Воспоминания участника Великой отечественной войны

                История жизни одного человека
                едва ли не любопытнее и не поучительнее
                истории целых народов.
               
                Русский классик


     То, что я для вас публикую, - это Воспоминания моего тестя, ныне покойного отца моей, тоже уже покойной, жены Елены – Владимира Викторовича Лубянцева.
       Почему я решил их сейчас опубликовать? Наверно, для меня пришло время. Время отдать ему дань памяти. И время, когда, наконец, появилась такая возможность, о которой ещё недавно можно было только мечтать.
      Вполне допускаю, что эта его, автора, проза не является чем-то выдающимся  - с литературной точки зрения. Но он, как немногие, на склоне лет нашёл время и силы рассказать и сохранить для нас уже ушедшие в историю эпизоды своей жизни. «Иные не делают и этого»,- сказал поэт.
И то, о чём он рассказывает, также не является чем-то неординарным: это -  не приключения в джунглях, не полярная экспедиция и не полёт в космос… Он просто рассказывает о тех событиях, участником которых был наравне с другими – тысячами и миллионами; о событиях, о которых он знает в самых мельчайших подробностях, не понаслышке.
       Это рассказ о том периоде его (и не только его) жизни, который многое определил и стал самым важным и значимым – о войне, о боях, в которых он участвовал до Дня Победы, начиная с 1940-го года. И рассказ этот простой, искренний. И страшный той правдой жизни, которую ему, как и многим его поколения,  пришлось пережить.
      Писал он эти Воспоминания  не напоказ и не рассчитывая  увидеть их напечатанными: всё же не член Союза Писателей СССР, не маршал Советского Союза…  а самиздат в те годы, мягко говоря, не поощрялся…  Писал, что называется, в стол. Тихо и скромно. Как и жил.
Я даже не скажу, что при его жизни я питал к нему какое-то  особое почтение. Скорее – наоборот. Я видел перед собой только замкнутого, глуховатого старика, целыми днями сидевшего перед политизированным телевизором, по которому день и ночь шли жаркие дебаты в Верховном Совете СССР (это был конец 80-х), а вечером – выходившего во двор покормить птичек да бездомных кошек, - почти чужого и далёкого от меня человека.  
     Он также, догадываюсь, с недоумением смотрел на меня, тогда ещё молодого, тридцатилетнего, как на что-то чужеродное, непонятное, вдруг вторгшееся в его жизнь.
      К счастью или нет, но встречались мы с ним редко – в летние месяцы, когда я с женой и маленькими детьми приезжал к её родителям в Нижегородскую (тогда Горьковскую) область.
      Центром притяжения в их доме была (она умерла в 1993 году, на год раньше его) мать моей жены, т.е. моя тёща Мария Николаевна – замечательной души человек. Она, уже тяжело больная, всё же находила в себе силы позаботиться о каждом из нас. А набивалось нас в их маленькую квартирку сразу три семьи: кроме меня с женой и двумя маленькими детьми, приезжали ещё их средний сын с женой и пятью детьми, так что было тесно, шумно и весело. Тестя же я в доме почти не слышал. От моей жены я узнал, что перед пенсией он работал бухгалтером (в советское время – за мизерную зарплату). А ещё показывала мне его старые фото конца 40-х: статный молодой офицер под руку с молодой красавицей-женой Марией.
И только много лет спустя, уже после его смерти, я прочитал его Воспоминания. И его внутренний мир, его история и жизнь открылись мне с другой стороны.
Может, прочитать бы их раньше, при его жизни, - наверно, и отношение к ветерану было  бы другое…
                 Март 2010 г.


ВОСПОМИНАНИЯ УЧАСТНИКА ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ ЛУБЯНЦЕВА ВЛАДИМИРА  ВИКТОРОВИЧА. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

В армию я был призван в декабре 1939 года после окончания института.  До 1939 г. была у меня отсрочка от военной службы по учебе в ленинградском финансово-экономическом институте. Служить я начал в 14-м отдельном танковом полку одесского военного округа. Изучали технику, радиосвязь, тактику боя, сначала «пеше-танкового», а потом и в самих танках. Был я башенным стрелком-радистом у командира батальона майора Литвинова, быстро заряжал пушку, отлично держал связь открытым текстом и через азбуку Морзе, отлично стрелял из пушки и пулемета, а при необходимости всегда мог сесть за бортовые фрикционы механика-водителя. Механиком-водителем был Павел Ткаченко. Научились водить танки даже без света фар в ночное время.
     Летом 1940г. наш 14-ый отдельный танковый полк участвовал в освобождении Бессарабии. Румыны покидали Бессарабию без боев.
