Случай на маяке

     Когда фары новенького «акадиана» выхватили из темноты фигуру, Виктор про себя чертыхнулся последними словами — снеговик выглядел реквизитом фильма ужасов. Черные провалы глаз, руки-палки, вскинутые вверх в жесте мольбы и крайнего отчаяния, косой разрез рта, кривого от ужаса, но хуже всего были эти бинты, которыми Мел и Финн его обмотали.
     Он вышел из машины, содрал повязки со снеговика, поискал глазами, куда бы их выбросить, и, не найдя ничего подходящего, комком бросил в багажник, застеленный полиэтиленом. На холоде они порядком заиндевели и хранили форму, которую им придали дети — угловатые, точно переломанные в местах сгибов.
     Аннелиза встретила его в прихожей, с опаской посмотрела на моток в его руке. Виктор прошел в кухню к печке, открыл заслонку, швырнул находку в огненное нутро, туда же отправил перчатки и брякнул железной дверцей о раму.
     — Опять? — тихо спросила Аннелиза, механически продолжая чистить щеткой комбинезон одного из сыновей, запачканный сзади чем-то черным.
    — С этим нужно что-то делать, — он скинул куртку и уселся на низенькую скамеечку у печного бока. — Дня не проходит, чтобы они не притаскивали эти сокровища, а ведь я говорил им, что от использованного перевязочного материала нужно держаться подальше. Это инфекция прежде всего, а во-вторых…
     Он не договорил, но жена поняла его, подошла беззвучно, как она это умела делать, и погладила его по плечу.
     — Хочешь, я поговорю с ними? — предложила она. — Может быть, они не понимают, что это не игрушки?
     — Они дети, — сморщился Виктор. — Говорить надо не с ними. Он-то должен понимать, что окровавленные бинты — не та вещь, которую можно бросать где попало. Близнецам я запретил их трогать, но они нашли свой способ, в дом не несут, играют на улице. Значит, знают, где взять. Если у тебя такие проблемы со здоровьем, так позаботься об утилизации зараженного хлама!
     Аннелиза слушала, согласно кивая головой, но при последней фразе посмотрела на мужа затравленно.
     — Как ты думаешь, что с ним?
     — Откуда мне знать? — раздраженно ответил Виктор. — Ко мне он не обращался.
     Она опустила голову.
     — В поселок тоже не приходит, Марк отвозит продукты ему на маяк. Может быть, это что-то хроническое?
     — Что угодно. Рак, экзема, гемофилия, туберкулез, куча всего может быть. Тем более не дело, что дети ходят к нему.
     — Они не ходят, — заступилась Аннелиза за детей. — Я спрашивала Финна, он сказал, что они просто смотрят из-за забора, как он работает.
     — Что же, бинты он им на блюдечке выносит? Врут, конечно. Наверняка, когда он не смотрит, лазают к нему на задний двор и шныряют среди этих уродцев, которых он лепит.
     — Они не уродцы, — губы Аннелизы тронула улыбка. — В них что-то есть.
     — Что?
     — Не знаю. Что-то. Трогательное. В небо смотрят.
     — Подумаешь, смотрят. Обычная керамика, к тому же не слишком хорошо сделанная.
     — Но ты сам купил одного.
     — Я купил по-соседски. Не будь Мэтт нашим соседом, в жизни бы не поставил это чудище в огороде. Человек не человек, а черт его знает кто, даже не скажешь.
     Из духовки пахнуло запекающимся мясом. Аннелиза убавила огонь и присела перед стеклом проверить утку. Утка была в полном порядке, румяная и жирная, как положено было утке.
     — Вот и я об этом, — с присущей женщинам логикой сказала она. — Может быть, тебе заехать к нему? Объясни ему, что у нас дети, что ты как отец беспокоишься, ну и как врач тоже. Возможно, он просто не в курсе.
     Виктор покосился в ее сторону, посмотрел на прядь волос, выбившуюся из-под повязки на тонкую белую шею.
     — Ладно, — неохотно пообещал он.

     Сказать было легче, чем сделать. Первый раз он не застал соседа дома, походил среди готовых фигурок, заглянул в темные окна нижнего этажа маяка и вернулся в машину подождать, но начинало смеркаться, и глазеющие в небо статуэтки обрели пугающие тени, находиться рядом с ними было неуютно. Виктор дал себе слово вернуться на следующий день, и где-то уже на половине дороги увидел, как в небо ударил луч маяка — сосед оказался дома. Трезво рассудив, что возвращаться плохая примета, он не стал менять свое решение.
