Гостья из Медвежьегорска

Было это в шестидесятых годах прошлого века. Когда к Якову Горшкову приезжала в гости сестра из Медвежьегорска, ей радовались не только родственники, но и соседи. Несмотря на возраст очень красивая, смуглая, черноглазая и моложавая Ольга Петровна была похожа на брата лицом, но совершенно иная по темпераменту. Она всегда была желанной гостьей. Была она веселой, изумительной рассказчицей, и послушать ее собирались все родственники, друзья и соседи. А родственников было неисчислимое количество, да и соседей хватало. Я ее сначала не понимала: вроде и по-русски говорит, и в то же время совсем непонятно, вслушиваться надо было.

Наверно, потому, что в разговоре она ударения в словах на первом слоге делала и четко выговаривала звук «о». Слова «да» она не знала, вместо него говорила «но», впрочем, как и моя тетка, жена дяди Яши, тоже Ольга Петровна. Хоть и жила моя тетя Оля смолоду в Петрозаводске, но сохранила заонежский говор, и когда встречались две Ольги, то обе говорили «по-заонежски», и слушать их было просто наслаждение, как музыка звучало для меня их своеобразное произношение.
- Лянь-ко, самовар закипел, - говорила одна тетя Оля.
- Но, - соглашалась с ней вторая.
В разговоре это коротенькое словечко «но» произносилось постоянно.
 
Брат и сестра Горшковы выросли в достаточно зажиточной семье, по северным меркам их можно было назвать кулаками. Тем не менее, их не раскулачили, не согнали с места. Может быть, потому, что хозяин был человек справедливый, никого никогда не обидел, сам всегда спину гнул с раннего утра до полной темени. Если помощь кому нужна была, всегда помогал, и не ждал, когда попросят. И плуг свой, единственный на всю округу, предложит, и дров соседке-вдове из леса привезет, и крышу одинокому старику-соседу залатает. Многодетной семье, в которой взрослые в одночасье померли, остались мал-мала меньше, старшему семнадцать только что исполнилось, завсегда помощь оказывал, его хозяйка сама молоко да сметану приносила детям. Но тут случай особый: отец детишек был двоюродным братом Петру Горшкову. Да ведь в те смутные времена, в тридцатые годы кто о родне помнил? Самому бы уцелеть.  А он за помощь кроме «спасибо» никакой платы не возьмет.

 Стеной за него односельчане стояли, не дали раскулачить. Уважали его сильно. Когда раскулачить однажды пришли, соседи-то сразу узнали. Соседский паренек с заднего двора увел лошадь, в лес спрятал, его мать на свой двор корову привела, рисковала она, конечно, сильно, ведь и ее могли ни за что, ни про что раскулачить. Плуг всей деревней незадолго до раскулачивания в землю зарывали, на всякий случай сверху копну сена кинули. Справедливо решили: заберут Петра Горшкова, скотину заберут, плуг увезут, кто им тогда поможет? Почитай, две лошади на деревню. Ни сена заготовить, ни дров нарубить, из леса вывезти. А про плуг и говорить нечего – один на всю деревню. Конечно, увидели те, кто раскулачивать пришел, следы присутствия лошади, но, заглянув в угрюмые глаза односельчан, собравшихся со всей деревни, да кто вилы в руках держал, кто топор прихватил, благоразумно убрались восвояси. Экспроприаторы сами были из деревни, понимали, что значит для всей деревни лошадь.
 
Но уехал сын, вышла замуж дочка, остались старики Горшковы одни. В войну муж Ольги Петровны не вернулся домой, пропал без вести, и она возвратилась к родителям. Сватались к ней не раз, уж больно хороша она была, да не пошла больше замуж, все мужа ждала. Верила, что жив он, может, в плену где мучается. Когда родители померли, осталась она одна в старом доме.

