Лекарство от любви

К концу первого курса пединститута, нам предложили пройти летнюю практику в пионерском лагере. Желающие писали заявление в деканат, а там отбирали лучших из желающих и объявляли победителей. Я с радостью узнал, что прошел конкурс и вместе с другими счастливчиками пришел в поточную аудиторию, где нас должны были представить главной Даме курирующей воспитателей и пионервожатых. Она вышла – советская дворянка: благоухающая в строгом платье, но с улыбкой. Небрежно махнув рукой на наше приветствие, она стала внимательно рассматривать каждого в отдельности. Когда очередь дошла до меня, она заулыбалась еще приветливей.
- Молодой человек, да, вы со спортивной фигурой, встаньте.
Я поднялся, а в голове мелькнуло: значит, меня выбрали старшим пионервожатым. Она сделала паузу, а потом спросила: «вы спортсмен?»
- Да, - радостно ответил я. – у меня по пяти видам спорта первый разряд.
- Вот и хорошо, будете в Краснодаре на спортивной площадке проходить летнюю практику.
- Но я же на море, в пионерский лагерь хочу.
- Все вопрос решен, освободите аудиторию. До свидания.
Я со своей обидой побежал в деканат. Декан, загадочно улыбаясь, выслушал меня и сказал, что ничем помочь не может, так как Она главнее. Тогда я обо всем рассказал старшекурсникам. Они, тоже загадочно улыбаясь, посоветовали обратиться к «Носу». В институте все знали «Носа», хотя почти никто не знал его фамилию. Даже преподаватели обращались к нему не по фамилии, а по прозвищу. И действительно нос у него был выдающийся, не только в переносном смысле, но и в прямом. К примеру, выходил он из-за угла дома, так вначале появлялся нос, а потом уже сам носитель носа. Так человек стал придатком своего недостатка или достоинства. «Нос» учился на последнем курсе, слыл человеком очень мудрым, поэтому в трудной ситуации все обращались к нему за советом. Так и я обратился к нему как в последнюю инстанцию. Когда я изложил свою проблему, он, шмыгнув своей достопримечательностью, про гундосил: «Тут без бутылки, не расскажешь, а лучше бери две, для верняка». Я купил две бутылки портвейна и в назначенный час пришел к нему в комнату. Он уже приготовил стаканы и закусь – плавленый сырок «Дружба».
- Наливай.
Я налил полный стакан. Он залпом выпил и скомандовал: «Наливай еще». Я налил еще стакан, он выпил, шмыгнул носом и неожиданно сказал: «Какой ты счастливчик, что не едешь в пионерский лагерь!»
- Это почему же? – возразил я.
- А потому, что когда я был такой молодой и глупый как ты, то напросился в пионерский лагерь. Я думал там маленькие дети в галстуках, а там такие пионерки: Во! Во!
И он руками показал, как выглядят женские прелести, у перезревших пионерок.
- В путевках написано, что им по четырнадцать лет, а на самом деле, им уже по шестнадцать. И они так на тебя смотрят, как дети никогда не смотрят. И не только смотрят, а ходят за тобой по пятам и все время о чем-то спрашивают. Ну ладно, наливай еще.
Я налил стакан, он выпил, закусил кусочком сырка, глубоко вздохнул и продолжил.
- Особенно настырной была Валька, не отходила от меня ни на шаг. Чуть что: «Геннадий Иванович! Геннадий Иванович…» Я то вижу чего она хочет, смотрит на меня масляными глазками, а трогать – нельзя. Она же пионерка. А она мне сама говорит: «Вы думаете, Геннадий Иванович, что я маленькая, ничего не понимаю, а я вижу, чего вы хотите, а у меня это есть. Давайте после отбоя сядем на берегу моря, все будут спать, а мы будем слушать, как плещет прибой, смотреть, как луна купается в море. Я возьму собой то, что вы так любите».
