Дерсу Узала. Сценарий. Хороший

                Подарок для очень тупой киноактрисы Моники Белуччи
     Проснувшись под вечер с гудящей головой, я долго валялся на кровати, неспешно думая о какой - то хренотени, то всплывали рылами утопленников Офелия и гоголевская баба, расчесывающая волосы, сидя на чорвоной калине посреди лузи, что ожидаемо завело к Батурину, Кудрявцевой, Шукшину и евонной дочурке, мордатой такой тетке, мощной торсом и с рожей, не обсираемой по определению за день. Гоголь - он Гоголь. Конечно, попер Тарас Бульба, вроде, там какой - то кандибобер гнал атаману - молодцу за Шмуля и Шломо, непонятных пунктирных персонажей лубочной драмы почти по Шекспиру. Поэтому я поставил на скачивание винтажную порнуху - бля, качать ее до утра по - ходу, сраный МТС рубил связь вторые сутки, пидорский провайдер, твари с рекламкой Нагиева, козла из " Чистилища " Невзорова, клевого когда - то кино, помнится, я смотрел его, ужаханный вусмерть, кипел и втыкал, а открывая изредка глаза ничего так не хотел, как отрезать головы и играть ими в футбол с пьяным Бобом Хоскинсом, лысоватым толстячком с рисованными кроликами и хорьками - и завалился на пузо перед ноутом, переваривая зарождающуюся мыслишку не подгонять будущую сказочку никому. На хрен. Надоели гады. Пусть будет безадресно, как кассетная бомба с русского штурмовика, внедряющая в сирийских шайтанов осознание их глубочайшей неправоты к богом данной власти, лопоухим недоумением дарованной свыше, Аллахом, если по ихнему, по чурекски.
     Откинувшийся Батурин закинул за плечо вещмешок, набитый вчерашними газетами, сплюнул и с независимым видом, вихляясь вышел на свет божий Константина Ривза, дохающего ошметками легких в рожу Рейчел Вайсс, беспонтовой соски мудацкого экстерьера, не вызывающего никаких желаний, кроме, разве, сыграть в футбол с Хоскинсом башкой Нагиева, клубящимся хвостом угрожая вселиться в любого встреченного на узкой таежной тропинке, хоть в бурундука, по х...й. Батурин - он такой. Бес - солдат, крадущийся по адским раскаленным улочкам, выглядывающий кепастого Лабефа, зазубрившего латынь в кратком перерыве между дрочиловом и уплатой налогов, чтоб херакнуть тем о потолок, и раз, и два, и три. Держал, сука, экзорсист хренов.
     Из - за троллейбуса, свесившего рога и, вообще, унылого бортами, выкатился Шукшин, морщинистый, в красной рубахе и сапогах, заворованный совковый Аль Пачино алтайского розлива, бухой, конечно, с мордатой дочкой сорокавосьми лет подмышкой, болтавшей розовыми кедами в такт жестких шагов актера и писателя, духовного по самое не могу.
     - Оба, - удивился Шукшин, роняя дочку башкой вниз на асфальт, - Батурин. Ты чего тут ?
     - Ищу какую девочку из гастарбайтеров или, на - крайняк, Лабефа, - пояснил Батурин, разглядывая въехавшую в твердое покрытие дороги тетку, он даже подумал, что никогда ей уже не быть прежней, изменится, как падло Толоконникова, та была говном, а стала херотой, что разница. - В девку вселюсь и буду шугать родню, бегая по потолку без смысла, а Лабефа е...у о потолок.
    - Ништяк планы, - одобрил Шукшин, закуривая папиросу и усаживаясь на спину закряхтевшей тетки сорокавосьми лет. - Ты про Тараса Бульбу слыхал ?
    - Угу.
    Батурин бережно положил мешок на асфальт и уселся рядом с Шукшиным, придавив дернувшиеся ноги в кедах, поерзал задом, ломая кости и выворачивая суставы, хихикнул и закурил протянутую встреченным краснорубашечником папиросу.
    - Я там одну хрень никак не пойму, - жаловался Шукшин, поплевывая тетке в ухо. - Шломо и Шмуль. Вот они на х...я ?
    - Это просто, - зареготал Батурин, - вообще, как два пальца. Гоголь - он не просто так, он прихвостень был, как и все писатели землицы русской, сосал помалеху, вот антисемитизму и подпустил к благочинному строю казацкой мысли.
    - Хренааа, - протянул Шукшин, удавливая тетку дерматиновым ремнем. - Не хватает, чтобы ты мне о Кудрявцевой рассказал и тогда я смело пойду Буркову рамсы раскидывать.
    - Ты и так их пойдешь раскидывать, - заржал Батурин, докурив. Встал, взял мешок и попер в сторону горизонта. Через неделю он вышел к Амуру, таежной реке настоящих мужчин и закутанных фуфайками женщин, топающих по лесным тропам в поисках счастья в личной жизни и возможного трудового подвига, обещающего грамоту и влажное пожатие руки парторгом, от которого буркотело в животе с плавающими там селедками, хотелось ссать и перечитать Бродского. На берегу стоял косоглазый япошка. Просто стоял и задумчиво смотрел в мутные воды реки, вяло размышляя о непонятных европейскому уму вещах.
    - Товарищ, - спросил Батурин, всматриваясь в повязку на приплюснутой голове япошки, - ты, никак, камикадзе ?
    - Какой, на х...й, камикадзе, - забавным голосом выругался япошка. - Я Дерсу Узала, узбек на службе Пржевальского.
    - И по кой хер ты тута ? - Возмутился Батурин, шурша мешком. - Пржевальский он вона где, а ты кому ?
    - Да я уже вообще ни хера не понимаю, - признался Дерсу, мотая башкой, как осел. - Автору сказочки скучно от слившихся в полное говно игр разума, от унылого троллизма, от говенного парадигма, вот он и херачит ахинею, типа, как Удальцову или Зюганову. Выказывет, так сказать, неудовольствие.
    - Ему давно следовало бы умереть, - подумал вслух Батурин и попер в сторону восходящего солнца.
    А оно, между прочим, так и не взошло. Поэтому сказочке - конец. Бля.