Черныш

Черныш ни о чем не просил, не на что не жаловался, считал, что эта вездесущая черная пыль, жар из печи, вечный голод и глухое ворчание кочегара и есть жизнь на земле.
- Кошка за котел заползла рожать, выкинула их штук пять, - нехотя, как будто себе, ворчал кочегар, - хотел сначала их притопить, но все некогда было.
Холодком в спине отдались у меня эти подробности. Я протянул к котенку руку и он уткнулся мне в палец влажным и холодным носом.
- Потом тут уголь привезли, да и свалили его под котел, - продолжал свой рассказ хмурый кочегар, вздохнул и добавил, - ну завалили в общем все логово ее. Всех вместе.
Холодок по спине побежал сильнее, жесче. От черной кучи в углу, на которую махнул кочегар, повеяло смертью, жуткой несправедливостью и страхом.
- Как этот заморыш выбрался, ума не приложу. Вот, теперь прижился тут...
Я взял Черныша на руки. Невесомый. Грязный. Теплый.
Захотелось его прижать и никогда не отпускать.
- Забирай, - хмуро буркнул мне хозяин Черныша, разглядывая огромный, черный след минутной нежности на моей белоснежной майке, - а то сдохнет он тут...
Кочегара звали Степаном.. Здоровый, бородатый мужик в грязном ватнике, со сломленной, но еще угадываемой гордой выправкой. Угольная пыль, въевшеяся намертво в кожу и волосы, вместе с былой габаритной статью, придавала ему сказочный и былинный вид. Жутковатый и загадочный...
- Он в лагере сначала служил. Офицером. На торфянке. Немцев охранял. Все к Тоньке Кабановой бегал.- подслушал я как-то бабушкин рассказ моей матери, - добегал, добился, - свадьба была на весь поселок... Вроде хорошо жили....Потом Тонька умерла при родах и ребеночек тоже...Фельдшер сказал, что все из-за Тонькиного фронтового ранения. Схоронил ее и ребеночка значит, да и запил он, прямо по черному. И пошла беда гулять. То немца в лагере какого- то спъяну застрелил, то на службу проспит, а потом с начальником подрался , бегал по лагерю с автоматом за ним - вот его из армии и поперли. Сначала хотели посадить, но начальник лагеря его пожалел. Оформили как - то по здоровью...Он долго тут мыкался по поселку, кому забор поправить, кому дров наколоть, - все за еду, да за бутылку. Напьется и к Тоньке на могилу идет. Рыдает там, потом спит прямо под крестом...Долго он так маялся. Долго...Но однажды заболел. Упал у Зойки в огороде, лежит как мертвый, мы уж думали все, отмучался. Отец твой, его потащил на лавку, - живой говорит, - дышит. К фельдшеру его отвезли. Инсульт оказался... Оклемался он не скоро. Рука долго не работала. Но пить бросил, слава богу. Только все на могилу ходил и рыдал там.
Мать моя слушала не дыша. Я тоже.
- Пришел как-то ко мне он потом, - возьми говорит, Капа кочегаром, сил нет больше мотаться... Ну я и взяла. Мужик с руками, не пьет. Чего не взять то? ...Пятьдесят седьмой год был или позже ... Не помню уже сейчас...Рука вроде получше стала у него. Да и жалко его было.. Так вот и прижился он тут...
Рассказ этот мне тогда сильно запал в душу. Я все представлял себе огромного мужика, лежащего на могиле под крестом, а в воображаемом небе над ним кружили черные вороны с фашискими свастиками на огромных крыльях. Мужику было страшно и он от этого сильнее вжимался в сырую могильную землю...
Жил Степан в крохотной сторожке при бане, рядом с кочегаркой.
- Ни тебе телевизора, ни газет, - говорила про него бабуля, - сначала вроде парторг с завода ходил к нему, все пытался с ним беседы вести, да Степан его не слушал особо. Вроде и не гонит, посидит, задумчиво поглядит в котельную топку под речи Иваныча, а как тот начнет с вопросами к нему лезть, так встает молча, да за лопату - и, давай уголь в топку швырять, да пыль поднимать. Так и отвадил Иваныча ходить к нему. Один в общем он и не надо ему ни кого...
Мне тоже бабуля особо не разрешала ошиваться у котельной.
 - Нечего там ходить, - говорила она, - грязно там, да и Степан не любит...
Но мальчишеское любопытсво, сильнее послушания и страха перед мрачным образом Степана из бабушкиных рассказов. Так что я мимоходом старался заглянуть в кочегарку и испытать щекотку ужаса перед страшным, черным логовом старого кочегара. Иногда я его видел. Он меня тоже. Мы обменивались взглядами, я замирал от ужаса и припускал со всех ног подальше.
Но однажды он махнул мне рукой. Я замер и покосился на тропинку по которой можно было дать деру, но он махнул еще раз и как то мягче и вроде по доброму, - так махают давно знакомым людям... Страх сразу куда-то отступил и я вошел в эту самую черную кочегарку... И увидел Черныша.
- Ну берешь? - спросил еще раз Степан, не дождавшись от меня ответа.
Ответ у меня был конечно ...
Я гладил Черныша и угольная пыль которой он был пропитан, вьедалась мне в кожу и одежду вместе с любовью и нежность к этому маленькому созданию.
Я его забрал. Забрал подальше от пыли, котельного жара и хмурого Степана, который хотел его утопить и держал впроголодь. Забрал в другую, новую жизнь. Забрал несмотря даже на бабушкино ворчание и дедово недовольство.
- Кончатся каникулы, уедешь, нам что с ним делать? - говорили они.
Я обещал забрать его с собой. Верил в это и заботливо возился с Чернышом целыми днями.
А через несколько дней, забегая в подъезд, неожиданно столкнулся со Степаном. Он как-то застеснялся меня и запинаясь, наскоро заговорил:
- Я тут это... подумал.. в общем наверное так лучше ... ему удобнее...Ну и...
И так не договорив , махнул рукой в сторону нашей двери и быстрым шагом, сутулясь, пошел прочь...
Я рванул к двери, не очень понимая, что мне там ждать и замер...
У двери стоял заботливо сколоченный маленький домик под двухскатной крышей, с бережно выпеленным круглым входом, а внутри домика виднелась суконная, шинельная подстилка...
Черныш обнюхав принесенный мной домик, деловито забрался внутрь и сразу свернулся там калачиком, демонстрируя сном согласие с таким шикарным подарком. И я любуясь на своего друга, тоже незаметно уснул рядом.
И вот не помню точно, тогда мне это приснилось или потом, Но точно помню, - снился мне огромный мужик, а над ним в небе черные вороны со свастиками... Кружат, машут черными крыльями, а мужик только смотрит на них и грустно улыбается...И ему совсем, совсем не страшно.