Перекрёстки судеб. Часть 33

                До  дома  Малуша  добрела  ближе  к  вечеру. Быстрее  идти  никак  не  получалось, да  и… если  честно, то  совсем  не  хотелось. Вернее  не  хотелось  никого  видеть  и  ни  с  кем  говорить. Слишком  свежа  была  боль  внезапно  обрушившегося  на  неё  невыносимого  удара... Боль  от  незаслуженного  и  неожиданного  предательства, вдребезги  разбившего  только-только  восстановившуюся  веру  в  доброту  и  справедливость  мира.   
Она  то  плелась  нога  за  ногу, баюкая  опухшую  руку, то  уцепившись  за  подставленную  шею, еле  успевала  переставлять  гудящие  от  усталости  ноги, пока  её  волокли  вперёд. Несколько  раз  попыталась  присесть  передохнуть, но  Серый  не  позволил  и  гнал  дальше. Кто  знает, дошла  ли  бы  вообще, или  просто  растянулась  и  заснула, если  бы  не  его  низкое  рокочущее  рычание, неизменно  раздающееся  при  любой  попытке  перестать  двигаться  в  сторону  дома  или  изменить  направление.
Наконец, перейдя  раскисшую  дорогу, Малуша  прислонилась  к  калитке, оглянулась  и  с  вялым  удивлением  обнаружила, что  Серого  ни  рядом, ни  на  оставшемся  позади  лугу  не  видно. Исчез, так  же  внезапно, как  появился, а  она  даже  не  заметила  когда  осталась  одна. Растерянно  озираясь, постояла  немного, набираясь  смелости,  и, зябко  передёрнув  плечами, как-то  вдруг  поняла, что смертельно  устала, что  одежда, промоченная  мелким  противным  дождём, давит  тяжестью, а  губы  трясутся  от  противного  озноба.

–  Где  ж  ты  пропадала, горе  моё! Я  уж  идти  искать  собралась. Ты  ведь  к  Дану…–
Желя  на  полуслове  оборвала  себя, заметив  жалкий  вид  Малуши. В  наступившей  тишине  забренчала  цепь  раскручивающегося  колодезного  ворота  и  звонко  плюхнулось  в  воду  упущенное  ведро, рождая  в  глубине  тёмного  сруба  затухающее  гулкое  эхо. А  Малуша, словно  выйдя  из  ступора, собрала  последние    силы  и  рванулась  через  двор. Влетая  в  дом, зацепилась  рукой  за  дверь, слабо  вскрикнула  и, врезавшись  в  чью-то  твёрдую  грудь, затрепыхалась, пытаясь  вырваться  из  кольца  железных  рук.

– Нет!  Только  не  Дан! Не  хочу! Пожалуйста! Нет! –  мысленно  взмолилась  она, сама  не  зная  кому.

– Тихо… Тихо, деточка… Всё… всё… Ну, что  ты…  Всё  хорошо… успокойся… –  непривычно  мягко  приговаривал  над  головой  голос  Беляна  и  сухая  рука  ласково  гладила  по  голове  и  спине, облепленной  растрепавшимися  мокрыми  волосами. Малуша  внезапно  обмякла, словно  из  неё  выдернули  штырь, удерживающий  её  и  не  позволявший  окончательно  раскиснуть. Припав  щекой  к  рубахе, пропахшей  терпким  ароматом  опавшей  листвы, мокрой  земли  и  ещё  чего-то  неуловимо  знакомого, она  жалобно   заплакала, выплёскивая  слезами  обиду  и  боль:
–  За  что-о…  За  что  он  так… Я  верила… А  он… Он… Почему, дедушка?..  Как  он  мог… За  что-о-о… –

Скрипнула  дверь  и  Желя  испуганно  охнула:
–  Малушенька…– и  тоже  захлюпала.

–  Желя, иди, баню  протопи. Видишь, промокла  девочка. Охать  потом  будешь. Сту-пай!!  –  распорядился  Белян  и  женщину  словно  ветром  снесло  к  порогу.
Дождавшись, пока  Малуша  немного  успокоится, колдун  бережно  подвёл  её  к  столу, усадил, и  присел  рядом.