     Уводили с собой скот, имущество, награбленное у жителей Бессарабии.  Но мы им это осуществить не позволили. У нас были быстроходные танки  БТ-7.  Мы пошли в обгон румынских войск, за несколько часов  пересекли всю территорию  Бессарабии и встали на всех переправах по реке Прут. Мы отбирали награбленное имущество и пропускали только войска с оружием, которое они могли нести, и лошадей, запряженных в лафеты.  Пропускаемые войска выстраивали, спрашивали, есть ли желание остаться в советской Бессарабии. Солдаты были запуганы, офицеры им говорили, что через год они вернутся и с нами расправятся. Но находились смельчаки, выходили из строя. Забирали подводы с имуществом, коров, лошадей и отправлялись по домам. Некоторые почему-то разувались.  Ботинки жалели что-ли, уходили босиком, закинув ботинки на плечо. Мы стояли на Пруту несколько дней. По ночам на румынской стороне слышались выстрелы. Стреляли по солдатам, решившим бежать в нашу Бессарабию ночью. Некоторые переплывали к нам.  После ухода румынских войск с территории Бессарабии наш полк проделал обратный ход по Бессарабии за реку Днестр и расположился в пригороде Тирасполя. Здесь продолжались еще год тактические занятия, стрельбы, ночные переходы, учебные тревоги. В июне 1941 года из состава полка была выделена группа танкистов, имеющих высшее образование (по гражданке).  Я был зачислен в эту группу.  Нам предстояло сдать три экзамена: по знанию техники, ведению боя и политической подготовке. Потом полагалось два месяца стажировки уже в качестве командиров танковых взводов, а в сентябре - увольнение в запас с присвоением звания лейтенанта каждому из нас. Но осуществить все это не удалось. До 20 июня мы сдали два экзамена, а последний экзамен сдавать не пришлось, началась Великая Отечественная война.
     22 июня 1941 года наш полк поднялся по тревоге, мы пошли снова в Бессарабию по мосту через реку Днестр от Тирасполя на Бендеры и на мосту сразу попали под бомбежку.  Мост через реку Днестр бомбила вражеская авиация, но ни одна бомба не попала в мост. Все рвались справа и слева в воде. Мы прошли Бессарабию до передовых частей нашей пехоты и стали прикрывать их отступление. Работы нам оказалось гораздо больше, чем мы представляли себе на тактических занятиях.  Ночью надо было выкопать площадку для танка, загнать танк на площадку, чтобы из земли  была видна только башня танка.   Днем мы вели  обстрел противника, а ночью снова меняли позицию и копали новые щели  для танков. Копали до изнеможения, спать приходилось мало. Однажды водитель соседнего танка поставил танк под уклон, но на горный тормоз и лег под танк спать. Налетела авиация, одна бомба разорвалась близко, танк встряхнуло и сорвало с горного тормоза. Он двинулся под  уклон, и днищем насмерть притиснуло лежащего под танком водителя.  Под бомбежками мы были много раз.  И во время переходов, и на стоянках. Если это случалось во время перехода, механик разворачивал машину вправо, влево, включал такую скорость, что машина летела, как птица, выбрасывая два фонтана земли из-под гусениц. 
              В июле  1941г наш полк был направлен к Киеву (юго-западный фронт).  24 июля 1941г было дано задание на разведку боем силами одного танкового взвода. Было это между пос. Монастырище и городом Белая Церковь. Вместо майора Литвинова в мой танк сел командир взвода, лейтенант.  Мы прошли несколько километров колонной, а потом на одной возвышенности развернулись углом вперед и стали спускаться, обстреливая дальние кусты. Оттуда нас тоже обстреляли, что и нужно было нашим наблюдателям.  Мы мчались на большой скорости, я быстро подавал новый снаряд, как только падала стреляная гильза в гильзоулавливатель. В цель при большой качке попасть трудно, но мы стреляли для испуга.                Вдруг меня встряхнуло, как электрическим током, и  левая рука непроизвольно дернулась к левому глазу. Я заорал: «Я ранен!» Механик оглянулся на лейтенанта, но тот крикнул: «вперед, вперед!», потом тише: «нам нельзя разворачиваться и подставлять бок, там броня слабее». Тут же раздался лязг, а лейтенант чуть приоткрыл люк и выбросил  «лимонку» в убегавших фрицев. Понравился тогда мне этот лейтенант.    Он действовал не как герой, а как простой труженик, знающий свое дело и свою  машину.  В такой напряженной и опасной  обстановке  он действовал вдумчиво, как на работе. А обо мне подумал: раз кричит, значит живой, пусть потерпит. Без дополнительных происшествий мы вернулись на свою базу. Когда я отнял ладонь от левого глаза, там оказался сгусток крови, за которым глаз не был виден. Перевязал меня механик – водитель, он подумал, что глаз выбит. А я не завязанным правым глазом осмотрел наш танк . Царапин и ссадин на нем было много еще в Бессарабии, сбит перископ, антенна.  А теперь появилась дырка рядом с пулеметным отверстием.  Снаряд не пробил лобовую броню танка, но дырку небольшую высверлил, меня осыпало в лицо мелкими осколками своей отколовшейся брони.
          Медсанбат отправлял всех поступавших раненых на подводах. Мы пошли по украинским селам.  Жители встречали нас, первых раненых, приветливо, ласково, угощали домашними пышками, приглашали в сады. Увидев, что я не могу отловить вишню с куста, меня вели к скамейке и предлагали вишни, собранные в корзину. 
