10. Новое царство

Аменхотеп Четвертый Эхнатон видел сон.

Он медленно шел по пустынному переулку столицы Ахетатона. Небо было заволочено однотонным серым одеялом облаков так, что нельзя было понять, где скрывается солнце. Аменхотеп знал своей город в деталях, вместе со старшим зодчим Бактом он провел над планом новой столицы долгие дни и ночи, однако сейчас не мог узнать улицу. Определенно это не был квартал рабов, здесь стояли и дорогие дома вельмож, и простые кубического вида жилища ремесленников. За штукатуренными стенами оград он видел прямоугольные крыши часовен и жилых строений. В дверных проемах хижин — простую утварь бедняков. Стены из песчаника обыкновенно белые, искрящиеся под лучами жаркого светила, стояли понуро, серо, словно неприветливые стражники, встречающие незнакомого гостя. Пустые глазницы окон зияли сумраком и Аменхотепу казалось, что оттуда, из тихой темноты, кто-то наблюдает за ним.

Улица была пуста, при этом выглядела так, будто мгновение назад здесь были люди. Аменхотеп замечал посуду, вязанки дров, остатки еды. Но ни звука, ни шороха, ни шелеста, никого. Даже пыли не слышал он, тонкого задорного свиста поземки неизменно присутствующего на аллеях и площадях городов Та-кемет. Сандалии Аменхотепа не поднимали пыли, они глухо вгрызались в утрамбованную поверхность дороги, не проваливаясь, не хлопая, не пыля. Аменхотеп отчетливо ощущал нереальность происходящего.

Аменхотеп вышел на базарную площадь, плотно окруженную строениями. Он прошел мимо прилавков прячущихся в тени пальмовых навесов, среди разбросанных плетеных корзин с фруктами, посуды, рулонов ткани.

У одного из прилавков на земле внимание его привлекла брошенная статуэтка быка. Каменная фигурка представляла собой коренастого треугольногрудого быка с увесистыми рогами полумесяцем и вытянутой, прижатой к груди мордой. Величиной фигурка была с кулак. Аменхотеп узнал ее. В прежней столице Но-Амоне так неизменно изображали Мневиса, бога плодородия, одно из воплощений бога Ра. Такие фигурки запрещены были в Ахетатоне. Бог был един, вездесущ и имя было ему Атон. Старым богам и их изображениям не место было в Ахетатоне, столице обновленного Та-кемет. Атон не имел воплощений и изображений иных, кроме лучезарного солнца, простирающего длани к благодарным верующим.

Долгие годы Аменхотеп избавлялся от старых суеверных представлений о богах, прячущихся в темных углах хижин и камышовых зарослях болот. Потом и кровью выкорчевывал он древнюю традицию, когда каждый Дом, город и область-сепат возвышали собственных богов, приносили жертвы своим воплощениям Геба, Анкера, Нут и их многочисленным потомкам. Аменхотеп запретил изображать старых богов, по его приказу соскабливались старые рельефы и фрески. Он изменил обряды, теперь проходили они не в пугающей глубине храмов, доступных лишь избранным, с кровавыми жертвами, а на свежем воздухе, под лучами ласкового солнца Атона, даруя ему цветы и фрукты. Возводились храмы единому богу, жрецы Атона просвещали людей.

Были однако те, кто сопротивлялся, не соглашался. Аменхотеп хорошо знал о происках знати и жречества, засевших в старейших сепатах Та-кемет, что лгали, плели интриги и втайне поклонялись старым богам. Но здесь, в своей новой столице Ахетатоне, где карал он ослушавшихся без жалости, мог ли он ожидать найти посреди рыночной площади фигурку Мневиса? Так ли далеко, как он думал, простирается по земле Та-кемет его власть, а также слава и почитание единого бога Атона? Аменхотеп поднял лицо к небу, ища поддержки. Серая пелена все также безжизненно тянулась между крышами пустого города насколько хватало глаз.

Когда Аменхотеп опустил взгляд вместо статуэтки быка он увидел развалившегося на прилавке человека. Человек был дороден, хотя и не отчаянно толст. Он носил плотный нарамник-пончо серого, дымчатого цвета, оставлявший открытыми пухлые руки и подмышки. Бедра были перехвачены небедренной повязкой синдоном. Одна нога его произвольно свисала с прилавка, другую он поставил на него, подтянув колено. Человек был лыс, лицо его, с пухлыми губами, носом и маленькими острыми глазками смотрело прямо, дружелюбно и чуть насмешливо. Падать ниц перед царем Те-Кемет, как того требовал обычай, он похоже не собирался.

Аменхотеп вгляделся в его лицо. Загаром человек походил на местного, однако же черты лица были скорее хеттскими. Несколько неуютно почувствовал себя сухой среднего роста фараон-небтауи в присутствии крупного незнакомца.

- Я встречал уже тебя, не так ли? - спросил он.

- Будь жив, невредим и здрав, владыка Аменхотеп, - надломленно ответствовал человек, - Мы и вправду встречались Но, скорее, это я встречал тебя. Один раз во время шествия по дороге Первого жреца, я громче всех кричал тебе славу. И еще раз на обряде в честь начала сезона Перет, в Большом храме Атона. Такая внимательность делает тебе честь, о владыка Верхнего и Нижнего Та-кемет.

- Нет, не то, - нахмурил брови Аменхотеп. - раньше, гораздо раньше. - припоминаю лицо твое из далекой молодости. В Но-Амоне может быть. Или еще раньше, в Митанни, в Хошкани, - он задумался. - Помню, словно в тумане. Как зовут тебя?

Радостно улыбнулся незнакомец.

- Прекрасная память, владыка Аменхотеп! В Хошкани, в храме Митры состоялась первая наша встреча. Равно, как представился я тогда - зови меня Баалом. А если имя это тебе непривычно, так как пришло оно из другой страны, можно и Мневисом, в честь которого сделал эту славную работу резчик из Иуну, - Баал повертел в пальцах каменную фигурку быка. - Хоть и не желаю я именоваться чересчур вычурно, туры, быки и тельцы всегда были моей слабостью.

Аменхотеп огляделся неуверенно по сторонам.

- Ты послушник храма Атона? - спросил он зная почти наверняка, что такого жреца у Атона нет.

- К сожалению, нет, - сказал Баал, - Не того совсем склада я, чтобы быть смиренным послушником. Сам видишь, прямолинеен, дерзок, сложности у меня с чинопочитанием. Правильнее считать меня посланником от дружественных сил, желают которые помочь тебе.

Фараон-небтауи замолчал, внутренне напрягшись. Взгляд его скользнул по собственной белоснежной рубашке-клазирис и юбке-схенти, перехваченной поясом с вышитыми золотом знаками Великого Дома. Никакого оружия, только голые руки, и ни души вокруг. Но ведь это сон, всего лишь сон.

- Ох, владыка Аменхотеп, - протянул Баал, - стар становишься ты и подозрителен. Не желаю причинить я тебе никакого зла, желал бы — давно уж причинил.

Отказать в логике незнакомцу из туманного прошлого было нельзя.

- Перейду-ка я к делу, - Баал сделал серьезное лицо, - Прошу, выслушай меня. Великое и правильное дело задумал ты, небтауи. Одним усилием царской воли вытащить Та-кемет из жреческих междуусобиц. Исполнить мечту великой своей матери, воцарив над величайшей из стран единого бога-солнце — Атона. Поднять на уровень знати безродных, но талантливых ремесленников и лекарей. Добиться высочайших успехов в зодчестве, ирригации и медицине.

Аменхотеп сосредоточенно слушал.

- Однако знаешь ли ты, что против тебя в этой войне не только старый Та-кемет, с его старыми жрецами и знатью, но также и цари Куша, Вавилона и Тира? Ты теряешь союзников быстрее, чем слуги твои соскабливают со стен изображения старых богов. Границы твоей власти неумолимо сужаются.

- Зачем ты повторяешь мне то, что мне известно? - вспыхнул фараон, - Неужто думаешь ты, что не прислушиваюсь я к вернейшим моим советникам — Эйе, Сменкхаре и Патонемхебу? Не вижу я пока той опасности, о которой говоришь ты. Так, горстка мышей, задравших хвосты, пока отвернулась кошка, - он скривил лицо. - Если потребуется, есть у меня беспощадное средство погасить эти трусливые попытки укусить Та-кемет для тех, кого кормили мы с ладони!

- О, да, Аменхотеп, - напрямую, по имени обратился Баал к фараону. - Только не чересчур ли страшно эти средство, как если бы пытался ты погасить маслом лампад разбушевавшийся в сухом тростнике пожар.

- Если не оставят мне выбора... - горячо выпалил Аменхотеп.

- Выбор есть всегда, небтауи! - Баал повысил голос и зыркнул на фараона так, что тот замолк. - Однажды был уже сделан выбор и до сих пор пожинаешь ты плоды его в виде оставленной на поколения земли вокруг Но-Амона.

Фараон молчал, переваривая сказанное Баалом.

- Я здесь не чтобы порицать тебя, - продолжил Баал миролюбиво, - У тебя есть для этого царица Нефертити, которой не вернул ты еще долга. Хочу лишь дать тебе совет, что иногда правильный выбор - отступить. Порой отступить означает победить.

Но Аменхотеп думал о другом. Слишком хорошо знал Баал все, что копилось на его сердце. Слишком много для случайного встречного много лет назад. Аменхотеп сосредоточился и вспомнил. Вспомнил этого отшельника. Много лет назад, когда прятала его мать царица Тийа от конфликта Домов жречества в Хошкани, столице Миттани, изучал он практики храма Митры, с их ритуалами, утробными пениями и окуриваниями. Тогда впервые почувствовал молодой принц, что скрывается за песнопениями и богатыми подношениями нечто большее чем древняя традиция. В сладковатом и горьком дыму тесных храмовых крипт, провалился он в пустоту, потерял ощущение пространства и увидел его, этого самого Баала, такого же дородного, пухлого, разве только халат тогда был на нем иной, расшитый на хеттский манер. Не удержались в памяти Аменхотепа детали того разговора, помнил он только, что высмеивал Баал жречество, едко и справедливо и осталось тогда у Аменхотепа стойкая уверенность, в том, что нет бога кроме страха, в старых культах, поклоняющихся каждой живности, обитающей на топких берегах реки Хапи. Как учила его мать Тийа, есть лишь солнце Атон, настоящий источник жизни и плодородия, и вера в него спасет утопающий в междуусобицах Та-кемет.

Лицо Баала расплылось в улыбке.

- Вспомнил меня, небтауи. Хорошо, тогда нет больше сомнений у тебя, что дружеский это совет, и не имею я никакого подвоха.

- К-кто ты? - прошептал смущенный Аменхотеп.

- Ах, у меня столько имен. Не хотелось бы перечислять их все. К тому же это лишь сон, немного странный, немного вещий, но сон. Лови!

С этими словами он бросил фигурку быка-Мневиса в лицо фараону. Аменхотеп дернулся, попытавшись закрыться руками, и... проснулся в своей просторной опочивальне, в Большом дворце.

Большой дворец Анхетатона являл собой образец выдающегося строительного мастерства зодчего Бакта. Выстроенный в виде четких прямоугольных линий с разумно разместившимися залами, приемными, садами, купальнями и молельнями, а также целым городком для прислуги. Облицованный снаружи дорогим белым камнем, доставлявшимся в Ахетатон из далеких каментоломен Та-сэмау (верхнего Та-кемет), он сверкал в лучах солнца, и всякий паломник удивлялся этим словно светящимся белым чертогам, достойным сына богов.