–  Руку  покажи. И  где  ж  тебя  так  долго  носило… Сразу  бы… –  досадливо  покачал  он  головой  при  виде  распухшей  грязной  лапки  с  огромным  багровым  синяком, расплывшимся  по  кисти. Легко  касаясь  подушечками  сухих  пальцев, осторожно  ощупал, пресекая  слабые  попытки  вырваться  из  бережного, но  твёрдого  захвата:
– Терпи. Это  ещё  не  боль. А  вот  сейча-а-ас  будет  бо-о-ольно… Готова? –  и, не  дожидаясь  ответа,  резко  рванул.

В  глазах  у  Малуши  потемнело  и  она, коротко  простонав, вдруг  стала  завалиться  назад.
Упасть  не  успела, так  как  тут  же  была  подхвачена  и  возвращена  на  прежнее  место:
– Да  что  ж  такое… Молодые, а  квёлые… Как  же  ты  рожать-то  собираешься?.. Уж  потерпи, милая, потерпи… Сейчас  станет  получше… Нельзя  было  по  другому… –  успокаивающе  гудел  Белян, придерживая  безвольно  поникшую  девушку.

И  в  самом  деле, боль  стала   постепенно  уходить. Привалившись  к  не  по  стариковски  крепкому  плечу, Малуша  притихла, выплывая  из  полуобморочного  состояния, и  прислушалась  к  глуховатому  голосу:
–  Не  знаю  что   у  вас  там  вышло, да  по  правде, и  знать  не  хочу. Сами  разбирайтесь. Ты, главное, не  пори  горячку. Часто  то, что  мы  видим, оказывается  совсем  не  тем, чем  кажется. Дан  не  мог… Сиди, не  дёргайся! Будь  добра, детка, выслушай  старика, не  перебивай. Так  вот… Он  человек  чести  и  на  подлость  не  способен, уж  ты  мне  поверь. Просто, кто-то, и  мы  с  тобой  даже  знаем  кто, пытается  вбить  меж  вами  клин. Ты  засомневалась, верить  перестала. А  ведь  ей  того  и  надо… Эта…  кхм… на  всё  пойдёт, змеёй  в  любую  щёлку  пролезть  постарается. –

–  Дедушка, но  ведь  я  сама  видела, как  они… Как  он  с  ней… –  голос  Малуши  прервался, она  всхлипнула  и  завозилась, вытирая  слёзы, вернее  размазывая  по  щекам  грязные  полосы.

– Хм… Та-ак. Ну, давай  вместе  подумаем. Вот  ты  говоришь  видела  что-то. А  что  ты  видела-то? –

–  Они  сидели  вместе… Он  за  руку  её… –

– Ладно. Сидели. Не  лежали  ведь?  Или  лежали?  Нет? Да  ты  не  красней, не  красней… Мы  люди  взрослые. Ага, значит, обнимал?  Или  ещё  что?  –

– Ну-у-у… Нет… Они… Они  шептались  о  чём-то… А!  Ещё  она... обед  принесла. Пирожки…  –

–  Да-а-а… Пирожки, это  дело  серьёзное. Против  пирожков  не  поспоришь.  Стало  быть, мне  давно пора… кхм… жениться? Осталось только решить  на  ком... На  тебе  нельзя. Остаётся  Желя? Пирожками-то… кхм…  вы  меня  кормите.  –

– Ну, вот…  Так  и  знала, что  нельзя  тебе  ничего  рассказывать.  Всё  с  ног  на  голову  поставить  умеешь… А  всё  совсем  не  так… –  жалобно  прошептала  растерянная  и  сконфуженная  Малуша, отворачиваясь  от  насмешливого  взгляда, и  стала  торопливо  выбираться  из-за  стола.

