М. М. Кириллов Пульмонологи России Очерк

М.М.КИРИЛЛОВ

ПУЛЬМОНОЛОГИ  РОССИИ
Повесть
   Я – военно-полевой терапевт и специалист медицины катастроф, но я ещё и  пульмонолог. У меня даже сертификат есть. Но пришёл я в пульмонологию когда-то, ещё не зная, что это такое. Да в пятидесятые годы у нас в стране вообще об этом знали мало. Правда, некоторых пульмонологов я знал уже и тогда, но не предполагал, что это что-то большее, чем частный и временный выбор того или терапевта. Да и выбор этот, чаще всего, не был исключительно пульмонологическим. К чистым пульмонологам тогда можно было отнести, да и то отчасти, разве что фтизиатров. А теперь пульмонологов пруд пруди.
      Известный профессор-педиатр  М.С.Маслов в 1954 году поручил мне, тогда слушателю 4 курса ВМА им. С.М. Кирова,  работу «Хлориды крови и мочи у больных аллергическими заболеваниями (бронхиальная астма, пневмония, ревматизм) у детей». В 1956 году я эту свою первую работу опубликовал в Трудах академии. Больных ребятишек, которых обследовал, помню, но что я тогда прикоснулся к пульмонологии, не знал. Наверное, даже о таком понятии не слышал. 
       И, тем не менее, за последние 50 лет, в СССР и позже в России, пульмонология стала одной из основных разделов терапевтической науки. Причём произошло это сравнительно быстро. За какие-то 10 лет она оформилась организационно, создала Школы, подготовила кадры и издательскую базу, даже вступила в международные ассоциации. Я участвовал в этом в какой-то мере, во всяком случае, близко видел процесс становления и развития отечественной пульмонологии.
       И сейчас, в этом очерке - повести, попытаюсь рассказать об этом так, как я это видел тогда и вижу сейчас. Пусть это дополнит, не подменяя, существующую историографию современной пульмонологии. Причём я больше буду писать не о пульмонологии в целом, а о пульмонологах как таковых, так, как они сохранились в моей памяти. Время уходит. Многое забывается, и о нём нужно напоминать.
      Пульмонологами не рождаются, ими становятся.  В то же время любой врач общей практики всегда немного пульмонолог, слишком часты у людей болезни лёгких. Но в наше время пульмонолог не по случаю, а по должности уже обязан иметь соответствующий сертификат.
     Во время учёбы в клинической ординатуре при кафедре госпитальной терапии ВМА им. С.М.Кирова (1962 – 1966 годы) я впервые столкнулся с реальными большими пульмонологами. Им был, прежде всего, сам начальник этой кафедры проф. Н.С. Молчанов, написавший книгу «Острые пневмонии» (напомню об исследовании впервые в мире больных крупозной пневмонией в 19-м веке учёным этой же академии,  С.П.Боткиным). Из этой же кафедры вышла получившая тогда широкую известность книга В.П.Сильвестрова «Затянувшиеся пневмонии» и докторская диссертация О.В. Коровиной, также связанная с этой кафедрой, о хроническом бронхите (ирритативной бронхопатии) по материалам медсанчасти Кировского завода. И сам я занимался там в те годы проблемой лёгочно-сердечной недостаточности и даже диссертацию защитил.
     Патология лёгких, в том числе у раненых была подробно изучена ещё в годы Великой Отечественной войны, и здесь многое было сделано военными терапевтами, прежде всего,  школой академика Молчанова. Сам он был тогда Главным терапевтом Волховского фронта.
       Ещё Н.И.Пироговым приведены первые описания кровоизлияния в лёгкие и абсцесса легкого в результате контузии грудной клетки. «Раненый, писал Пирогов, постепенно превращается в больного». В связи с этим в 1969 году вышла и монография Л.М.Клячкина и В.М.Пинчук, под редакцией Н.С. Молчанова и Т.Я.Арьева «Ожоговая болезнь», в частности, с подробным описанием поражения бронхов и лёгких у обожжённых.
      Осенью 1970-го года в нашу, только что открывшуюся, терапевтическую клинику в 8-ой больнице города Саратова (я проработал в ней последующие 43 года) по приказу горздравотдела госпитализировали до 300 больных пневмонией, осложнившей грипп, в том году поразивший и город, и страну, в целом. Эта трудная работа потребовала от нас месяца три. Учёба в клинике  Молчанова мне очень пригодилась.
      Нет худа без добра, наши врачи приобрели ценный опыт, и усилиями кафедры (проф. Л.М.Клячкин) в больнице официально открылось после этого пульмонологическое отделение на 60 коек, первое в истории города, а позже – даже областной Саратовский пульмонологический центр. Так было тогда, наверное, не только в Саратове. Отечественная пульмонология рождалась из ручейков.
      Примерно в это время (1967 год) был создан Всесоюзный научно-исследовательский институт пульмонологии (ВНИИП) МЗ СССР в Ленинграде. Его первым руководителем стал известный в стране академик Ф.Г.Углов. Институт быстро превратился во всесоюзную столицу пульмонологии. Позже его возглавил академик Н.В.Путов. С ним многие годы работали такие видные пульмонологи как Г.Б.Федосеев (в последующем академик), профессора Н.А.Богданов, А.Н.Кокосов, В.А.Воинов, Ю.А.Левашов, М.М.Илькович, Т.Е.Гембицкая и др. В двухтысячные годы к руководству институтом пришли другие люди.
     Я, руководя Саратовским пульмонологическим центром, стал тесно сотрудничать с этим замечательным коллективом с начала 80-х годов.
     Впервые с ленинградцами мне довелось познакомиться летом 1984 года в Кисловодске. Там проводилось какое-то выездное совещание института.