     Следующий день выдался еще хуже предыдущего, на берег налетел штормовой ветер, снежная крупа лупила в стекло с силой пескоструйной машины, и пока он добежал до автомобиля, лицо иссекло так, что ему пришлось приложить холод к разбитым губам. Поездка опять не состоялась.
     Третий день ознаменовался болезнью Финна. Он кашлял и дышал с надрывом, так что Виктор испугался дифтерита, хотя других признаков не было. Температура на термометре под мышкой ползла вверх, они с женой по очереди меняли ему компрессы и грели питье, кололи антибиотики. Было решено утром, чуть рассветет, ехать в больницу, невзирая на ураган, но во втором часу ночи столбик термометра рухнул вниз, и Финн забылся сном. Аннелиза тоже заснула в ногах его кроватки. Виктор немного постоял над ними, на цыпочках прошел в соседнюю комнату и осторожно вытащил у спящего Мелвина одну из двух подушек, намереваясь подложить ее жене под голову. Вместе с подушкой за его рукой потянулось что-то длинное и пестрое, марлевое в основе, и Виктор похолодел, узнав бинт. Он не был заскорузлым, кто-то его постирал, высушил и сложил в виде ровного квадрата.
     Виктор подавил приступ бешенства, глядя на безмятежное лицо Мела с приоткрытым ртом, забрал бинт и на цыпочках спустился вниз.

     Машина отказывалась заводиться без прогрева и ему пришлось долгих десять минут сидеть и ждать, глядя на улику, которую он бросил на сиденье рядом с собой. Отцовские чувства боролись в нем с профессиональным любопытством: для экземы бинты были слишком длинными, для туберкулезного экссудата бесполезными. Если предположить, что сосед болен раком и носит под мешковатой одеждой распадающуюся опухоль, то как-то не вязалось это со смешными фигурками и мускулистыми загорелыми руками, больные в такой стадии заболевания истощены и обессилены. Бешенство никуда не делось и перешло в стадию холодного кипения.
     При очередном повороте ключа мотор заурчал, и Виктор выехал, сбив бампером снеговика, о котором напрочь забыл. Видимость была нулевая, фары освещали только стену снега, которая вырастала перед ним снова и снова, и когда он был уверен, что свернул в нужном направлении, вой ветра превратился в хохот, настолько пронизывающий, что он остановился, нашарил в бардачке сигареты и долго и неуклюже пытался прикурить, замерзшие руки не слушались. Остановка подействовала на него отрезвляюще, ветер снова стал просто ветром, и даже утих настолько, что он смог заметить на дороге следы собственных шин. Неужели он сделал крюк, сам того не заметив? Так и до аварии недалеко.
      Маяк торчал над скалой как одинокий зуб в старческом рту, и только огонь в стеклянном куполе позволял держать сквозь ураган верное направление. Виктор бросил машину у калитки, поднял воротник и насколько ему позволяли физические данные, побежал против ветра верх по лестнице, вырубленной в земле. Он уже занес кулак, чтобы постучать в дверь, но та неожиданно открылась сама. Это его обескуражило.
      — Мэтт? — осторожно вытянул шею в тепло Виктор.
     Тишина в домике стояла плотная и густая, лампа под потолком тускло светила, в прихожей была лужица растаявшего снега. Кто-то приходил в дом до него?
Виктор снова вышел на улицу и задрал голову вверх — в стеклянном фонаре мелькнули чьи-то тени. Значит, опередивший его гость вместе с хозяином наверху. Удобно ли в таком случае нарушать их уединение? На ум ему опять пришли бинты.
     Маяк был не слишком высоким, но выглядел старым и рассохшимся, деревянная лестница вела вдоль стены, на которой вместо перил покачивалась крупнозвенная цепь — дань морской романтике. На повороте Виктор придержал ее рукой.
     — Мэтт? — громко крикнул он, глядя вверх. — Вы здесь?