–  А  тебе  голова  что, для  красоты  дадена, или  чтоб  ею  хоть  иногда  думать? В  общем  так. –  хлопнул  по  столу  ладонью  Белян:
– Сейчас  Желя  придёт  звать  в  баню. Помоешься, поешь, а  тогда, если  желание  будет, разговоры  будем  разговаривать. Да… ты  всё-таки  с  Даном… Что  значит  «нет»!  Ах, не  хочешь. Ладно, дело  твоё. Время  есть, вот  и  думай. Только  не  забудь, что  хвостом  собачьим  он  при  тебе  никогда  не  станет. Таким, как  кня… как  наш  Дан  не  покрутишь. Не  тот  человек. Долго  уговаривать, кланяться  и, даже  ради  тебя, унижаться  не  станет. Не  ошибись, милая.
А  вот  и  наша  Желюшка  торопится,   
Ступай, деточка, смой  с  себя  этот  день. Вода  всё  плохое  уносит. И  не  забудь  чистое  с  собой  взять, а  то  на  тебя  смотреть  тошно. –

                Вошедшая  Желя  переводила  растерянный  взгляд  с  колдуна  на  Малушу, выскочившую  из-за  занавески, пытаясь  удержать  одной  рукой  разноцветную  стопку  одежды.
Миг… и захлопнувшаяся  дверь  отсекла  звук торопливых  шагов. Женщина  растерянно  посмотрела  на  изгвазданный  ногами  пол, на  забытую  толстую  шаль  и  развернулась, намереваясь  бежать  вслед, скорей  отнести, а  то  ведь  замёрзнет  возвращаться  мокрая-то… Да  и  узнать  надо  что  же  с  доченькой  случилось.
Но  притормозила  с  занесённой  к  двери  рукой, услышав  строгое:

– Платок  отнеси, а  сама  сразу  возвращайся. И  не  суйся  с  расспросами, не  береди  по  живому. Вот  побудет  там  одна, согреется, опомнится  немного, тогда, всё  сама  расскажет. Если  захочет... Да  и  нечего там, если  разобраться, рассказывать. Бабы, вы  и  есть  бабы. Бестолковый  народ. Сами  придумаете  на  пустом  месте, потом  страдания  разводите… В  слезах  утопить  готовы… Потом  спохватишься... исправить  бы... да  поздно... Так  и...
А, да  что  говорить!
Не  стой! Беги, да  не  задерживайся. Быстренько  прибери  тут,  и  вечерять  пора. Что-то  мы  нынче  припозднились. Как  придёт  Малуша, так  сядем. Непременно  надо  заставить  её  поесть, а  то  скоро  ветром  шатать  будет. Одни  глаза  и  остались  от  девки… Срамота.  –

                Дан, как  ни  старался  убедить  себя, что  ничего  страшного  не  произошло, но  в  глубине  души  надоедливо  ныло, словно  больной  зуб. Ведь  не  виноват  ни  в  чём, а  гложет, не  давая  покоя. Обиделась. Вот  глупая…  Другая  бы, пожалуй, свару  устроила, а  эта  развернулась  и  молча  ушла… Убежала! Вот  то-то  и  оно, что  Малуша  –  не  «другая». А  Задора… Одно  слово, дрянь  девка. Ну  надо  же  изловчиться! Конечно, невозможно  было  не  приметить  её  на  новоселье, когда  так  и  липнет, так  и  крутится  рядом… да    ещё  и  набивалась  остаться, когда  все  расходиться  стали. Вроде  как  помочь  с  уборкой. Шустра, шустра… Но глупа. Хитрости  белыми  нитками  шиты… Ух, как  Желя  её  тогда  отчитала! А  ей, как  с  гуся  вода. Улыбается, вроде  и  не  понимает. Хорт, вот  ведь  умник, так  ловко  выпроводил, что  она  и  понять  не  успела, как  за  воротами  оказалась. Потом… Да, только  сейчас  сообразил, что  дней  на  десять  эта… З-з-задор-р-ра…  перестала  мозолить  глаза.. И  только  на  днях  опять  стала  попадаться  на  каждом  шагу. А  он, как  молокосос  желторотый, и  внимания  не  обращал…  Выходит, зря.
                День  тянулся  и  тянулся, и  никак  не  желал  заканчиваться. Как  назло, повалил  народ  кто  с  чем. Кому  починить, кому  вдруг  позарез, именно  сегодня, вдруг  понадобилось  что-то  необходимое  в  хозяйстве.
В  довершение  всего, привели  коня  из  остановившегося  на  ночёвку  обоза. Жеребец  никак  не  желал  стоять  у  коновязи  спокойно, отдёргивал  ногу, нервничал, злился  и  норовил  ухватить  зубами. Ко  всему  прочему, выяснилось, что  копыта  не  чистили  и  не  подрезали, по  крайней  мере, пару  месяцев. Начав  работать, Дан  высказался  в  том  плане, что  руки  бы  оторвать  вместе  с  дурной  головой  тому, кто  на  дорогущую  сбрую  не  поскупился, а  в  порядке  коня  не  содержит.
Хозяин, оказавшийся  племянником  проезжего  купца, разъярился  и, брызгая  слюнями, начал  размахивать  кулаками  у  лица  Дана, ещё  больше  нервируя  жеребца:
– Да  кто  ты  такой, чтоб  мне  указывать! Ты  никто! И  звать  тебя  никак! Я  деньги  плачу, значит  помалкивай, пока  не  спросят, и  делай, что  скажут! Деревня  неотёсанная. –   и  презрительно  сплюнул  в  ноги  Дану.

