Не аллё

      — Все эти приказы «соберись, тряпка», они не работают, понимаешь? — Гуля посмотрела на Жорика пронзительным взглядом. — Ты и есть тело, а не ты — мозг, а тело где-то там и должно подчиняться. Слушай себя, договорись со своим телом, и дела пойдут, не нужно будет вымучивать из себя эти темы разговоров, работ и прочего. Оно плохого не посоветует. Эй, аллё? Или не аллё?
      Жорик поднял рассеянное лицо.
      — Слышал, Гулька. Спасибо, что переживаешь.
      — Мне не надо спасибо, — заявила Гуля. — Я хочу, чтобы выполнил мои рекомендации. У тебя одна тема диссертации, а у меня другая. Иди сейчас домой, и не думай о бывшей, а слушай свое тело. Чего ему захочется — то и сделай. Только жратва — не считается.
      Жорик посмотрел на свой живот: «трудовая мозоль», как он ее называл, даже тихонько потыкал рукой между пуговиц — рыхло. Чего ему может хотеться, кроме пива?
      — А если не получится? — уныло спросил он.
      — Получится, — уверенно перебила его Гуля. — Все, Жорж, проваливай, у меня дела и мне выходить через двадцать минут.
      Намек был понят, он выкатился из подъезда хрущевки и потопал к своему дому, брату-близнецу в массиве таких же клонов. Желтые листья шуршали на черном асфальте, сверху моросило, и воротник куртки начал нещадно тереть шею мокрым краем.
      — Ну чего? — шептал он, зажмурив глаза, но не настолько, чтобы споткнуться. — Чего ты хочешь, сволочь, скажи? Чего?
      Тело молчало, только желудок немного поскуливал без обеда. Но еда — не считается. Жорик остановился, посмотрел снизу на свои окна и полез за сигаретами — без Жанки дома стояла гробовая тишина, возвращаться не хотелось. Он поискал место, куда бы сесть, и наткнулся взглядом на карусель. Сварная примитивная конструкция мокла в палисаднике, и Жорик, глядя на железные плашки, вдруг вспомнил, как в детстве он залезал в ванну с водой в колготках. Просто ради ощущения вот этой прилипающей к телу одежды, воображая себя спасателем, который работает по пояс в ледяной воде под хмурым северным небом. Укрощенная стерильная стихия в эмалированной ванне изображала ему море, рубчатое изделие местной чулочно-носочной фабрики — брезентовую робу, потом он отжимал колготки, совал их в грязное белье и говорил маме, что упал и испачкался.
      В странном молчаливом безмолвии внутри собственной головы Жорик сел на мокрое сиденье карусели, почувствовал, как вода проступает сквозь брюки, и прислушался к себе. После этого он оттолкнулся ногами от земли и поехал по кругу.

      — Дай хоть позвоню, — сказала Жанка Гуле. — Два года ведь не виделись.
      — Зачем?
      — Да так…
      Жанка пожала плечами, затрудняясь назвать причину, по которой ей нужно поговорить с бывшим мужем. С одной стороны — любопытно, с другой стороны — жалко, с третьей… А черт его знает, что с третьей. Она посмотрела в пыльное зеркало над диваном, оттянула веко и заглянула под него в поисках невидимой пылинки, потом достала пудреницу и пробежалась подушечкой под глазами — жизнь разведенной, свободной и уверенной в себе женщины оставила свой отпечаток на лице.
      — Куртку лыжную хочу забрать, если еще не выкинул. Я же собираюсь в Сочи, там есть этот, как его, спуск искусственный, еще с Олимпиады, горные лыжи попробую...
      Жанка врала неумело, но Гуля не стала указывать ей на это. Трубка сделала несколько гудков, прежде чем голос Жорика громко сказал:
      — Je vous еcoute.
      Жанка отдернула трубку, проверила набранный номер, растерянно посмотрела в отражение комнаты и снова приложила телефон к уху.
      — J'еcoute! — снова проорал Жорик, и фоном к его голосу где-то грянул пароходный гудок. — Dites vite, j'ai un peu de temps!
      Жанка лихорадочно вспоминала, как по-французски будет «Привет, как дела?», когда другой голос, пребывающий где-то рядом с Жоркиным в том же гудковом мире, деловито сказал по-русски:
      — Кэп, лоцман на борту. Кто там тебя так хочет?
      — А хрен его знает, — засмеялся Жорик. — Ошиблись.
      Короткие гудки в его трубке чем-то напоминали крики чаек.