     Здесь я  встретился  и с Глебом Борисовичем Федосеевым (учеником профессора В.Н.Булатова), исследователем бронхиальной астмы и аллергологом, заведующим кафедрой госпитальной терапии Ленинрадского медицинского Университета им. И.П.Павлова. Были на этом совещании А.Н.Кокосов, Т.Е.Гембицкая,  М.М.Илькович, Н.А.Богданов и другие сотрудники ВНИИПа.  Здесь их встречал местный профессор-аллерголог Я.М. Зонис.
     Это были интеллигентные, дружелюбные и в общении простые люди. Ленинградцы, одним словом. На совещании решались какие-то важные дела, но запомнилось мне то время больше лесными дорожками к Красному Солнышку и замечательным видом Эльбруса.
       Вторая наша встреча произошла уже в Саратове. Старшим среди гостей был сам директор Института пульмонологии Н.В.Путов (ранее  профессор ВМА им. С.М.Кирова и известный торакальный хирург).
      Приезжие выступали в нашем Центре с лекциями, проводили клинические разборы больных. Были приглашены врачи городских поликлиник. Работали три дня. Это была очень полезная и памятная встреча.
      В последний день, договорившись, съездили в соседний посёлок Татищево, посетили бассейн и сауну ракетной дивизии. Всё, что нам требовалось, там было. Помню, Николай Васильевич Путов прочёл нам наизусть почти всего «Евгения Онегина». Какая ясная память в его годы! А мы сидели на лавках в банных простынях, после сауны, и пили чай. Все были довольны. Гостей отвезли в Саратов, в гостиницу уже глубокой ночью.
       Году в 1985-ом я участвовал в научной конференции по пульмонологии в Каунасе, которую тоже проводили  учёные из Всесоюзного НИИ пульмонологии МЗ СССР. Были там профессора Н.В.Путов и Г.Б. Федосеев. Самолётом из Москвы я прилетел туда вместе с профессором И. Г.Даниляк.
      Запомнился вантовый мост, полноводная река,  заводские корпуса, тихие улицы города. Конференция позволяла увидеть сразу всех видных советских пульмонологов. Это было важнее научных докладов, количество которых, как обычно опережало действительный рост науки и которые на самом деле чаще служили лишь обмену опытом. Были здесь и литовские учёные -  хозяева конференции (проф. П.А. Шнипас и др.).
      Итогом конференции, продолжавшейся три дня, был банкет. Он прошёл в большом загородном доме, а перед этим была организована отличная сауна. Хозяева постарались. Сауна взбодрила, банкет восхитил. В речах местных пульмонологов звучали восхваления их республике и тонкая лесть в отношении столичных гостей. Чувствовались нотки национальной исключительности литовцев при весьма скромном уровне местной  пульмонологии и, как и везде здесь, ощущалось явное засилие западной фармакотерапии.
       Возвратились в Россию благополучно. Было очевидно, несмотря на старания многих, что здесь, в Литве, уже не Советский Союз и что дорожки наши расходятся. Первой, как и везде, переродилась национальная интеллигенция. События последних десятилетий показали, что мои наблюдения тех лет были верными.
    В середине 80-х годов важную роль в формировании пульмонологии в СССР начал приобретать созданный в Москве ещё один институт пульмонологии под руководством академика А.Г.Чучалина. В 1985 и 1986 годах по его инициативе прошли конференции пульмонологов в Калуге и Рязани. В Калуге я не был, а на рязанской конференции впервые коротко познакомился с А.Г.Чучалиным.
      Содержание докладов на этой  конференции было интересным, в том числе сообщения и из ленинградского ВНИИПа, но складывалось впечатление, что в ближайшие годы готовится дальнейшее объединение усилий всех пульмонологов страны. 
     И, действительно, уже в 1987 году стало известно, что на следующий год планируется проведение у нас, в Саратове, Всесоюзного учредительного съезда Общества врачей-пульмонологов. Об этом А.Г.Чучалин лично уведомил профессора Н.А.Ардаматского и меня. Были выделены определённые  финансовые средства. Нужно было уведомить наше областное начальство и организовать проведение съезда. Опыта такой работы у нас не было, но мы, вместе с ректором нашего  института член-корр. АМН Н.Р.Ивановым,  всё необходимое подготовили.
     Но ещё до этого мне удалось принять участие в одной из конференций Ленинградского НИИ пульмонологии. Это было в январе 1988 года. Я тогда только что вернулся из Афганистана, где был в Кабульском военном госпитале советских войск в качестве  профессора-консультанта. Направлен был туда главным терапевтом МО проф. Е.В.Гембицким. Много чего повидал там и много сделал. Конференция обсуждала проблемы гетерогенности  бронхиальной астмы.
     Выступал я в прениях, без специального доклада, а по живым впечатлениям о патологии, которую наблюдал в Кабуле.      Помню, в частности, рассказывал о пылевом бронхообструктивном синдроме, который наблюдал в Кабульском госпитале. Вот этот случай.
      В женскую палату госпиталя поступила фельдшер батальона, который держал оборону по дороге Кабул—Джелалабад. Раза два в неделю она ездила с колонной на броне по заставам и лечила солдат. Днем — жара, пыль несусветная, ночью — холод. И конечно, бронхит с астматическим компонентом. Как теперь говорят, ирритативная бронхопатия. К тому же тысячелетняя лёссовая пыль с органическими примесями и с аллергенными свойствами. На 3-й день ей применили гемосорбцию, здесь так было принято, на 5-й повторили, и обструкция  исчезла. А может быть, проще — пыли не стало? Видимо, надо было переводить её на другую работу.
      Я выступал без подготовки, в форме живого рассказа. Слушали уважительно. Там я увидел и Николая Васильевича Путова, и Глеба Борисовича Федосеева, и Александра Григорьевича Чучалина.
