Перемены

     Он сидел на бревне перед костром, обняв её за плечи. Она сидела к нему спиной, повернувшись к читавшему стихотворение. Скотт взглянул на неё. Две косы очень длинных огненно-тёмных волос спускались на ключицы, из-под тёплой куртки виднелась белая нежная шея. Он попытался заговорить с ней, сказав пару неуместных слов, но она лишь дёрнулась в его сторону и тут же повернулась обратно.

     Он поднялся с бревна, и, отпуская её, шепнул на ухо:

     -Я жду.

     -Хорошо, - ответила она.

     Скотт переступил через бревно и пошёл в сторону своей палатки. У костра осталось несколько человек, включая женщину Скотта, молодых поэтов, старых прозаиков и их жён.

     Он пошёл по сырой тропе, отделявшей дикое поле от леса. Ветер качал кроны деревьев, но вниз не спускался. Вдруг закапал дождь и Скотт заторопился.

     Он дошёл до той части лагеря, в которой находилась их палатка. Ему не хотелось с кем-либо говорить, но у костра сидел его знакомый писатель и пил виски. Скотт решил, что и ему не плохо выпить. Он подошёл к костру и сел на складной стул рядом с бревном, на котором сидел писатель.

     -Никчёмный вечер. Ненавижу чёртовы дожди.

     -Верно, - ответил Скотт. Он тут же решил, что писателя стоит проводить до палатки, прежде чем самому идти спать.

     Писатель весьма неловко предложил Скотту стакан, а затем наполнил его на четверть напитком. Стекло звякнуло, и оба выпили.

     По молодости в Париже Скотт знал, как пить плохой виски: быстро, не дыша и большими порциями. Одиночество скверно учит обращаться с алкоголем, но другого учителя у него не было.

     Жар разошёлся по телу, приятно обжигая желудок и щекоча руки и грудь. Скотт перестал думать о дожде, своей женщине, писателе и об этом лесе. Он вспомнил Париж в пору своей ранней юности.
 
    Тогда соединились его молодость и молодость года, дарившая тому городу первые тёплые ночи и тёплый поцелуи проституток в самом конце улицы Риволи. Там, где пойдя вниз можно было выйти к холодной лунной Сене, или пойдя вверх пройтись по кварталу евреев, разглядывая резные двери синагог и веселящихся посетителей ночных кафе, нашедших спасение от одиночества под тлеющими углями греющих жаровень.

    Скотт тоже этого хотел. Он справился со многим: и с цингой, и с потерей места в университете. И безденежье его не ломало. Он спасся от всего, кроме одиночества. Скотт пытался забыть о нём, водя в Пантеон или в музей Оранжери обитательниц переулков у улицы Риволи, но ему мешали получать удовольствие нескрываемая скука и холодное безразличие спутниц.

     Когда не помогало бездуховное общество, он вечером выходил на мост святого Луи и играл на скрипке, принимая под ноги редкие монеты и бумажки, которых всё же хватало на ночное развлечение.

     Скотт не любил вино, наслаждение он находил лишь в крепком алкоголе, поэтому он покупал в ночной лавке дешёвый виски и навещал товарищей из университета, живших на другом берегу реки.

     Напившись и подравшись, он садился с карандашом и блокнотом у какого-нибудь моста или на лавку в сквере и писал. Выходило дурно, поэтому, в сущности он и бедствовал и не имел женщины, но, когда он писал, ему было хорошо. Много легче, чем когда он просто оставался один.

     Писатель снова налил ему виски, и они выпили. Вторая порция не обожгла, но он знал, что она всё равно подействует.

     -Как Вы оказались здесь? Что могло поволочь Вас в этот проклятый лес? - спросил Скотта писатель.

     -Вероятно, то же, что и Вас. В городе казалось скучно и душно, а для поездки в Австрию нет времени, - соврал он. Решил увидеть то, чего не видел с ранних лет. Хоть я и провёл юность в городе, ребёнком я с отцом и братом стрелял оленей в лесу и подсекал рыбу на озёрах. 

     -Нет. Я сюда приехал только для того, чтобы снести себе голову из двустволки. Но сделать так, чтобы меня не нашли.

     Ему нравился писатель, и он очень хотел, чтобы тот никогда не делал того, о чём говорил напившись.

     -А не навестить ли нам своих женщин? Кажется, пташки нас совсем потеряли. Не стоит их пугать, а? - спросил Скотт.

     -Вы правы. Вы правы. Не надо было снова напиваться. Но по-другому нельзя. Невозможно. - ответил писатель.

