Молись Патриарх Кирилл

 Масленица на хуторе Кутейники.

 В наши времена, до революции и еще долго после нее,  скажем  четверг - считался по-хорошему первым днем масленицы,  день безудержного веселья и разгула. В этот день в каждом хуторе творилось невообразимое, - продолжала рассказывать бабуля, прервавшись всего на десять минут, чтобы покормить проголодавшего внучка.Вскоре она продолжает свой рассказ:

- Гулко ухает церковный колокол, напоминая всем хуторянам мерным, четко - однообразным, медным ревом о содеянных грехах и великом искуплении их – покаянии.

С раннего утра над  хутором всегда  повисает  легкое облако приятнаго кизечнаго дымка, пахнет  блинами и прочей скоромной снедью, над которой, не покладая рук, до самаго обеда суетятся хозяйки скромных  казачьих и не казачьих  куреней. А по улицам уже снуют взад - вперед  тройки, пары, одиночки лошадей,  запряженных в широкие сани, полныя празднично одетой молодежью; заливаются малиновым трезвоном  колокольчики и бубенцы с надписью «дар  Валдая», в чистом морозном воздухе как-то особенно звонко звенят  веселыя песни; гулко бахают выстрелы дедовских ружей,  винтарей  джигитующих казачат, фыркают и ржут лошади; разноголосым лаем  приветствует каждаго проезжаго и прохожаго неисчислимая свора собак - все кажется не - обычным, бывающим только раз в год, - именно масляничным.
 
Проносится тройка пузатых, горбоносых  и малорослых «дончаков», увешанная колокольчиками, бубенцами и разноцветными лентами; широкая сани, покрытыя цветным огромным ковром, толпы молодежи, которая, охватив друг друга за шею и плечи стоит  во весь рост с  румяными от бешеной скачки и мороза лицами и, улыбаясь неизвестно чему, дружным хором поет:

Ляти пташка, канарейка
Ляти в гору высоко
Пропой песню, пропой нову
Про несчастье про моё

Сядь на яблоньку кудряву
Сядь на ветку зелену
Да пропой , пропой мне песню
Спой про горькую судьбу

Редко, редко так бывает
Чтоб летел орёл да пал
Редко, редко так бывает
Чтоб гулял, да замуж взял

За окошком разметает
Белые снежиночки
Кабы жизнь начать сначала
Не было б ошибочки

Лети пташка, канарейка
Ляти в гору высоко
Пропой песню, пропой нову
Про несчастье про моё

Невольно приостанавливаешься и с  удовольствием наблюдаешь за восторженно-радостными певцами, не замечая, что твое лицо расплывается в глупейшую улыбку.   Гм... Чему бы я улыбалась? Ах, да! Ведь нынче же масляница!

Идет  ватага конных  малолетков в лихо сбитых на бекрень фуражках и папахах; гарцуют застоявшиеся строевые кони, грызут железные удила наборных уздечек. В центре ватаги бравый молодой казачек  в  атаманской фуражке, с  огромным  вьющимся чубом  и едва пробившимися черными усиками, - размахивает, дирижируя, плетью, а хор гремит:

Как у нашей сотни
Жизнь была веселая.
Чернявая моя,
Чернобровая моя,
Черноброва, черноглаза,
Раскудрява голова!

Жизнь была веселая,
Командир хороший.
Командир хороший,
Офицеры бравые.


Офицеры бравые,
Вахмистры удалые.
Вахмистры удалые,
Уряднички лихие.

И снова невольно приостанавливаешься и провожаешь взглядом лихих певцов; невольно ловишь себя на мысли: подтянуть бы! Здорово поют! Но девке нельзя. Осудят. Засмеют. Прячешь улыбку, кутаясь в длинный цветастый платок.

Кучка стариков в дубленых тулупах и полушубках на распашку, пошатываясь, мирно движется по улице  и распевает старинную песню:

Ой, за курганом пики блещут,
Пыль несется, кони ржут,
И повсюду Дону было слышно,
Ой, да что донцы домой они идут
Ой, подходили к Дону близко, -
Тотчас киверы долой,
Поклонились Дону они низко,
Ой, да здравствуй, Дон, ты наш отец родной!

Ой, здравствуй, Дон, ты наш сердечный,
Али ты про нас забыл.
- "Не забыл про вас я, мои дети,
Ай, да что на службу я вас проводил".

Ой, в Дону тихом вода блещет
За бурливою волной,
У казака сердечушко бьется,
Ой, да кровь казачья она кипит.

Ой, за курганом пики блещут,
Пыль несется, кони ржут,
И повсюду Дону было слышно,
Ой, да что донцы домой они идут.

- Ну-и! Черти старые! Уж нажрались, иди-то спозаранку, - певуче бросает мимоходом пожилая казачка, идущая с махоткой сметаны от соседки: видно, свою кошки поели.
- Ничаво,  старая! - орут веселые гуляки.
- Кто празднику рад, - тот до свету пьян!
Иван Силантьевич! Заводи-ка «Войско за курганом». И снова льется широко, могучей незримой рекой старинная казачья песня:

Пыль седую взвило
Войско за курганом
Войско за курганом.
Что ж меня сразила,
Смертная ты рана
Смертная ты рана

- Никак  стариной тряхнули, господа старики? -  улыбаясь, приветствует разгулявшихся стариков атаман, выходя из своего большого, добротного  куреня.
- Здорово ночевали!
- Слава Богу, атаман! Слава Богу! Ну, приставай до нас, а то подголоска не хватает.
- Не могу, господа старики. Мне  бы в правленье дойти надо было, -  нерешительно говорит голова.
- В рот ему оглоблю, с правленьем! Кто ноня в правление пойдет?!
К Петру Приходько, господа старики сын на побывку пришел, из Польши. Документы проверить и  выправить в дорогу...  А Вам только  показаковать!  - господа старики, махнув на атамана рукой, обнявшись  запевают «пьяную», дедовскую песню:

Развеселая беседушка, где батенька пьет.
Он пьет и не пьет, да родимый мой  -
За мной гонца шлет...

Шум и гам  стоит над станицей от песен, взвизгивания, гика, ржанья лошадей и лая собак...
Молодая казачка с грудным ребенком на руках переходит через улицу; за нею, едва поспевая, бежитъ девочка лет  десяти и горько плачет:
- Маманя-яа! Я с то-обо-ой!
Мать сурово хмуритъ брови и звонким, сильным грудным голосом кричит на всю улицу:
-  Мм-олчи, стерва! А ищо... образованная! - этой девочкой  была я. Все помню, как будто это было вчера. Золотое было время.