Да и сам город был удивительно гармоничен. Ему не было и пятнадцати лет от роду, но строился он с учетом всех ошибок прошлого, превративших в запутанные муравейники большие города Иону и Но-Амон. Улица Первого жреца пронизывала город с юга на север, в параллель величественно несущему воду Хапи. Восточный квартал рабов был вынесен подальше от города, на восток. Но и его Аменхотеп с Бектом разбили с умом, в виде ровной сетки улиц с единообразными хижинами и площадями. В самом же Ахетатоне, помимо величественных дворцов для владык Аменхотепа и Нефертити, помимо циклопического Большого храма Атону, не менее скрупулезно и ответственно подошел зодчий и к жилым кварталам. Дома вельмож и сановников разумеется отличались от домов торговцев и ремесленников, однако все они следовали одному плану, общему архитектурному видению, выделяясь лишь размерами, часовнями Атону и помещениями прислуги там, где это было необходимо. Город блистал, подставляя белые, светло серые бока и крыши отцу Амону. Утрамбованные дороги ортогонально разбегающиеся от широченного проспекта Первого жреца, островерхие стелы, прямоугольные арки над улицами, с окнами-бойницами и воинами в белоснежных рубахах-калазирис, все было подобрано, подогнано чтобы соответствовать значимости новой столицы и новой вехи в истории Та-кемет.

Аменхотеп принимал живейшее участие в решениях, деталях орнамента и даже архитектуры. С одинаковой въедливостью и ответственностью подходил фараон ко всякому делу, касающемуся нового Та-кемет. Вокруг себя собрал он талантливейших людей, лучших со всей страны. И не только среди знати, высокопоставленных придворных и жрецов выбирал фараон. Часть их, настоящих мастеров своего дела, возвеличил Аменхотеп из немху, как называли в Та-кемет выходцев из свободного незнатного населения. Взять хотя бы Бекта, старшего зодчего, которого отыскал фараон среди простых ремесленников в Но-Амоне. Или второго верховного жреца Атона, вслед за первым, самим Аменхотепом, выдающегося оратора Мерира, не раз одерживающего победы в словесных баталиях с опытнейшими жрецами Амона и Сэта. Будущего известного богослова в быстро схватывающем юноше фараон приметил в одном из малых Домов сепата Инбу-Хед. Не мог не вспомнить он и Аамеса, своего названного брата, выросшего при дворе в Но-Амоне.

С появлением Аамеса в семье Великого Дома связана была целая история. В бытность свою фараоном, отец Аменхотепа Четвертого, Аменхотеп Третий жестоко подавил восстание племен гиксосов, остатков иноземных династий, захвативших когда-то Та-меху (Нижний Та-кемет). Опасаясь повторения ошибок прошлого, Аменхотеп Третий безжалостно и кроваво уничтожил несколько их малых городов и деревень. В то самое время, дочери фараона, с позволения царицы Тийи, приютили во дворце подкидыша. Судя по чертам лица, Аамес был гиксовского племени, однако же отстояла его Тийа перед мужем и принят был он в многочисленную царскую семью. Аамес вырос и получил образование при дворе в Иуну, превратившись в виртуозного царедворца, дипломата, управляющего и разумного военачальника. Аменхотеп Четвертый, относившийся к Аамесу как к названному брату, отдавал должное мудрейшей матери своей, почившей царице Тийе. Ведь сама она, не царского рода, помогла увидеть, донести важность возвеличивания людей не по происхождению, а по заслугам и талантам.

Аменхотеп кряхтя поднялся с просторной кровати, представлявшую собой богато расписанную деревянную раму установленную на четыре опоры в форме лап льва. Среднего роста, худой, он был еще не стар, однако уже продолжительное время спал в одиночестве. По положению, Аменхотеп имел несколько жен, одна из которых называлась старшей. Однако лишь одну женщину желал он видеть рядом с собою, и эта женщина велением злой судьбы не была с ним. Она не была далеко, при желании он мог видеть ее ежедневно и даже, если бы всерьез захотел, обладать ею. Но она не принадлежала ему, слишком много утекло воды, и многое потеряли они со времен юношеской своей любви, будто бы несоответствующей их высокому сану. Остальных своих жен Аменхотеп жаловал настолько, насколько удовлетворяли они его потребностям.

В обязанности слуг фараона-небтауи входило немедленно замечать время сна и бодрствования сына Атона, чтобы тотчас предложить обязательные услуги. Порой это раздражало Аменхотепа, но не сегодня. Он позволил помочь себе умыться, подвести глаза и нарядиться в расшитый золотом шарф-синдон, тяжелый пояс с драгоценными камнями и длинную до пят рубашку-калазирис. Следом, на голову монарха водрузили тяжелый парик. Не предвидя сегодня путешествий и визитов, Аменхотеп отказался от короны, заставив молчаливых слуг, носить ее за собой на деревянной подставке - ковчеге.

Дурной сон отступил, оставив некоторое послевкусие. Аменхотеп не думал о нем. Их было много, разных снов. Он помнил лишь самый страшный свой сон, случившийся много лет назад, и никакие последующие грезы не могли сравниться с ним. О том сне Аменхотеп старался не вспоминать, однако забыть его он тоже не мог. Только задвигал подальше, поглубже внутрь себя.

Утреннюю трапезу фараон-небтауи великодушно позволил разделить с ближайшими советниками. Сменкхара, младший брат и приемник Аменхотепа и Эйе, старший советник-чати фараона, были препровождены в просторную столовую.

Сменкхара носил полагавшуюся брату фараона белую тунику-калазирис с вышитыми золотом символами Атона, парик и платок-немес. Он был молод, только обрел мужественные формы, манеры его были порывисты, решения и суждения чересчур резки. Лишь недавно стал он представлять в сепатах Великий Дом. Аменхотеп приставил к нему мудрого и осторожного Эйе, чтобы в поручениях своих не натворил чего Сменкхара. Эйе хорошо справлялся с ролью. Слава его как судьи, писца правосудия, гремела и в Верхнем и Нижнем Та-кемете. Эйе носил желтую юбку-схенти, кожанный пояс и длинноволосый парик с диадемой Атона. Если бы мог выбирать Аменхотеп, он одного Эйе отправлял бы с дипломатическими поручениями, однако Сменкхара был ему братом, а также и соправителем по праву крови.

Аменхотеп ждал от советников новостей из крупнейших сепатов. Ему было известно, что старое жречество и знать плетут против него интриги, и важно было знать, сумели ли договориться Эйе и Сменкхара с наместниками сепатов и владетельными пророками домов Ра, Сэта и Маат, от которых зависело многое не только во внутренней, но и во внешней политике Та-кемета.

Сменкахара и Эйе поклонились и длинно поприветствовали Аменхотепа, как того требовал обычай, и он ответил им ритуальным приветствием с благодарностью Атону.

После этого Сменкхара порывисто подошел к столу Аменхотепа и уселся на ладьеобразную скамью, а Эйе задержался в портале двери, дождавшись повелительного кивка Аменхотепа. Сменкхара так жадно смотрел на яства, расставленные на столе Аменхотепа слугами, что фараон рассмеявшись махнул рукой:

- Ты как будто не ел неделю, Сменкхара. Угощайся.

Сменкхара схватил фрукт и немедленно впился в сочную мякоть.

- Так какие новости из Та-сэмау? - спросил Аменхотеп выждав паузу.

- Да какие там новости, - Сменкхара утер залитый соком бритый подбородок льняным полотенцем-салфеткой. - Старые Дома прячутся, официально все жрецы посещают храмы Атона и их регулярно видят на церемониях. Но правда состоит в том, что старые службы, даже самые темные — Сэту, Апопу, Анубису, исправно проводятся, и некоторые в тех же самых храмах что и раньше.

- Требуется время, чтобы люди, особенно знать, уверовали в единого великого нашего бога Атона, - осторожно добавил Эйе.

Аменхотеп поднялся со скамьи и к нему тут же подскочил слуга с короной.

- Послушайте. Не надо рассказывать то, что мы итак знаем. Давайте по-существу, что со жречеством Амона-Ра? Мы закрываем глаза на их обряды, несмотря на закон о едином Атоне. Что мы имеем взамен?

Убедившись, что Сменкхара молчит, ответил Эйе:

- Мы встречались с главами десяти Домов, владыка Эхнатон, - обратился Эйе к фараону по его новому имени, «сын Атона», - Дома богов смерти в большой обиде на тебя за разрушение храмов и уничтожение обелисков. Они не открывали своих лиц при встрече с нами, опасаясь преследования. Их жрецы пугают людей чумой, которая до сих пор свирепствует в каменоломнях. Те кто помнит еще черные небеса, могут противопоставить им историю как великий Атон руками своими развел облака и озарил землю Та-кемет. Однако есть и те, кто этого уже не помнит, не хочет помнить, но прекрасно помнит как подавил ты восстание рабов, и страшные отметины кары богов, что язвой смердят у стен Но-амона.

Аменхотеп молча кивнул.

- Дома воплощений Амона-Ра более открыты, - продолжал Эйе, - они поддержат тебя против Куша и Хеттов, однако во внутренних делах предпочитают сохранять нейтралитет. В то же время мы не обнаружили слухов или доказательств тому, будто готовится бунт. Даже враждебные Дома подтвердили, неизвестно, насколько этому можно верить, что они не поднимут руку на сына бога, что боги... кхм... лже-боги, сами покарают Эхнатона.

- Кстати говоря, - ввернул Сменкхара, - я тоже не застал черные небеса над Та-кемет. Мать рассказывала мне, будто трясся Та-кемет в лихорадке и наползали с севера черные тучи и стояла одна лишь ночь до самого Куша. Народ вышел в страхе и рабы выли, и по очереди Дома приносили жертвы своим богам.

- Я был еще ребенком в то время, о Сменкхара, но своими глазами видел черные небеса и как жгли жрецы Апопа быков и рабов, пытаясь умилостивить своего грозного лже-бога.

Задумчив оставался Аменхотеп-Эхнатон слушая, как рассказывал Эйе историю его юности. Пухлые тучи, клубящиеся, черные, пришли с севера, и накрыли сначала дельту реки Хапи, потом Иуну и весь Та-сэмау. Говорили что сама земля под морем Уад-ур разверзлась и выпустила из подземного мира Аментес черный дым, состоящий из душ мертвых. Вода отступила на многие шемы, обнажив берег Уад-ур. Это был тот переломный момент, когда молитва Атону-солнцу, как источнику блага и жизни на земле Та-кемет, поставила точку в споре о первенстве богов, их могуществе. После долгой многодневной молитвы, тьма расступилась и владыка Атон-солнце вновь показался на небосводе. В те дни неокрепший еще Дом Атона заронил зерно истинной веры в сердца знати, бедняков и рабов Но-Амона, убедительно показав что лишь солнце, лик Атона, есть единственный источник жизни и блага, и нет большей милости, чем возвращение его в прозрачное, чистое небо над Та-кемет.

- Полгода назад, Эйе, мне доносили, что в сепате Иуну собирают армию, - сказал Аменхотеп. - Они якобы хотели возводить на царство давнего потомка дочери Тутмоса третьего из Дома Мневиса, - фараон произнес это имя и вспомнил недавний сон.

- Это пока не подтверждается, владыка Эхнатон, - учтиво поклонился Эйе. Наши шпионы следят за всеми домами Иуну. Настроения там плохие, но обусловлены они в основном нашими промахами на дипломатическом фронте между Эблой и Вавилонии и угрозой войны с Хеттами. Когда запланируем мы объезд номов Та-кемет, туда бы я рекомендовал направить стопы сына Атона в первую очередь.

- Я думаю, великий Эхнатон, - заговорил Сменкхара, - нам не помешала бы сейчас небольшая война, а вернее демонстрация силы. Может быть самим нам стоит напасть на Хеттов, не дожидаясь пока соберутся они с силами.

- Ты молод Сменкхара, и грезишь подвигами. А война это сотни и тысячи смертей, раненых, калек.

- И рабов, и слуг, и земель, и трофеев! - подхватил Сменкхара. - К тому же есть в наших закромах средство, с которым нипочем нам вражеская армия. Демонстрация такой силы уничтожит сомнения наших соседей в мощи Та-кемет. Равно как и внутренний враг сунет в песок голову.

Эхнатон покачал головой.