      Съезд в Саратове был назначен на 15 октября 1988 года и продолжался трое суток. Он проходил в большом актовом зале нашего Обкома партии и собрал более тысячи участников, приехавших из всех союзных республик.
     Президентом съезда был объявлен проф. Ардаматский Николай Андреевич. Главным итогом работы  съезда было создание Всесоюзного Общества врачей-пульмонологов.
     Мы встречали на вокзале и в аэропорте гостей отовсюду и устраивали их в гостиницах города. В этом участвовала вся наша кафедра и другие коллективы института. Очень помогала доцент кафедры  Л.В.Краснова. Задействованы были  наши торакальные хирурги (проф. В.М.Маслов) и фтизиатры (проф. З.Л.Шульгина).
      Саратовцы тогда неожиданно стали очень популярны и приобрели массу знакомых и друзей из всего Советского Союза. Обстановка на съезде была исключительно доброжелательной и интернациональной. Я и сейчас помню гостей из Узбекистана (проф. А.М.Убайдуллаев), из Тулы (А.А.Хадарцев), из Литвы (проф. П.А.Шнипас), с Украины (проф. Ю.Д.Усенко). Из Сибири, Алтая и Дальнего Востока (профессора Ю.С.Ландышев, Г. В. Трубников), из Воронежа (проф. В.М. Провоторов), из Астрахани (проф. Г.А..Трубников), профессоров из Куйбышева, Саранска, Ялты, Челябинска и других городов. И, конечно, из Москвы и Ленинграда (больше двух десятков делегатов). Уже известные мне ленинградцы  и москвичи - проф. Е.И.Шмелёв, академик М.И.Перельман, доктор Г.М.Сахарова, проф. В.П.Сильвестров, проф. И.Г.Даниляк, проф. А.С.Белевский. Всех не перечислишь. Интересно, что зарубежных гостей на съезде практически не было. Был лишь академик из Венгерской народной республики по фамилии Чаба.
     Съезд привлёк массу врачей из города и Саратовской области.
     А.Г.Чучалин в одном из перерывов работы съезда посетил тогда нашу пульмонологическую клинику и остался её посещением - доволен.
    Делегаты в свободное время катались на теплоходе по Волге, ездили на острова, за Волгу.  Это был октябрь, а стояла летняя теплынь, на улицах и площадях города буквально громоздились горы помидоров, арбузов, винограда и яблок.
      Вместе с проф. Н.А.Ардаматским, А.П.Ребровым, Я.А.Кацем, Е.Ю.Пономарёвой, М.М.Шашиной и другими мне пришлось организовывать отдых приехавших делегатов. Его проводили, в частности, на лодочной базе на озере Сазанка, за Волгой.
      Здесь стояли лодки на приколе, топилась  баня с парной, и были приготовлены  угощения. Кое-кто из учёных попарился вдоволь,  но большинство  предпочло пивной бар с сушёной волжской рыбкой. Многие просто бродили по берегу и дышали свежим речным воздухом.
      Съезд завершал работу, и после долгой работы гости заслуженно отдыхали. На Сазанке были и многие ранее мне знакомые по Ленинграду товарищи (Н.А.Богданов, А.Н.Кокосов, Т.Е.Гембицкая, М.А.Петрова, М.М.Илькович) и пульмонологи из Москвы (С.А.Слесаренко, А.И.Синопальников, В.Е.Ноников).
       Помню, вечером уже совсем стемнело. На небе высветились звёзды. Чёрную неподвижную гладь озера освещал только яркий фонарь на соседней вышке. Гости стояли у самого берега, прямо у воды. Наступившая  ночь скрыла очертания даже ближних построек. Оставались  только неподвижное лаковое чёрное озеро и звёздное небо. На минуту всех охватило какое-то молчаливое и восхищённое оцепенение.
       Но пришло время отвезти гостей в Саратов. И мы уехали в город.
        Академик А.Г.Чучалин, руководивший съездом, произвёл на меня тогда большое впечатление, как человек высокой организации ума и интеллектуальной культуры. Отечественная пульмонологическая Волга после съезда потекла дальше, и наша задача была лишь не дать ей заилиться. Я помню, так и сказал в своём выступлении на одном из заседаний съезда.
        В Москве в те годы начал выходить всесоюзный журнал «Пульмонология». Регулярная серия конференций созданного пульмонологического общества продолжалась.
        В те дни (об этом всё же следует упомянуть) я писал А.Г.Чучалину, как главному пульмонологу страны,  из Ереванского военного госпиталя, где я в то время работал профессором-консультантом в связи с землетрясением в Армении (декабрь 1988 - январь 1989 годов),  о патологии лёгких у пострадавших (закрытая торакальная травма, синдром СДР). Он проявлял внимание к моим сообщениям об этой необычной и массовой патологии лёгких. Многие мои статьи вышли  тогда в центральной печати.
     В декабре 1989 года пульмонологов ждала очередная конференция в Суздале.
         Помню, группа московских профессоров собралась тогда во дворе московского НИИ  пульмонологии, что на 11-й Парковой, в ожидании автобуса для поездки в город Суздаль. Это  было через год после Учредительного съезда общества врачей-пульмонологов у нас в Саратове. Руководил этим форумом академик А.Г.Чучалин. Новорожденное Общество пульмонологов нашей страны в те годы, образно говоря, расправляло крылья.
       В автобусе со мной ехали профессора В.П.Сильвестров, В.Е.Ноников, доктор Г.М.Сахарова и другие. Из моей саратовской кафедры в Суздаль приехали ассистент А.М.Косыгина, ординатор Т.Г.Шаповалова, аспиранты М.М.Шашина и В.А.Решетников.
      Суздаль, где я был впервые, встретил нас  непогодой. По приезде все сразу окунулись в толчею конференции. В Саратове год назад мы хорошо встретили гостей из всех крупных городов Советского Союза, и потому здесь у нас недостатка  в знакомых не было.