Когда мы подошли к железной  дороге, там стоял санпоезд, который и доставил нас в эвакогоспиталь 3428  в город Серго Ворошиловоградской области  31 июля 1941 года.  Врача окулиста в этом госпитале не было, был один на несколько госпиталей.  Он пришел на следующий день, 1 августа.  Восемь дней прошло после ранения.  Мои очи пылали, как  огнем, я не мог шевелить веками. Врач что-то побурчал персоналу, что не вызвали его раньше, но, узнав, что я прибыл только вчера, бодро пообещал мне быстрое выздоровление, а на первый случай познакомит меня с некоей  «Анастасией», которая снимает все боли.  Он велел держаться за его плечо и повел меня в операционную.  Там закапал в глаза лекарство, расспросил меня о смелых танкистах. Я рассказал ему о лейтенанте Сароисове, который гоняет свой танк по деревням, занятым немцами, под ураганным огнем противника.  Потом врач меня предупредил, чтобы я не ворочал глазами без его команды, сославшись на то, что у него оружие острое, с ним надо вести себя осторожно. Он удалил из роговой оболочки обоих глаз видимые осколки, а я ворочал глазами по его команде. После операции он уехал.  Приехал через два дня с рентгеновской пленкой, сделал снимок и уехал.
            Когда снова приехал, опять вынимал осколки, проявленные на пленке. С собой имел новую пленку и сделал снимок. В следующий приезд он сказал, что в правом глазу осколков нет, а в левом вырисовывается два осколочка в недосягаемом для скальпеля положении. Он решил сделать снимок левого глаза  с движением глаз.  Во  время съемки  скомандовал мне: «вверх-вниз».  Опять уехал и вернулся через день.  Сказал, что оставшиеся два осколка находятся не в глазу, а в глазнице. Они обрастут оболочкой,  и, может быть, не будут беспокоить. А если их удалять, то надо оттягивать глаз или пробивать висок. Операция сложная, можно потерять зрение. Несколько дней мне еще закапывали лекарство в глаза, а вскоре перестали, и я стал нормально видеть.  22 августа я выписался из госпиталя и поехал в Сталинград в надежде попасть на танк Т-34, о чем мечтал каждый подбитый танкист. 
Сталинград был еще цел и невредим.  В мирном небе на большой высоте спокойно и тихо плавала лишь немецкая рама Фоке-Вульф.
У коменданта собралась группа танкистов разных специальностей. Их уже посылали в танковый полк, но снова вернули. Теперь комендант направил нас в тракторный полк (был в Сталинграде в августе 1941г и такой полк).  Но и там было полным-полно народу, а машин не хватало.  Нас вернули и оттуда. 
           Тут подвернулся покупатель из 894 стрелкового полка.  Обещал всем найти работу по душе.  Мне, например, ручной пулемет Дегтярева, только на треноге, а не в шаровой установке, как это было в танке БТ-7, или переносную коротковолновую станцию 6-ПК.  Повидал я еще раз этого штабника.  На лица у меня плохая память, но он меня сам узнал.  Спросил, как я устроился.  Я ответил, что обещанная им 6-ПК осталась пока в мечтах, а у меня за плечом была новенькая семизарядная винтовка СВТ с длиннющим штыком формы кинжала. Он спросил, сколько мне лет, я сказал - 28.  «Ну, тогда у тебя еще все впереди, - сказал  он. - Должно все исполниться». С тем мы и расстались. Он пошел по своим делам, а я полез в  «телячий» вагон. Поехали мы на запад к Днепру. Где-то мы высадились, часть прошли пешком. Потом нам показали, где наша полоса обороны.  Меня назначили командиром отделения, сказали, чтобы я выделил одного стрелка связным к командиру взвода. В отделении моем было со мной 19 человек.  У каждого из нас на поясе в чехле была лопатка с коротким черенком, их мы и применили для нашего благоустройства. Грунт вначале был мягкий - пашня, а поглубже- более твердый.  Время было к вечеру, когда мы приступили к работе, копали всю ночь.   К рассвету у правого моего соседа окоп был готов в полный рост, у левого соседа и у меня работа шла менее успешно.  Я похвалил соседа справа, сказав, что при таком темпе работы он через недельку может сделать подкоп к позициям противника. Рассказал шутку, ходившую у нас, танкистов: «один пехотинец так глубоко ушел под землю, что его не нашли и посчитали дезертиром».  Посмеялись.  Я спросил, не работал ли он  в тридцатом году на Московском метро. Там Маяковский восхищался работой строителей.  Он говорил: «под Москвой товарищ крот на аршин разинул рот». Сосед высказал беспокойство в отношении воды, я посоветовал ему съесть помидор,  плантации которых окружали нас.  В свою очередь и я высказал беспокойство, но уже другого рода – почему-то время от времени в ближайших кустах раздавались хлопки, как будто поблизости кто-то стрелял.  Мой сосед меня успокоил: «это, не бойся!  Это финская «кукушка» где-то в тылу сидит и стреляет наугад, а пули – разрывные, задевают за кусты и хлопают для испуга, а вреда от них почти никакого».      