- Это обоюдоострый меч, Сменкхара. Вынув его, не так просто спрятать обратно. Вспомни Но-Амон и вымершие кварталы. Не умеют пока наши Дома жизни и смерти остановить нашей силы. Внимательно слежу я за их успехами. Торопятся они, теряют талантливых молодых эскулапов. Но не могут пока остановить чумы. Выживают лишь мерзкие крысы.

- А представь, владыка брат, - воодушевленно продолжал Сменкхара, - сколько новых рабов, на которых смогут отточить свое мастерство твои эскулапы. Война определенно решила бы многие наши задачи. Добр ты, великий Эхнатон, может быть жестче надо порой.

- Надеюсь, что я выучил прошлый урок, - ответил Аменхотеп и сделал знак, что аудиенция окончена.

Следующие часы Аменхотеп потратил на утренние ритуалы, молитвы Атону, навестил жен в их внутренних покоях. Провел время с советниками над экономическими докладами. Разлившийся прошлогодний Хапи принес богатые урожаи льна и тростника, хорошо шла торговля с Кушем, несмотря на донесения о волнениях и готовящемся бунте. Удалось встретиться с Бектом и обсудить строительство южной части города, где должны были раскинуться еще два малых храма Атона. Подвоз песчаника с берегов восточного моря Вази-ур возобновился после улаживание ситуации с рабами. Уступки на которые пошел Аменхотеп по совету Аамеса дали о себе знать, рабы успокоились.

Весь долгий день, равно как и вчера, Аменхотеп ожидал новостей из Дома жизни, от Имхотепа, старшего эскулапа Ахетатона. Когда день пошел на убыль, а Имхотеп не появился, фараон решил навестить его сам. Он отдал распоряжения и вскоре крытые носилки фараона, под расшитым золотыми картушами балдахином с карнизом, в окружении группы телохранителей, вынесли из восточного входа дворца. Царский паланкин по диагонали пересек улицу Первого Жреца, мимо пилона и высокой ограды Большого Храма Атона. Там, к северу от монументальной постройки, разместились несколько усеченных пирамид с прямоугольными рукавами вспомогательных помещений — прихрамовая школа и Дом жизни.

Носилки Аменхотепа въехали в портал высотой в четыре человеческих роста, мимо падающих ниц младших жрецов. На стенах его встречали живописные рельефы Дома жизни — жрецы-врачи, помогающие раненым воинам и калекам, под лучами всезрящего Атона. Как отличались они от прежних Домов жизни, угрюмых, внушающих трепет, с пугающими росписями, посвященными мрачным Анубису, Сэту и Сехмет.

В просторном заднем дворе под открытым небом Аменхотеп спешился, отмечая малое число больных-херидес. Люд, замечавший фараона опускался на колени как тростник под порывом ветра. Здесь их, в порядке живой очереди, принимали студенты-медики, молодые жрецы Атона.

Миновав длинный двор меж рядами островерхих обелисков с вертикальными надписями славящими Атона, Аменхотеп ровным уверенным шагом прошел в открытый портал здания. Большую часть охраны он оставил во дворе, взяв с собой только обязательных четырех воинов, чтобы не загромождать проходы. Аменхотеп знал здесь каждый коридор, угол и поворот. На полу, вдоль стен развалились несколько толстых кошек. Борьба с культами Бастет, Тефнут и Сахмет, высвободила многих этих животных из храмов и они прибились к храмам Атона, в которых их почитали как символ благосклонности солнца. Аменхотеп прошел мимо складских помещений, где в стенных шкафах хранились порошки и яды, применявшиеся в лечении болезней, миновал выход в открытый малый двор к молельне Атона. В узком проходе он разглядел эскулапов, копошащихся над бездыханным больным. У храма Атона, в Доме жизни, не проводили операций над мертвыми, значит человек был еще жив, или жизнь его отчаянно пытались спасти.

Процессия Аменхотепа вошла в просторную залу. Вдоль стен здесь стояли высокие шкафы с полками, с которых на присутствующих смотрели сотни и тысячи скрученных свитков с медицинскими записями. В центральной части помещения разместились несколько продолговатых столов со скамьями. Это была библиотека школы храма Атона. Аменхотеп знал наверняка, что помимо эскулапов, жрецов Атона и служителей Дома Жизни, найдет здесь свою старшую дочь - Меритатон.

Меритатон была супругой Сменкхары, что однако не мешало ей принимать живейшее участие в делах культа Атона и школы. Она, как прежде и ее монаршья мать Нефертити, проводила в Домах Жизни столько времени, что школяры и опытные жрецы-пастофоры принимали ее за свою, опуская ритуальные приветствия, как требовал того обычай в отношении членов семьи Великого Дома. Высокомерный Сменкхара не был поклонником участия Меритатон в делах храма и школы, желая, чтобы она больше времени проводила в роли монаршьей дочери и его супруги. Однако он уважал Меритатон, а еще больше ее отца и мать, которыми был воспитан, поэтому кривясь, разрешал ей посещать ученые собрания, в особенности, когда сам отлучался по государственным делам.

Сегодня Аменхотеп Эхнатон пришел не к дочери. Он желал видеть Имхотепа, члена высшего совета жрецов Атона и по совместительству искуснейшего врачевателем Та-кемет, принявшем в новой столице новое имя Ахенатен. Библиотека школы была любимейшим местом жреца-пастофора, где проводил он время, отдыхая от нелицеприятных будней Домов жизни и смерти.

В библиотеке были людно. Помимо дочери и Ахенатена, Эхнатон узнал еще несколько лиц, все опытные врачеватели и послушные слуги Атона, а также Мерира, второй верховный жрец Атона, после Аменотепа. Библиотека при главном Доме жизни в Ахетатоне славилась своими учеными беседами. Аменхотеп поощрял такие встречи, ведь здесь зачастую рождались новые идеи, как медицинского свойства, так и более общего — правильного очищающего служения Атону и процветания Та-кемет.

В прошлом Аменхотеп с Нефертити сами собирали такие встреч. Теперь, по прошествии многих лет Аменхотеп был тут редким гостем, как и Нефертити, но стойкими продолжателями были Меритатон, Мерира и Аамес, дружившие много лет.

Еще до того, как войти в залу, где присутствующие, при виде владыки Та-кемет, пали ниц, Аменхотеп услыхал звонкий голос Меритатон, которая увлеченно с кем-то спорила. Дочь фараона, в тонком драпированном сарафане-калазирис и прозрачном покрывале хаик Изиды, оставлявшего обнаженным правое плечо, также склонилась, увидев отца. На голове ее, на прошитом драгоценными нитями платке блестела золотая диадема урей, а тонкую шею облегал воротник-ожерелье ускх. Меритатон окружали Мерира и нескольких молодых студентов, детей сановников. Аамес отсутствовал в Ахетатоне последние несколько недель, отправившись с поручениями в северные сепаты.

Дождавшись окончания обязательного ритуального приветствия, Аменхотеп приказал покинуть помещение всем, кроме Имхотепа-Ахенатена, дочери, Мерира и еще двух жрецов высшего сана. Охранники послушно встали снаружи по обе стороны входного портала. Разговоры такого рода, Аменхотеп прежде вел с Имхотепом один на один, но сегодня решил, что пришла пора познакомить с ними всех, кому он безоговорочно доверял:

- Возлюбленные слуги и дети мои, - начал он высокопарно. - Не стану скрывать от вас причины по которой я здесь, и по которой тороплю вас декаду за декадой. Времени у нас немного.

Как вам известно, благодаря великой милости Атона нам не опасны любые враги. Страшное проклятие можем с легкостью обратить мы на всякого посягнувшего на землю Атона и свидетелей тому — тысячи. До сих пор помнят в Но-Амоне как подавили мы восстание пленных и рабов. По сей день, отравленные территории несут на себе следы проклятой чумы, выпущенной нами на повстанцев.

Однако зловонные эти, огороженные раны на земле Та-кемет ставят также в вину мне. Враги мои называют эти язвы «проклятием Атона». Чума, которую приручили мы, как хищного зверя, страшит подданных Та-кемет. Смерть собственной нашей дочери — малютки Макетатон, есть еще одно свидетельство, что не готовы мы пока великим нашим достижениям. Если можем мы разжечь пожар, но не в силах погасить его, какая польза от такой силы?

Поэтому, когда несколько месяцев назад вы сообщили мне об успехе, о том, что крыса, зараженная чумой, выжила, сердце мое озарилось радостью и вознес я богатые дары Атону. Если сумеем мы, освященные светом Атона, излечить, остановить заразу, которую сами же взрастили, то растают тучи сомнений над Та-кемет, как в те давние времена, когда Атон своими лучами разогнал тьму, явившуюся с моря Уад-ур. Такому аргументу, нечего будет противопоставить прячущимся по темным углам жрецам старых богов.

Голос Аменхотепа становился все более страстным, дрожащим. Не было ни малейшего сомнения у него, что только убеждением можно погасить смуту Нового царства. Время разрушения, мести прошло. Не хотел более Аменхотеп наказывать своих людей. Таким убедительным и однозначным казался ему шанс показать, что Атон принес на землю Та-кемет не только себя-солнце. Не только новые победы в зодчестве, искусстве и земледелии. Но и существеннейший прорыв в ключевой области - медицине.

На новый уровень при Аменхотепе поднялись снадобья и зелья, процедуры и операции. Молодые жрецы Атона, тщательно вычищающие, выскабливающие себя, строго соблюдающие врачебную гигиену, лечили болезни, которые еще недавно считались смертельными. Они накладывали шины на поврежденные конечности, боролись с параличом, искусно лечили зубы, устраняли отравления, совершенствуя форму и эффективность клистиров.

Наравне с Домами жизни, росли знания и Домов смерти. Жрецы-пастофоры умели в законсервированном виде получить опаснейшие болезни, бичи Та-кемет. Такая зараза, заточенная в герметичных канопах, готовая к применению, заражению, внушала ужас враждебным силам как внутри Та-кемет, так и снаружи. Даже Хеттский царь, управляясь огромной армией наемников, слал богатые дары и пожаловал собственную дочь в дар Аменхотепу, не желая ссориться с могущественным соседом.

Когда закончил Аменхотеп свою речь, обратив вопрос к верным исследователям своим, слово взял жрец Ахенатен. Имхотеп-Ахенатен был невысоким мужчиной, с тонкими чертами лица. Педантичный, начисто выбритый, с блестящей лысой головой, умащенной маслами, он носил белый льняной нарамник над юбкой схенти, перехваченный поясом синдоном, никак не выделяясь среди прочих жрецов. Между тем положение Ахенатена было высоко. Он руководил развернутыми исследованиями чумы, как в области консервирования инфекции для последующего военного применения, так и попыток взять болезнь под контроль, стоившей нескольких жизней подающим надежды молодым эскулапам.

- Владыка Эхнатон, - начал он, - с величайшим трепетом возношу я молитвы благодарности единому богу Атону, за то, что дал он возможность мне и моему Дому заняться поисками излечения от чумы, после того как сумели мы сохранить и удержать субстанцию смерти.

Такого рода исследования требуют значительного времени, которого, судя по тревожным слухам с запада и севера, у нас нет. Поэтому я позволю себе срезу перейти к делу.

Справедливо было сказано, что имеем мы сегодня множество выживших крыс, зараженных субстанцией. Начали мы с двух единиц, которые не издохли, подобно сотням своих сородичей, но выжили. Берегли мы их, как зеницу ока, хоть и противны богу их смрадные дела, хранили и использовали каждый волос, падающий с их спины. Растирали их помет и мочу, высушивали, и смешивали с сильнейшими из известных трав.

Ахенатен рассказывал историю эксперимента, о которой среди присутствующих знал только Аменхотеп. Долгое время не выживала ни одна из зараженных крыс. Испытания на людях, пленных и рабах, до получения положительных результатов на грызунах, были под запретом.

- После этого мы, с благословения Атона, решили использовать кровь из сердца зараженного грызуна. Крови было мало и теряет она живительные свойства быстро, но на короткое время может передать силу жизни свою другому живому существу. Кровь одной из выздоровевших крыс мы сумели извлечь и напитать ее больных сородичей, смешав с лекарственными растворами. Здесь получили мы главные результаты. Те крысы, что были совсем слабы, — погибли, но выжила еще одна крыса, что позволило нам увеличить производство крови и повторить процедуру.