      Разместились, подготовили свои доклады и успешно выступили на пленарных заседаниях и секциях. Здесь были уже знакомые мне и украинцы, и прибалты, и товарищи из Баку, Барнаула и Благовещенска. Профессора Ландышев, Провоторов, Федосеев, Кокосов, Мухин, Фёдорова, Слесаренко, Убайдуллаев, Шнипас и многие - многие другие. Иностранцев  не было ни одного. Самое важное было даже не в содержании докладов, а в организации работы конференции и в единении людей и их опыта. Чувствовалось, что чистые родники пополняют советскую пульмонологическую Волгу. Достижения накапливались. Было очевидно, что романтический этап в развитии отечественной пульмонологии успешно продолжается. Большая роль в этом принадлежала академику Александру Григорьевичу Чучалину. 
      На одном из заседаний я преподнёс Правлению Общества большой памятный альбом с фотографиями  Учредительного съезда, в прошлом году прошедшего у нас в Саратове. Делегаты встретили это одобрительно.
      Как всегда во время конференции было много кулуарных встреч и знакомств. Было даже посещение ресторана и танцы. Подчас казалось даже, что личностная тусовка была здесь, как и везде, важнее, чем научные достижения делегатов.
      Непогода не способствовала тогда ознакомлению нами с местными достопримечательностями. Мы, конечно, знали, что Суздаль это древнейший город России, но непосредственные впечатления от этого районного центра Владимирской области были весьма скромными.
     Кремль и соборы были заброшены. Подавляла обыденность малоэтажного захолустного города, никогда не имевшего развитой промышленности. А, может быть, нам не хватало хорошего экскурсовода? А ведь перед нами был ровесник великой Руси!
      Но однажды в перерыве между заседаниями мы съездили к Храму на реке Нерли. Это было недалеко от города. Храм располагался на пустынном высоком берегу, с трёх сторон окружённый не широкой, но глубокой рекой. Дальше, за рекой, расстилалось скошенное поле. Белоснежный, как лебедь, с высокими сводами стен и единственным куполом, устремлённым вверх, он как бы готов был взлететь. Окружающее ему не мешало, он был как на ладони. Ничего лишнего, простота и красота. Говорить не хотелось. Побродили мы вокруг него, полюбовались и уехали. Это впечатление контрастировало с суетой съезда.
      Суздалю более тысячи лет. Он помнит Киевскую Русь и Юрия Долгорукого. Это ведь десятый-одиннадцатый века! Суздаль старше Москвы. Но Храм-Лебедь на Нерли, удивительное творение русских людей, я, потрясённый,  увёз с собой именно тогда.
      По окончании конференции мы уехали через Владимир в Москву.   
     Следующая встреча была в Киеве. Здесь я бывал несколько раз и раньше. В 1990 году мне довелось  участвовать в этом замечательном городе в работе 1-го Всесоюзного конгресса врачей-пульмонологов.
       Руководил конгрессом академик А.Г.Чучалин. К конгрессу долго готовились.     Приехали в Киев сотни участников.
      В то время здесь был идеальный порядок, продовольственные магазины ломились от продуктов. В Саратове мы такого изобилия не видели. Для приехавших делегатов были и экскурсии по городу, и посещение Бабьего Яра, где покоились в братских могилах тысячи погибших в Великую Отечественную войну мирных жителей, в основном, евреев. Грустное место.
    Стали известны все наши ведущие специалисты и учёные в пульмонологии. В их числе, прежде всего, была ленинградская школа (Н.В.Путов, Г.Б.Федосеев, А.Н.Кокосов, В.И.Трофимов, О.В.Коровина, М.А.Петрова и другие). Из Благовещенска приехал Ю.С.Ландышев, из Барнаула В.Г. Трубников, из Ташкента А.М. Убайдуллаев. Киев был представлен профессором Ю.Д.Усенко. Он и был президентом Конгресса. Из Саратова приехал я вместе с профессором Н.А.Ардаматским. 
     Николай Андреевич Ардаматский - заведующий одной из терапевтических кафедр Саратовского медицинского университета – семидесятилетний человек, фронтовик, председатель терапевтического общества Саратова. Охотник и рыбак. Он развивал идею отечественного учёного П.К. Анохина  о том, что организм выживет, если даже при больном органе сильна вся соответствующая  функциональная система. К примеру, порок сердца есть, но сердечной недостаточности нет. Общее компенсирует недостаток частного. Он так это объяснял в разговоре. Интересный человек.
     Нас с ним, как и многих других гостей, разместили в двухместной каюте многопалубного речного теплохода, стоявшего у стенки пирса на Днепре.  В каюте было удобно. С палубы был виден широкий Днепр, залитый огнями. По вечерам Николай Андреевич разрезал балык из мяса неизвестного мне  лесного зверя, привезённый им из Саратова,  и это было  очень вкусно.
    Конгресс пульмонологов проходил в нескольких корпусах зданий здешнего медицинского университета, того, что было расположено выше памятника Ленину, стоявшего на Крещатике (теперь-то уж этого памятника, как и расположенного недалеко Музея Ленина из белоснежного мрамора,  в захваченной фашистами Украине уже не существует).
      Мы каждое утро по дороге на заседания конгресса проходили мимо этого памятника и… мимо десятка  палаток, в которых обосновались украинские националисты, открыто протестовавшие против советской власти и коммунистов. В эти дни были даже случаи расправы над теми, кто приходил на Крещатик с Красным флагом. И это было тогда, когда в магазинах города, как я уже писал, наблюдалось изобилие продуктов питания. Было что-то искусственное в нагнетании ненависти к власти в этом, в целом спокойном и замечательном, советском городе. Милиция за этим следила, но бездействовала. Власть явно недооценивала происходящее.