ВОСПОМИНАНИЯ УЧАСТНИКА ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ ЛУБЯНЦЕВА ВЛАДИМИРА ВИКТОРОВИЧА. ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
Прошел один день, другой, третий.  Дальнейшие события уже стали вызывать беспокойство у всех: ожидаемый термос за спиной кашевара не появлялся, связной тоже как в воду канул, впереди грохотали артиллерийские залпы. Через нас пролетали самолеты со свастикой, бомбили вблизи за нашими спинами, справа и слева от нас, нас как будто не замечали.  Правда, мы  свежую насыпь  на брустверах прикрывали зелеными ветками, днем прекращали работы и, зажав винтовку между колен, старались уснуть хотя бы на короткое время, сидя в окопчике.  В ночное время по осветительным ракетам можно было понять, что наша позиция - не передний край, впереди бой принимают другие наши части. Там взвивались и немецкие осветительные ракеты, которые висели в воздухе долго, а наши осветительные ракеты в воздухе не зависали, падали скоро. Об этом мы догадывались сами. Связь с нашим взводом отсутствовала трое суток, мы за это время выкопали окопы в полный рост и хода сообщения между ними, съели НЗ (галеты и консервы), а вместо воды ели помидоры с кустов. В конце концов, никакой страх не мог удержать нас от поисков воды. Я взял своего успешного землекопа и пошел с ним сначала по нашим ходам сообщения влево. Из последнего окопчика перебежали открытое пространство в гряду зарослей и по этой гряде пошли как бы в тыл нашим окопам.  Останавливались, старались запомнить свой путь.  Наткнулись на дорогу, которая по-видимому, вела к помидорным посадкам, где были наши окопы, Но мы вышли на эту дорогу, сделав дугообразный  ход по кустарникам.  Дальше дорога эта шла  по открытой местности.  Мы постояли, понаблюдали, а потом пошли с интервалом метров пятьдесят друг от друга. Дошли до следующих кустарников, тут оказались садовые посадки, а между ними дом с упавшей крышей, и дальше – колодец  «журавль».
Мы чуть не закричали от радости.  Стали доставать воду.  Ведро протекало, но напиться хватило и во фляги набралось. Поискали ведро в доме, но не нашли. Во дворе нашли грязное. У колодца помыли, поскребли, несколько раз налили, получилась вода чистая. Вдруг нас окликнули: «ребята, вы из 894 полка?  Мы давно на вас смотрим, а вы нас не замечаете».  Из кустов вышли два солдата интендантской службы с вещевыми сумками и термосом.  Они принесли нам хлеб и шпик.  Рассказали, что были здесь вчера, дальше хотели пойти, но их обстреляли как раз из тех зарослей, которыми сейчас прошли мы, считая этот путь безопасным. Мы сразу взяли по куску шпика и съели его с хлебом. Сало было свежее, непросоленное, срезанное с красным мясом, но нам очень понравилось. Я вспомнил, что где-то читал, что крупная змея и черепаха могут терпеть голодовку больше года, а клоп  до семи лет, но наш  землеройный собрат-крот не может прожить без пищи даже 12 часов.  Мы тоже в этой части слабоваты. Наши интенданты рассказали нам, что наши подразделения имеют большие потери от бомбежки и арт-огня, поэтому и не было связи, но теперь они о нас скажут. Нам оставили термос, мы из него выложили шпик в вещмешок, а его наполнили водой.  Мы условились встретиться здесь через день или два.  Вернулись в окопы без происшествий. Я распорядился, чтобы все проверили винтовки, они самовзводные, при засоре могут отказать. Решил пострелять по ближайшим кустам.  От своих окопов стали копать ход в тыл, к нашему пункту снабжения.  К вечеру второго дня отрядил двоих за водой и проверить, были ли снабженцы в условленном месте. Воду принесли, а продуктов еще не было. Еще через день пошел сам с помощником.  Пригибаясь можно уже было пройти более половины пути выкопанным новым ходом в тыл. Послышались волнистые звуки самолетов.
Наши моторы ровно гудят, а эти волнисто, то громче, то тише, значит – вражеские. Завизжали брошенные бомбы и, как мне показалось, взметнулась земля у колодца, к которому  мы не дошли. Была ли ещё какая стрельба или  всё было только с неба,  было непонятно,  только взорвалась вся земля и всё кругом загремело и почернело, меня как-то подбросило. Страха не было. Когда чувствуешь ответственность за других, то о себе забываешь. Я, согнувшись, кинулся назад к своим окопам. Вдруг левую руку дёрнуло в сторону и по  всему телу прошло электричество. Я  упал, но сразу поднялся и добежал до большой воронки. В неё прямо прыгнул. Левая рука попала  во что-то горячее, а правая оперлась на винтовку. Я осмотрел левую руку, из ладони торчали белые головки костей, кровь как будто и не текла. Удар  был тыльную часть кисти, и все кости были вывернуты на ладони, а рука запачканной чем-то тлеющим на дне воронки. Рядом со мной оказался и мой спутник. Я всегда ему говорил, чтобы при бомбёжке выбирал большую воронку, два раза в одно место бомбы не попадают.  Я достал индивидуальный пакет, стал перевязывать  рану. Грохот прекратился, гул самолётов сначала удалился, а потом снова начал нарастать. Самолёты после бомбометания  возвращались и обстреливали местность из пулемётов. А я этого во время  бомбежки не заметил. Опасность миновала, а рука заболела по-настоящему, отдавало даже в плечо, повязка намокла от крови, а мой спутник  всё-таки мне позавидовал: «Откровенно  скажу тебе, счастливчик ты, но не теряй  время, ищи скорей медпункт, а я  посмотрю, живы ли наши. Не забудь сказать про нас там командирам, а то погибнем мы  без всякой пользы». Я обещал ему и посоветовал послать нового  связного. Было это 11 сентября 1941 года.