Как ты знаешь, владыка Небтауи, у нас возникла проблема с крысами. Обозы с Инбу-Хед и Иуну шли с задержками, несколько раз караваны опустошались и крысы разбегались, либо гибли.

Об этом Аменхотеп знал отлично. Знал он также и то, что часть подстроенных нападений на обозы для его медицинских исследований, инициировались остатками попрятавшегося старого жречества. К последним караванам он приставлял значительную охрану.

- Совсем недавно нам удалось получить объемы крови, необходимые, чтобы получить сыворотку, достаточную для человека. Как вы помните, среди рабов, которых мы использовали... гхм... в экспериментах, выживших у нас не было и мы давно оставили те опыты.

Ахенатен замолчал и вопросительно посмотрел на Аменхотепа, как бы спрашивая, можно ли ему продолжать рассказ. Это была неприятная часть истории. Время жизни зараженного человека значительно уступало крысиному. Через три дня после инфицирования, тело подопытного покрывалось язвами, сначала небольшими зудящими, потом крупнее, болезненнее, до страшных пузыристых нарывов, сопровождаясь пенистым кашлем, судорожными бессознательными метаниями, кровавой рвотой, и заканчиваясь мучительной смертью. Четыре-восемь дней, таков был порог. Выживших не было. Последние опыты на людях проводились давным-давно, до того как их настрого запретила царица Нефертити, кем бы ни были подопытные - врагами или рабами.

- И теперь я снова возобновил их, - нетерпеливо сказал Аменхотеп, чувствуя сверлящий, унаследованный от матери, взгляд дочери. - Продолжай.

- Да, о великий владыка, - торопливо кивнул лысый, хрупкий Имхотеп, - Мы получили партию рабов и успешно заразили ее для начала тестирования «крысиного лекарства». Из первых очередей, никто не выжил, все умерли в течении недели. Сейчас мы работаем с четвертой очередью. Те люди, что слабы, либо природой более расположенные к болезни, совсем не реагируют на сыворотку и гибнут. Великий Атон не пожелал им продолжить жизнь в Та-кемет. Но в последней очереди появилась надежда. Есть двое выживших. Я хочу подчеркнуть, они не здоровы, но они и не умерли. В третьей очереди один из рабов также продержался дольше положенного, но эти уже превзошли его результат.

- Сколько времени прошло, Ахенатен? - спросила дрогнувшим голосом Меритатон.

- В среднем, подопытные живут до восьми дней, - монотонно отвечал Имхотеп. - С этими двумя сегодня идет четырнадцатый день. Однако видим мы, что рабы не здоровы. Точно установить, пошли ли они на поправку пока нельзя, нарывы не спадают. Но увеличение продолжительности периода болезни мы зафиксировали. Я не решался доносить новости, пока не будет более ясности о том, выздоравливают они или умирают.

Это определенно был весомый прорыв, в сравнении с прежними донесениями. Вторая очередь подряд показывает увеличение продолжительности жизни. Ахенатен и его соратники на верном пути!

Дальнейшие подробности мало интересовали Аменхотепа. Он послушал еще из вежливости Мерира, который рассказал собравшимся подробности о зараженных чумой районах в Но-Амоне, о бушующей чуме в Куше, где войска наместника поливают огненными стрелами зараженные поселения, таким образом стараясь остановить движение болезни.

Фараон прервал беседу и решил вернуться во дворец, строго наказав Ахенатену каждый день доносить ему о состоянии зараженных. Кроме того, Аменхотеп знал, что его дочь, Меритатон, не одобряет эксперименты на рабах, как и Нефертити, и Аамес. Он видел, как побледнела она, узнав о том, что отдал он приказ возобновить опыты и едва сдерживается от горячих обвинений. Этой дискуссии в присутствии пусть ближайших, но все-таки слуг, Аменхотеп вести не собирался.

Выйдя во внутренний двор школы, вместо того, чтобы отправиться сразу во дворец, Аменхотеп решил заглянуть в главный храм Атона, вознести благодарственные молитвы за то, что и в трудный час не оставляет он Та-кемет и его, Эхнатона, своим благословением. Школа Атона имела смежную стену с двором главного храма, с охраняемым порталом.

Прошествовав во главе маленькой армии телохранителей сквозь широкий коридор сложенный из массивных штукатуренных гранитных плит, Аменхотеп вошел в просторный храмовый двор, усеянный высокими островерхими обелисками с выбитыми на плоских боках священными гимнами Атону. Эту выверенную прямоугольную сетку стел Аменхотеп добавил в планы строительства сам. Вместе с Бектом они карпели над чертежами и рассчитывали, сколько понадобится места и камня, чтобы записать все многочисленные песни Атону.

Через открытый проем между пилонами и стенами с циклопическими статуями великих правителей Та-кемет, расписанными рельефами славящими Атона-Солнце и его пророков на земле — Эхнатона и монаршей семьи, Аменхотеп вышел в главное молельное помещение храма - гигантскую прямоугольную залу без потолка с длинными пологими ступенями, постепенно поднимающимися от входа к центру, к постаменту с жертвенной чашей Атону. В массивном плоском цилиндре в пять локтей диаметром, вырезанной в цельном камне, ежедневно обновлялись цветы и фрукты в дар единому богу. По бокам от лестницы, как и во дворе, и в трех царских дворцах Ахетатона, стояли ровными рядами столбы со священными текстами, указывая молящемуся острыми верхушками, где находится единственный бог Те-кемет.

Аменхотеп пожелал остаться в одиночестве и вежливо обратился к падшим ниц жрецам и молящимся, с просьбой оставить его на время одного среди циклопической блестяще-белой колоннады. Воины фараона помогли паломникам великодушно позволить фараона остаться одному.

Когда шаги стихли, Аменхотеп снял тяжелую корону и опустился на колени. Затем он закрыл глаза и вознес Атону заученные слова его гимна. Голос фараона подрагивал, как и всегда, каждое слово гимна наполняло его силой, волей и страстью.

- Озаряется земля, когда ты восходишь, - голос плыл меж рядами стел, - Обе земли Та-кемет просыпаются, поднимаются. Трудятся они, выполняя свои работы. Творимое тобою неисчлислимо, - Аменхотеп тяжело возбужденно дышал. - Все оживает, когда озаришь ты их сиянием своим. Все пути открыты, когда ты сияешь. Каждому отмерено тобою время жизни его...

Аменхотепу послышался голос, сквозь собственный почти крик. Он замолчал и прислушался.

- Воистину Тия, воистину, - низко и чуть сдавленно говорил голос, - Великой ты была владычицей.

Фараон открыл глаза и огляделся. Вокруг не было не души, отчего не по себе на секунду стало Аменхотепу. Он вспомнил неприятное чувство беспомощности, что испытал сегодня во сне. Может быть, только послышалось?

- Я не решился прерывать тебя, владыка Эхнатон, - сказал голос. - Так страстно ты возносишь молитвы единому Атону, что заслушался я. Прошу прощения, что благодарность моя к великой матери твоей, Тийе, заставила меня нарушить обязательный в таких случаях этикет.

Эхнатон поднялся. Площадка, на которую вели ступени и стояла жертвенная чаша, возвышалась всего лишь в человеческий рост над остальной площадью храма, с нее хорошо просматривались все ряды колонн. Он разглядел неподалеку скрывающегося за одним из ближайших обелисков человека в голубой, траурного цвета накидке. По правде сказать, Аменхотеп сумел разглядеть только нижнее полотнище. Остальное было спрятано за белым рифленым столбом.

- Ты жрец Атона? - спросил Аменхотеп ровным властным голосом. - Я думал мои телохранители вывели всех.

- Не совсем, небтауи, - голос был как бы с придыханием, с шипением. - Я знал твою великую мать, и следую за тобой и Атоном долгое время, однако сана жречества не принял.

- Я вижу у тебя мантию на манер жреческой. Если не служишь ты Атону, значит служишь кому-то другому. А закон карает смертью того, что поклоняется другому богу в Ахетатоне.

Полы длинной мантии дрогнули и подтянулись за колонну, как бы прячась от внимательного взгляда фараона. Голос однако сказал насмешливо:

- Не лукавь, владыка Эхнатон. Ремесленники твои прячут в халупах статуэтки Мневису и Маат, рабы молятся Себеку и Сэту. Думаю не открою большого секрета, если скажу что среди «воротников» твоих многие благоволят старым богам.

«Воротниками» называли в Та-кемет знать, традиционно носившую на шее тяжелые драгоценные воротники ожерелья-ускхи.

Аменхотеп бросил быстрый взгляд в направлении выходов из молельного двора. Верные телохранители как и было приказано, стояли за широкими пилонами на входе. Фараона от них отделяло шагов пятьдесят, а то и все сто в каждую сторону.

Неизвестный между тем сделал шаг из-за обелиска. Теперь Аменхотеп смог разглядеть его целиком и вид этот не убавил ему тревожности. Ростом незнакомец был значительно выше фараона. Лицо его скрывала иссиня черная маска шакала, с высокими острыми ушами и длинным узким носом. Красные миндалевидные глаза шакала были подведены золотой линией со сбегающим вниз завитком, на манер амулета глаза Гора. Заднюю часть головы накрывал сине полосатый платок-немес, длинными фалдами обхватывая основание маски слева и справа. Морда шакала, блестящая, гладкая, искусно раскрашенная, словно вросла в тяжелый золотой воротник, из-под которого вниз ниспадал дымчатый голубой плащ. Длинный шлейф плаща рассыпался складками по выскобленному, выложенному плиткой полу храма, так что ни стоп, ни сандалий нельзя было разглядеть, хотя во время шага, мелькнула сухощавая лодыжка. Если бы не сделал он этого движения фараон пожалуй не мог бы с уверенностью сказать, что за маской и балахоном скрывается человек.

Неизвестный по-прежнему стоял так, что от поля зрения охраны Аменхотепа его скрывал ряд обелисков. Этот образ, синий, траурный, в пугающей маске Анубиса, проводника умерших, немедленно напомнил фараону его сон, но не сегодняшний, а давнишний, который всеми силами хотел он забыть.

Тот сон пришел к фараону вскоре после применения чумы для подавления многолюдного восстания в южном сепате Но-Амон.

Молодой еще Аменхотеп стоял над отвесным обрывом. Внизу, под его ногами развернулся карьер, каменоломни Та-кемет, огромные нагромождения плит, вырезанные полностью или частично из скальной массы. И там же внизу копошились люди. Много людей, тысячи и тысячи. Полуголые, в рваном тряпье, они ворочались, шевелились, стонали. Аменхотеп знал в том сне, что все они заражены чумой, умирают от нее, он видел влажные язвы на вздувшихся шеях, руках и ногах. Люди кричали, взывали о помощи, хрипели внизу, под ногами Аменхотепа.

Тогда он услышал из-за спины трубный голос, который протяжно сказал: «В царстве мертвых сегодня прибыло значительно. Спасибо за царский подарок».
Аменхотеп обернулся во сне и позади, на фоне серой изрезанной барханами пустыни увидел его — Анубиса. Массивная нечеловеческих размеров фигура возвышалась над Аменхотепом. Длинная шакалья морда почти нависала над фараоном, он словно бы смотрел поверх его головы на каменоломни и улыбался. Или так казалось Аменхотепу.

Вдруг раздался тонкий детский голосок из ямы развернувшейся у его ног. Он обернулся к страшной, копошащейся массе людей и мгновенно выхватил из нее взглядом ребенка, маленькую девочку, напуганную, плачущую. Аменхотеп узнал в ней свою малютку дочь Макетатон. Она стояла там, среди бушующего моря тел, среди смертельной болезни, смотрела на него и кричала, и просила забрать ее.
«Царский подарок!», - услышал фараон страшный голос Анубиса и проснулся. В тот день он узнал, что его дочь Макетатон заболела.

