Solanum

В доме, который нещадно потрепало время, тоже можно жить счастливо. Счастье, конечно понятие весьма относительное. Мне жилось хорошо. Думалось и верилось именно так. Тишина посёлка городского типа, удаленность от мегаполиса, дарили иллюзию изоляции от окружающих. Деревянный, несколько нелепо сконструированный дом был куплен пару лет назад. Крепкий каркас, хороший фундамент, чистый, с солидным садом, он стал пристанищем на неопределённое время. Уезжая из старой квартиры, расположенной в самом сердце города, забрал с собой лишь библиотеку, архив работ и кота. Вещей никогда не имел много, но даже их предпочёл оставить в том прошлом, от которого бежал. Бережно перевозил многолетнего верного Ваську и Solanum. Растение семейства паслён навевало воспоминания, гнетущие, изгоняющие меня из старой жизни, но расстаться с ним так и не посмел решиться.

Дни стали походить один на другой, в особенности выходные. Каждое воскресенье я соблюдал ритуал полива цветка. Бережно направляя струю воды к корню, снимая высохшие листочки, подрезая ветки, погружался в тягостные мысли о прошлом. Моя жизнь не отличалась событийностью, но несколько лет назад приключилась со мной история, забыть которую отныне я не смел. Робко признаюсь сейчас себе в том, что пожалуй этот небольшой отрезок моего существования самый яркий за все пять десятков лет.

В те годы размеренное существование моё казалось стабильным и вполне благополучным. Я был достаточно известным врачом, имел постоянных пациентов, достойный заработок и добрую репутацию толкового специалиста. Личную жизнь затмила наука. Собственно никогда не везло в любви, несмотря на то, что был женат. С супругой прожили 15 счастливых лет, детей не имели, видимо это и послужило причиной неизбежного расставания. Кратковременные романы после развода, не оставили следа в душе. К наступлению 2015 года мне было суждено признаться, что жизнь во врачебном кабинете, единственная страсть в науке, а любовь лишь к коту. Усердно погружаясь в познание психотерапии, принялся писать докторскую диссертацию, отрастил бороду для солидности.

Работа врача практикующего психолога достаточно рутинная. Пациенты приходят ко мне регулярно, я изучаю их историю, корректирую поведение, стараюсь вернуть к жизни отчаявшихся, пробудить интерес к жизни и заставить отчаянно бороться за счастье.
Однажды, на приём пришла молодая девушка. Нескладная, немного нервная, рассеянная восемнадцатилетняя барышня. Робкая, по-детски наивная, не отличающаяся особенными внешними данными, она обладала редким обаянием. Большие зелёные глаза и роскошные рыжие волосы, по её мнению были единственным достоинствами. Лицо, усеянное веснушками, точеный носик и юность, свидетельствовали, что ещё год и она будет прекрасной женщиной. Некоторая неуверенность в себе, не ловкость движений и неудачи в любви, чуть было не довели её до желания свести счеты с жизнью. Вовремя осознав опасность, которую она представляет для себя самой, привели её в мой кабинет.

Соблюдая врачебную этику никогда не позволял себе даже пристально смотреть на женщин-пациенток. Не в моём характере было допускать мысли о романе с подопечными. Они доверяли мне и верили, не скрою, совершали попытки привлечь внимание,но тщетно.

В ту среду все было как обычно. Ранний подъём, скорый завтрак, чтение научного журнала в метро, мысли о грядущей конференции. Тема моего доклада была специфической и могла вызвать споры коллег, готовится пришлось тщательно, что собственно отнимали все свободное время. Погода в то утро радовала безоблачным небом, ярким солнечным светом, озарявшим все в кабинете. С хорошим настроением начал приём старых пациентов. Многолетний клиент, которого сдерживали мои сеансы от алкоголизма. Второй была женщина, которую пол года пришлось уверять, что погибший муж любил, не имея любовниц и злого умысла покинуть её. Каждый раз, когда эта дама появлялась в моём кабинете,мне хотелось отправиться самому в клинику неврозов.

После обеда, не теряя бодрости духа, я готовился принять новенькую. В журнале значилось “Энни Р. 18 лет, депрессия”. Допивая кофе, закрыл журнал записей и открыл бланк пациента. Раньше назначенного срока раздался робкий стук в дверь. На пороге, нервно теребя шарф, стояла моя рыжая пациентка.