Медпункт я нашёл километрах в двух, мне сделали укол от столбняка, промыли рану, забинтовали, отправили в медсанбат. Я не хотел уходить, сказал, что обещал сообщить начальству о своих людях, оставшихся без связи, без пищи, а может быть и без воды, если бомба повредила колодец. Но меня заверили, что обо всём доложат. Несколько  дней я лечился в медсанбате, а с 27 сентября по 15 октября 1041 года в эвакогоспитале 3387 ростовской области. После выздоровления я стал радистом. Сбылось предсказание Сталинградского штабника, мне дали  переносную коротковолновую  радиостанцию  6-ПК, и я  держал связь  из батальона с полком. Это был 389  стрелковый полк 176 стрелковой дивизии. Участвовал в жестоких боях, которые в сводках Совинформбюро  именовались боями местного значения. Осенью 1941 года  гибли тысячи наших бойцов, огневое превосходство было на стороне немцев, особенно тяжело было зимой .г. Бойцы поднимались в атаку, а  ураганный огонь останавливал, залегали бойцы в снегу, много было раненых, обмороженных, убитых и закоченевших в снегу.
После разгрома немцев под Москвой заметно было какое-то облегчение и на других фронтах. Хотя и падала пехота перед встречным огнём, но уже более решительно и дружно вставала для новой  атаки.
Весной 1942 года  мы слышали уверенный рокот  нашей артиллерии и звонкий  голос «катюш» за нашей спиной, от чего  и нам хотелось запеть. В эту весну даже была попытка организовать  ансамбль голосистых солдат.
 Командование южного фронта организовало курсы младших лейтенантов. На эти курсы направляли отличившихся в боях сержантов и старшин из всех воинских подразделений фронта.  Занятия начались в г. Миллерово Ростовской области.  Однако летом пришлось отходить под новым натиском немецких войск. После неудачной попытки взять Москву немцы решили обойти  ее с юга, отрезать от источников нефти.  Большая часть моторизованных войск шла на Сталинград, и не менее мощная - на Кавказ через Краснодар. В Краснодаре в то время было офицерское пулеметно-минометное училище, где учился мой брат Миша.  С приближением фронта училище расформировали, а курсантам присвоили не офицерские звания, а сержантские. Вручили станковые пулеметы и отправили защищать Сталинград.  С какой бы готовностью я заменил брата, мне 29 лет, а ему только 19.  У меня год войны, два ранения, я опыт имею, а он новичок без всякого опыта. Но судьба распорядилась иначе. Он шел в пекло, а я пока уходил от горячих схваток, правда, с боями: в некоторых местах приходилось занимать оборону.  Дошли мы до станции Мцхета (около Тбилиси) и там обучались до октября 1942г.  В октябре я получил звание младшего лейтенанта и был направлен в 1169 стрелковый полк 340 стрелковой дивизии в г. Ленинакан Армянской ССР на должность командира минометного взвода.  Здесь надо было обучать грузинских парней, только что призванных в армию. В моем взводе были ротные минометы калибра. Боевая техника, прямо скажем, не сложная. Мы ее изучили быстро. Заодно изучили и стрелковое оружие пехотинцев в виду того, что взвод минометчиков придан был стрелковой роте, действовать в бою должен выл рядом с пехотинцами или даже непосредственно из окопов и траншей пехоты.
Ребята во взводе были грамотные, ловкие, хорошо знали русский язык, особенно отличался один паренек, непохожий на грузина, был он не брюнет, а русый, даже ближе к блондину. Какой-то он был спокойный, уверенный, рассудительный. В каких жестоких боях я побывал со многими людьми, но имен и фамилий не запомнил, а этого парня помню до сих пор. Фамилия его была  Домбадзе.  К его помощи я иногда прибегал, когда замечал, что меня не поняли. Тогда он объяснял всем по-грузински. Через него я стремился создать доброжелательность, дружбу, сплоченность во взводе, взаимовыручку и взаимозаменяемость на случай выбытия кого-то из строя. Этого я добивался и своими рассказами о пережитом и увиденном в боях и, в первую очередь, тактическими занятиями. Поскольку боевая техника была простая, то главной задачей я считал отработку практических умелых действий в обороне, во время обстрела наших позиций или бомбежки,  тактических действий при наступлении нашей стрелковой роты, к которой мы приданы. Выбор места, быстрота развертывания в боевые порядки, точность попадания в заданные цели. Тактические занятия проходили за городом Ленинаканом.  Местность там высокогорная с довольно суровой зимой, что создавало неудобства и трудности, приближая учебу к обстановке, близкой к обстановке на фронте.  Неподалеку от нашего полигона проходила граница с Турцией, в  синей дымке виднелись острые крыши минаретов. Так время дошло до весны 1943 года.  Я полагал, что к маю месяцу мы будем на фронте.  Но к этому времени пришла  группа молодых офицеров, которые после окончания курсов не имели практического  опыта.  Их оставили в дивизии, а из взводов и рот выбрали офицеров, имеющих боевой опыт, и направили в распоряжение фронта.  Тут уж не трудно догадаться, что и я оказался в числе имеющих боевой опыт, позарез необходимых фронту.