     Гораздо спокойнее, как будто в другом государстве, было в эти дни на Подоле, в порту, у Владимирской  горки, у Андреевского собора, то есть там, не в центре города, где мне удалось побывать.
      У Владимирской горки, которую я рассмотрел очень тщательно, толпился народ. На склоне горы на небольшой площадке высилась вдохновенная фигура князя Владимира Мономаха, провозгласившего в девятисотых годах  православное христианство на Киевской Руси. В частности, отсюда, через его потомков пошла Русь.
     В Андреевском соборе мы слушали пение церковной капеллы. Это было очень проникновенно, классически строго. Я, пожалуй, лучшего хорового пения и не слышал больше. Да и сам собор и снаружи, и внутри был каким-то особенно изящным и светлым.
      Софийский собор был монументальнее, но проще и обычнее по своим архитектурным формам. Он успокаивал и умиротворял. А Троице-Печерская лавра показалась мне тесным лабиринтом невысоких церквей, келий и могильных памятников, то есть чем-то исключительно церковным. Но здесь мы услышали, как звучат колокола.
      Конгресс продуктивно работал в разветвлённой сети симпозиумов и секций. Он действительно укрепил основы последующего развития пульмонологии в стране.
     На прощание мы с профессором Ардаматским побродили по Крещатику, посидели у фонтанов на площади, где уже в то время  шумело подобие майдана, родившее со временем ещё более страшного монстра, того, что всем людям хорошо известен в наше время.
     Хочется верить, что Украина освободится от нынешней бандеро-фашистской  власти и воспрянет вновь. Это дело времени и воли народа.
       1991 год. В августе - начале сентября в Москве все пережили  контрреволюционный шабаш: «защиту» Белого дома, похороны «героев», попавших под танк, аресты членов ГКЧП, позорное возвращение из Фороса Горбачёва, запрещение компартии, воцарение «главного мясника России». Жизнь пошатнулась.
      Тем не менее, какие-то процессы в стране по инерции продолжались. В частности, шла подготовка к проведению 2-го Всесоюзного Конгресса пульмонологов, намеченного ещё раньше. Он должен был открыться в Челябинске – в конце сентября. Помню, у части организаторов тогда были сомнения: называть ли его Всесоюзным, хотя СССР ещё существовал, или как-то иначе. Готовился к поездке  туда и я.
        Для вылета в Челябинск пришлось ехать из Саратова в Москву. Провожала меня жена Люся, настояла, чтобы взял теплую рубаху, так как на Урале могло быть холодно.
      В начале сентября Москва напоминала встревоженный муравейник. Дорожали продукты, пустели прилавки. Помню, купил пару банок морской капусты, поскольку ничего другого уже не было. Раньше никогда не ел её, оказалось довольно вкусно.
      В Челябинск летели втроем: я, профессора В.И.Комаров и В.Г.Новоженов (оба – москвичи, с обоими мне довелось служить в Афганистане ещё в 1987 г.). Улетали из Москвы - было тепло, а Челябинск встретил нас холодрыгой. Плащи не грели. Шёл дождь, улицы были изрыты траншеями - город готовился к зиме.
      Разместили делегатов в холодной гостинице. В столовой, куда мы ходили через пару кварталов по лужам, кормили плохо. В перерывах между заседаниями народ больше толпился в буфетах, греясь там, кто коньяком, кто чаем.
      Руководил конгрессом академик А.Г. Чучалин, программа выполнялась исправно, но  общая атмосфера была какой-то тревожной. Разговоры в кулуарах были заполнены политикой, и их мотивы не были единодушны: оказалось, что многие, особенно москвичи, давно уже тяготились советской властью и ждали теперь для себя положительных перемен.
     Запомнились темнота холлов и лестниц, разобщённость людей, снижение эмоционального тонуса научных интересов. Бросалось в глаза  отсутствие зарубежных гостей, хотя делегации ещё существующих республик СССР были представлены весьма полно.
      Наблюдался контраст с 1–м Конгрессом, проведенным в прошлом году в Киеве, где, несмотря на вылазки украинских националистов, всё было организовано прекрасно, было тепло, привлекали внимание активность научного общения и интернациональная солидарность делегатов. А здесь, в Челябинске, царило ощущение потерянности, такое, которое обычно охватывает людей после похорон при выходе с кладбища. Второй Конгресс был назван уже не Всесоюзным, а  национальным (российским). Выходило, что советских пульмонологов похоронили ещё живыми. Ведь СССР был упразднён, как известно, только в декабре 1991 года.
     Лишь один день дожди уступили солнцу, и я отправился в город. На трамвае добрался до вокзала. Над площадью возвышался современный вокзал - куб из стекла и бетона, а рядом стояло старое, но крепкое кирпичное двухэтажное здание – бывший вокзал, а ныне – станционное багажное помещение. Всё это не имело отношения к работе Конгресса, но шёл я именно сюда.
     Дело в том, что в декабре 1942 года, то есть 49 лет тому назад, нашу семью – больную маму и нас, троих мальчишек, – разместили именно в этом здании. Отец (тогда начальник производства снарядного завода в Москве) вывозил нас из Петропавловска-Казахстанского, куда мы были  эвакуированы ещё в 1941 году. Пока он хлопотал о билетах до Москвы, мы  лежали на кафельном полу вокзала, прямо на матрацах, которые нам выдали. Свободных лавок не было, по узкому проходу мимо нас шли и шли  люди.
      Было холодно. Мама болела туберкулёзом, харкала кровью, была очень слабенькой. Если бы отец не добился разрешения забрать нас (а в 1942 г. возвращение из эвакуации было  ещё запрещено, шла Сталинградская битва), мы бы наверняка погибли. Мне было тогда 9 лет, брату Саше 7, Вовке – 1,5.
