя клиентов на танцы.

Цветные прожектора мигали и разбрасывали пятна света по залу, стробоскоп пытался нащупать ту единственную волну в энцефалограмме мозга, которая вызывает эпилептический припадок, лазерный луч отражался от шара с маленькими зеркалами сотнями бликов, басы долбили в грудную клетку, как пепел Клааса, он попивает голландское пивко, кажется, целиком сваренное из углекислого газа, тетки выходят на танцпол, посмотри на это с другой стороны, что ты можешь ей предложить, она учится и работает, чтобы получить диплом по специальности, а ты всего лишь сорокалетний пьяница и твой потолок вот эти пляшущие тетки, кого волнует, о чем ты будешь с ними говорить, та глупенькая девочка вряд ли окажется внимательным собеседником для твоих пьяных бредней ни о чем, и неважно, что нравится или видится, блажится, или фантазируется лично тебе, потому что ты никто.
Он заказывает у Фила пятьдесят грамм водки. Фил — бармен с внешностью французского актера семидесятых — наливает ему, нахлобучивая на запотевшую стопку ломтик лайма. Он выпивает и идет домой. Пятьдесят метров под осенним дождичком.

Когда ты никто, тебя никто не провожает и не встречает. Кроме твоей судьбы.

4

Он курил и смотрел в окно на мокнущий под осенним дождем парк. За деревьями, в его глубине, темнел пруд. Он любил гулять там, обходя пруд вокруг, глядя на воду, и даже мусор в воде, как неизбежная плата за существование в мегаполисе, не казался ему чужеродным или неправильным, потому что это реальность, жизнь оставляет после себя мусор, но вода покрывает и это: пустые бутылки, разбухшие окурки, пластиковые пакеты, обрывки бумажек. Напротив, он не любил места, кичащиеся своей чистотой и лоском, и не потому, что он считал себя слишком грязным для таких мест, но чистота как религиозная идея убивает в тебе душу, в этом он был уверен. Все дело в степени: вот здесь достаточно чисто, чтобы умереть, а вот тут так грязно, что можно уже жить. Два полюса на одной шкале притяжения и отталкивания. Обоссанные бродяги, валяющиеся на траве, и юные дамочки с детскими колясками, протягивающие стерильные соски своим детенышам, вскормленным на искусственном молоке — основные обитатели этого парка, и между ними есть глубинная связь, что-то вроде кровного родства, родства, заложенного в природу этого парка и этого города.

Он достал из холодильника пиво и закурил новую сигарету. Ну, что ж, ему уже за сорок, а ясности в голове не прибавилось ни на грамм. И не факт, что он в этом виновен или даже что это от него зависело. К середине двухтысячных, как ему представлялось, большинство людей в России его возраста и опыта обнаружили у себя в голове плохо проваренную кашу из детских страхов и надежд, взрослого ощущения малодушия и страха, и давящей тяжести новых «ценностей». Он пока что не валялся в парке обоссанный, и это уже хороший результат, аминь.


Глава 2

1

В ней было что-то детское, и во внешности, и в характере, даже в складе ума, как будто ребенок играет во взрослую женщину, но играет серьезно и даже истово. Иногда он думал, что у нее есть какой-то скрытый дефект мозга, настолько она была не в состоянии понять вещей, очевидных любому взрослому. А иногда он думал, что она вообще не принадлежит миру людей, такой она бывала радостной и просветленной от самых незначительных вещей, или, напротив, жестокой и бессердечной. Она могла радоваться молочному коктейлю, будто это величайшее наслаждение в мире, и она же могла молча сунуть ему в руки бинт и мазь, когда он обварился кипятком. И это был не эгоизм, это было что-то иное, другой склад психики или другое строение мозга. В конце концов, пока не доказано, что люди имеют общего предка, и вполне может оказаться, что у каких-то отдельных групп людей свои собственные предки.
Ее огромные карие глаза смотрели на мир то ли с затаенной тревогой, то ли с детской надеждой, не раз и не два не оправдывавшейся, но это не была взрослая усталость или разочарованность, или отчаяние. Не боль, но предчувствие боли, капля слез на дне пустого стакана.

Она была высокой девочкой, с отличной фигурой, которую она почему-то скрывала под слишком просторной одеждой, и да, он научил ее одеваться на размер меньше, это было позже, когда они уже жили вместе, какое-то время, не слишком долгое, не слишком короткое, как опьянение на чужой свадьбе, которое уже не достигнешь на следующий похмельный день.

У нее было детское лицо, лицо девочки-подростка, а когда она плакала, то делала это уже совсем как ребенок, но ее слезы он увидел также через какое-то время, и они всегда застигали его врасплох, так, что он не знал, как и реагировать, то ли как на детские капризы, то ли как на женскую истерику, то ли как на крик отчаяния жертвы этого бездушного мира. Скорее всего, верны были все варианты. И он именно так и старался относиться к ней — в целостности, целиком, как она есть: ребенок, девочка, девушка, женщина. Или думал, что он так относится к ней, а на самом деле был всего лишь одним из бесчувственных и бесчисленных чурбанов и эгоистов, населяющих широкие просторы Вселенной.

2
Если честно, он не верил в институт ухаживания, жениховства, всех этих брачных игр высших млекопитающих. И, как ни странно это звучит, житейский опыт полностью оправдывал все его теории на этот счет. Более того, он не раз слышал от своих любовниц, что все эти ухаживания бессмысленны, если женщина не решит отдаться, она не даст ни при каких обстоятельствах. Обратная теорема также верна: решившая связать с тобой свою интимную жизнь девушка сделает это при любых обстоятельствах. Вопрос только, на каких условиях. Вот тут начинаются нюансы. Впрочем, где их нет, нюансов? Нюансы окружают нас плотным облаком, придавая зрению трехмерность. Но иногда трехмерность играет злую шутку с нами, и подсовывает вместо долгожданного оазиса секса пустышку миража мозгоебства.

До закрытия аптеки, в которой работала Ангелина, оставалось еще около часа, и он решил немного прибрать в квартире, однако прежде сел к компу проверить почту, на этом, собственно, уборка и закончилась. Он вышел из дома и прошел метров сто, не больше, до входа в магазин, в котором располагался аптечный пункт. Заходить внутрь он не стал. И цветы покупать тоже он не захотел: он избегал стандартных ситуаций, галантный мужчина с букетом роз встречается с девушкой, которая провела на ногах двенадцать часов, обслуживая въедливых старух и разбитных наркоманов. Лучше он накормит ее в каком-нибудь кафе или в том же ночном клубе, куда он ходил, как на работу, ужин, еда — это реально, а цветы так, понты, жест, павлиний распушенный хвост. А главное, он не был уверен, в какой роли он воспринимает себя в отношениях с ней, может быть надо ограничиться романтической дружбой, чем-то таким, чему он может соответствовать без напрягов, без неловкости и откровенного подкатывания яиц.

Она вышла из дверей и поискала глазами его, а потом улыбнулась:

— Ну, привет!

— Привет, — ответил он. — Поужинаем?

— Ага, — сказала она, взяла его рукой за шею и поцеловала в губы. Очень нежно, но совсем не по-дружески.

Декабрь 2013
Олег Петухов