Мой дед Меркулий Силантьевич

Мой дед по отцовской линии, Меркулий Силантьевич, был личностью примечательной. Может быть я такой вывод делаю, основываясь на детских впечатлениях. Но … судите сами.
.По профессии дед – пахарь: с самого раннего детства работал в поле – пахал, сеял, убирал урожай. Этому трудному, но благородному делу обучил и трех своих сыновей. Мой отец в семь лет уже мог запрячь лошадь и в телегу, и в сани, и в плуг. А в восемь лет вместе с дедом и братьями с утра пораньше выезжал в поле. Пораньше – это когда только-только забрезжит рассвет, первыми из всей деревни. И очень переживали, если кому-то из деревенских удавалось их опередить.
Своим самоотверженным добросовестным трудом деду с сыновьями удалось построить добротный дом, обзавестись приличным хозяйством, в котором имелось несколько лошадей и коров, овцы, свиньи, птица.
Дед окончил четыре класса сельской школы. Для тех времен это была великая наука. К тому же у деда был красивый почерк. В селе Утяшкино, в тогдашней Казанской губернии, семья деда считалась зажиточной и была уважаемой. Учитывая красивый почерк деда, сельский староста сделал его своим писарем. А через некоторое время на сходе односельчан его избрали старостой. С этого времени дед все реже стал выезжать в поле, передав все сельхозработы своим сыновьям.
Дед первым в селе заимел граммофон, который по праздникам устанавливал во дворе своего дома, услаждая слух односельчан музыкой. Первым в селе дед купил и велосипед, на котором по долгу службы разъезжал по соседним деревням.
Когда в начале тридцатых годов прошлого века в стране началась сплошная коллективизация и раскулачивание зажиточных крестьян, дед, почуяв неладное, пустился в бега, и оказался, таким образом, в хлебном городе Ташкенте. А моих родителей раскулачили и по этапу в грязных, холодных товарных вагонах отправили на Дальний Восток.
Много людей тогда погибло в пути от голода, холода и болезней. Но мои родители вместе с бабушкой и отцовой сестрой благополучно добрались до прииска Золотая Гора. А года через три к ним приехал и дед.
Когда началась Великая Отечественная война, дед был уверен, что она долго не продлится. Помню теплый солнечный июньский день. Воскресенье. Дед сидит возле нашего дома на лавочке. Он в белой рубашке, в своем праздничном светло-сером костюме, на голове – его любимая коричневая шляпа из фетра, которую по его просьбе привез ему прямо из Москвы начальник золотопродснаба Морозов. Люди, проходящие мимо нашего дома, приветливо здороваются с дедом, задавая ему один и тот же вопрос:
– Ну как, Меркулий Силантьевич, долго война будет длиться?
– Да куда немцу до нас! Месяца через два-три фашист будет разбит, - всем отвечал он.
К сожалению, дед оказался плохим пророком. С фронта начали приходить тревожные вести. Наши войска сдавали немцам город за городом. Начались годы военного лихолетья.
Сколько помню, дед никогда не сидел без дела. Зимой возил на санях с приисковой конюшни навоз на наши огороды, которых у нас было три. Навоз служил хорошим удобрением, поэтому урожаи картошки на наших огородах всегда были высокими. Сани - наподобие тех, в которые впрягают лошадей, только меньших габаритов. Вот в них, вместо лошади, и впрягался наш дед.
Дорога от нашего дома была в основном на подъем, но тащить пустые сани в гору было не трудно. А нагруженные навозом сани под горку шли совсем легко. И только в одном месте был крутой подъем, одолеть который одному деду было не под силу. И тут на помощь ему подбегали мы с моим младшим братом Анатолием: из окна нашего дома нам хорошо был виден путь следования деда. И когда он подъезжал с навозом к злополучному подъему, мы были уже тут как тут. Я хватался за одну оглоблю, брат - за другую, и втроем мы легко преодолевали эту часть пути.