     Помню, что рядом с вокзалом стояли воинские эшелоны. Люди бегали за кипятком. Пахло дымом и углем. Лежа на матрацах, мы прятались под одеялом в пальто и шапках. На рынке отец купил большой глиняный горшок  топлёного масла и посадил меня на этот горшок у двери вокзала, наказав, чтобы я не отлучался, так как это масло для нас, для мамы, было необходимо как жизнь…
      В Москву ехали в купе пассажирского поезда долго-долго. Мёрзли.  Масло довезли. 
      Подойдя теперь к тому вокзалу, я потрогал дверь, возле которой сидел на драгоценном горшке почти 50 лет тому назад. Дверь была тяжеленная, дубовая, за многие годы крашенная-перекрашенная масляной краской. Вошёл внутрь – тот же красно-белый кафельный пол. Как все-таки неподвижна жизнь! Чтобы убедиться в этом, нужно было съездить в Челябинск.
      Я привёл здесь это подробное отступление, вроде бы не имеющее отношения к теме данного очерка, так как почувствовал себя на этом конгрессе так же не уютно и тревожно, как в том моём военном детстве, здесь же, в Челябинске. В эти дни, как и тогда, под угрозой уничтожения находилось что-то более важное, чем пульмонология,  сама советская власть.
      Конгресс закончился, и нас на автобусах повезли в аэропорт. Там я оказался вместе с Инной Григорьевной Даниляк, известным профессором одной из московских клиник, знакомой мне и прежде. У нас были билеты на один и тот же рейс. Там же томились в ожидании отлёта и знакомые врачи, участницы съезда. Их рейс должен был вылетать позже нашего самолёта. Вдруг по радио объявили, что наш борт отложен, а их полетит вместо нашего. К тому времени мы уже чертовски замёрзли и устали, и эта новость просто убила нас.
       Инна Григорьевна оказалась очень деятельной и предложила пойти в здание Управления аэропорта, прямо к летчикам. Нам повезло: к нам вышел командир того самолета, на который уже объявили посадку. Я был в военной форме. Стали его просить взять нас. Наверное, ему было жаль двух измученных, уже немолодых профессоров-медиков,  и он великодушно распорядился поменять нам билеты, что-то написал на бумажке и велел идти к накопителю. Какое счастье!
       В салоне самолета мест не было. Пока мы стояли в ожидании в проходе, я заметил моих молодых знакомых, на лицах у них читалось удивление: ведь мы же должны были остаться. На приставном кресле, на первом ряду, прямо в плаще сидел сам академик Чучалин. Мы было замешкались, но тут подошёл командир и повёл нас прямо в кабину. Там он усадил нас рядом на откидные стулья и мы, ещё не веря себе, почувствовали, что счастье продолжается. Летчики и штурман деловито, не торопясь, располагались на своих местах, включали тумблеры, проверяли приборы. Самолет вырулил на полосу и, взревев, взлетел над Челябинском.
     В кабине было спокойно, мирно мигали лампочки на приборах, общий свет был приглушен. Летчики иногда негромко переговаривались, за занавеской трудились бортпроводницы. Самолет гудел, временами подрагивал, но в целом летел ровно. За стеклами кабины царила темнота. С Инной Григорьевной мы тихонько обменивались впечатлениями.
      Как-то командир, сидевший за штурвалом, позвал нас к своему креслу и позволил взглянуть вниз, на землю. В черноте ночи сверкал огнями город, похожий на золотой орден. Красота неописуемая! «Златоуст», с удовольствием пояснил он. Командир был очень доброжелателен к нам, успокаивал какой-то своей надёжностью, так как был похож на артиста Никоненко, такой же крепыш, ладный в своей лётной тужурке.
       Хотя я в шестидесятые годы 7 лет служил врачом в парашютном полку и не один раз вместе с личным составом медпункта прыгал с самолетов, но в кабине у летчиков ни разу не был. Так что всё здесь мне было в новинку.
       Примерно через час у лётчиков наступило время ужина: стюардесса каждому принесла на подносе  тарелку яичницы с котлетами, кофе и хлеб, Не бросая дела, они дружно принялись за трапезу. В кабине вкусно запахло. Когда тарелки были унесены, командир тихо отдал распоряжение стюардессе  накормить и нас. Какая сказочная деликатность! Распоряжение тотчас же было исполнено. Мы не отказывались. Яичница и котлеты и особенно кофе существенно улучшили наше состояние, вызвав даже некоторую эйфорию. Мы благодарили. Ощущение счастья продолжалось!
       Летчики оживились – приближалась посадка. Вот уже стала видна посадочная полоса. Мягко приземляемся. Самолет подруливает к аэровокзалу, и мы первыми, вместе с экипажем, выходим на трап и спускаемся на землю. Москва!
       На следующий день я съездил к Белому Дому, где ещё месяц назад пировала победу контрреволюция. Обошёл его вокруг. Я был здесь впервые. Ничто не привлекало внимания. Никаких следов его «героической защиты». Дом как дом. Но, судя по виду москвичей, по магазинам, становилось ясным, что отрицательные перемены произошли даже за неделю, что меня здесь не было. Обывателей стало больше. Выросли цены, опустели прилавки, и это осенью-то!.
       В Кремле ещё шевелился безвластный Горбачев. Запрещённая компартия лежала в руинах, а её члены тысячами сдавали партийные билеты. К власти приходили вчерашние работники ЦК, заведующие кафедрами научного коммунизма и прочие перерожденцы первой волны. В Матросской тишине сидели узники – члены ГКЧП. Обстановка была гнетущей. Страны не стало. Но именно тогда я особенно отчетливо понял, что даже в очень трудные времена простые люди остаются людьми.
      Уставших профессоров, застрявших в челябинском аэропорту, лётчик, почти без просьб, только взглянув, забирает в кабину самолета, что, наверное, делать не полагалось. При этом он был очень доволен, что сделал доброе дело.