     Вдруг темнота сменилась светом и опять сменилась темнотой — наверху со скрипом провернулся механизм движения огня, от которого весь маячный столб наполнился стоном. От этого звука волосы на теле непроизвольно вставали дыбом. Старый механизм начал систематическое вращение, к звукам прибавился и вой ветра, и адская какофония рвала уши, в ней было даже что-то человеческое, как будто стонало и выло живое существо, и даже лестница начала вздрагивать. Вспомнив о том, что маяк древний, Виктор попятился — если перекрытия не выдержат, его погребет под обломками, высота была значительной, внизу скалы. Он вернулся на нижнюю каменную площадку и сел на первую ступень лестницы — тут хозяин мимо него не пройдет, так что поговорить все-таки придется. Ураган был не меньше тридцати метров в секунду.
     Тишина наступила внезапно, так что Виктор даже потер уши — не оглох ли? Маяк прекратил вращение, свет, бивший в щели отражением снаружи, погас, и даже ветер внезапно стих. Виктор прислушался — кто-то спускался по лестнице быстрыми и легкими шагами. Он рывком поднялся со ступеньки, посмотрел вверх и уже приготовился объясняться с хозяином, как из темноты на свет вынырнула меховая оторочка, белейший плащ цвета первого снега в пол, широкие рукава, скрывавшие руки не хуже муфты и такой же воротник. Обладатель воротника замер на секунду на ступенях, а потом с небольшим смешком шагнул на свет, и Виктор едва удержал вопль ужаса — лицо человека было залито кровью. Так ему показалось в первую секунду, но в следующую он уже понял, что на лице просто маска, алая маскарадная маска с прорезями для глаз, а иллюзию крови создавала ее форма, угловатая, хищная, опускающаяся на нос, точно клюв. Красно-белые кисти  качнулись у лица, когда обладатель маски сходил с лестницы, но когда Виктор попытался встретиться с ним взглядом, ему показалось, что в прорезях маски ничего нет, пустота и бездонные черные дыры. Был это мужчина или женщина, определить было нельзя, толстый слой грима и кровавая помада несли в себе что-то театральное, отдаленно ассоциирующееся с театром кабуки и маской смерти из рассказа По, прочитанного в далекой юности в колледже.
     Виктор отступил, маска задела его краем плаща и скрылась в дверном проеме, как будто ее и не было. Вытерев лоб (это снег растаял или у него испарина?), он медленно пошел вверх по лестнице, гадая, кем приходится Мэтту этот ночной гость. Лестница больше не дрожала, и до верхней площадки он добрался без проблем, не считая неприятного осадка, оставленного маской.
     — Мэтт?
     Он вступил на верхний ярус маяка с осторожностью, приковался взглядом к оставленному на полу фонарю и фигуре, которую он освещал. Поза эмбриона не предвещала ничего хорошего, как и темное пятно, вытекавшее из-под локтя Мэтта. Виктор скинул на ходу пальто, бросил его на маячное ограждение, развернул тело к себе лицом и попытался отвести его руки, сцепленные на животе, но ему это не удалось.
     Он встал и отряхнул колени, злясь на самого себя.
     — Вы в сознании, – не то спросил, не то сделал вывод он. — Какого черта притворяетесь?
     — Какого черта вы здесь делаете? — сварливо отозвался Мэтт, чье лицо в свете фонаря выглядело старше, чем он был на самом деле. — Как вошли?
     — Было не заперто, — сухо ответил Виктор. — У вас кровь. Это ваш гость постарался?
     Мэтт внезапно оживился и в его глазах появился блеск.
     — Видели его?
     — Типа в маске? Он не прятался. Что здесь произошло?
     — Да так, — небрежно ответил Мэтт, садясь таким образом, чтобы пола куртки не распахнулась, для этого он продолжал держать ее левой рукой, орудуя правой. — Дружеская вечеринка по договоренности. Раз уж пришли, дайте мне… вон, в том ящике.
     Он кивком указал на деревянный короб, доверху набитый упаковками бинта. Виктор немного поколебался, но дошел до ящика, сгреб несколько мотков и протянул Мэтту. И тут сосед допустил ошибку, по рассеянности или от потери крови, но он отпустил полу и взял бинт из руки.
     — Господи, — пробормотал Виктор, расширенными зрачками глядя в разрез куртки. — Вам нужно в больницу.