     -Позвольте помочь Вам подняться и проводить Вас до палатки.

     -Не могу отказаться.

     Скотт встал и помог подняться писателю. Поддерживая за локоть и плечо, он вёл его к палатке, в которой спала жена. Как всегда Скотта удивляло то, насколько бывает легко вести пьяного человека. Ведомый будто перестаёт весить больше мешка с пухом, и идти с ним нисколько не сложно, нужно только направлять этот мешок, иначе он может упасть и потерять своё содержимое.

     Когда Скотт возвращался к своей палатке, он заметил, что бутылка виски осталась у бревна.

     Дойдя до палатки, он присел и отвернул проход, ведший внутрь. Скотт начал неловко снимать сапоги, прыгая на одной ноге и стягивая руками что-то очень грязное с другой. Когда первый сапог был снят, он повернулся спиной к палатке, и, присев, аккуратно упал в неё. Затем он снял второй и положил оба слева от палатки, туда, где сушились ботинки для походов. Скотт подобрал ноги под себя, сел на колени и закрыл вход. Он принялся шарить в темноте, находя тёплые вещи. Скотт укрылся покрывалом и стал ждать.
 
     На закате он хотел расстелить на лугу плед и вместе с ней посмотреть на звёзды, но небо затянули тучи. Скотт нужно было провести этот вечер только с ней. И ему хотелось, чтобы она пришла поскорее.

     Он не мог найти причину её ожесточения. К тридцати годам Скотт не был хорошо знаком с женщинами. Большую часть жизни он провёл в одиночестве, если не считать родственников, знакомых и непорядочных девиц, с которыми он встречался совершенно обессилев.

     Любви он боялся. Скотт твёрдо знал, что нельзя снова совать морду в капкан. Достаточно одного сломанного хребта, чтобы навсегда уяснить, что мужчине нельзя влюбляться. На самом деле Скотт не имел понятия о том, что такое любовь, но он думал, что за совершённую ошибку он, как мужчина, заплатит.

     Ему приятнее было думать, что он умеет любить и что его чувство искреннее, иначе ему ничего не оставалось, кроме как принять то, что он привязался к той женщине от безысходности.

     Удивительно, что страх одиночества и любовь одинаково не дали бы ему видеть её той, кем она была. Раньше его задевало то, как легко она сносила многодневную разлуку. Несколько раз ему надоедало предлагать встречи, и он позволял ей самой идти на близость. Но ни разу она не смогла оправдать его надежды и каждый раз именно Скотт назначал свидание в Люксембургском саду или у Монматра и, не скрывая недовольства, проводил с ней минуты. На большее его не хватало: видя его огорчение, она нежно тыкала его рёбра, и он всегда сдавался. Сидя на скамейке к ней спиной, он улыбался, а потом бросался к ней, с жаром обнимая и целуя. Когда он припадал к её шее, она с удовольствием негромко выдыхала, а он вдыхал запах её чудесных огненно-тёмных волос, чувствуя, что одиночество покидает его.

     Теперь, когда они жили вместе, она не могла не видеть его, просто не встречаясь с ним. Она часто уходила из дома, либо встречалась со знакомыми, с которыми Скотту было бы скучно. Она так говорила, а он не хотел ограничивать её, рассчитывая на честность, но всё же что-то чувствовал. Когда чувство сменилось тревогой, он решил ненадолго уехать из города вместе с ней и знакомыми писателями на охоту.

     Ему казалось, всё должно было наладиться. Звёзды, лес и компания лучших людей могли помочь смягчить её сердце и напомнить о всём хорошем, что их связывало.

     Кроме этой женщины и любви к писательству, у Скотта ничего не было. Он знал, что могло произойти, если бы она в один день ушла. И он боялся.

     Бледный свет просачивался сквозь несколько маленьких прорезей в куполе над его лицом. Уже час Скотт прислушивался к звукам вне палатки. Ветер усилился, но дождь перестал стучать по веткам деревьев.

     Сев в темноте, он упёрся взглядом в закрытый вход в палатку.

     В его жизни не раз бывали ночи, когда он понимал, что, оставшись в кровати, утром он уже собой не будет. В те ночи он выходил из своей квартирки в еврейском квартале и сначала спускался к тихой Сене, ласкаемой светом луны, а затем шёл вдоль неё к Лувру, встречая по дороге бездомных, спавших в обнимку с собаками.

     Сейчас он не мог прийти к ступеням любимого музея. Скотт отбросил плед и достал сапоги. Обувшись, он пошёл в поле. Тучи на небе тихо разбредались, оголяя его звёздное нутро.