Каждый раз, приезжая в Петрозаводск в гости к брату, она рассказывала огромное количество деревенских историй. Рассказывать она умела. Все ее рассказы были смешными, и к концу вечера уже не было сил смеяться, болел живот и мышцы лица. Некоторые рассказы я запомнила.

Круиз

Жила по соседству с Ольгой Петровной Агафья Полынина. Женщина в годах, полная, неповоротливая, одним словом, кубача. Всю жизнь крутилась, работала с утра до вечера, и все у нее так получалось, как будто все она левой рукой делала. И замуж вышла неудачно: сама-то дородная, высокая, а муж – хлюпик какой-то.  Ни гвоздя прибить, ни крышу починить, суетится, кричит, бурную деятельность изображает, а все пшик получается. Смотрит, смотрит Агафья, плюнет и берется сама все переделывать. Все на себе тащила. А он вздохнет, руки потрет и сядет на завалинку. И в колхозе так же работал.

Агафья-то работница хорошая была, безотказная, только невезучая, вечно с ней какие-то случаи приключались.

Одно лето плодородным получилось, урожай был хороший. И собрать все успели, сухая осень выдалась, ничего не погнило. Работали все от зари до зари. Осенью лучших работников правление решило наградить. На общем собрании передовиков поздравляли, подарки дарили, кому что. Агафье сделали царский подарок – наградили круизной поездкой на пароходе из Медвежьей Горы в Петрозаводск. От радости у Агафьи дыхание перехватило: она и мечтать не могла, что такую награду получит. Вручая путевку, председатель ей сказал:
- Здесь на билете только надо будет вписать название парохода, на котором поедешь. Они через день ходят. Один день «Урицкий», другой – «Луначарский». Перед посадкой в кассе тебе напишут. А путевка оплачена. Прибудешь в Петрозаводск – два дня погуляешь – и обратно. Ночевать и обедать на пароходе, и гуляй себе, хоть в театр иди.

На радостях Агафья решила после собрания заскочить к сестре, похвалиться подарком. Младшая сестра Варвара прихворнула и на собрание не пошла. Муж Агафьи подарка не получил и с досады решил напиться, так сказать, заглушить боль обиды.
-  Я пойду, пройдусь, пока ты к Варваре ходишь, - сказал он и испарился. Только что был – и исчез.

- Сёстра, мне правление подарок назначило за работу! – с порога начала Агафья. – Путевку дали на пароход. Из Медвежьей Горы в Петрозаводск и обратно. Только вот не знаю, на какой пароход садиться -  на «Урицкий» или на «Луначарский».
- Садись на «Урицкий», он, на мой взгляд, внушительнее, - предложила Варвара.
- Да нет, сёстра, сяду я лучше на «Луначарский», он вроде пошустрее.
- И не спорь! «Урицкий» все же лучше, я тебе говорю! – закипятилась Варвара.
Надо сказать, пароходы были совершенно одинаковые, одного класса, ходили по Онежскому озеру сравнительно недавно и отличались друг от друга только названием.
Разругавшись вдрызг, сестры замолчали. Агафья в сердцах повернулась и выскочила за дверь, твердо решив сесть на «Луначарский».

На другой день с утра Агафья полезла в сундук и достала свое приданое. Вытащила парадный сарафан, лучший свой наряд, который бережно хранила и за всю жизнь одела три раза. Это был еще материн сарафан, мать его тоже только на свадьбу и одела один раз. Агафья надела белую рубаху и стала натягивать сарафан. За последние годы она порядком раздобрела, и сарафан никак не натягивался. Изрядно намучившись, она все же натянула его. Заплела косу и завернула ее вокруг головы веночком, сложила вещи, которые решила с собой взять, положила путевку в сумку и подошла к старому, серому, покрытому мелкой сеткой трещинок зеркалу. Оглядев себя, она вполне удовлетворилась и крикнула во двор мужу, чтобы забирал сумку и шел ее провожать.
- Да рано еще, - заикнулся было муж.
- Не рано, - отрезала Агафья, - председатель едет в город, обещал подвести. Нешто я его заставлю ждать. Уж лучше сама подожду.