     — Не нужно, — кратко ответил Мэтт, зубами придерживая бинт за один конец и разматывая второй.
     — Выглядит так, как будто вам пытались вырвать кишечник.
     — Я же сказал — все по согласию.
     Виктора осенила догадка, напрямую связанная с бинтами и маской.
     — Вы что, из этих? — брюзгливо спросил он. — Из любителей плеток и кандалов? Открыли тут частный клуб садомазохистов?
     Мэтт непонимающе посмотрел на него, а потом засмеялся, точно услышал отличную шутку.
     — Именно, — сказал он. — Место тут безлюдное, антураж располагает, окна в небо, рекламы никакой и все участники добровольцы, никакого оскорбления общественной морали.
     — Мне нет дела до того, как вы проводите свое свободное время, — ответил Виктор, испытывая облегчение от того, что не нужно больше думать об инфекции. — Я здесь по другому поводу. Вот это я нашел у своих детей под подушкой. Думаю, вам это знакомо.
     Он бросил найденный у Мелвина бинт под ноги Мэтту, отрицать его происхождение было глупо, и тот не стал этого делать.
     — Ваши дети, — повторил он. — Белобрысый вроде вас, и черненький, вероятно, как ваша жена.
     — Моя жена тоже блондинка, — Виктор носком ботинка подвинул к нему вещественное доказательство. — Я запретил им переступать порог маяка, но и вы могли бы со своей стороны принять некоторые меры, чтобы свидетельства ваших экзотических развлечений не попадались на глаза детям. Купите бак с крышкой и замком, или сжигайте их на заднем дворе, где у вас печь, но не оставляйте на виду. Я пока не готов к их вопросам об этой стороне жизни.
     Мэтт снова кивнул, сложил размотанный бинт в виде подушки и сунул под куртку, глядя снизу вверх меняющими цвет глазами. Виктору стало немного совестно за свою резкость в чужом доме.
     — Будь у вас дети, вы меня поняли бы, — попытка исправить положение вышла неловкой, но ответ Мэтта удивил его безмерно.
     — Почему вы считаете, что у меня их нет?
     — Неужели есть? По вам не скажешь.
     — Внешность обманчива.
     — Тогда вы должны знать, что, несмотря на запреты, дети не всегда слушаются родителей.
     — О да, — протянул Мэтт. — Я-то знаю. Впрочем, ваших я не звал, и меня они тоже не слушаются. Точнее, один из двоих. Черноволосый.
     — Мелвин.
     — Он приходит и сидит часами возле забора. Вроде и гнать его не за что, молчит и смотрит. Выйти за пределы маяка я не могу, так что он понимает, что в безопасности.
     — Вы что, под домашним арестом? — грубо спросил Виктор.
     — Что-то вроде того.
     — Убили нечаянно кого-нибудь на своей вечеринке?
     — Нет. Украл одну вещь. Давненько дело было.
     Про себя Виктор подивился собственной недальновидности — на вора сосед был похож меньше всего, но уточнять детали преступления не стал, он не полицейский. Мэтт поднялся и сделал несколько движений плечами, точно они у него затекли. Куртка, несмотря на холод, была надета прямо на голое тело, грудные мышцы выглядели бугристыми, шея тоже была сильной, и Виктор не заметил каких-либо других следов его развлечений, кроме промокшей повязки на животе. У него даже мелькнула мысль, что сосед соврал и покрывает преступника, который покушался на его жизнь, но зачем было это делать, он не понял.
     — Я мог бы отвезти вас в больницу, — предложил Виктор. — Там рану обработают и наложат шов. Мне было бы так спокойнее. Если не хотите ради себя, то подумайте о своих детях.
     Мэтт запрокинул голову и расхохотался.
     — Мои дети, — ответил он. — Они давно все решают сами. И иногда, скажу честно, очень удивляют.
     — Разве не в этом не главная радость отцовства?
     — Возможно, — Мэтт на секунду задумался. — Периодически меня мучает чувство вины — я в передвижении ограничен, и мое участие в их жизни было пассивным. Но когда удается перекинуться парой слов с кем-нибудь из них, я думаю, что хорошее образование стоило беспримерной заботы и опеки, и ни о чем не жалею.
     — Вы счастливый человек, — Виктор достал сигареты и зажигалку, чиркнул, прикурил и заметил странный блестящий взгляд, которым сосед смотрит на его зажигалку. — Противник курения?
