Под влиянием великих

    (вьюношеская проба экспериментального пера,
    произведенная в далеком 1972 году,
    со старческой лессировкой через 45 лет)

    [нетривиальное начало авангардного романа-стилизации]

    По утрам он пел в клозете... У нас тоже поют. В коммуналке. По очереди. Один поет, остальные мучаются. Эгоист. Читает. Повышает. А ты стой тут. Переминайся. Натянуто улыбайся. Двое впереди. Просто скандал. В Клошмерле? Остроумно. Или нет? Нет худа без. Один остался. На берегу пустынных волн. Причем здесь. Ну же: отворись Сезам!! Отворился. Зашел. Плотно закрыл дверь: потом будет трудно открыть. Я как все. Читаю: завидуйте. Я? Гражданин, но... Нужно помыть руки. Сперва или потом? Впрочем, неважно. Какие страницы, такие и руки... Итак, по страницам областных газет. Ах, рубрики-колонки-подвалы! Газетчикам проще. Факты. Фейки. Размышления. В предписанной пропорции.
    Десять страниц в сутки. Ни строчкой меньше. Ни дня без строчки. Добротной прозы. Острый сюжет на заводских противоречиях. Стержень: Игорь и Люда. Любят. Не любят. Работа. Общежитие. Потом в кино. Потом чувства. Затем шлюп, разбившийся о быт? Там видно будет. Достать бы машинку... Пойдет скорее.
    Треск раздираемых заголовков. Разрыв. У Игоря с Людой. Выхожу: пусто. Разбежались на службу. И мне пора. Инженер. Мне хорошо — я инженер. Как Игорь.
    В тот день Игорь проснулся с безотчетным чувством радости. Важность производственных задач будоражила молодую кровь. «Заниматься нам гимнастикой не лень», — оптимистично вещал репродуктор. «Сегодня непременно поговорю с Хлябиным», — подумал Игорь, наливая в холостяцкую кружку кипяток из обшарпанного чайника. [...]
    — Пашка, займи трешку, в аванс верну.
    — Опять Людмилу Васильевну в ресторан ведешь? — отозвался коренастый крепыш лет двадцати с копной курчавых черных волос.
Отличный общественник, комсомолец Пашка уже два года работал на заводе слесарем и был соседом Игоря по общежитию. Получал Пашка 170 рублей, выполнял норму и был на хорошем счету у начальства. И только за свою роскошную шевелюру получал замечания от начальника цеха Антипова.
    Листок с написанным маячил между сахарницей и кофейником. Мне бы его. Заботы. Будут еще! И сейчас натуральный пьем.     Нет, чай. Да, без сахара. А пирог буду.
    Вялая перекидка застольными словечками. Не ценю... Маму, вот кого.
    Да, отлично пропитался. Ликер чувствуется. Да, очень вкусный. Люду угостить? М-м-м...
    Ну! Поговори с ней. Расскажи что-нибудь. Да хоть про вчерашние переговоры с Антиповым. Она ждет. Эгоист. Когда-нибудь, через сорок лет, пожалеешь.
    Буду? После десяти. Нет, идем сразу после работы. Гоп-компанией. И Пашка тоже. Там и перекусим.
    Многолетний поцелуй в мягкую щеку. В красивую щеку с приметными морщинами. А ведь Люду она ненавидит. Очки. И единственного сыночка может у нее своровать...
    Эдиповы войны поколений. Домашние Фермопилы на подросшей гендерной почве. Аустерлицы и Ватерлоовицы. И противоречивые ощущения причинных мест... И причинные переживания. И следственное ожесточение. Внешняя броня. На упреждение: щетина насмешки. Смейся первый. Подсмеивайся. Из неосознанной самозащиты в метод нападения. Система.
    После долгого бесплодного застоя: вдруг появилась головка. Некрасивая сморщенная рожица с закрытыми глазками...
    Неразрешимые ребусы парных отношений.
    Еще толчок. Тужимся. Потом еще и еще. А вот и тельце! Бесформенное. В крови и слизи. Но родное и потому любимое. Навсегда.
    Прорисовывается так: сценарист, режиссер, актер. В триедином физическом лице. Зрители — широкая инженерно-техническая общественность. Я — ее неотъемлемая единица — тоже. Зрю за зрителями: завидуй Бродвей. Сюжет — Флирт, Любовная игра. Игра — экспромт, модернистски распластанный в перепутанном времени. Декорация — вычислительная машина-мясорубка, заглатывающая перфоленту-фарш, и ракетка для пинг-понга с модными разноцветными накладками. И похотливое дуновение весеннего ветерка. И стремление к Реваншу С Неведомым Противником. Реплика. Намек. Провокация. Но мой любимый Зритель со. Переживает. Чувствует. Поддерживает. Эпидермой ощущаю эту. Первая картинка первого действия старого как мир спектакля.
    Продолжить, продолжить.
    Занавес.
    ...все забудешь. И сахар кончился. Купи полкило...
    Чу: шорох часового механизма. Пять минут, пять минут. Портфель. Шапка. За дверь, бегом. Поговорить с Хлябиным.
    Обещал пишущую машинку.
    Которую [в 1973 году] так трудно [было] раздобыть в нашем идеологически обеспеченном мегаполисе республиканского подчинения.