                Этого  Дан, и  так  пребывающий  не  в  самом  лучшем  настроении, стерпеть  не  смог   и  всё  же  слегка  сорвался… Хорошо  хоть, смог  вовремя  остановиться  и  не  сильно  помял  молодчика. Так…  считай  поучил  на  будущее  вежеству*, раз  в  детстве  не  научили.
Кончилось  тем, что  заплывшую  жирком  тушку  растерявшего  гонор  наглеца  Дан  поднял  за  шиворот  с  земли, нахлобучил  по  самые  глаза  поднятую  из  лужи  мокрую  шапку, критически  осмотрел, вручил  повод  и, невзирая  на  визгливые  вопли:
– Да  ты  знаешь  кто  я? Да  я  тебя  с  грязью  смешаю,  Да  я  тебе… –  пинком  сориентировал  в  нужном  направлении, сопроводив  вежливым:

– Закрой  рот  и  иди, пока  пока  зубы  на  месте, и  пока  сам  можешь  двигать  ногами. А  то  ведь  мне  недолго  это  исправить. Хочешь? Ты  только  намекни... –

                Купчик  оценивающе  глянув  одним  глазом (второй, украшенный  огромным  синяком, заплыл) на  сухощавого, словно  свитого  из  жил,  высокого  кузнеца, на  широкий  разворот  плеч, на  перевитые  мускулами  голые  до  локтя  руки, и  захромал  к  постоялому  двору, бурча  под  нос  нечто  нечленораздельное.
Дан  уже  собирался  уходить  и, шумно  отфыркиваясь, ополаскивался  ледяной  водой  из  бочки  у  стены, когда  этого  же  коня  привёл  уже  другой  человек. Этот  был  постарше  и  поспокойнее. Под  шерстяным  плащом  Дан    намётанным  глазом  заметил  потёртый  кожаный   панцирь. Отказать  такому  же  наёмнику, каким  сам  был  ещё  недавно, не  смог, но  цену  изрядно  надбавил. Впрочем, служивый  особо  и  не  спорил. Что  ему,  чужих  денег  что  ли  жалко?
Досадливо  рыкнув, пришлось  снова  браться  за  инструмент, хотя  больше  всего  хотелось  плюнуть  на  всё  и  мчаться  к  Малуше.
Жеребец  в  этот  раз  вёл  себя  на  удивление  смирно, почти  беспрепятственно  позволив  проделать  всё, что  полагается. Но  времени  потрачено  было  немало, так  как  пришлось  менять  подкову  ещё  и  на  заднем  копыте.

                Уже  в  темноте, не  заходя  домой, Дан  ворвался  к  Беляну, с  разлёту  чуть  не  зацепившись  лбом  за  низкую  притолоку, от  которой  уже  успел  отвыкнуть:
– Где  Малуша? Мне  надо… –

И  был  дружно  встречен  двумя  голосами.