     — Нет.
     — Мои дети слишком малы, чтобы я мог сказать что-то определенное по этому вопросу, — Виктор выдохнул дым в воздух, он соткался в причудливые тени на стене. — Но я знаю, что в их возрасте правильные понятия о добре и зле легко извращаются, кто-то должен быть рядом, чтобы вовремя подсказать и остановить.
     — Нужно быть очень уверенным в своих критериях, — философски заметил Мэтт, глядя в стекло, за которым бушевал снегопад. — Все в этом мире легко извращается. Вы врач, знаете, что курение вызывает рак, и, тем не менее, курите. Но детям наверняка говорите, что это вредно и так делать нельзя. Как вы поступите, если однажды они захотят попробовать?
     Виктор посмотрел на свою сигарету и усмехнулся — пример не в бровь, а в глаз.
     — Вероятно, накажу их, — сказал он. — Звучит довольно лицемерно, но вред от сигарет перевешивает пользу, когда-нибудь они поймут, что мною руководила любовь. Хотя мне кажется, они действительно успокаивают.
     — В свое время табак считался средством общения с духами.
     Виктор пожал плечами.
     — Когда-то и огонь считался божественным даром. Сомнительный оказался дар.
     Мэтт развернулся от стекла к нему лицом, заложил руки в карманы куртки и прищурился.
     — Почему? — сказал он. — Огонь вывел людей из пещер, дал им в руки ремесло и отделил от животных.
     — И в виде атомной бомбы загоняет их сейчас обратно в пещеры и шкуры. Кто-то пошутил, что если третья мировая война будет вестись ядерными снарядами, то четвертая — камнями и дубинами.
     — История движется по нисходящей спирали, — туманно заметил Мэтт. — Эта спираль вращается в обратную сторону. Мы наступаем каждый раз на те же самые грабли, хотя уверены, что грабли новые, но это потому, что идем спиной вперед и смотрим в прошлое.
     — Думаете, что когда кто-то догадается повернуться и взглянуть в будущее, спираль начнет снова раскручиваться?
     — Для этого нужно родиться герою, — усмехнулся Мэтт. — Идите домой. Я выполню вашу просьбу. И ради всего святого, присматривайте получше за своими парнями.
     — Спокойной ночи.
     Виктор уже сделал несколько шагов вниз, когда ему вдруг пришло в голову спросить, почему все фигурки из глины смотрят в небо. Он обернулся и увидел, что Мэтт стянул с себя куртку и размотал промокшие бинты. Насколько позволяла увидеть лампа, никакой раны у него больше не было, только ровная кожа и кубики пресса.


     — Как Финн?
     — Спит, — негромко ответила Аннелиза. — Есть будешь?
     Он кивнул, сел за стол и рассеянно прислушался к новостям в телевизоре. Диктор говорил что-то о траншейных испытаниях ядерной бомбы, которые провели русские на своем полигоне в Семипалатинске, и об ответных мерах, которые собираются предпринять лидеры стран-участников Североатлантического альянса, а на заставке за его спиной все вырастал и вырастал оранжевый ядерный гриб.
     Оттолкнув тарелку, Виктор нашарил в кармане сигареты, вышел из кухни и по пути заглянул к Финну. Тот спал, разметав руки по одеялу, белые волосы ниточками прилипли ко лбу, на подушке рядом с ним лежала плюшевая игрушка. Виктор некоторое время посмотрел на него, чувствуя, как отступают все его ночные страхи. В комнату к Мелвину он не зашел бы, если бы в приоткрытую дверь не увидел пустую кровать. Двигаться быстро ему мешала боль, сжавшая внезапно сердце.
     Он кое-как доковылял до двери на улицу, толкнул ее ногой и понял, что голоса, чтобы позвать сына, у него нет. Он сполз по стене на крыльцо и вдруг увидел его совсем рядом. Тот сидел рядом с глиняной статуэткой, прислонившись к ней плечом, такой же темный и неподвижный, как она, и неотрывно смотрел куда-то вверх. Виктор дрожащими руками чиркнул зажигалкой, дал огоньку сплясать на ее торце свой танец, тяжело прикурил и тоже поднял глаза к черному небу.
      Первый раз за много лет.