Посиделки на масленицу

Молодежные посиделки на масленицу.

Потухли последние лучи зимняго солнца в мерцании румяной, опушенной золотыми облачками, зари. В темной глубине бездонной небесной пропасти заискрились, замерцали одна за другой «яркия» точки звезд. Величаво выплыл масляный лунный блин из-за темных голых вершин деревьев и глупо подмигнул подвывавшей на него собаке: врешь, мол, не достанешь; потом воровливо запустил свой луч под навес сарая  зажиточного казака Беликова и, страшно кривляясь, бесшумно захохотал, глядя на молодых казаков и казачек, милующихся на задних дворах хутора.
 
Парубки и девки собрались в хатенке жалмерки, разбитной снохи  атамана Дарьи.
Молодой и статный  хлопец с кудрявым чубом Иван Беликов, поглядывая искоса на хозяйку дома, травит очередную  байку, чтобы привлечь ее внимание к себе.
- Батяня - то знал, что я в картенки поигрываю. Перед самой масленицей спрашивает: «Как  дела, сынок? Куда собрался?» - Я ему:
- В  «очко», батенька, поиграть». - Ну, коли,- говорит - в «очко», так это хорошо - в выигрыше,  значит мы... - А через неделю ему на мельницу надо было ехать. Кинулся он  в закрома-то, а там пусто - «перебор»! - Все громко, заразительно хохочут.
- Небось, всыпал?
- А как же?! Кожаными   возжами три раза перетянул так, что у меня аж в глазах помутнело, а в  голове… дзинь - дзинь! Сразу мозги на место стали. Больше не играю. Дюже больно потом сидеть. Снова безудержный хохот, пересыпаемый крепкими словцами.
- Ну, и брехло же ты, Иван! Брешешь  и не засмеешься, ирод!
- Ничего не брешу. У соседа Дейнекина  спроси. Он видел, как  меня батяня  по двору гонял. Но, это  все чепуха. Вы бы видели, как, намедни,  мой сосед Степан  Пузиков свою тещу воспитывал. Вот это диво. Смотрю, баба Варя по своему огороду перебежками двигается, и по-пластунски от куста к кусту, а  пьяный Степан в кустах  с дробовиком прячется. Я его окликнул и баю:
- Степан, а чего это твоя бабка по огороду зигзагами бегает, а ты в лозняке прячешься?
- Кому бабка, а кому - теща! - гутарит Степан.-  Дай-ка, сосед, еще патронов. Мои закончились. Добить вражину  надо. Житья от нее нет. Выпить  даже не дает. Доконала, старая… - Снова неудержимый хохот.

Прижавшись к обмазанному глиной плетню сарая и прикрывая полой «дубленаго» тулупа молодую жалмерку - дочь войскового старшины, стоит первый кулачный боец на хуторе и забияка, танцор и песенник  Вовка Горшок. Сдержанный шепот, смех, возня...
- Ну? - выжидающе спрашивает  парубок. Жалмерка, помолчав, вытирает губы вышитым платочком:
-  А грех на себя принимаешь?
- Да что грех?!  По дорожке бег, в ямочку упал и весь грех  пропал! Люба ты мне, зорька ясная, пташка нежная…
- Ну, нет! Примаешь, ай нет?
-  Ну, примаю!
-  Так то-то! Так и гутарь!

Лунный луч конфузится и, выбравшись из под сарая, бежитъ по снежному ковру, покрывающему хутора, слободки и станицы  Тихаго Дона, играя серебром инея... Казачество Дона справляет масляницу во всю ширь своей   вольной, еще не знающей гражданской войны свободной жизни, святой веры в царя, Бога и Отечество.

…Все в доме  давно улеглись спать, а мы с бабой Ниной все чаи гоняем. В спальне заплакал маленький Ванятка, двадцать шестой правнук нашей бабули. Она  тот же час подхватилась и бегом к малышу. Слышу замечательную колыбельную песенку:

Спи, сынок! Что было — сбылося
А что будет впереди,
То от Бога будет милость нам,
То лелеем мы в груди:
Чтоб страну нашу родимую
Снова вольной повидать,
Чтоб жену себе любимую
На Дону ты стал искать.
А пока, соколик маленькой,
Баю-баюшки-баю!
Я лампас казачий аленький
В ночи долпя сошью.
Не сверкает в поле инеем
Серебристая парча.
Не зовет за море синее
Руси скорбная свеча...

Я вместе с Ваняткой  под эту чудную колыбельную  песню тоже сладко засыпаю. И снится мне наш  вольный  и богатый Дон, разный люд и счастливая радостная жизнь, как один день бабушкиной масленицы.