     Он взял влево и пошёл по небольшому склону. Скотт знал, что так он может прийти к тому костру, у которого оставил её полтора часа назад.

     Луна мирно освещала ему ровную дорогу. Он снова повернул налево и скоро вошёл в лес редких деревьев у границы с полем.

     У костра никого не было, а в палатках вокруг него было тихо. Скотт сел на бревно. Он понимал, что, когда обнимал её, она не была ближе самой далёкой звезды. Из кармана куртки он достал сложенное пополам письмо, которое написал для неё, желая выразить свои чувства и намерение упразднить разрыв, начавшийся в момент знакомства. Он прочитал его.

     Cкотт встал, убрал письмо в карман и пошёл к своей палатке. Ветер незаметно унялся, обнажив тишину ночи перед одиноким скитальцем.

     Вступив в свою часть лагеря, он остановился у первой палатки. Безмолвие. Ушло. В ночи раздавались неуспешно сдерживаемые вздохи и выдохи, шорохи и тихий смех. Скотт знал этот смех. А эти выдохи делали его мужчиной каждый раз, когда он нежно целовал в шею её. Свою женщину.

     Он подступил вплотную. Ещё шаг, и он задел бы палатку. Он слышал, и будто видел всё. Скотт пошёл к себе за ружьём, но потом развернулся и побрёл в другую часть лагеря. Бесшумно он ходил мимо той палатки несколько минут. Скотт очень хотел ошибиться. Хотел не узнать эти стоны и выдохи. Но у него не выходило. Скотт остановился перед палаткой и смотрел сквозь непромокаемое полотно.

     Когда внутри всё утихло, он пошёл к костру, перед которым пил виски. Скотт грузно упал на колени и повалился на бревно, упёршись в него боком. Он развернулся к нему спиной, смотря на угли.

     Все в лагере спали, кроме Скотта, его женщины и человека, забравшего у него свет мира.

     Вдруг кто-то вышел из палатки. Скотт неотрывно глядел в кострище. Он не понимал, как дерево может превратиться в краснеющие звёзды, подёрнутые белёсым пеплом.

     Тело, шатаясь, дошло до пня у костра и, расплёскивая воду, подняло с него ведро. Оно принялось жадно пить, вымывая изо рта запах женских духов. Заметив Скотта, оно попыталось дружески улыбнуться, но вместо этого предательски оскалилось.

-А, Скотт, это Вы! А я пьян. Представляете? Совсем пьян. Ох. Надо взбодриться. Протрезветь, да. Но Вы сидите здесь, не дайте огню погаснуть, стерегите костёр!

     Из той же палатки вышла она, наспех одетая и с растрёпанными волосами, в ночи казавшимися чёрной копотью. Не посмотрев в сторону костра, неуверенной поступью она пошла прочь от него по тропе.

     Тело зашаталось туда, откуда пришло. Скотт смотрел на две красные звезды и больше всего хотел, чтобы они были голубыми. В палатку вернулась она, так же не смотря на костёр. Внутри послышались тихий шёпот и шорохи.

     Скотт был один. Куда бы он ни пошёл, был бы один. Поэтому он решил ещё немного посмотреть на звёзды.
    
     Справа он заметил бутылку. Он ненавидел её и все другие. Они губили человека и писателя внутри него. Других они тоже сгубили. Он ненавидел себя и всех остальных. Он знал, что, если обратится к ней, то в этот раз она прикончит его.

     Скотт просительно посмотрел вокруг. Но не было ни здесь, ни в Париже, ни в родном Чикаго человека, способного его спасти. Он зажмурился. В темноте он рукой забрался в карман куртки и вынул из него бумагу. Открыв глаза, он несколько раз глубоко вздохнул и посмотрел на неё.

     На обратной стороне он прочитал свой стих.


     Найди меня во тьме страданий,
     Укрой меня от боли стрел.
     Спаси скорее от стенаний
     Того, кто полюбить тебя посмел.
    

     Он перечитал письмо.
     Скотт сложил его и убрал в куртку. Он не думал о том, что, исправив пару строк, мог отправить его любой другой. Сейчас он был далеко, под сенью берега реки на клетчатом пледе. Рядом лежала любимая женщина, и он был счастлив.

     В голубой ночи Скотт поднялся над костром и пошёл в свою палатку.
     Бутылка почернела от красных звёзд, медленно гасших в костре.
     Впервые за четыре ночи Скотт уснул.