Муж взял суму и поволок ее вслед за женой, которая выступала впереди словно пава, чувствуя себя в наряде внушительной и представительной. Около часа ждали они председателя. Наконец, председатель прибежал, заскочил в правление, жадно выпил воды из ковшика, и вернулся в разбитый грузовик. Супруг ткнулся губами в шею Агафье, пробормотал:
 - Не скучай, - и потрусил к дому.

Председатель домчал Агафью в Медвежью Гору быстро, в кассе помог заполнить путевку, усадил ее на пароход и долго махал рукой. Председатель был молодой парень, недавно занявший ответственный пост. Он очень радовался за своих односельчан, получивших подарки.
 
На пароходе Агафья оказалась впервые в жизни. Большой белый красавец-пароход потряс ее. Все здесь для нее было необычным и оттого волшебным. Как только пароход отошел от берега, она решила прогуляться по палубе. Поместили ее в четырехместную каюту с душем и санузлом, но ей не терпелось увидеть, что находится снаружи. Погуляв по палубе, Агафья устроилась на скамейке и с восторгом наблюдала, как прозрачная вода плещет за бортом. К ней подошла девушка в белом фартучке и пригласила ее пообедать. Она провела Агафью в салон, где был накрыт белой скатертью большой стол, уставленный множеством блюд. За столом сидели пассажиры. Перед ней поставили тарелки с борщом, огромной котлетой с картошкой и салатом, подвинули тарелочку с горкой хлеба и принесли чай с лимоном. И Агафья поняла: вот ее момент счастья, самое большое в ее жизни удовольствие, какого у нее не было никогда  до сей поры и вряд ли повторится после. Не торопясь и стараясь продлить удовольствие, она все съела, оставшиеся два кусочка хлеба аккуратно завернула в чистый платочек и положила в карман. Не пропадать же добру, а она на ночь съест. Она отважилась попросить еще вкусного чайку и в ожидании чая огляделась. Салон поражал ее своей величиной, красотой и необычностью. В носу располагался бар со стойкой. Потолок был стеклянным, и сквозь чисто вымытые стекла пробивались ослепительные солнечные лучи, создавая у пассажиров праздничное и приподнятое настроение.

После обеда Агафья опять вышла прогуляться. Осмотрев палубу, она решила подняться наверх и поднялась по трапу на мостик. Вид на озеро отсюда открылся ошеломляюще красивый. Душа у Агафьи пела. На глазах аж слезы навернулись от умиления и чистой глубокой радости. Она стала думать, как она будет стараться хорошо работать, за то, что односельчане так высоко ее оценили и наградили. Ветерок трепал подол сарафана, на озере усилилось волнение, и ей пришлось держаться за поручень.
Агафью заинтересовало огромное стеклянное окно посередине мостика. Куда оно выходило? Она подошла с той стороны, где одна створка была откинута, и наклонилась. Внизу она увидела большой стол, уставленный тарелками с едой, огромное блюдо с пирожками и людей вокруг стола.

- Батюшки! – Ахнула Агафья, - какая зала богатая! Вся в зеркалах, стол ломится от угощений. Да блюда какие красивые. Побогаче будет того зала, в котором меня кормили. Может, мне в этот зал спуститься? Сказать, что еще не кушала, авось покормят. Не прогонят же.