Впервые в практике неловкость подопечного передалась мне. Минута молчания, которую пытался скрыть за робким жестом, приглашая присесть, лихорадочным вождением ручкой по листу. Изредка просматривая сквозь очки на девушку, мне удалось заметить, как склонив голову, она стирала с розовой щеки, слезу. По-девичьи стеснительная, она нервничала, стыдливо покрылась румянцем. Прозрачная слезинка казалась золотистой, преломляя яркие веснушки, на бледной коже.
На протяжении часа наш диалог строился из её сбивчивого рассказа о том, как пыталась в порыве гнева броситься с моста в реку. Полицейский снял её с перил, передал врачам скорой, те в свою очередь предписали посещения психотерапевта.

Глядя в большие зелёные глаза, в которых горел отблеск огнено-рыжих волос, невозможно было осознать всю глубину душевной боли очаровательного создания. Впервые во мне боролись чувства человека и врача. Хотелось по-отечески обнять девушку, прижать к себе. Помню какую боль ощутил внизу живота от мысли, что нарушаю врачебную этику. На висках проступила испарина, задрожали руки, подступала тошнота. Я не мог понять всего того, что со мной происходило. Теперь уже испуганная девушка принялась спрашивать меня, что происходит, протянута стакан воды из рядом стоящего кулера, протерла салфеткой мой лоб. Когда Энни приблизилась, я ощутил нежность девичьей кожи, лёгкий цветочный аромат её духов. Видя как я побледнел, она испуганной предложила прервать сеанс и позвать коллег. Я не помню чем закончился тот день, сославшись на температуру и давление, мой приём был перенесен.

Энни приходила ко мне раз в неделю. Мы беседовали как-то особенно душевно. Может быть казус первого приёма заставил её увидеть во мне не только врача, но и человека.

Спустя месяц между нами исчезла неловкость, говорили теперь мы искренне, обо всем, при встрече, она спешила обнять меня как родного человека. Я не мог сознаться, что влюблен, она видела во мне лишь преданного друга. Большая разница в возрасте и юность Энни ранили мою душу. Сознаться в чувствах было бы глупо. Как мальчишка я ждал её, готовил небольшие подарки, чтобы не вызвать подозрений, дарил конфеты, ссылаясь, что носят мне их пациенты. Она так никогда и не узнала, что за день до приёма я искал самые необычные наборы в кондитерских города, заказывал оформление, выбирал банты. Однажды, она спросила, почему же на коробке, подаренной мужчине, красуется атласная белоснежная лента. Отшутился, сослался на специфику деятельности, на причуды клиентов.

На сеансах выяснилось,что Энни сирота. Воспитала её тётка, которой особого дела до неё не было. Шутливо называла себя “поганкой”, которая выросла сама по себе. Друзей особо не имела, мальчишки внимания на неё не обращали. В тот день, когда она решила утопиться, тётка предложила ей съехать в общежитие училища. Энни плакала, говоря, что никто её не любил никогда, не интересовался её жизнью, а я оказался единственным, кто мог выслушать и дать совет.

Мне предстояло поставить резолюцию на медкарте и снять Энни с учета. В тот день плакать хотелось уже мне. Одиночество злая штука. У меня в доме, кроме кота не было ни одной живой души. Нападала порой апатия, тогда я говорил со своим Васькой. Мне казалось, что кот понимает, сочувствует мне. Безумие заразительно. Подумывал об отпуске, хотел уехать подальше, смена обстановки всегда действует лучше любого лекарства. Отныне моя болезнь одинокого усугублялась встречей с Энни.

Она внесла в мою жизнь радость. Я любил её по-отечески, может быть то самое одиночество сблизило нас. Даже не хочу думать,что привязанность носила иной характер.

Печально и радостно было сознавать, что скоро она вернётся к привычной жизни. Как врачу мне удалось вселить в неё уверенность, дружески объяснить, что очень скоро она обретёт женственность, которая так покоряет мужчин. Она улыбалась и говорила, что уже чувствует в себе перемены.

Однажды, Энни пришла особенно счастливой. Впервые, она приняла верное для себя и важное решение. Съехала от тётки в общежитие, там в первую же неделю обрела подругу и даже нашла предмет симпатии. Её внимание привлек юноша с параллельного курса и теперь, как она выразилась, будет работать над покорением новой вершины.

Перемены в Энни были для меня поощрением как врача. Будучи автором методики корректировки поведения, которую я применил на ней, не мог не гордиться успехом работы. С другой стороны, проститься и отпустить её было для меня большим ударом. Впервые я привязался к пациентке, юной девушке, чья жизнь только начиналась.
На последний сеанс Энни пришла нарядной, на ней было платье, вместо привычных джинсов. Я увидел молодую женщину, больше не краснеющую при встрече, смело обнимающую своего врача. В руках у неё был цветочный горшок, в котором красовались яркие зелёные ростки с оранжевыми плодами. От цветка пахло помидорами. Свой подарок Энни обосновала нежеланием нашего расставания. Она боялась, что я могу отдать solanum кому-то, но услышав от меня твердое обещание ухаживать и бережно хранить растение Энни рассмеялась. Забирая карту и прощаясь на неопределённое время, она обещала вернуться и проверить держу ли я слово. Мы прощались, но договорились скоро встретиться.