…На тех же санях дед зимой возил из леса дрова. До конного двора путь был тот же. А дальше надо было еще проехать поселком до столовой, откуда дорога вела на сопку. Вот на этой сопке дед рубил топором лиственницы, березки, очищал их от веток и грузил на сани. А когда воз был готов, дед благополучно спускался с сопки и, миновав столовую и конюшню, без особых препятствий добирался до того самого злополучного подъема. А мы с братом, как всегда, были начеку. И воз с дровами прямо – таки взлетал на подъем.
Одно время наш дед решил ловить зайцев. А в те годы, надо отметить, в лесу было и зверья побольше, и браконьеров поменьше. В окрестностях поселка снег был испещрен заячьими тропами. Вот на них дед и устанавливал петли из проволоки. И в неделю раза два или три ходил их проверять: не попался ли в одну из них косой? А мы, ребятишки, с нетерпением ждали возвращения деда домой. А время, как назло, тянулось медленно. Но вот наконец-то дед возвращается. И снова – ни с чем. Молча, не обронив ни слова, снимал сосульки с бороды и с усов, раздевался и начинал чаевничать. Так он и не поймал ни одного зайчишку.
Некоторое время дед работал ночным сторожем в столовой. И снова, теперь уже по утрам, мы с нетерпением ждали его с ночного дежурства. И он всегда оправдывал наши надежды: приносил нам то пирожок, то булочку, то горсть сухофруктов. В военное время это было дорогим гостинцем. Если же деду ничего вкусненького для нас в столовой не удавалось раздобыть, то он доставал из кармана своего полушубка кусочек хлеба и говорил, что это гостинец нам послала лисичка, которую он встретил на пути домой. И лисичкин хлеб мы тоже поедали с огромным удовольствием.
Любил наш дед помыться в поселковой бане. И не столько помыться, сколько попариться. Зайдя в парилку, он надевал на голову шапку, на руки – рукавицы. И поддавал такого жару, которого все остальные мужики выдержать не могли. Поэтому дед хлестал себя веником в парной всегда один. Зато из бани домой возвращался, даже в трескучие зимние морозы всегда без шапки. Навоз и дрова возил тоже без шапки: она всегда висела на одной из санных оглоблей.
Дед хорошо пел. Бывало, устав от трудов праведных и перекусив, он ложился на спину, на свою койку, которая располагалась у печки, и запевал:
Ой да ты кали -и -ну - ушка - а,
Ты мали - и - ну - ушка,
Ой да ты не сто - о - й, не сто - о - й,
На горе - е - е кру - у - то - ой.
А перед религиозными праздниками он пел молитвы. И это было самой верной приметой грядущего праздника. Я любил слушать, как он поет.
-Христос воскреси из мёртвых,
Смертью смерть поправ
И сущим в гробах живот даровав.
Голос у деда грубый, но приятный. Поет он всегда лежа на постели, отдыхая после дневных трудов: его руки скрещены, серебром блестит седая борода.
Дед не дожил до окончания войны, так и не узнав, что мы все же победили немцев. Скончался он летом сорок третьего в возрасте семидесяти двух лет. Умирал в муках от рака пищевода, страдая от невыносимых болей. Внутри у него все горело. И он то и дело просил меня сбегать за холодной родниковой водой.
И я бежал. Благо родник находился от нашего дома совсем близко: надо было только пробежать огородом до обрыва, спуститься – и вот он, живительный родник, вода в котором была ледяной даже в июльскую жару. Набираю в бутылку чистой, прозрачной воды и стремглав бегу к деду, который лежит на своей постели возле печки. На него страшно смотреть: от деда остался только скелет, обтянутый бледно – желтушной кожей. Он делает из бутылки два или три маленьких глоточка, гася этим хоть на мгновенье пожар, разгоревшийся в его организме. Через полчаса вода в бутылке становится теплой, и дед снова просит меня сбегать к роднику.
…Покоится дед вместе с бабушкой на золотогорском погосте. А жителям Золотой Горы он надолго запомнился тем, что в зимние трескучие морозы ходил без шапки.