Судьба

Пиратки пленнику сему
Всего лишь двадцать лет.
Таких изысканных манеp
В великом Риме нет:
И ясный ум и гордый нpав
И от любви пьяна пиратка...

Примечания автора:
Брута, присутствовавшего в эпизоде ЗКВ "Судьба", я заменила Марком Антонием, но думаю, что маслом каши не испортишь)

 …Пираты захватили наш корабль, перебив большую часть команды и пассажиров. Я был одним из немногих выживших. Эти твари смели дотрагиваться до меня своими отвратительными, грязными руками. Вот они связали меня, и один из них принялся насмехаться надо мной. Этот ущербный хотел меня унизить, да не на того напал. Не знал же он, с кем имеет дело… Зубоскалить и я умел, и похлеще, чем он. Обозлившись, пират ударил меня, но не в моем стиле было показывать страх или боль.
      — Ты бьешь, как баба! — хмыкнул я.
      Меня бросили пред очи некой молодой воительницы, оказавшейся капитаном этого корабля, что неудивительно: она была, пожалуй, единственным настоящим мужчиной в этой команде, состоящей сплошь из баб… баб в штанах. При этом она отнюдь не являлась какой-нибудь мужеподобной уродиной. Напротив. Это была высокая и статная красавица с черными как смоль волосами и ярко-голубыми глазами.
      — Как твое имя? — спросила она.
      — Цезарь. Юлий Цезарь, — ответствовал я.
      Эх, я очень люблю свое имя, и точно знаю, что однажды оно будет прославлено в веках…
      Я заметил, что приглянулся ей, и это можно было использовать в своих интересах. Ага, вот она уже желает побеседовать со мной в своей каюте. Лед тронулся, господа сенаторы!
      Я всегда знал, что люди верят в то, чему хотят верить и говорил ей сейчас то, что она хотела слышать. Лучшее оружие — это язык, а он у меня хорошо подвешен. Я говорил ей о грандиозных битвах и блистательных победах с последующими триумфами, о всемирной империи и о бессмертной славе. Я поведал ей о своей миссии сделать мой родной город Рим еще более могущественным и великим. И здесь я был вполне искренен… Сколько я мечтал об этом с самого детства!
      Я видел, что мои слова возымели свое действие, и эта женщина уже была обуреваема жаждой силы и власти. А еще она жаждала моего тела, она хотела любить меня!
      «Да, приди добровольно в мои объятия, презренная женщина, и ты ответишь мне за вынесенное унижение, а заодно поможешь нам с дорогим Антонием с долгами рассчитаться…»
      Ах, как хорошо, что люди не могут читать мысли друг друга. Мне самому-то это ни к чему — я и без того хорошо знаю людей и вижу их насквозь. Увидел я и всю суть этой женщины при первом же взгляде на нее, а посему мгновенно составил себе в отношении нее один план…
      В постели она была хороша, очень хороша, не спорю. Зена (так звали нашу пиратку) была страстной и ненасытной любовницей с вулканическим темпераментом, не сдерживающей себя ничем и заодно позволяющей мне все. Ни одна римская матрона, ни одна куртизанка не была обучена столь изысканным и бесстыдным ласкам. Интересно, кто ее научил? Начиная с этих пор, каждую ночь мы проводили в утонченном разврате. Хорошо совмещать полезное с приятным…
      Ее люди что-то заметили и явно были недовольны результатом своих наблюдений, но одного гневного взгляда их атаманши было достаточно, чтобы охладить все горячие головы. Пиратам тоже дорога жизнь. А уж когда она объявила им о том, что намерена взять с меня немаленький выкуп, их сердца вновь стали безоговорочно принадлежать ей.