 Пароход сильно качнуло, и она, не удержавшись, рухнула на стол вниз головой. Ее крупное тело мелькнуло в стеклянном потолке салона и упало прямо на стол. На салаты и на пирожки. Эффект был потрясающим. Пассажиры от неожиданности отпрянули и кинулись бежать. В салоне началась давка. Обслуживающий персонал долго успокаивал перепуганных женщин. Сама Агафья от боли потеряла сознание, а когда очнулась, то увидела, что лежит на узком диванчике, и ее салфетками пытаются оттереть от салатов и компота, а из салона выметают осколки посуды и выносят остатки стола, который не выдержал тяжести ее грузного тела. Врач ощупывал конечности Агафьи, проверяя, нет ли переломов. Солнечный день, начавшийся так прекрасно, заканчивался так плачевно. Одежда женщины была испачкана, сломана нога и ключица. Она упала головой вниз и получила сотрясение мозга. К счастью, позвоночник был цел, и врач сказал, что она родилась в рубашке, удачно упала и отделалась только переломами и сотрясением, а могло быть все гораздо хуже. Ее перенесли в каюту и попытались снять сарафан. Он был тесен, и было решено его разрезать, так как снять не было никакой возможности. Агафья стала отчаянно сопротивляться, забыв о боли.
- Дак в чем же я домой явлюсь? Сарафан у меня один, еще от матери остался, – рыдала она.
 
Одна сердобольная официантка, наконец, войдя в положение, предложила аккуратно распороть платье по шву, чтобы потом можно было отстирать и сшить снова. Час она сидела рядом и порола сарафан по шву, а Агафья мужественно терпела боль и даже не стонала. Когда все было позади, и Агафье наложили гипсовые повязки, отмыли ее от салатов и уложили в постель, а распоротый и выстиранный сарафан полоскался на ветру, усталый персонал подсчитывал убытки. Сарафан ей добросердечная официантка прошила по шву, даже сделала его посвободнее, за что Агафья была ей бесконечно благодарна.

Вернулась домой Агафья, полная впечатлений и ничуть не расстроенная тем, что сломаны нога и ключица. В тот же вечер вся деревня сбежалась послушать ее рассказ о путешествии, о белоснежном пароходе и о горнице со стеклянным потолком. Пришлось, конечно, рассказать, как она упала в окошко в этом потолке и оказалась в том же салоне, в котором сидела и обедала тридцать минут назад.
Выслушав ее рассказ, сестра Варвара убежденно сказала:
- Говорила я тебе, сёстра, что надо было ехать на «Урицком», а ты заладила одно - на «Володарском», на «Володарском». Слушать меня надо было, и приехала бы целая.
- Дак какая разница, коли она у нас такая неловкая да невнимательная. Сообразить не могла, куда попала.  Да любопытная к тому же. Она так и из собственного окошка вывалиться могла, - зашумели гости.

Долго потом толковала вся деревня про Агафьино путешествие: невезучая баба она и есть невезучая. Хоть дома, хоть на пароходе.


Как Агафью спасали

Соседи были правы. Приключения Агафьи на этом не закончились. Не прошло и двух месяцев, как сняли гипс с ее ноги, и стала она забывать, где что болело, как случилось у нее новое приключение. Зимой-то работы у крестьянина не так много, как летом. Агафья больше дома крутилась, хотя у нее и зимой работы хватало на ферме. Хозяйкой она была чистоплотной, по три раза на неделе полы мыла, благо воды в озере вокруг хоть залейся. Муж ворчал, она гоняла его из избы, чтобы под ногами не путался. Вот и в тот день он посиживал на завалинке, курил и ждал, когда можно зайти в дом да в подпол слазить, заветную бутылочку достать, которую он по дурости так необдуманно спрятал в подпол, если можно было ее в сенях оставить. Да ведь везде найдет бутылку вредная баба, покоя не даст.

Наконец, вышла хозяйка во двор, стала пестрые домотканые дорожки вытряхивать. Метнулся муж в избу, открыл крышку подпола, нырнул, бутылку за пазуху сунул, поднялся наверх, услышал, как Агафья в сенях возится, и выскочил вон, пока она к нему с расспросами не пристала. А подполье не закрыл второпях.