–  Не  зашибся, милок? Пра-авильно, вначале  поклониться, да  поздороваться  полагается. А  ты  никак  забыл? –  ехидно  осведомился  Белян, обернувшись  от  стола.

–  Тш-ш-ш… Тиш-ш-ше… Тише… Разбудишь!  Только-только  заснула.... –  привставая, замахала  руками  Желя, и  добавила: –  Вовремя  ты. Как  раз  к  столу. Иди, садись. –

Дан  помялся  на  пороге  и  отказался:
–  Нет, спасибо, пойду. Да… там…  я  корзинку  оставил  в  сенцах. Жель, посмотри… Малуша… забыла  у  меня. –

                Стоило  голодному  и  злому  Дану  сделать  десяток  шагов  по  дороге, как  послышался  топот,  и  из  глухой  осенней  тьмы, чуть  не  снеся  его  на  радостях,  налетел  восторженно  повизгивающий  щенок. Впрочем, какой  же  щенок… Ещё  угловатый, не  успевший  заматереть, но  уже  вымахавший  Дану  выше  середины  бедра.

–  Тебя  кто  выпустил, Серый? Опять  убежал! Я  тебе! Сейчас  накажу. Хм… Смелый  ты, однако. Что, в  самом  деле, не  боишься? Не  бои-ишься… Сме-е-елый… –  потрепал  он  за  уши  аж  застонавшего  от  удовольствия  неслуха.
 –  Смелый… А  что, очень  даже  неплохо. Два  Серых  для  нас  многовато, как  думаешь? Ну, значит  быть  тебе  отныне  Смелым. Эй, Смелый, пошли  домой! –

Смелый, так  Смелый! И  новоназванный  Смелый  смело  поскакал  рядом, то  убегая  вперёд, то  выписывая  широкие  кренделя  вокруг  широко  шагающего  мужчины, и  снова  пропадая  в  темноте. Окна  в  доме, к  удивлению  Дана, были  озарены  слабым  светом  свечи.
Он  заторопился  через  двор  и  чуть  не  налетев  на  прислонившуюся  к  перилам  крыльца  тёмную  фигуру,  удивлённо  спросил:
–  Хорт, ты  что  ли? А  почему  дома? –

Парень  посторонился  и, не  ответичая,  последовал  за  Даном. Молча  разделись. В  кухне  на  столе, как  всегда, под  чистым  полотенцем  дожидался  ужин. Вытирая  на  ходу  руки, Дан  отошёл  от  подвешенного  над  бадьёй  в  углу  рукомойника  и  присел  на  лавку.
– Будешь? –  кивнул  он  на  стол, и  слегка  поморщившись, отодвинул  крынку  с  молоком.

                Хорт, расслабленно  привалившийся  плечом  к  дверному  откосу, отрицательно  мотнул  головой, наблюдая  колючим  взглядом  прищуренных  глаз, как  Дан  рассеянно  сгребает  кашу  от  краёв  миски  в  горку, а  затем  нехотя  пытается  есть. Хмыкнув, парень  беззвучно  исчез. Заскрипела  крышка  подпола, перед  Даном  рядом  с  ковригой  хлеба  на   изрезанную  толстую  дощечку  шлёпнулась  половинка  копчёной  утки. Стукнула  печная  заслонка  и   на  стол  опустился  горячий  чугунок, наполняя  кухню  запахом  земляничных  листьев, иван-чая  и  зверобоя:

–  Ешь. Что  сухомяткой  давиться. –  и  снова  застыл  в  дверях.

Закончив  с  трапезой, Дан  убрал  всё  по  местам, скинул  остатки  утки  в  залитую  молоком  кашу, и, без  малейшего  усилия  отодвинув  с  дороги  каменно  застывшего  парня,  вышел  во  двор  к  нетерпеливо  поджидающему  у  своей  не  единожды  вылизанной  посудины  возле  конуры  Сер… то  есть  Смелому.
Возвратившись, не  спеша  ополоснув  опустевшую  посудину, поставил  её  на  полку  и  только  тогда  развернулся  в  сторону  готового  взорваться  Хорта:
–  Ну, говори, что  хотел. –