      Благодаря Зене, мне была предоставлена относительная свобода — в пределах корабля, конечно. Я усиленно строил из себя дурачка, ведя себя, словно семилетний ребенок, и ходил следом за каждым из пиратов, сочиняя о них стишки-дразнилки, которые тут же им зачитывал, и рисовал на них карикатуры, которые потом им показывал. Мои «творения», естественно, восторга у пиратов не вызывали. Более того, они посылали меня в Тартар. Верный своей роли совершенного ребенка, я чисто по-детски обижался, топал ножкой, обзывал их тупыми варварами и обещал распять. Те, конечно, не воспринимали мои слова всерьез…, а зря. Я часто шутил с ними, абсолютно искренне смеясь… я всегда искренне смеюсь и плачу, ибо в душе я, наверное, действительно, ребенок.
      Скоро должен был наступить декабрь, и я ждал первый снег. Я люблю снег. Когда меня никто не мог увидеть, я мог позволить себе быть самим собой. Тогда, если мне было грустно, я молча плакал, если же нет… ухмылялся своим мыслям. Но, как мной уже было упомянуто, к счастью для меня, никто не мог прочитать мои мысли, и никто не догадывался, кто скрывается под личиной большого ребенка, равно как и что скрывается под моими карикатурами на морячков. Моим секретом было то, что под рисунками явными у меня скрывались рисунки тайные, и при должном освещении вы бы увидели на них распятых, умирающих на крестах пиратов, а их атаманша… кхм… об этом после, ибо, как вы поняли, мои художества стали картинами из жизни.
      Зена, ослепленная любовью ко мне, должно быть, мысленно рисовала себе радужные картины будущего, а посему не замечала некоторых вещей. Ну, а мое поведение лишь забавляло и умиляло ее.
      Впрочем, однажды я чуть не выдал себя ненароком. Той ночью Зена, по ее же словам, проснулась от того, что я плакал… плакал во сне, бормоча что-то и мешая греческие слова со своей латынью. «Матушка! Моя бедная добрая матушка!» — вот единственное, что она смогла разобрать. Зена, как потом она же рассказывала мне, растерялась, так как никогда не умела успокаивать детей, а я тогда напомнил ей малого ребенка.
      — Я здесь, я здесь, дорогой, — зашептала она, гладя меня по лицу и волосам. — Ну-ну, мальчик мой, не надо, перестань!
      Зена обняла меня своими сильными руками и прижала к себе. Мне, еще не совсем проснувшемуся, показалось, что меня и вправду утешает мать. Заблуждение продлилось недолго. Я открыл глаза и посмотрел на нее, надо думать, разочарованно. Затем с невольным отвращением отодвинулся от нее. Я, ведь, не любил ее, совсем не любил. Хуже того, презирал и ненавидел. Я быстро опомнился и вновь принялся кормить ее обещаниями и сладкой лестью.
      — Ты звал свою мать во сне, — неожиданно проговорила Зена. — Расскажи мне о ней.
      Я удивился. Мне вовсе не хотелось говорить о любимой матери с этой презираемой мной женщиной. Но я все же поведал ей о своей матушке Аврелии, с которой не сравнится ни одна женщина. Зена тут же заявила, что по описанию она напоминает ей ее мать Сирену, которая отказалась от нее и которой она давно не видела… и вряд ли увидит. Как она там? Жива ли? Вспоминает хоть изредка свою Зену? Меня аж передернуло от ее слов…

      К назначенному сроку за меня привезли выкуп. Наконец-то я мог вернуться домой. Мы прощались с нежностью — она — искренней, а я — притворной, ведь Зена ничего не значила для меня. Но мне отчего-то, действительно, было грустно и гадко на душе…
      Зена напомнила мне о моих обещаниях и о наших совместных планах. Глупая… Не было у нас никаких планов, планы были только у Рима, а Рим — это я.
      — Я тебя скоро найду. Я буду думать о тебе все время, — пообещал ей я и, в своем роде, это было правдой.
      Я и прибыл за ней… с легионерами, которых мне выделил наместник Пергама, которому я пообещал поделиться захваченной добычей. Я отдал моим молодцам приказ атаковать бывшую любовницу и ее людей. Чтобы их одолеть и схватить много времени и не потребовалось.
      — Это было легче, чем я думал. Цезарь, ты — гений! — сказал мне мой милый друг Марк Антоний, которого я заранее посвятил в свои планы, ибо они напрямую касались и его.
      Антоний — высокий, широкоплечий, мускулистый и загорелый молодой римлянин, способный силой и статью помериться с самим Геркулесом. Как же я обожаю его!
      — Ну, я же говорил, что это будет легкая и красивая победа, дорогой Антоний, а ты мне не верил, — отвечал я ему. Я засмеялся и потрепал по щечке свою пленницу. — Учись, как нужно действовать. — заметил я своему другу. — Отдели чувства женщины от ее разума и она твоя. Divide et impera.
      — Гениально! — закатил глаза Антоний.

      Рассказывая Зене о своем родном городе, я не посчитал нужным упомянуть об одном общественном зрелище, а именно, о распятии на кресте. Но я ее с сим зрелищем познакомил… распяв ее саму. Правда, в память о наших горячих ночах, гвозди были заменены веревками. Я вовсе не считал и не считаю свои действия вероломством. Я же не невинную девицу из благородной патрицианской семьи совратил, а вершил правосудие над преступницей, заодно не забывая о себе и о своем друге Антонии, ведь с помощью пиратских сокровищ, мы смогли отдать свои долги. А то, что осталось, я присоединил к остальным деньгам, которые копил на будущую экспедицию в Галлию — свою мечту.
      Начал падать снег, чему я радовался, как дитя, и ловил снежинки языком. Марк Антоний смотрел на меня с нежностью, заставлявшей сладко замирать мое сердце. Эта глупая женщина, кажется, все поняла и брезгливо смотрела в нашу сторону. Она даже плюнула.
      — Сломайте ей ноги! — отдал я единственный приказ, касаемо ее.
      Затем бросил:
      — Прощай, Зена!
      Я был уверен, что никогда ее больше не увижу…
      Мы с Марком зашагали прочь, обнимая друг друга, но, внезапно я ощутил ужасную боль в ногах и страшно закричал. Что-то мне подсказывает, что это было именно тогда, когда боль ощутила Зена.
      — Что случилось? Ты чего? — испугался за меня Антоний.
      Эх, приятно, когда за тебя боятся!
      — Я… я не знаю… я не понимаю… — в растерянности мямлил я.
      Мои ноги были в порядке, просто боль Зены отчего-то стала моей болью…
      Тем не менее, Антоний подхватил меня на руки, и так мы продолжали путь. Надеюсь, когда я умру, он точно также будет сжимать мое тело в своих сильных руках…