Я думал, она шутит, а после отбоя как обычно пошел прогуляться к морю. Смотрю, она сидит на берегу. Я хотел ее отвести обратно в лагерь, а она как увидела меня, сразу говорит: «Я уже думала ты не придешь. Я принесла то, что ты так любишь», - и показала бутылку вина. Ну, думаю, вино выпью и поведу её в лагерь. Бутылку взял и спрашиваю, а где закусь? Она мне: «Закусывать поцелуями будем, садись». Я только сделал несколько глотков, еще дух не перевел, а она как пиявка впилась в мои губы. Потом выпила сама и говорит, теперь ты меня целуй, чего сидишь. Так мы по очереди допили бутылку. Не знаю то ли от вина, то ли от поцелуев, но я так захмелел, что забыл обо всем на свете. А тут еще море, луна. Она мне говорит: «Что это мы сидим как дураки, смотри луна и та в море купается. Давай и мы окунемся».
- Да я плавки не взял.
- А зачем нам плавки, какой дурак ночью в плавках купается. Кто нас здесь увидит.
Она первая разделась и прыгнула в море. Я за ней. Вода теплая, луна светит, видно как днем. Она говорит: «Чего это у тебя лицо такое хмурое, чего ты боишься, нас же никто не видит. А я никому не расскажу».
- А я-то пьяный дурак, и поверил. Она мне потом говорит: «Вот видишь как нам с тобой хорошо, давай и завтра после отбоя встретимся». Я говорю: Нет, Валька, каждый день нельзя, нас точно застукают. Она говорит: «Ладно, давай через день, только ты обязательно приходи, а то я всем расскажу, что с нами было». Ты не представляешь как мне плохо стало. Влип я, и что мне теперь делать? Выход только один: если расскажет, утоплюсь в море – вот оно. Две ночи не спал, все думал, как от неё отвертеться. А когда пришел на третью ночь на свидание, то твердо сказал: «Ну, Валька, это последний раз. Все, забудем, что между нами было, как будто ничего и не было».
- Нет, так просто ты от меня не отвертишься. Это я скажу, когда хватит. Соблазнил наивную девушку и в кусты. А я что из-за тебя должна страдать и мучиться. Нет, давай делай то, что я скажу, и приходи тогда, когда я захочу. Понял?
Я сделал то, что она захотела, и стал приходить на свидание, когда она назначала. Так прошли еще три свидания, а на четвертое она пришла с подругой. Я понял, что это конец и мне стало совсем плохо. Я отвел её в сторону и сказал: «Валька, что ты делаешь? Мы же договорились, что ты никому не скажешь».
- А я никому и не говорила. Я вышла из палатки, а она за мной, и спрашивает: «Ты куда?»
- В туалет.
- Знаю я твой туалет. Ты идешь к Геннадию Ивановичу. Бери меня с собой или я завтра все расскажу директору. Ты думаешь, тебе одной хочется? Я тоже хочу.
- И что же нам теперь делать?
- Давай сначала с ней, я здесь посижу, а потом со мной.
- Я пошел к Валькиной подруге, а та мне говорит: «Вот сегодня, ты со мной, а завтра с Валькой, потом опять со мной, потом с Валькой. И не отвиливай, а то я все расскажу директору».
Ну, думаю: все равно мне топиться в море, и я согласился. Так прошла еще неделя. Я совсем извелся: каждый день пытаюсь утопиться, а не получается, воды нахлебаюсь и как поплавок всплываю, потонуть не могу – жить-то хочется.
И вот он час расплаты настал. После обеда, думаю, как детей улажу, пойду на море, заплыву, куда глаза глядят и там мне конец. Но только я вышел из палатки, а навстречу мне директор. Печальный такой, вид у него можно сказать трагический. Я как увидел его, сразу все понял. Он мне говорит: «Ну, сынок, я за тобой, пошли». Идем мы молча: он впереди я следом. Иду и думаю: сейчас зайдем в кабинет, а там сидит милиционер, оформит как положено бумаги, и повезут в КПЗ. А там следствие, суд и тюрьма. А все - за что? За любовь! Как же я не успел утопиться. Вот она слабость характера. Но в кабинете никого не было. Только мы вошли, директор сел на свое место, а мне сказал: «Ты, сынок, дверь поплотней прикрой и присаживайся, разговор серьезный будет». Я сел, опустил голову. А он говорит:
- Что же ты сынок делаешь? Ты думаешь, я ничего не знаю? Мне докладывают что ты с пионерками развлекаешься.  Они же дети, им нет восемнадцати. А тебе сколько?