Стоя в одиночестве, в сердце свой столицы, в главном храме Атона, Аменхотеп почувствовал как стали влажными его ладони.

- Т-ты слуга Дома Анубиса из Инпута? - кое-как совладав с собой, глухо спросил он. Дом Анубиса был одним из наиболее яростных противников Атона.

Голос незнакомца был глух из-за маски, но также и красив, и бархатист:

- Почему же слуга? - ответствовал тот с некоторой иронией. - Для простоты, называй меня Анубисом и давай не будем сейчас о регалиях. Хотя визит мой и имеет отношение к заговору против тебя, сам я не являюсь частью этого заговора. Напротив, я пришел предупредить тебя.

Он сделал паузу, убеждаясь, что добился нужного внимания.

- Ты помнишь черные тучи, что пришли в Та-кемет, когда был ты еще юношей. Эти тучи гонимые северными ветрами, пришли с островов горной гряды Тира, что за морем Уад-ур. Владыка Солнце ушел тогда с небосвода на несколько долгих недель.

Аменхотеп помнил те страшные дни, когда пропало солнце и только общая молитва Атону смогла расчистить небо.

- Эти тучи вернутся, - продолжал Анубис. - И на этот раз, их возвращение будет встречено не криками страха и отчаяния, а воплями злобы и мести. Те, кого считал ты вернейшими союзниками — предадут тебя, остальные, кого не успеют казнить, бегут, рассыпятся, спрячутся. Выбор твой труден и не готов Та-кемет к его тяжести.

Аменхотеп уже унял дрожь.

- Подожди! - вскричал он. - Какой выбор? О чем ты говоришь?

Анубис отвечал не шелохнувшись:

- Выбор, который принял ты от матери своей, царицы Тийи. Единобожие. Возвеличивание не по сословию, а по уму и расторопности. Успехи твои в медицине и градостроительстве, все это есть последствия такого выбора. Но не готов к твоему выбору Та-кемет и сепаты.

Маска говорила неспешно, но и не останавливаясь.

- Времени у тебя совсем немного, Эхнатон. Пусть будет тебе утешением, что семена, которые посеял ты, не пропадут в веках, хотя и постараются ближайшие потомки покрыть позором твои деяния и стереть имя твое. Прислушайся к Нефертити, когда увидишь ее. Царица — мудрейший из твоих советников.

Аменхотеп вспомнил теперь сон с Мневисом. Тот тоже говорил о Нефертити. Назвавшийся Анубисом между тем продолжал:

- Я знаю, небтауи, что пророчество мое не облегчит твоей участи. Однако надеюсь, что поможет оно в отмеренный тебе Атоном срок принять несколько важных решений. Это все, что я хотел сказать. Прощай.

С этими словами Анубис сделал широкий шаг в сторону и скрылся за белым обелиском. Вечерело, и длинные тени частокола стел диагонально разлиновывали храмовый двор.

Аменхотеп видел, как тень Анубиса слилась с длинной тенью обелиска. Фараон подождал, ожидая когда высокая фигура двинется дальше. Тень обелиска оставалась неподвижной. Аменхотеп встал и сделал несколько шагов, заглядывая с безопасного расстояния за угол той самой колонны. Описывая дугу, он спустился с постамента, подходя все ближе к обелиску. И даже когда уже знал ответ, по прежнему отказывался в него верить. Обелиски были расставлены ровной сеткой, образовывая коридоры без стен между сторонами храмового двора. Площадь просматривалась насквозь. За обелиском, куда шагнул Анубис, никого не было.

Аменхотеп потерял дыхание. Острая игла боли, пронзила его сердце. Он тяжело опустился на колено, опершись о ближайшую колонну с овальными царскими картушами над самой землей. Смешанное чувство боли, страха и благоговения овладело им. Когда-то, во время самых первых проповедей царицы-матери Тийи им овладевало похожее чувство, как будто растворялся он в лучезарных словах священных гимнов, обращенных к владыке Атону. Теперь он снова испытал подобное. Будто старые боги пришли в Ахетатон, засвидетельствовать ему свое внимание. Или проститься.

Он постоял немного, восстанавливая дыхание. Потом вернулся на пьедестал, к жертвенной чаше, в которой лежали свежие цветы, фрукты, сладкие яства. Каждую ночь, пока владыка Атон не видит, чашу очищали, раздавая приношения беднякам, и наполняли вновь. Аменхотеп взял из чаши желтобокое яблоко. В точности такие яблоки, в счастливом его прошлом, слуги выстраивали в пирамидки на широких подносах, в его и Нефертити опочивальне. Она так любила яблоки. Впрочем, любит и сейчас. Он попытался вспомнить, когда в последний раз встречался с царицей. Она жила в северном дворце и проводила большую часть времени в храмах Атона и Домах жизни, помогая ухаживать за больными. Пожалуй, не меньше двух месяцев прошло.

Аменхотеп поднял с земли схемти - высокую объединенную корону верхнего и нижнего Та-кемет и водрузил на голову. Слишком много знамений для одного дня. Он решил встретиться с Нефертити.

Дворец Нефертити располагался в северной части города, поодаль от основного городского массива, в котором разместились Главный храм Атона и дворец Аменхотепа. Дорога Первого Жреца здесь незначительно сужалась, подпираемая стенами близлежащих строений. Северная часть Ахетатона была относительно тихой, здесь не было вечной толкотни торговцев и паломников, хотя именно отсюда отправлялись караваны в Та-меху, нижний Та-кемет, и далее на север, в Митани и Месопотамию. Помимо обязательных в каждой части города храмов Атона, Домов жизни и смерти, здесь селились знатные вельможи двора, а также часть высшего жречества Атона.

Когда носилки фараона опустились во внутреннем дворе Северного дворца, уже стемнело. Аменхотеп ступил на вычищенные плиты двора. Даже в приемной части дворца, чувствовалась рука царицы. За просторной передней площадью, с обелисками, где обыкновенно спешивались гости, Нефертити разбила пышный зеленый сад, с мощенными дорожками, отороченными редкими растениями и цветами. Царица сама собирала понравившиеся ей зеленые, цветущие культуры с берегов Хапи и дальнего юга, в Куше и Пунте. Разбегающиеся дорожки вели во внутренние покои и к малым святилищам Атону, расположенным тут же, во дворце.

Аменхотеп поднялся по ступеням к воротам и прошел в просторную залу с широким бассейном, наполненным чистой зеленовато-голубой водой. Бассейн питал канал, спроектированный Бектом, и проложенный до самой реки Хапи. Хитрый, движимый воловьей силой механизм позволял выгнать из бассейна воду и наполнить новой, пропущенной через льняные фильтры.

Аменхотеп присел на скамью у заранее приготовленного низкого стола с вечерними яствами. Известие о визите фараона прилетело в Северный дворец раньше, чем доставили носилки фараона, поэтому к его визиту подготовились, предупредили царицу, снарядили трапезу. Как всегда, там где была Нефертити, были яблоки. Он взял одно и откусил, на этот раз, не боясь нанести обиду богу.
Воды бассейна были спокойны, отражая чистое закатное небо над Та-кемет. Аменхотеп вспомнил, как в первый раз увидел купающуюся Нефертити. Сколько же лет минуло с тех пор?

Он увидел, как Нефертити, стройная, выходит из боковых ворот. На ней был тонкая прозрачная драпированная накидка, такая же как у Меритатон. Вернее было бы сказать, что дочь приняла манеру одеваться вслед за матерью. Шею царицы обегал широкий золотой воротник. На запястьях поблескивали браслеты. На голове Нефертити носила парик с инкрустированными золотыми прядями и белый платок. К короне она не притрагивалась очень давно, надевая ее только для официальных церемоний. В остальное время она носила только тонкий обруч с коброй-уреем, обозначавшим принадлежность к Великому Дому.

Аменхотеп встал. Нефертити опустилась перед ним. Лицо ее носило отпечаток прежней совершенной красоты, чуть затуманенной годами. Ее точеные черты, губы, нос и тонкая подводка глаз, волновали фараона как и прежде.

- Будь жив, невредим и здрав, владыка Эхнатон, - сказала она, с ноткой официальности в голосе.

- Здравствуй и ты, Нефер-Неферу-Атон, - назвал он ее длинным храмовым именем.

Она поднялась и теперь стояла напротив Аменхотепа молча, как бы предлагая ему объяснить цель своего визита. Это неприятно задевало его.

- Моя царица, я знаю, что ты вернулась из поездки в Инбу-Хед десять дней назад, но не видел тебя еще у себя на приеме.

- Мое путешествие, о мой царь, как ты знаешь, не носило официальной цели. Мы лишь помогли с открытием нового малого храма Атона в Инбу-Хед, и я провела первые службы вместе с молодыми жрецами. Другой целью были прихрамовые Дома жизни. Вместе с несколькими способными учениками, мы провели показательные операции и процедуры для калек и страдающих язвами. Слово божие трудно усваивается в неокрепших, слабых умах. Особенно когда вокруг плетутся заговоры и старое жречество готовит бунт.

- Сменкхара донес мне другое, - прервал ее Аменхотеп.

Она согласно склонила голову, но в ее движении не было ни капли покорности.

- А я не донесла ничего, Эхнатон. Поэтому ты вправе пропустить мои слова.

- Почему же мятежники не напали на тебя? - спросил Аменхотеп, чувствуя, что начинает нервничать, - Они ведь не гнушаются даже крысиными караванами.

- Видимо потому, что не соотносят меня с тобой, великий повелитель, - спокойно ответила она, - Ни для кого не секрет, что мы живем порознь. Мои визиты полезны всем, особенно тем десяткам больных, которых мы навещаем. Старой знати тоже нужны здоровые подчиненные. Я знаю, что дважды пытались сорвать мои пения в храмах Атона, но покуда ты - небтауи, высказаться открыто никто не решается. Видел бы ты, как повалил народ на молебен Атону, когда очистили мы от скверны рану увечного воина. Ничто так не вдохновляет людей, как дела, которые можно увидеть, потрогать, почувствовать. Не новые гимны. Не храмы, выше которых не строили еще в сепатах. А излеченный больной. Справедливый суд.

В каждом слове Нефертити, слышал Аменхотеп укор, укол в свою сторону. Как будто он добивался совсем не этого, не о той же самой справедливости были все его чаяния. Он злился, как это часто происходило во время последних его разговоров с царицей.

- Твои наблюдения, Нефертити, всегда были для меня важнее, чем все официальные визиты и договора моих военачальников и дипломатов, - ответил он. - Я бы хотел слышать их немедленно, а не спустя декаду.

- Я не сказала тебе ничего нового, Эхнатон. Ты заперся в Ахетатоне, возносишь молитвы единому Атону и чахнешь над своим непобедимым оружием. При этом почти каждый сепат севера имеет свою, неподвластную тебе армию. В Иуну возродили открытое поклонение Мневису и заключают независимые соглашения с Хеттами. В Но-Амоне жрецы Амона и Сэта не скрываясь проводят свои обряды, приносят человеческие жертвы.

Это противоречило информации, которую Аменхотеп получил утром от Сменкхары и Эйе.

- Наверное сейчас ты снова скажешь, что оружие твое непобедимо и ты можешь войти в Но-Амон в любой день. Сделать так, как ты уже поступал прежде — выпустить смерть и согнать умирающих в каменоломни. Только вспомни, что тот костер еще не погашен. Деревни вокруг Но-Амона вымерли, а люди с тех самых пор видят тебя карателем, а не освободителем.

Аменхотеп не мог этого слушать. Он вскричал:

- Ведь именно поэтому я нахожусь здесь, в Ахетатоне, Нефертити! Я отыщу спасение, я покажу, что не только лишь карающим бичом, но и живительным лекарством может быть благословение Атона. Знаешь ли ты, как продвинулся Имхотеп, знаешь ли ты, что добился он уже излечения крыс и совсем скоро сможем исцелять мы больных!