Хозяйка стала дорожки стелить, старательно расправляя каждую складочку. Сама ведь плела эти дорожки, недавно совсем заменила все. Наклонившись, раскатывала их из красного угла к дверям, да не заметила открытого подполья и рухнула туда, прямо спиной упала, да ногой за ступеньки зацепилась, и нога застряла между ступеньками. Закричала от боли не своим голосом. Ни подняться, ни повернуть ногу не может. Лежит на спине и голосит. Услышал крик, хозяин, осторожно дверь приоткрыл, на всякий случай голову картузом накрыл, чтобы под горячую руку жены  не попасть. Покрутил в дверях головой, хозяйки не увидел, зашел в избу и увидел открытый подпол. Встал на коленки, заглянул в черноту подпола, откуда не своим голосом кричала хозяйка, и с дрожью в голосе спрашивает:
- Агаша, душа моя, чё ты там делашь? Ты зачем в подпол полезла? Ты же туда не помещаешься.
- Ах, ты, черт старый, то почто подпол не закрыл? Ой, ноженька моя! Ой, люди добрые! – голосила Агаша.

Побежал муж за помощью к соседям. Сбежались соседи. С трудом высвободили бедной женщине ногу, примотали дощечку, на случай перелома. Чтобы не вопила от боли, решили дать ей наркоза. Чуть ли не насильно влили в рот непьющей Агафье полстакана водки. Учли, что бедолага водку не пила, а то некоторые бедовые голоса предлагали весь стакан в нее вылить. Агафья быстро замолчала, а под действием влитого в рот наркоза у нее даже юмор проснулся. Стала она советы подавать, как ее легче вытащить. Вход в подпол был довольно узким, и она давно туда не спускалась, лет пять, не меньше. Спуститься к ней, чтобы ее как-то развернуть поудобнее, а то она лежала навзничь, на спине, никто не мог. Сверху поделать ничего было нельзя, а сама она, быстро опьянев, бестолково дергалась, пытаясь развернуться, и шутила сама над собой:
- Ох, кулема я, кулема. Что б мне хоть чуть-чуть поменьше есть. Знала бы, что сюда попаду, да разве бы я за стол села? Я бы месяц только чай пила.

Муж крутился рядом, руководил спасением жены, но сам действовать не торопился. Жену он боялся. Наконец, нашли подростка посильнее, он с трудом протиснулся по ступенькам вниз и стал помогать Агафье принять вертикальное положение. Оба взмокли от усилий, но, в конце концов, Агафья села и попросила дать им с парнишкой передохнуть.

- Нельзя им передыхать, наркоз пройдет, - предположил   кто-то из спасателей.
- Пройдет, еще нальем, - успокоил муж, - найдется.
Отдохнув, решили перевязать женщину веревкой и тащить на веревке вверх. Голова и плечи пролезли быстро. Но нижнюю часть тела никак невозможно было протащить, как ни подталкивал ее снизу мальчишка, как ни упиралась руками в пол Агафья. Выбившись из сил, спасатели сели передохнуть.
- Ну что, придется пол рубить, - предложил сосед и вытащил из-за пояса топор.
- Ты что! Я только что полы помыла, а ты рубить! – взвилась женщина.
 
Она задергалась, снизу паренек ее плечом подпер, и она вывалилась наружу. Спасательная операция была закончена. Полы пришлось перемывать, спасатели порядочно натоптали. Варвара перемывала полы и корила сестру:
- Экая ты, сёстра, неловкая да неповоротливая! И что ж тебе не везет так всегда? Теперь вот надо ногу лечить. Везти тебя в Медвежьегорск. Хорошо еще, что ты другую ногу-то сломала. Вечно тебе не везет.

 Агафья, еще находившаяся под действием наркоза, благодушно соглашалась и не спорила.
- Да, сёстра, тяжело нам, таким кубачам, жить на свете. Хорошо, коли соседи хорошие есть. Колька, вон подмогнул, подтолкнул. А жили бы на отшибе, так и пропала бы в подполе. Толку-то с моего недомерка никакого. Так и кормил бы меня с ложечки, да кружку на веревке спускал, - жаловалась она.
Ногу она лечила еще два месяца, сложный перелом оказался.