–  Нет, это  ты  мне  скажи, чем  так  обидел  Малушу, что  я  перехватил  её  у  Крутого  Яра! Еле  успел! Думал  сдохну… –

– У  Крутого  Яра? А  разве… –  Дан  запустил  пальцы  в  волосы  и  вцепился  во  взъерошенные  пряди.  –  Я  ведь  был  уверен, что  она   домой... Что  она  дома… –

И  заметался  по  дому, во  весь  голос  поливая  непонятно  кого  чёрной  бранью, где  приличными  оставались  только  б*…  «в»   и  «на».  Хорт, присев  в  сторонке  на  сундук, с  интересом   слушал. Поняв, что  бурный  словесный  поток  иссяк  и  продолжения  не  будет,  поинтересовался:
–  Всё?  Проорался? А  то  давай, ещё  побегай, волосы  порви. У  тебя  здорово  получается… Не  будешь? Зря. Я  много  чего  интересного  услышал, жаль  записать  не  успел. Мне  понравилось. Если  успокоился, то  объясни  всё  же, что  такого  ты  сделал, что  она  топиться  побежала. –

–  Да  не  было  ничего!!! И  быть  не  могло! –  рявкнул  Дан  и  грохнул  кулаком  по  стене.

–  Ты  дом-то  не  ломай, ещё  пригодится. А  кулаки  чешутся, так  постучи  себя  по  голове. Может  ума  прибавится.  –  съехидничал  Хорт.

Дан, не  обратив  внимания  на  яд  в  его  голосе, уже  спокойнее, словно  размышляя  вслух, коротко  изложил  события. По  мере  рассказа, глаза  Хорта  всё  больше  приобретали  форму  правильных  кругов.

–  И  всё?!!  Да-а-а… Я  тут  всерьёз  собрался  тебе  морду  бить.  –
  Услышав  скептическое  хмыканье  Дана, Хорт  окинул  его  оценивающим  взглядом  и  сконфуженно  почесал  в  затылке:
 – Хм, это  я  погорячился... Выходит, зря  на  тебя… А  она-то! Вот  ведь… цветочек  лазоревый! Другая  бы  в  косу  вцепилась, а  наша  –  прямым  ходом   топиться… –  покрутил  головой  парень  и  кривая  невесёлая  усмешка  тронула  его  губы:
– Видел  бы  ты  её  там… Краше  в  гроб  кладут.  Думал  до  дому  сама  не  дойдёт, тащить  придётся. Как  овцу. На  хребте… Ты  уж  с  ней…  поосторожней  как-нибудь. А  то, не  ровён  час, вдруг  в  следующий  раз  меня  рядом  не  окажется?..  –

                Это  был  первый  раз, когда  Хорт  поднял  голос  против  Дана, которого  безмерно  уважал  и  любил, как  отца, которого  никогда  не  знал, или  старшего  брата, которого  у  него  никогда  не  было. Но  Малуша  тоже  смогла  отвоевать  место  в  сердце  Хорта. Они  –  его  семья. Как  можно  выбирать  меж  ними? Чью  сторону  принять?
К  огромному  облегчению  парня, делать  непростой  выбор  не  пришлось. Всё  разъяснилось  и  назревающая  ссора  так  и  не  состоялась. Как  говорится, хорошо  то, что  хорошо  кончается.
                Дан, заложив  засов, поднялся  наверх, в  спальню, которая  предусматривалась, как  летняя, и  где  ему  предстояло  провести  не  самую  спокойную  ночь.
Хорт, помедлив, решил в  этот  раз  остаться  дома  и  отправился   в  одну  из  двух  комнат, расположенных  напротив  входа, облюбованную  им  ещё   при  постройке  дома.