- Я знаю, что возобновил ты эксперименты над живыми людьми. Что «анубисы» твои сжигают на берегу Нила остатки бедняг, которых пожрала страшная гордыня Эхнатона. Ты не забыл еще что стало с нашей дочерью? Она тоже принесена была в жертву этой гордыне, - она перевела дух и вдруг взмолилась: - Убей ее, мой возлюбленный Эхнатон! Молю тебя, уничтожь следы всех своих опытов, вычисти страшную чуму из нашей столицы, и время сотрет эту язву с тела Та-кемет!

Нет, с горечью думал Аменхотеп, не смогут, никогда не смогут они вернуть того, что их связывало. Слишком много потерь пережили они вместе. Слишком на многое расходились их взгляды.

- Моя царица! - он схватился за голову. - Ведь мы хотим одного и того же. Славы Та-кемет. Благословения Атона. Почему не примешь ты необходимость создания лекарства? Оно спасет нас! Перед Атоном, перед нашей дочерью, перед землей. Мы будем прощены! Мы спасем жизни!

- Нет, мой небтауи, - снова тихо проговорила Нефертити, по ее щеке покатилась слеза. - мы не будем прощены. Ведь ты не лекарства ищешь. Ты ищешь сосуд с водой, который будет у тебя противовесом сосуду с горючим маслом. Наравне с мыслью о чудодейственном зелье, ты пестуешь мысли об устрашающей силе чумы, которую сможешь ты обратить на врагов своих. Урок мы выучили каждый по своему. Мой урок, которому не суждено было осуществиться, — это уничтожить чуму. Отдать Атону и пескам Та-кемет разобраться с остатками заразы. Ты же сосредоточил в этом лекарстве всю свою жизнь, забыв про Та-кемет. Атон не простит тебе этого. И люди не простят.

Почему-то, в тот самый момент, страшно захотелось Аменхотепу прижать гордую царицу к себе. Она стояла перед ним, такая близкая и далекая с горящими глазами, ее слова раскаленными стрелами вонзались в его сердце. Он слышал ее и отчетливо понимал, что она чувствует, почему она говорит то, что говорит. Но он не сделал движения, только молча смотрел на нее.

- Я люблю тебя, Нефертити. Но я сделаю, как задумал и как должен. Ибо в той силе вижу я наше будущее. Только с ней не будет нам страшен никакой враг.

- И я люблю тебя, Аменхотеп. Будущее наше видела я в нас с тобою, под дланями благословенного Атона, а не у покрытого пузырями скверны тела нашей малютки Макетатон.

Аменхотеп не мог больше выносить ее взгляда. Он повернулся и пошел к выходу. Воды бассейна были черны как пустое небо.

Фараон встретил утро в открытой молельне Атону, в своем дворце. Горький привкус остался у него после разговора с Нефертити. И не только из-за чумы. Этому их разногласию было несколько лет, к его горечи Эхнатон почти привык. Неприятно поразили его новости из сепатов севера и юга. Фараон задумался, что вся внутренняя политика последних месяцев сосредоточилась для него в нескольких приближенных — Сменхкаре, Эйе, Патонемхебе и еще паре знатных наместников крупных сепатов, частых гостей Ахетатона. Они отправлялись в Инбу-Хед, Иуну и Но-Амон, они доставляли важнейшие новости. Патонемхеб и сегодня был в Куше, на южной границе Та-кемет. Насколько заслуживали доверия их донесения? Все они были частью того, старого Та-кемет, с множеством культов, родственных связей и традиций. Удалось ли Атону поменять их, приняли ли они всею душой единого бога?

Когда небо над головой Аменхотепа начало светлеть, он покинул молельню и поднялся по лестнице на одну из крыш внутренних помещений дворца, чтобы встретить первые лучи владыки солнца-Атона. Только в нем одном видел он сейчас союзника, ему одному мог он довериться.

Эхнатон увидел его, величественный красно-желтый диск, выползающий из-за линии горизонта на востоке, как бы из-за дымки. Вместе с ним, на севере, там где горизонт скрывался за частоколом изгородей, обелисков и крыш, Аменхотеп увидел густые темные облака. Сердце его упало.

Когда фараон вернулся во дворец, ему сообщили, что аудиенции ожидает Аамес. Аменхотеп приказал впустить его без промедления.

- Как же долго не было тебя, мой возлюбленный брат! - он обнял Аамеса за плечи, едва только тот поднялся после поклона и традиционного приветствия. - Меритатон говорила мне что несешь ты слово Атона среди удаленных поселений наших на севере, и даже нашел себе жену там.

Аамес был одним из наиболее доверенных лиц Эхнатона. Выросший при дворе, образованный вровень с членами царской семьи он был верным соратником фараона, своего названного брата, во всех его начинаниях. Он исполнял роли дипломата, принимал участие в воинах и одерживал убедительные победы, благодаря своему уму и хитрости. Талантливый руководитель, в вверенном ему сепате Ахетатона, он устроил иерархию подчинения за ответственные зоны градоуправления таким образом, что и в его отсутствие поручения его выполнялись безукоснительно.

Как и Ахетатон, зараженный верой в единого бога Атона, он помогал в распространении новой веры в Та-кемет. Он искал, исследовал свою родословную, среди многочисленных поселений пустынных племен, а также пленных, наемных работников и рабов. При этом, будучи умелым оратором, он нес слово Атона всюду, где бывал, в чем немало способствовали дары и лекарства, которые имел в достатке, как облеченный властью.

Аамес рассказывал, как те простейшие лечебные процедуры, что в Ахетатоне вошли в привычку жителей — омовение, очищение желудка и живительные мази, облегчающие боль и очищающие зараженные раны, воспринимались среди простого необразованного люда как прикосновение бога. Аамес не разубеждал их в этом. Но вселял в их сердца веру в единого всепрощающего бога Атона, защитника угнетенных.

- Они так чисты и невинны, - говорил Аамес. - Гиксосы, хабири, хетты, плененные и заключенные в цепи. Обездоленные и калеки. Они столь открыты и в отличие от высокопарных и утомленных сложными обрядами и увещеваниями горожан, верят полностью, без остатка. Я сказал бы, что если суждено возникнуть новому Ахетатону, он возникнет среди них. И я с удовольствием жил бы в таком Ахетатоне. В нем нет места сомнениям и изощренным козням.

Сегодня Аамес был запыхавшийся, усталый, и даже не выбритый начисто, как того требовали правила царского двора для высших вельмож и жрецов Атона, с темной курчавой порослью на щеках и шее. На Аамесе был белый нарамник-пончо, подвязанный добротным, но не драгоценным поясом. Воротник ускх на шее, опять же облегченный, дорожный. На голове - повязанный наспех платок-немес.

- Позволь мне сразу перейти к делу, о мой великий брат, - сказал Аамес, переводя дыхание. Видно было, что он торопился. - И начну я не с ответа на твой вопрос, а с дурных вестей с запада и юга.

Аменхотеп отдал быстрое указание собрать утреннюю трапезу. Видел он, что едва держится на ногах верный его вассал.

Аамес принес черную весть, которая как будто не удивила Аменхотепа. Ближайший советник фараона Хорехемб, взявший при Атоне имя Патонемхеб, собрал в Куше большую армию и возвращается с ней в Ахетатон, укрупняя ее число в каждом сепате, через который проходит. Воинство собрали Дома и сепаты Та-кемет не согласные с Эхнатоном и насаждаемым им единобожием. Несколько дней назад был Хорехемб у Но-Амона и там вся регулярная армия, что стояла в сепате, перешла на его сторону. Говорят, что собирает он их от имени Сменкхары, младшего брата Аменхотепа. Нельзя пока с уверенностью сказать, правда ли это. Сменкхара прибыл в Ахетатон с Эйе двумя днями ранее, но вчера днем отлучился. Может быть выехал на встречу приближающемуся войску

Лицо Аамеса было мрачнее тучи. Он прибыл в Ахетатон за полночь и уже успел побывать у Мерира, виделся с Меритатон, которая была ему словно младшая сестра, и даже разбудил Нефертити в северном дворце. Царица, как и Аменхотеп, совсем не удивилась этим вестям, лишь ярче загорелись ее глаза на бледном лице и немедленно отправила она его к Аменхотепу.

Кусочки собирались в единую картину. Заговор ближайших влиятельных вельмож и наместников фараона проступил явственно, как свежая надпись на папирусе. Права, как же права была Нефертити.

Как всегда в критические моменты, мысль Аменхотепа летела, как спицы колеса несущейся колесницы. Сколько у него по настоящему надежных телохранителей и войска? Каковы его шансы? Может ли он противопоставить что-то объединенному войску сепатов, кроме солнечной красоты белоснежного Ахетатона и гимнов, величественных гимнов солнцу? Тот ли это самый момент, когда требуется применить чудовищное по убийственной силе оружие, которое берег он как зеницу ока в подвалах Дома смерти?

Аменхотеп принял решение.

- Беги, Аамес, - уверенно сказал он, - Черные тучи возвращаются в Та-кемет. Они не пощадят ни тебя, ни Мерира, никого из истинных приверженцев Атона. Собери тех, кого можно собрать. Уходите, спасайтесь.

Нет, не мог, не собирался бежать Аамес, оставляя Аменхотепа одного перед мощью южной армии. Не было у Эхнатона ни единого шанса. Станет он плечом к плечу с братом своим и отдаст жизнь во славу единого Атона и царя. Не соглашался Аменхотеп. «Не передо мной долг твой, я простил тебе давно все долги, и прошлые, и будущие. Долг твой — сохранить учение Атона, если волна злобы, охватившая Та-кемет, смоет его величие с лица благодатной почвы Хапи.» Только Аамес, наравне с верховными жрецами, владел необходимыми знаниями, полученными от Тийи, воспитавшей темноглазого сироту как сына Великого дома. Не должно исчезнуть, пропасть имя единого бога. В этом великая просьба Аменхотепа к брату своему Аамесу. И конечно спасти тех, кого можно еще спасти.

Выпроводив Аамеса, Эхнатон действовал без промедления. Прежде всего он отдал несколько распоряжений слугам, которым мог доверять. Потом собрал два десятка наиболее надежных своих телохранителей. Каждый из них мог по его приказу убить любого, на кого указал бы царь. Аменхотеп приказал немедленно нести его в южный Дом смерти, туда, где проводил Имхотеп-Ахенатен свои эксперименты, и где в глубоких криптах хранились плотно запечатанные канопы с культурой заразы.

Когда фараона несли по широким людным улицам Ахетатона, он отодвинул балдахин и увидел, что тучи на севере становятся больше, чернее, вытягивают к Ахетатону узловатые конечности. Народ на улицах останавливался и смотрел на то, чего не видело небо Та-кемет долгие годы.

Аменхотеп задвинул штору и задумался о том, сколько человек отдали свои жизни за то, чтобы сначала усмирить, законсервировать чуму в герметичной канопе, потом убедиться, что заключенная в глиняную посудину, смерть не утратила своей эффективности, а теперь, чтобы попытаться вылечить, исцелить зараженных. Только молодых эскулапов погибло за два десятка. Числа погибших рабов и пленных Аменхотеп не знал. Ему снова вспомнился страшный сон с Анубисом.

По приказу Аменхотепа, жрецы-пастофоры, ведущие эскулапы Ахенатена и Меритатон собрались во внутреннем дворе главного Дома смерти. Этот саркофагоподобное строение, ничем не примечательное, если глядеть с улицы, представляло собой сложный многоэтажный комплекс, спроектированный Аменхотепом, Бактом и Ахенатеном вместе. Он вмещал в себя множество помещений, хранилищ, загонов для крыс и крипт для содержания больных. Сложной системой вентиляции были пронизаны тяжелые каменные перекрытия, местами даже принудительной, для специальных помещений с опытами над чумой. Часть помещений периодически выжигалась дотла, исключая дальнейшее распространение инфекции. Для этого на складах хранились большие запасы горючего масла. Коридоры постоянно окуривали обеззараживающими травами. Прямую функцию Дома смерти, которой являлись подготовка к погребению, бальзамирование, мумифицирование, уложение в саркофаг и оформление обязательных даров для загробной жизни, лаборатория Ахенатена не исполняла.