В мае 1943 года я оказался в 1369 полку 417 стрелковой дивизии командиром минометного взвода. Взвод свой я нашел в непосредственной близости с пехотой.  Присматриваться друг к другу не было времени. Бойцы отнеслись ко мне с уважением, когда узнали, что я  был в боях  с первого дня войны и в самую трудную зиму 1942-43 года, имел два ранения. Да и между собой они мало знали друг друга.  Многие выбывали из строя, их заменяли подносчики мин, обучались в бою. Бодрость духа была высокая, немца не боялись, знали о победе под Сталинградом, на выстрел отвечали выстрелом.  Смело обстреливали позиции немцев минами, потом прятались в ниши, ожидая ответного обстрела. Старались держать противника в напряжении. На флангах демонстрировали наступление. На нашем участке шла позиционная война, немцы не наступали, и мы пока тоже вели только обстрел. Зато обстрел был частым.  Мины нам приносили, или мы сами носили ночью, а днем они у нас не залеживались. Однажды после наших залпов мы укрылись в нишах, немцы тоже постреляли и перестали. Я вылез из ниши и пошел по ходам сообщения. Поблизости стоял пулеметчик у пулемета. А немцы дали еще залп.  Взрыв я увидел позади пулеметчика, осколком ему сорвало каску и часть черепа. А боец еще стоит, потом медленно повалился…

ВОСПОМИНАНИЯ УЧАСТНИКА ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ ЛУБЯНЦЕВА ВЛАДИМИРА ВИКТОРОВИЧА. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

           7 июля 1943г я был ранен, сорвало осколком чашечку коленного сустава левой ноги.  А было это так. Решили мы дождаться, когда начнут немцы, и ответить сразу, пока они находятся у минометов, не ушли в укрытие. Эффект получился поразительный, немцы как будто подавились. Мы дали несколько залпов, а противник молчал. Только после долгого молчания начался беспорядочный обстрел с дальних позиций. Им отвечали наши  батальонные минометы калибра. Мы отсиживались в своих укрытиях-нишах.  Ниша-это небольшое углубление в стене траншеи. Каждый выкапывал его себе сам как временное укрытие от огня противника. Во время обстрела я сидел в своем укрытии, поджав колени. Ниши делались неглубокие из-за опасения обвала траншеи, так что в нише пряталось только туловище, а ноги были вне укрытия. Одна мина разорвалась на бруствере почти напротив моей ниши, и меня ранило в левое колено. За мое пребывание около двух месяцев во взводе у нас потерь не было, наверное, потому, что была дисциплина. Была даже введена команда: «Взвод, по нишам!».  И все, кто даже держал мину в руке, не успел опустить в ствол миномета, разбегались.  Я ввел эту команду, чтобы уберечь взвод от потерь, сам и выбыл раньше всех.  Такова ирония судьбы.  Но я заверил ребят, что подлечусь и быстро вернусь. Ранение-то легкое. Лечился я в АГЛР №3424 (Армейский госпиталь легкораненых) с 9 по 20 июля -11дней. Госпиталь располагался на лужайке в парусиновых палатках. Мне накладывали повязки со стрептоцидом, было сильное нагноение, осколок подрезал снизу под чашечкой  коленного сустава, и вовнутрь сустава набилась грязь. 20 июля я выписался из госпиталя и вернулся на передовую, но пробыл только два дня. Какая-то соринка осталась в глубине сустава и дала нагноение. Долечивался я с 23 июля до 5 августа в своем медсанбате, который назывался 520 отдельный медико-санитарный батальон. Тут я пробыл уже 14 дней, зато вылечился окончательно.  6 августа я опять был на передовой. 
                12 августа меня и командира стрелковой роты, к которой был придан наш минометный взвод, вызвали в штаб батальона. Мы пошли по зигзагообразным ходам сообщения в тыл, а на обратном склоне пошли по открытой местности. Это место с позиций противника не просматривалось.  Через некоторое время впереди нас  разорвался снаряд, а через минуту грохнул еще один взрыв позади нас. «Похоже на пристрелку, -сказал я. - Давай бежим!»  Побежали к тому месту, где был первый взрыв.  И точно, загрохотали взрывы почти на наших пятках. Мы упали, и у меня, как всегда при ранениях, все тело пронзило электричество. Обстрел больше не повторился. Видимо, противник заранее пристреливал местность для заградительного огня, на случай появления наших танков.  Я был ранен осколком теперь уже в правую ногу, насквозь пропороло бедро чуть ниже ягодицы.  Для перевязки использовал индивидуальный пакет, дошел до медпункта а там был отправлен в эвакогоспиталь 5453 в станицу Белореченскую Краснодарского края.  В офицерской палате все шутили надо мной: вот, где, мол, Гитлер искал сердце-то у тебя!  Я отвечал, что и сам немцам большей частью под зад поддаю, у меня минометы ротные, калибра, мины рвутся понизу.  Лечился я здесь с середины августа по сентябрь 1943 года.