- Девятнадцать.
- Вот видишь, ты уже взрослый и комсомолец. Ты как комсомолец, должен учить пионеров, как правильно жить. А ты чему их учишь? Я тебя понимаю как мужчина мужчину. Ты молодой, тебе очень хочется. Но ведь суд этого не поймет, а это все: тюрьма, конец карьеры. Так что сынок кончай с этим раз и навсегда.
Тут «Нос» прервал свой рассказ и скомандовал: «Ну, наливай, а то совсем в горле пересохло». Я налил очередной стакан портвейна и приготовился слушать дальше. «Нос» выпил до дна, откусил еще кусочек сырка и продолжил: «Директор глубоко вздохнул, полез в стол и достал бутылку водки.
- Вот сынок, лекарство от твоей болезни. Как только появится похоть – налил стакан и выпил. Не помогает – налил еще стакан и выпил. После третьего, обязательно поможет. Даже если по инерции ты еще и хочешь, то уже ничего не сможешь.
Он достал два стакана, открыл бутылку и сказал: «Наливай, сынок, лечить тебя будим».
Я налил ему полный стакан, а себе чуть-чуть. Выпили, закусили. На закусь был черный хлеб, так что все пошло как по маслу. Директор продолжал меня поучать: «Вот ты, сынок, вместо того чтобы у них на поводу идти, проявил бы себя с другой стороны, показал бы пример стойкости, сказал бы им: «Нет, врешь, комсомол так просто не возьмешь!» Я не из тех, что за женскими юбками бегают. Я гордый и ответственный, и строго придерживаюсь принципа неприкосновенности к женскому телу.
- Я робко спросил его: «А как же вы, Михал Матвеич, вот таким молодым как я были, вы тоже придерживались принципа неприкосновенности к женскому телу.
- Эх, сынок, когда я был таким как ты, у нас в стране голод был. Нам было не до девок. Мы о куске хлеба думали. А потом война, там не до любви, там врага надо бить. После войны разруха, восстановление народного хозяйства. Вот так и прошла молодость. А на войне меня крепко ранило, после госпиталя комиссовали. Вот так и остался живой, а другие погибли: кто в бою, кто в плену, кто в лагерях. Эх, наливай еще, что-то тяжко мне.
Я опять налил ему полный стакан, а себе чуть-чуть, выпили, директор крякнул, потянулся к хлебу, взял кусочек, поднес к губам, но есть не стал, а втянул носом воздух и закрыл глаза, а лицо его при этом выражало такое блаженство, будто нюхал он чайную розу.
- Заедать такой продукт – только портить (водка была еще пшеничной), - сказал Михал Матвеич.
По нему было видно, что сильно захмелел, то ли от водки, то ли от воспоминаний, но он вдруг без перехода скомандовал: «Ты вот что, сынок, дуй за своими пионерками – гулять будем!»
- Что вы, Михал Матвеич, они же еще несовершеннолетние, им же еще восемнадцати нет.
- Не бойся, никто не узнает.
- Как же не узнает? Они-то всем и расскажут, а это тюрьма, конец карьеры. Я лучше сбегаю за «лекарством», а вы пока прилягте на диванчик.
У меня в заначке была бутылка водки, и я помчался за ней. Когда вернулся, директор сидел все в той же позе: подперев голову руками и что-то бормоча себе под нос.
- А вот и лекарство, Михал Матвеич! Наливать?
Он не поднимая головы, молча, махнул рукой, знак того: делай что хочешь. Я опять налил ему полный, а себе чуть-чуть. Он выпил, закусил кусочком хлеба и сказал: «А ты молодец, хорошо урок усвоил. Думаю, больше в такое дерьмо не вляпаешься. Иди к себе и забудь про пионерок, больше они к тебе приставать не будут». И точно, больше ни кто ко мне не приставал, и я благополучно закончил практику. Теперь понял, какой ты счастливый человек, что тебя не взяли на практику в пионерский лагерь. Ну ладно, наливай еще!