В тот вечер впервые за долгое время я одиноко пил вино. Мне хотелось горько плакать от разлуки с ней. Но отдавая себе отчёт в тщетности отношений иной формы, пытался применить собственную методику на себе. Не работали уверения, уговоры, противился разум логике и сердце непокорного сжималось от мысли от рыжеволосой моей Энни.

Прошло несколько недель, прежде чем я вернулся к относительно нормальному образу жизни. Не улыбался, не открывал штор, слушал пациентов, сухо резюмировал, пытался жить.

В то утро торопился на работу, впервые проспал. Привычно открыл двери, переоделся и сел за стол. Передо мной лежал журнал, но взгляд был прикован к цветку. Сухие плоды попадали, голые ветки ещё хранили пару вялых листьев. Я не понимал почему растение кажется погибающих, ведь регулярно поливал его, даже купил прикорм. Мне казалось, что я сейчас похож на этот solanum, такое же несуразное, лишенное жизни растение.

Размышления были прерваны резким треском двери. Ворвалась старшая дежурная, задыхаясь от волнения, позвала на срочную пятиминутку в кабинет начальства. Столпотворение в помещении, где располагался главрач, несвязная речь, общая нервозность сразу передалась и мне. Выяснилось, что в метро произошёл взрыв и специалистов психиатров разбивают на группы и отправляют работать с пострадавшими и родственниками погибших. Мне отводилась участь работы непосредственно на месте трагедии.

На карете скорой помощи доставили меня на место происшествия. В гражданской одежде мало проходя на врача, в сопровождении спасателя спустились на платформу. Запах гари бил в голову, в воздухе витали страх и паника. На платформе лежали тела погибших, пострадавшим оказывали первую  помощь и готовились поднять наверх. Моей задачей было успокоить раненых, кто находился в сознании. Я рванул к первой пострадавшей, лицо которой было залито кровью, волосы сожжены взрывной волной и покрыты сажей. Разорванная одежда обнажала рваные раны рук и ног. Сломанный нос, выбитые зубы, явная травма головы, по злой иронии судьбы девушка не потеряла сознания от болевого шока. Первая паника прошла и я начал оказывать помощь пытаясь немного рассеять страх пострадавшей. Видя общую картину травм, я понимал,что состояние крайне тяжелое, но вынужден был врать, ожидая пока приедет бригада реаниматоров. Пытаясь перевязать одну из ран, сквозь шум и крик, царивший вокруг я услышал слабый стон. Впервые пристально всматриваясь в лицо девушки, я попросил её открыть глаза и попытаться противостоять потери сознания.

Едва моргнув спаленными ресницами, пострадавшая открыла глаза. На меня смотрела большими зелёными, до боли знакомыми, безмерно любимыми глазами, моя Энни.

Событий того дня не помню. Приятель, что работал рядом, рассказывал, что услышал вой переходящий в крик. Когда обернулся, увидел меня лежащего на теле девушке, пытающегося стереть кровь с лица незнакомки. Никто не мог осознать творившегося. Оттаскивали двое рослых парней, несколько раз вырвался, бросался на носилки. Энни умерла, последнее что запомнилось мне улыбка, на изуродованном травмами и болью лице.

После этого случая вынужден был пройти лечение у коллеги психиатра. Будучи врачом я знал, что будет на сеансах, казалось разум отказывал мне. Добровольно ушёл с работы, несмотря на уверения начальства остаться и предложенный отпуск. Продал квартиру и съехал в пригородный дом.

Убежать от самого себя нельзя, но предпринять попытку стоит. Solanum весной дал новые побеги, на которых появились цветы, позднее завязь, намекающая на скорое формирование плода. Жизнь продолжается, твердили коллеги. Они так и не поняли, что же тогда произошло. Я отказался говорить, сослался на нервный срыв. Признался лишь в том, что Энни была пациенткой. Профессиональная репутация моя спасла от слухов и домыслов коллег.

Жить вдалеке от всех – единственный способ справиться с болью, попытаться самому провести себя. Получалось работать с пациентами, действенная моя методика проверена опытом и годами. Отныне проверяю её на себе.