                Утро  для  Малуши  началось  с  того, что  Желя  ласково, но  довольно  настойчиво  заявила, что, мол, встала  та  зря, и  пусть  отправляется  обратно  и  этот  день  полежит.
– Весь  день? –  ужаснулась  девушка, и, покосившись  на  узкую  полоску  полотна, туго  спеленавшую  кисть,  заспорила:
–  С  какой  стати?  Я  здорова! Подумаешь, рука! Не  сломана  ведь? Дедушка  сказал, что  ничего  страшного, и  до  свадьбы… Ой… –   

Желя  упёрлась, доказывая, что  мало  того, что  одной  рукой  всё  равно  ничего  не  сделаешь, так  ещё  вчерашние  полдня  под   дождём  могут  окончиться  болезнью, и  бережёного  бог  бережёт. Колдун, как  это  нередко  случалось  в  последнее  время, отсутствовал  и  Малуше  пришлось  отбиваться  самостоятельно. Неизвестно  как  далеко  зашло  бы  противостояние  разошедшихся  не  на  шутку  спорщиц, но  конец  поднявшемуся  гвалту  положило  громкое:
– День  добрый  этому  дому. –

Желя  как-то  сразу  вспомнила  про  кучу  дел, старательно  помигала   Малуше то  одним, то  другим  глазом,  и  шустренько  засеменила  на  выход.
Предательски  брошенная  на  произвол  судьбы, побагровевшая  Малуша  в  панике  улепетнула  в  свой  закуток, по  пути  задёрнув  цветастую  занавеску. Ага, закрылась  называется… Пометавшись  по  крохотному, в  пару  шагов  пространству, наконец  сообразила,  что  бежать  некуда  (ну  не  прятаться  же  в  самом  деле  под  кровать!)  и  не  нашла  ничего  лучшего, чем  съёжиться   на  постели,  уткнувшись  лицом  в  подушку.

–  Спря-а-аталась… А  я  тебя  нашёл! –  улыбчиво  произнёс  над  головой  бархатный  голос.
Малуша, вздрогнув  всем  телом, постаралась  слиться  с  лоскутным  покрывалом, которым  пыталась  укрыться, но, сколько  ни  дёргала, так  и  не  смогла  из-под  себя  вытянуть.

–  Малу-у-уша-а-а. Ау-у-у… И  долго  ты  так  лежать  собираешься? –

–  Я… –  голос  сорвался  на  хрип, но  Малуша, обмирая  до  звона  в  ушах,  постаралась  справиться  с  подведшим  её  горлом, прокашлялась  и  сделала  новую  попытку: – Я  не  хочу  с  тобой  разговаривать! И  видеть  тебя  не  хочу… –

–  Вот  оно  как… И  по  какой  причине, позволь  узнать? –  кровать  заскрипела, принимая  на  себя  вес  присевшего  на  край  Дана.

Тяжёлая  тёплая  рука  слегка  взлохматила  волосы…  сжала  напрягшееся  плечо…  и, не  обращая  внимания  на  судорожные  попытки  стряхнуть, нежно  оглаживая, отправилась  путешествовать  по  напрягшейся  спине…  к  пояснице… и…

–  Ты  что  делаешь! Отпусти  сейчас  же!!!  –
Маленькая  распрямившаяся  пружина  по  имени  Малуша  взвилась  и… Попыталась, но  не  преуспела. Была  поймана, посажена  на  колени  и  прижата  к  холодному, пахнущему  дождём  суконному  кафтану.

–  Попа-а-алась… Пойма-а-ал… –  прошептал  на  ушко  тихий  голос.  –  Чем  я  тебя  обидел, маленькая? –

–  Ты… и  Задора… –   
Снова  стало  так  больно… Малуша  замолчала, слизывая  с  губ  солёные  капли  и  стараясь  не  всхлипнуть…

– Маленькая  глупенькая  девочка… Что  же  ты  мучаешь  себя? Не  нужна  мне  никакая  Задора  и  никто,  кроме  тебя,  не  нужен. Ты  мне  веришь? –



                Вежество*  –  приличное  поведение, уважительное  отношение.
 
                Слово, деликатно назовём  его  словом на  букву «Б», которое несправедливо сегодня относят к матерщине**.  –  Эта лексема спокойно  существовала в русском языке (его можно было встретить даже в церковных текстах и официальных государственных грамотах), имея значения «блуд», «обман», «заблуждение», «ересь», «ошибка». Правда, в народе это слово часто применяли к распутным женщинам.