        Люди остаются людьми,  какой бы чёрной не была окружающая их действительность.
       Вечером того же дня, я уехал в Саратов. Дома меня очень ждали.
      Годы шли своей чередой. Власть ельциноидов расстреляла Дом Советов из танков. Постепенно она видоизменилась, но осталась столь же антинародной. Борьба продолжалась, и это было неизбежно. Своё профессиональное и литературное творчество мне долгое время удавалось сохранять. Многое было сделано и в этих условиях, хотя и не всё, что хотелось бы.
       Для врача, близкого к больным людям и к ученикам, и полезного им, его работа и жизнь, даже в нынешнем ущербном мире, кажутся более оправданными и светлыми, чем обычным людям.  Но, при этом, очень важно помнить, что и в государстве торжествующих лавочников по–прежнему живут  простые и  честные люди, работающие для людей. И их большинство.
       Жизнь продолжается, жалко только, что мчится она, как поезд в метро.
    А на следующий (1992-й) год состоялся 3-й Конгресс пульмонологов. На этот раз в Ленинграде, который тогда ещё не успели переименовать в Санкт-Петербург. Он проходил в ВМА им. С.М.Кирова, в Клубе этой академии. Я ленинградец и выпускник этой Академии. Поэтому побывать там было вдвойне приятно.
    Всё было как обычно. Разве что поубавилось гостей из бывших союзных республик. Но и зарубежных гостей было ещё немного. Не было и изобилия рекламы иностранных фармацевтических фирм. Обращало внимание гораздо большее, чем раньше, представительство ленинградских пульмонологов. Но это же был Ленинград. Ощущалась всё ещё значительная мощь Ленинградского НИИ пульмонологии.
     Я выступал с докладом о патологии лёгких при травме, с учётом моих наблюдений в Афганистане и в Армении. Послушать доклад пришли и А.Г.Чучалин, и Е.В.Гембицкий, и В.Т.Ивашкин, и Н.А.Богданов. Тема эта была очень актуальной в то время.
      Вечером встретились с Н.А.Богдановым у него дома по случаю его семидесятилетия. Как пульмонолог он был известен по его оригинальной книге «Поражения лёгких компонентами ракетных топлив».
       В Ленинграде меня удивить было особенно нечем. Всё здесь было родным и знакомым.
        Проездом в Саратов побывал в московском НИИ пульмонологии, руководимом А.Г.Чучалиным. У него тогда систематически собирались учёные Москвы и других городов России, и не только пульмонологи. Обсуждались проблемы вреда курения, экологии, ХОБЛ и бронхиальной астмы, психологии больного человека и другие темы.
       Однажды в присутствии гостей из Великобритании у него выступала с докладом моя дочь М.М.Орлова – саратовский психолог. Переводил её выступление на английский сам Александр Григорьевич. Вообще, несмотря на свою большую занятость и высоту интересов, он был очень внимателен к людям,  конкретен и никогда не суетился.
        Поинтересовался моим впечатлением о Конгрессе в Ленинграде. Я поблагодарил его за внимание к Ленинградской пульмонологической школе. Конгресс это показал.  Но, наверное, его интересовало и тревожило возникающее противостояние ленинградской и московской пульмонологической Школ. Разумеется, он об этом прямо не говорил. Но наверняка об этом думал. Школа академиков Путова и Федосеева в эти тревожные годы упорно сохраняла все  советские традиции, тогда как Москва во всё большей степени становилась площадкой западных взглядов, методик, форм обучения и лекарственных фирм.
      Однажды Чучалин даже уважительно сказал, зная о моих взглядах и ленинградских предпочтениях: «Когда я вижу Вас, М.М., у меня возникает желание встать по стойке «смирно». Но, может быть, ему в рыночных условиях иначе невозможно было бы работать? Обеспечивать институт, проводить дорогущие Конгрессы, издавать журнал?
      Я и в последующие годы посещал многие Конгрессы пульмонологов и даже выступал на них с докладами, руководил секциями. Надо отметить, что Конгрессы проводились ежегодно с завидной регулярностью, обычно в Москве. Но отношение к ним у меня постепенно менялось, причём настолько, что с начала двухтысячных годов я ограничивался тем, что направлял туда уже только своих учеников. Нами было выполнено 33 кандидатские и 6 докторских диссертаций за 27 лет (с 1983 по 2010 год). Немало, и в основном, по пульмонологии. И Конгрессы, как бы к ним не относиться, помогали моим диссертантам реализовывать их труды.
        Прошло со времени первых конгрессов каких-то два–три года, и советский пульмонологический романтизм закончился, сменившись унизительным коммерческим лоском Европейского респираторного общества и абсолютной подчинённостью нашего пульмонологического общества западным нормам, фармацевтическим фирмам и школам. Но ведь тогда и Советский Союз закончился, сменившись государством лавочников. Сущность этих процессов была одна и та же. Это были «девяностые годы» в развитии отечественной пульмонологии, совершенно разметавшие её  интернациональный характер. Да и только ли в пульмонологии. Эти годы продолжаются и в наше время. 
   Понимание происходящего приходило не сразу. Вторжение зарубежного опыта поначалу воспринималось многими пульмонологами нашей  страны тогда как прогресс. Помню, как мы гордились  возможностью участия в конференциях и публикациях за рубежом. Даже деньги на это находили и за честь считали. Публикация наших  материалов в трудах конференции по тромбозам при болезнях лёгких в каком-то сказочном французском городе Монпелье, к примеру, воспринималась как награждение чуть ли не орденом Почётного Легиона. По карте искали, где же этот замечательный город с таким неповторимо французским названием. А то всё какой-то Челябинск да Томск или Саранск, упаси Всевышнего! Там ведь и тромбозы, вероятно, какие-то другие, более нарядные что ли.