           В октябре 1943 года я стал командиром минометного взвода в 900  горнострелковом  полку  242 стрелковой дивизии.  Во взводе  оказались сибиряки, пожилые люди, лет на 10-15 постарше меня, а мне тогда было 30 лет.  Их надо было обучать, чем я и занялся на Таманском полуострове. Занятия проходили успешно, мы нашли  большое количество брошенных немцами мин, которые можно было использовать для стрельбы из наших минометов, только летели они на меньшее расстояние, чем наши мины (калибр их на меньше наших). Да и своих мин было у нас достаточно. Так что для практических стрельб был большой простор. По утрам мои охотники сибиряки постреливали уток из автоматов.  Утки приплывали ночевать к берегу.  В декабре 1943 года мы переправились с Таманского полуострова на Керченский полуостров. Переплывали пролив под огнем противника.  Керченский пролив непрерывно подвергался обстрелу дальнобойной артиллерией немцев, снаряды рвались и далеко от нашего бота, и близко, но мы переплыли пролив благополучно. Там наши войска уже занимали плацдарм шириной около и глубиной  до 4км. Под этим участком были огромные каменоломни. Здесь до войны были большие разработки камня-ракушечника, шла распиловка его электропилами, был электрический свет, были такие хода, по которым от Керчи до Феодосии можно было проехать под землей на автомашине. Теперь эти хода были завалены. Сейчас здесь, под землей, накапливались войска для решительного удара. 
В подземелье мы спускались с зажженным телефонным кабелем, а там, в закутке, у нас был светильник-коптилка из патрона артиллерийского снаряда.
Отсюда мы выходили на боевые позиции ночью, а когда нам приходила смена, мы возвращались в свои каменоломни. Сибиряки восхищались природой Крыма, говорили, что здесь не надо никакого дома, можно всю зиму жить в палатке или шалаше. Я, однако, не был в восторге от этого курорта, простудился, и не мог громко говорить целых три месяца, что пробыл на Керченском полуострове. Находясь на боевых позициях, приходилось терпеть неудобства от ненастной погоды. Снег с дождем в сочетании с пронизывающим ветром создавали на нашей одежде ледяную корку. Это уже было добавкой к пулеметным ливням, разрывам снарядов и бомб. Послабление в климатических неполадках мы почувствовали в середине марта 1944г.
Однажды, возвращаясь с боевых позиций в свое пещерное убежище, я увидел девочку лет 10-11. вышедшую из катакомб на солнышко. Мне она показалась просто прозрачной, лицо белое-белое, синие прожилки на тонкой шее. Поговорить не удалось, приближалась вражеская авиация, и мы поспешили вниз, а там, в темноте, она исчезла. Зашел я к командиру стрелковой роты, к которой был придан наш минометный взвод, а он меня удивил новостью: старшина его роты принес в котелке парное молоко. Оказывается, по соседству есть жители, и даже живая корова  в подземелье.
             Так мы и воевали целых три месяца.  Мы обстреливали немецкие окопы, они нас угощали тем же. Были и убитые, и раненые. Однажды в пополнение прибыл молоденький младший лейтенант. Дали ему взвод автоматчиков. Первое время я водил его на боевые позиции вместе с его взводом автоматчиков. Я хорошо изучил дорогу и предупреждал, чтобы шли один за другим, не отклонялись ни на шаг в сторону, а то у меня был случай во взводе, когда один солдат отклонился на шаг или два и подорвался на  «хлопушке», сброшенной ночью с немецкого самолета. Кроме него получили ранения двое других, даже шедших правильно.  Младший лейтенант был новичком на фронте, на каждый свист пули пригибался. Я ему говорил: «Не кланяйся каждой пуле, раз она просвистела, значит, уже пролетела мимо. А ту, которая окажется твоей или моей, мы не услышим. Она вопьется раньше звука». Автоматчиков назначали в боевое охранение.  Как-то раз пошел и сам младший лейтенант с группой своих автоматчиков.  К своему удивлению, он услышал русскую речь в немецком окопе. Это так его возмутило, что он схватился за гранату, угрожая бросить ее в окоп противника. Но стоящий рядом боец удержал его, сказав, что в дозоре шуметь нельзя.Младший лейтенант так растерялся, что вместо броска прижал гранату к животу. Раздался взрыв. Молодой офицер погиб, был ранен и тот, кто удерживал его от броска. Это был урок, как не надо действовать в пылу гнева, и как не надо вмешиваться в действия соседа, не вникнув в суть обстановки. Предохранительная чека гранаты была уже выдернута. Вообще уроков было много. Вот подрыв на  «хлопушке» в моем взводе – тоже урок.
                22 марта 1943 года было назначено наступление наших войск на позиции противника.  Говорили, что командует операцией Андрей Иванович Еременко и Климент Ефремович Ворошилов.  Все заняли свои места. Мы, ротные минометчики, вместе с пехотой, батальонные   на некотором расстоянии позади нас. Мои сибиряки медвежатники заметно тушевались, все спрашивали меня, где я буду во время боя. Я им объяснял, что из окопов выйдем вместе, я даже раньше их.  Кричать и командовать будет бесполезно, делать надо как я, а пробег до окопов противника надо сделать без остановки, сразу там открывать огонь, согласуясь с пехотой, занявшей позиции первыми.