Фараон попросил охрану встать у ворот, чтобы никто их не побеспокоил.

Слезы стояли в глазах его, когда он говорил с собравшимися. О предательстве и о том, что только вера в единого Атона поможет Та-кемет противостоять напастям, внутренним и внешним. Что сила Та-кемет — в знании, в почитании бога, в справедливости и воздаянии по заслугам, независимо от ранга. Подчеркнул Аменхотеп какой честью было для него общаться с Имхотепом, великим врачевателем, которого открыл он случайно. Но главное, что подчеркнул Аменхотеп, это та истина, которая открылась ему лишь вчера. Что иногда, обладая страшнейшим из оружий, данных богом сынам своим, важнее отказаться от него, обезопасив тем самым невинных. Чтобы даже тень страшного знания не досталась тому, кто использует ее во вред и страх. Молодые жрецы с умными ясными глазами слушали Аменхотепа и кивали ему, не понимая еще, к чему он ведет.

После чего Аменхотеп повернулся к своим телохранителям и отдал приказ убить всех, кроме Меритатон.

Взгляд фараона словно застыл, остеклянел пока мелькали серповидные мечи-хопеши. Он дождался, когда истерика молодой царевны утихнет, после чего подступил к ней близко-близко, и так, чтобы только она слышала, сказал важные, последние свои обращенные к дочери слова.

Эхнатон поведал Меритатон о горе. О глубоком горе, осознать которое смог он только вчера, когда вместе с матерью ее, Нефертити, вспоминал маленькую Макетатон и смерть ее от чумы. Ахетатон говорил о горе, в сравнении с которым могут показаться пустыми все жертвы принесенные его семьей и им лично, погубившим лучших своих эскулапов. Если только попадет знание о пестовании чумы, консервировании чумы и войны с использованием чумы в неправильные, амбициозные руки Сменкхары, то полягут не только те армии, на которые направит Сменкхара гнев бога, но и сам Та-кемет сгинет в пламени заразы. Поэтому единственным решением, рваной раной, клокочущей в его груди было умертвить каждого, участвовавшего в этих экспериментах и обладающих знаниями, сжечь и уничтожить все записи и сыворотки, которые делали методичные эскулапы. Он поклялся именем Атона, что если бы он сам, она, Нефертити, да и кто угодно, знали о таинстве чумы, они также лежали бы здесь зарубленные мечами-хопешами.

Еще он сказал дочери об учении Атона. О том, что оно и есть то главнейшее что требовалось сохранить, укрыть от тысяч мечей и копий, которые ведет сейчас ее муж Сменкхара. О благоволении Атона к каждой земной твари и равенстве всех перед ним.

Свою последнюю просьбу он изложил ей коротко. Взять две канопы с чумой. Только для того, чтобы в крайнем случае, дорого продать свою жизнь. И бежать, вместе с Аамесом и Мерира. Бежать к племенам гиксосов, к хабири, укрываться вместе с рабами там, где можно сохранить имя Атона, пронести его сквозь черные годы Та-кемет.

Меритатон взяла две канопы с чумой и еще две с подготовленной сывороткой крысиной крови. Лицо ее было мокрым от слез. Краска подведенных век смазалась, но она прижалась на прощанье к изнеможенному отцу. После чего покинула Дом Смерти с двумя верными воинами Аменхотепа.

Когда Сменкхара во главе отряда колесниц подъехал к Дому Смерти, облаченный как царь Та-кемет, в синюю боевую корону-хепреш, изо всех прорех строения валил черный дым. Таким же дымом в другой части города были окутаны библиотека, кладовые школы и Дома Жизни при главном храме Атона. Каждая комната в Доме Смерти была вычищена, выжжена, папирусные свитки, растворы и лекарства, которые хранились здесь и при храме Атона — уничтожены. Все крысы были умертвлены. Рабов, даже тех, которых не успели еще заразить, убили. Аменхотеп ничего не оставил приемнику, ничего из того знания, которому принес в жертву всего себя. Как же права была Нефертити. К тому времени Ахетатон был на три четверти накрыт пеленой черных бездождевых туч, наползающих тяжелым одеялом с севера.

В первую очередь, наемники Сменкхары убили всех до одного телохранителей фараона. Им не предложили даже выбрать сторону, зная, что преданные воины шерданы плохо умеют менять господина. Сменкхара попросил брата снять с голову платок-немес в царском окрасе и диадему с уреем, символом объединенного Та-кемет. После чего предложил пройти внутрь задымленных помещений. От Сменкхары не оставали двое огромных темнокожих наемников-телохранителей, по-видимому из Куша. Сменкхара сам нес горящий факел.

Укрываясь от черного, стелящегося по потолку едкого дыма, братья прошли по коридору и спустились на самый нижний этаж, где в глубоких подвальных помещениях располагались герметичные каменные загоны для крыс и рабов. Миновав два лестничных пролета, они вышли в просторное подвальное помещение с низким потолком. Четыре грубо вырубленные колонны держали на себе тяжесть плит верхних этажей. Здесь, в глубине Дома Смерти, не требовалось красоты и ровности штукатурки. Пляшущий свет факела бросал причудливые тени на шершавые, черные от копоти стены и колонны.

Сменкхара не без содрогания заглянул в узкую дыру в полу, жерло каменного мешка, куда с трудом мог пролезть человек. Там сейчас тлели угли.

- Здесь и творил ты свое черное дело, прикрываясь именем Атона, брат, - сказал Сменкхара и так тверды были его слова, что не усомнился Аменхотеп, что говорит их молодой фараон от чистого сердца.

Вот как выглядел Эхнатон из-за стен Ахетатона, для всех остальных областей-сепатов Та-кемет.

- Гордыня твоя не позволила даже воспользоваться результатами чародейства во славу Та-кемет, - безапелляционно продолжил Сменкхара.

- Я не успел завершить приготовление противоядия, - ответил Аменхотеп. - Я посчитал, что негоже оставлять в доступности смерть, которую не умеем мы остановить.

Сменкхара зло усмехнулся и посмотрел по сторонам. Стены были покрыты копотью, стоял смрадный горелый запах.

- Раздевайся и полезай! - приказал он. - Это будет твоим саркофагом.

Некуда было отступать и не на что надеяться. Великолепные гробницы, заготовленные для него, его жен и детей в недавно выстроенном некрополе Ахетатона, испещренные словами, славящими Атона, останутся теперь нетронутыми.

Он сполз в черную дыру, ободрав плечо. Каменный мешок встречал Аменхотепа теплом пепелища и тишиной. Ударившись о пол, оказавшийся гораздо ниже ожидаемого, он подскользнулся и упал навзничь в какую-то теплую липкую жижу. Были это остатки умерших, или копоть сгоревшего масла, он не знал. Он смотрел вверх, над собой, где в узкой горловине, в двух человеческих ростах над ним еще прыгали всполохи и тени факела.

Над дырой показалась голова и плечи Сменкхары. Он удерживал что-то в руке.

- Вот тебе последний подарок, брат, - сказал он. - Я сохранил ее со времен восстания рабов.

Он размахнулся и швырнул вниз узкодонную канопу. Глиняные стенки хруснули, капопа раскололась, высвобождая медленную мучительную смерть.

- Двигайте эту каменную тумбу сюда, - приказал Сменкхары.

Раздалось кряхтение и сопение могучих телохранителей Сменкхары. Потом дыра над головой ополовинилась, стала еще меньше и вот Аменхотеп остался в полной темноте. И сразу пропали все звуки. Тяжелая каменная тумба, оставленная на нижних этажах храма еще во время строительства, используемая эскулапами как рабочий стол, плотно закупорила горловину крипты.

Следующие несколько часов Аменхотеп почти не шевелился. Он только чувствовал, что становится труднее дышать. То ли из-за окружавшего его горелого смрада. То ли пробка крипты совсем не пропускала воздуха.

Он хотел только поскорее умереть. Он просил Атона о смерти. Монотонно, отчаянно. Как вдруг услышал шорох.

- Кто здесь? - спросил он и не узнал своего голоса. - Есть здесь кто-то?

Тишина. Показалось.

- Будь здрав, Эхнатон, - услышал он низкий женский голос.

Он оторвал затылок от жижи и завертел головой в полной темноте.

- Кто здесь? Нефертити? Это ты? Неужели и тебя они бросили сюда?

- Нет, Эхнатон. Это не Нефертити. Называй меня Маат. Хотя и до обидного короткой будет наша встреча.

- Маат? - фараон осекся. До Атона, Маат почиталась богиней божественной справедливости, ей возносила молитвы еще мать Аменхотепа Тийа. - Я умираю, Маат?

- Да, Эхнатон, ты умираешь, - тяжесть вечности была в ее ответе. Затлевшая было надежда погасла. - Но я чуть облегчу твою участь. Хотя Ахетатону грозят казни, опустошение и забвение, вера в единого бога не исчезнет. Аамес, Мерира и Меритатон далеко унесут ее.

- Нефертити, моя царица, что с ней?

- Твоя царица не погибнет. Она не покинула Ахетатон, но Сменкхара пощадит ее, ведь она всегда была добра к нему. Однако твою смерть Нефертити ему не простит. Царство Сменкхары будет недолгим.

Снова повисла страшная тишина. Аменхотеп ждал долго, потом задохнулся, закашлялся, возя затылком и плечами по жиже. Дышать становилось все тяжелее.

- Оцени великодушие своего брата, - раздался голос Маат, - если ты не умрешь от удушья или жажды, через два дня тебя съест чума. Я не буду мучить тебя. Прощай, небтауи Аменхотеп-Эхнатон.

Больше Аменхотеп ничего не чувствовал.

***

- Вы знаете, когда-то я имел честь вещать перед достаточно обширной аудиторией. И скажу вам без ложной скромности, меня заслушивались! - бархатистый голос Азар вывел меня из небытия.

Он удерживал в длинных пальцах наполненный наполовину бокал белого вина.

Я сидел за столом, навалившись плечом на Анатолия, который подпирал подбородок рукой и то ли задумчиво смотрел ли на Азара, то ли дремал. Следующим за Толей, откинув голову назад на мягкую спинку дивана, спал Коля. Кати с нами не было.

Перед глазами моими еще стоял проем каменного мешка, я слышал скрежет, визг каменной плиты, наползающей на единственный выход. Вот он ополовинен, вот уже осталась только узкая полоска скачущего света. Я встряхнул головой, отгоняя наваждение и ловя лукавый взгляд Азара.

Надо было немедленно прийти в себя, восстановить картину вечера. «Чайка», гардероб, Геннадь Андреич, хозяин «Чайки» Иннокентий Валерьевич.

Да, вспомнил! Азар рассказывал какую-то историю про индийского раджу и его супругу. Потом мы с ним вошли в галдящую залу и я все недоумевал, почему история Азара произвела такое сильное впечатление на Иннокентия Валерьевича. Видя мое замешательство, Азар вызвался объясниться, остановившись прямо посреди залы, игнорируя снующих с подносами официантов.

В полушутливой своей манере, Азар разъяснил, что карьерой своей ресторатора, обязан был Иннокентий Валерьевич высокому чину в городском исполкоме, обеспечивающему «Чайку» непрошибаемой протекцией — Вадим Вадимычу Захарову. Омрачали славную эту подельничью дружбу лишь слухи об адюльтере между Иннокентием Валерьевичем и супругой Вадим Вадимыча — Софьей Сергевной. Склада Вадим Вадимыч был вспыльчивого, благоговея при этом перед супругою, и если вдруг отыщутся под слухами основания, Иннокентию Валерьевичу придется несладко, так как имея Вадим Вадимыча супостатом, шансов у него и впредь радовать состоятельных гостей блюдами русской кулинарии не останется совсем. Так и осталось для меня загадкой, как в неявной аналогии с конфликтом индийского князя и неприкасаемого, сумел Иннокентий Валерьевич услышать строгий наказ.