      Сам по себе, Монпелье - хороший городок. Виноград и прочее. Но ведь и Челябинск не плох. Трактора и танки. Значит, дело не в городах, а в нас самих. «Девяностые годы» ограбили нас, но и сделали  умнее. Понимание преувеличения значимости и даже пагубности многих зарубежных достижений, в конце концов, пришло.
    Нельзя сказать, что преклонение перед Западом в пульмонологической среде в те годы проходило без борьбы. Помню случай, когда возражавшего Чучалину по какому-то принципиальному вопросу Г.Б.Федосеева чуть ли не со стулом вынесли из президиума. А он упорно сидел на стуле посреди пустой сцены.  Несмотря на некоторый комизм этой ситуации, зал одобрительно приветствовал Федосеева дружной овацией.
     Академик Н.В.Путов на одном из Конгрессов активно возражал против иконографии на обложках московского журнала «Пульмонология».
      К руководству ВНИИПом (!) после Путова пришёл почему-то, может быть, и не плохой специалист, член-корр. АМН О.Самойлов, но ведь даже не пульмонолог. Возможно, правда, в тех условиях и сам этот институт к двухтысячным годам  «постарел» настолько, что это стало возможным.
    Справедливости ради, нужно отметить исключительно полезные свойства некоторых зарубежных средств того времени в лечении, например,  бронхоастматических статусов. Но как всё зарубежное, в целом, тогда превозносилось просто потому, что было не нашим, а отечественное объявлялось заведомо неконкурентноспсобным!
   Но вспоминаются и исключения из правила. Так было с неплохим отечественным бронхолитиком сальтосом, производству и применению которого очень помогал академик А.Г.Чучалин.
    Конгрессы и сейчас успешно проводятся, становясь зеркалом рыночных реформ, власти денег и коррупции   в стране. Представителей стран СНГ на Конгрессах теперь практически нет.
       Массовость посещения пленарных заседаний и симпозиумов нынешних Конгрессов обеспечивается неплохо, Москва большая. Конгрессы служат практическим врачам хорошей учебной площадкой. Ведь книги и журналы для многих стали теперь слишком дороги. В этих условиях,  дорогие, но наиболее качественные,   отечественные издания стали редкими, а засилье западных издательских фирм вполне обеспеченным. Конгрессы помогают и обмену опытом.
       При этом собственно научная ценность ежегодных встреч пульмонологов даже на Конгрессах была не велика, так как за год подлинный научный рост оказывался, естественно, небольшим. К такому выводу приходят практически все участники Конгрессов, с которыми мне удаётся побеседовать. Саратовцы который год уже не выступают там с собственными докладами, а лишь знакомятся с сообщениями других авторов. Хотелось бы, чтобы пульмонологи России пережили это трудное время.
     А пока что былые Школы исчезают. Центры расформировываются. Пульмонологические общества в областях распадаются или попросту умирают. Саратов этому пример: у нас уже нет ни кафедры, ни общества, ни диссертационного совета по пульмонологии. Правда, пульмонологическое отделение, когда-то созданное нами, существует и сейчас.
       Да что Саратов! Даже бывший ленинградский НИИ пульмонологии МЗ СССР (РФ), ставший за эти годы всего лишь одним из институтов  Санкт-Петербургского медицинского университета,  значительно утратил свои научные, кадровые, финансовые и территориальные  возможности. Живёт старым, выживает. Не имеет значения, кто теперь его директор. Администратор, которому не легко. А Время Путовых прошло. Правда, и сейчас в этом институте работает ячейка ещё советских Учителей-пульмонологов, но их уже мало.
      Если ещё лет пятнадцать тому назад этот институт был известен врачам всего Советского Союза и напоминал океанский лайнер, то теперь он - всё ещё славный фрегат отечественной пульмонологии - едва ли сможет пересечь соседнюю Большую Невку. Не думаю, что и московский НИИ пульмонологии на 11-й Парковой мог существенно вырасти в этих условиях за прошедшие годы.
     Журнал «Пульмонология» и ленинградский журнал «Новые Санкт-Петербургские врачебные ведомости» (в значительной степени, по вопросам пульмонологии, но не только) минимально обеспечены авторами и подписчиками и существуют, слава Богу.
     Я уж не говорю о качестве пульмонологической помощи в практических учреждениях страны, хотя в платных предложениях недостатка нет.
   В большом высоком фойе здания бывшей партийной или общественной школы (забыл название) у метро на Юго-Западной, где проводятся почти все пульмонологические Конгрессы,  до середины 90-х годов стоял великолепный бюст В.И.Ленина. Даже не бюст, а его громадная  гипсовая голова на пьедестале, изваянная  каким-то знаменитым скульптором. Голова вождя мирового пролетариата, безусловно, подчёркивала интеллектуальную и общественную высоту тех научных Форумов (не только по вопросам пульмонологии), которые здесь систематически проводились уже не один десяток лет.   
     Скульптуру по-тихому сняли. Фойе опустело и даже как-то осиротело. Зато, какой простор образовался для бойких современных фирмачей. Освободившееся пространство тут же было заполнено (куплено?) околонаучными лавочниками.
      Карлики! Великий Ленин это унижение, конечно, переживёт. Он, ведь, как и весь советский народ,  и не такое унижение переживал. Но ведь у карликов были очень властные руководители. Кто же ещё мог бы поднять руку на Ленина.
     От былой советской пульмонологии остались ныне отдельные, практически бессильные, могикане, Отечественная пульмонологическая Волга заилилась-таки, чего я  опасался и о чём говорил двадцать лет тому назад.
     Я пишу об этом с болью в душе. Разве разбитое корыто может радовать? Но, может быть, есть  другие мнения?
  Март-апрель 2017 года, Саратов.