                Началась артиллерийская подготовка. Потом по сигналу ракеты вышла из окопов пехота и автоматчики. Враг очень скоро обрушился ответным огнем. Как будто нисколько не был подавлен нашей артподготовкой. Может быть, и заметили это с командного пункта Еременко и Ворошилов, но изменить ход событий уже никто не мог.  Баталия началась и пошла, как было задумано. Пехота скрылась в дыму разрывов.  Следующими поднялись в сотне метров от нас бойцы ПТР с длинными противотанковыми ружьями. Это и сигнал для нас. Мы, как было условлено, поднялись вровень  с петеэровцами. Бежали к окопам, которые заняла наша пехота. Но обстрел был такой сильный, что в сплошных разрывах и дыму ничего не было видно. Минометчик  ближайшего ко мне расчета был ранен в лицо, прострел был в одну щеку с вылетом в другую щеку.  Он начал кружиться на одном месте.  Я снял с него миномет и толкнул его в сторону окопов, из которых мы вышли. Сам побежал дальше,  сделал несколько прыжков и упал, как-будто что под ноги попало, а по всему телу прошло электричество. Понял, что ранен. Боли не было, я вскочил и опять побежал. Заметил, что боец с коробкой мин за плечами удалился вперед. Меня опять подсекло повыше колена левой ноги. Я упал рядом с большой воронкой. Немного спустился в нее, полежал. Потом хотел подняться, но не смог, резкая боль в щиколотках обеих ног не дала встать. Решил подождать пока утихнет или удалится грохот огня.  Подумал, как теперь смогу передвигаться. Сел и на руках приподнял туловище, руки переставил назад и сидя подтянулся. В пятках ног появилась боль. Но небольшая, терпеть можно. Потом лег на живот, приподнялся на руках, но протащиться вперед не смог, боль в щиколотках резкая. Попробовал на боку, получилось легче. Так и остался полежать на правом боку. Показалось мне, что грохот утихает, незаметно для себя заснул. Через какое-то время пришел в себя от резкой боли в щиколотках обеих ног. Оказалось, что меня втянули в траншею два наших санитара и ушибли ноги. Хотели снимать сапоги, но я не дался. Тогда голенище разрезали. У правой ноги рана была в передней части голени, а у левой ноги было две раны, одна рана сбоку ноги. А вторая сзади, в ногах что-ли мина разорвалась?  Мне и показалось как-будто я споткнулся обо что-то во время ранения. Еще дополнительно левая нога  была  ранена пулей повыше колена: аккуратная дырка справа, и побольше отверстие на выходе пули с левой стороны ноги. Все это мне забинтовали.  Я спросил, кто меня приволок сюда, к окопам?  Оказалось, что никто меня не тащил, сам добирался.  Но через бруствер окопа перевалить не смог, только руки положил на бруствер.  Когда меня втащили в траншею, я и опомнился.  Теперь после перевязки один санитар взял меня на  «кукорки» и понес в медпункт.  Там сделали укол от столбняка и отправили уже на носилках к переправе Керченского пролива. Потом в трюме небольшого бота меня вместе с другими ранеными перевезли на Таманский полуостров. Тут, в огромном сарае, была операционная.  Меня переложили с носилок на матрац,  принесли большую стеклянную банку с прозрачной жидкостью и стали мне ее вливать.  После этого вливания меня стала трясти лихорадка. Все тело подпрыгивало на матраце. Я хотел сжать зубы, удержать дрожь, но не мог, все тряслось. Хоть упасть я не боялся, матрац лежал прямо на полу, через некоторое время дрожь прекратилась, меня взяли на операционный стол, удалили осколки из раны, забинтовали и отправили на лечение в госпиталь. Это оказался тот самый  эвакогоспиталь 5453, в котором я лечился по предыдущему, четвертому ранению. Врач Анна Игнатьевна Попова приняла меня как родного. Она, должно быть, запомнила меня по тем позорным позам, когда я показывал ей голый зад во время перевязок. Тогда она всякий раз шутливо спрашивала: «Да кто это у меня?»  И я тихо называл свою фамилию. Сейчас я уверенно доложил ей, что мое ранение (пятое во время войны) теперь вполне достойное настоящего воина, и не будет причин для насмешек в офицерской палате.  На этот раз лечился я долго, с марта месяца до июня , и выписался, прихрамывая на правую ногу.
В июне был направлен в г. Ростов в 60 ОПРОС  СКВО (60-й отдельный полк резерва офицерского состава Северо-Кавказского  военного округа). Пробыл там до ноября 1944 г., а 1 ноября снова пришлось лечиться в госпитале 1602: открылась рана.  Пролежал до 30 ноября. В декабре меня направили в Сталинград, в 50 запасной полк 15-й стрелковой дивизии. Так, после тяжелой, мучительной трепки, после пяти ранений, я стал штабником наподобие того, который отправлял меня в 894 стрелковый полк в 1941 году. Должность моя была - командир маршевой роты, звание – лейтенант. Я формировал и отправлял на фронт маршевые роты. Сталинград был не похож на тот красивый город, который был в 1941 году, лежал в развалинах. 
Там я и встретил  ДЕНЬ  ПОБЕДЫ  1945 года.
12 января получил назначение в Астраханский областной военкомат на должность помощника начальника общей части по секретному делопроизводству. 
7 августа был уволен в запас. 
     В огне сражений погиб мой брат Николай в битве на Курской дуге, а в обороне Сталинграда участвовал мой брат Михаил. Он был ранен. Лечился  в госпитале в городе Вольске Саратовской области. После лечения участвовал в боях при форсировании Днепра. Оттуда прислал письмо маме: «Готовимся к форсированию Днепра. Если останусь жив, побреюсь первый раз в жизни». Это было летом .  Больше писем от него не было, а пришло извещение о его гибели, а было ему в то время только 20 лет.
  Как я остался жив – сам удивляюсь!