Потом было скомканное представление Азара перед Катей, Толей и Николаем. Азар представился пространно, некой абстрактной номенклатурой высшей инстанции, имеющей отношение к министерству образования, а потому вовлеченным в процесс подготовки визита комиссии на нашу кафедру. Сказать по правде, представление его вполне удалось. Внешность его, хотя и несколько особенная, была явно чиновничьей, высокого ранга. Он был в дорогом черном костюме по худой фигуре, с блестяще белыми манжетами, воротником сорочки и зубами. Лысый и глазастый, он производил несколько подозрительное впечатление при первой встрече, но постепенно оно рассеивалось, в облаке обильного и искрометного словоизвержения.

- Я не ошибусь, если обращусь ко всем нам, здесь присутствующим — педагоги! - говорил Азар, - Вы обучаете студентов, я в отдаленном прошлом, тоже имел честь этим заниматься. Мне, правда, близка больше историческая и философская наука, нежели техническая или даже физико-математическая.

Он извинялся за то, что вслед за Геннадь Андреичем, осмелился нарушить приватную встречу старых товарищей и сетовал, что редко стали встречаться старые друзья и все больше теперь случаются спорадические встречи на лету. Что и сам он страдает этими болезнями, встречает старых знакомцев неожиданнейше, не могучи позволить себе расслабиться, и повспоминать, поворошить былое.

Незаметно при этом оказался в комнате официант, и безо всякого смущения и даже прерывания, речь Азара, направленная на пояснение своего здесь присутствия, перетекла в затрапезную.

- Я позволю себе зарекомендоваться гурманом, - говорил он, - так как немало попутешествовал и попробовал всякого. Поэтому с вашего позволения, возьму на себя смелость предложить основные блюда для сегодняшнего ужина. Нисколько, конечно, не навязывая своей рекомендации.

Он незаметно заказал еще вина. Того самого Шардоне, которое выбрал Николай, назвав его одним из отличнейших выборов «Чайки». После этого Азар принялся перелистывать меню, давая весьма развернутую оценку тому, что видел. «Грузди со сметаной и зеленью», «Гороховый суп с бараньими ребрышками». Помню, как замечал я, что товарищи мои, поначалу недоверчивые, постепенно включаются в разговор с Азаром. Вот уже Толя с Катей заулыбались на саркастические замечания Азара в отношении оригинальных наименований русской кухни и вот уже дают даже некоторые комментарии ему в ответ.

Не знаю, что на меня нашло, но я вдруг решил, что важным будет признаться, что золотая карта «Чайки», благодаря которой все мы здесь собрались, в действительности подарена мне Азаром. Я сказал также, что до сих пор не представляю, благодаря какому достижению был я так облагодетельствован, но Азар, в свойственной ему манере, проигнорировал мой комментарий, ответствовав шутливо, что иногда, науке требуется придать некоторого непрямого ускорения, чтобы правильным образом укрепить мотивационную составляющую.

Под продолжающиеся разговоры о прелестях «Свиных купатов из печи», которые особенным образом вывариваются а потом запекаются, отчего приобретают нежнейшую мармеладную консистенцию, нам принесли и разлили вина. Наступило время заказа основного блюда и официант принял угодливую выжидательную позу. Мы конечно не стали состязаться с Азаром в гастрономических познаниях и отдали заказ ему на откуп, и, надо отметить, совершенно не прогадали. Азар с видом важным и даже профессиональным, выполнил поручение, уточнив у официанта некоторые подробности о способах жарки чеснока, сортах картофеля в гарнире и способах обработки свиной вырезки, о которых, с моей дилетантской точки зрения, знать мог либо непосредственно изобретатель яства, либо крайне изощренный повар. Смущенный официант, не ответивший и на треть вопросов взыскательного гостя, ретировался с нашим заказом и списком неотвеченных вопросов.

В возникшую паузу, когда остались мы на короткое время без внимания юркого официанта, Азар длинно извинился за ситуацию с Геннадь Андреичем, в чем признал он свою вину, как вовлекшего Геннадь Андреича в определенной роли в министерский визит. Он посоветовал не обижаться на эмоционального пожилого коллегу и не сбрасывать со счетов возможность привлечения его к кафедральному выступлению, как весьма опытного докладчика. Я собственно и сам об этом подумывал, хотя по-прежнему отмечал доскональную осведомленность Азара, которая судя по всему удивляла только меня.

Азар, вспомнив о заказанной для Кати «стерлядки «Астраханской» запеченной», тут же переключился на воспоминания о кухне крайнего севера, о разложенных на раскаленных каменных пластинах срезах муксуна и оленины.

Когда принесли горячее, мы заслушавшись Азара, хорошенько подчистили закуски и прикончили еще одну бутылку вина. Стол наш заполонили четырежды повторенные свиные купаты и красивая печеная стерлядь, выложенная во всю длину продолговатой тарелки, украшенная половинками молодого картофеля и рисунком икорного соуса. Анатолию по наказу Азара вдобавок принесли грибную похлебку. Официант вновь наполнил наши бокалы.

- Прошу простить мне мою говорливость, - вновь заговорил Азар, после смыкания искристых чаш и короткой передышки выделенной на трапезу, - Ведь привело меня к вам сюда отчасти любопытство. Как человека давно вовлеченного в околонаучные проблемы, меня занимает вопрос о роли науки в истории. Простите мне некоторую абстрактность изложения, но думаю вы не станете спорить, что наука во многом строила, перекраивала историю на свой лад. Зачастую она и наукой-то не звалась, а именовалась прозорливостью, смекалкой, здравым смыслом, однако отрицать того факта, что выигрывала она воины, битвы, брала города, нельзя. Начиная с лука, катапульты баллисты, даже банальнейшее перекидывание через осажденные стены чумного трупа. Все это — наука.

- Я тут добавил бы, - благодушно отвечал повеселевший Анатолий, - что был и обратный эффект. Ведь война ускоряла значительно научную мысль. Чтобы ответить на наступление врага нужно было действовать, изобретать быстро.

- Вы-выживать, - поддакнул Коля.

- Я бы поспорил об эффекте такого реактивного научного исследования, - ответствовал Азар, пригубляя бокал, - Скажем, в первую мировую англичане вошли с танками, помните, знаменитую серию Марки, - мы конечно, ни черта не помнили, - Немцы предприняли попытку ускоренно разработать альтернативу. Что было сделано в достаточно короткие сроки. Но эффекта не принесло. Сравните только десятки немецких «А-семь-В» с тысячами английских и французских танков! - ну что мы могли сравнить, - Но разве не удивительно, что наряду с развивающей, созидательной ролью науки, присутствует также роль хирургическая - скальпеля, выжигателя, уничтожителя.

- Но ведь это не совсем вина науки, - сказала Катя. - Это скорее человеческая особенность. Свои-чужие. Сильный-слабый. «Полковник Кольт сделал людей равными».

Азар, исполняющий сегодня роль гостеприимного и радушного хозяина, поднял над столом палец.

- Золотые слова, Екатерина Андревна. Человек запускает научный процесс. Однако процесс этот, поднимаясь с уровня защиты отдельного индивида, группы людей, города, страны, имеет дурное свойство мало зависеть от своего, порой, скромного и благородного создателя. Ведь наука, в отличие от человека, отягощенного моралью и прочими артефактами понятийно-ценностного аппарата, слепа. Ей чуждо мерить себя в терминах хорошей или плохой. Выстрел, произведенный из аппарата, рожденного научной мыслью, не выбирает жертву.

- Но рука, сделавшая выстрел — выбирает, - сказала Катя.

- О, да. Это важнейшее замечание. Но во-первых, рука бывает разной. Скажем, изобретатель хотел изобрести прекрасное лекарство, но побочно изобрел вирус. Виноват ли он? Несет ли ответственность, даже если вовсе и не он, обратит сию слепую науку на целевую группу. Во-вторых, ведь мы, люди, в некоторых аспектах, стараемся как раз избавиться от такой руки, исключить человеческий фактор, оставляя науку бесхозной, бесконтрольной, саму по себе. А она способна между прочим на многое.

Я помнил, как завязался спор, и что Анатолий никак не мог перекричать сбивающегося Колю. Катя считала, что ученый несет ответственность и обязан убедиться в безопасности своего детища. Анатолий напирал на ситуации, в которых надо просто стрелять, не задумываясь. Коля тоже на что-то напирал, но понять этого, за объемом любимого его «Шардоне», странным образом смешивающей обыкновенно четкую и внятную его речь, разобрать было никак невозможно.

На крики наши прибегал официант, после чего Анатолий образумился и все поглядывал виновато на Катю, а Азар потягивал «Шардоне» неизвестного года и поглощал ломтики нежнейшей свинины.

Азар был кладезью информации. Чуть не на каждое предложение, вспоминал он исторический эпизод, в котором совершеннейше похожая ситуация случалась. К тому моменту когда покончили мы с основными блюдами, изрядно были мы пьяны, и даже Катя, которая значительно отстала от нас по скорости запивания Азаровых рассказов, сделалась чуточку растрепанной и томной. Она поглядела на часы, которые показывали к тому моменту девять вечера.

- Я вижу, Катерина Андревна, вы имеете обязательство покинуть нас, - сказал внимательный Азар. - Каждый из присутствующих сочтет за честь вас немедленно проводить, но я считаю, что наиболее правильно будет это сделать Борис Петровичу. Тому есть две причины: во-первых, он сегодня принимающая сторона, которая в соответствии с этикетом встречает и провожает гостей, а во-вторых, здесь у «Чайки» в вечерний час постоянно дежурит несколько такси, что по золотой карте доставляют бесплатно. И мы снова возвращаемся к Борис Петровичу, да не сочтите меня за меркантильного типа.

- Все включено! Полный сервис! - громко рассмеялся Анатолий.

Я поднялся из-за стола и на секунду меня придавило тяжестью выпитого «Шардоне». Я почувствовал что у меня подкашиваются ноги. Когда сумел я, наконец, найти точку равновесия, я поймал взгляд Кати, которая очевидно чувствовала себя похожим образом. Мы еле сдержались от того, чтобы расхохотаться.

Мы прошли через холл, который был все так же многолюден и громок. Я удивился, что звуки снаружи практически не проникали в наши выделенные апартаменты.

- Я так не напивалась наверное со студенчества, - сказала смеясь Катя.

Я мог подтвердить, что хмель подступил вкрадчиво, незаметно, но сковал меня основательно.

Иннокентия Валерьевича мы не встретили. В гардеробе, я помог Кате надеть пальто и спросил про такси по карте у охранника. Все оказалось ровно так, как рассказал Азар.

Сотрудник охраны вместе с нами вышел в ночной шумный город. Здесь скрежетали трамваи, мчались автомобили, мокрыми бельевыми веревками провисали провода между фонарными столбами. Вслед за синим мундиром с желтой оторочкой мы прошли к небольшой, на восемь мест парковке. Охранник «Чайки» обменялся парой слов с водителем серой «девятки», в которой совсем нельзя было распознать такси.

- Забавный дядька этот Азар, - сказала Катя. - Я не поняла, чем он занимается, но он просто кладезь знаний.

- Это точно. С Геннадь Андреичем только вышло неудобно, отправили его домой от порога.

- Надеюсь все с ним будет в порядке. Надо тебе встретиться с ним и объясниться, - сказала она, потом посмотрела на часы. - Это мама меня ждет, - зачем-то добавила Катя.

Она поцеловала меня в щеку на прощанье и села в машину.

Я записал номер «девятки».

- Это постоянный, не дрейфь, - успокоил меня охранник.

Когда я вернулся в ресторан и дошел до личных апартаментов, Азар бодрствовал в гордом одиночестве, с бокалом вина. Коля спал, откинувшись на мягкую спинку, а Анатолий бестолково взвис над столом, облокотив подбородок на большую ладонь. Он тоже дремал.

Я сел напротив.

- Ну а теперь, Борис Петрович, - сказал Азар, поднимая бокал и глядя сквозь его искристые бока на свет люстры, - пришел наш с вами черед. Новое царство. Вторая ступень посвящения.