Таюмать!

(Отрывок из Главы 19, Части V)

Как-то давно в книге одного американского психолога я прочла, что для некоторых людей выбор является крайне трудной, практически непреодолимой проблемой. Мне очень понравилась одна фраза из этой книги: «Выбор между сервизом голубым и розовым, это всего-навсего выбор между сервизом голубым и розовым».

***

Осенью восьмидесятого года Алёша, мой муж, заявил:

- Антошке уже почти два года, а он ещё с моими родителями не знаком. Езжай в Сумы, покажи им внука.

Честно говоря, большого желания предъявлять свекрам их внука у меня не было. Дело в том, что Дементий Феодосьевич и Тамара Николаевна были категорически против нашего с Лёшей брака. 

Семь лет назад (тогда мои будущие свёкры ещё жили в Алма-Ате) Алёшин отец – доктор физико-математических наук, профессор Казахского государственного университета, посчитал, что выбранная сыном кандидатура, то бишь я, недостойна войти в их семью. По его мнению, родители избранницы сына были «простыми, серыми людьми». И то верно: мама моя была всего-навсего кандидатом физмат наук, а отец – преподавателем политэкономии в техникуме.

Алёша ушёл из дома, захватив с собой приданое: старый портфель из свиной кожи, набитый любимыми транзисторами, резисторами и прочим железом. И мезальянс состоялся.

На свадьбе родственников жениха представляли его младшая сестра и совсем юный шестнадцатилетний брат, которых суровый отец закрыл в доме на ключ, но они вылезли через окно – благо квартира находилась на первом этаже.

Со временем свёкры неравный брак признали, но отношения между нами оставались прохладными. Ну, или полутёплыми.
 
Через пять лет Дементий Феодосьевич подал документы на замещение вакантной должности профессора математики в каком-то институте в Сумах, куда и уехал с женой. Антошка родился через год после их отъезда. И когда он подрос достаточно для того, чтобы без проблем перенести перелёты до Москвы и переезды до Сум, Алёша решил, что пора предъявить Коренам их наследника.

***

В Сумах нас с Антошкой встретила Тамара Николаевна. Она сказала, что Дементий Феодосьевич лежит в больнице.

- Что с ним?

- Как обычно – на давление жалуется, – махнула рукой Тамара Николаевна. - У меня самой сто двадцать на сто восемьдесят.

- А в каком отделении он лежит?

- В кардиологии. Мы к нему завтра съездим.

На следующее утро Антошка проснулся ни свет, ни заря. Я поспешила на кухню, чтобы сварить ему манную кашу. Пока я искала манку, Антошка разбудил бабушку Тамаю. Она появилась на кухне и спросила:

- Что ты ищешь?

- Манку. Хочу Антошке кашку сварить.

- Погоди, она не там. Я её редко использую, поэтому храню вон в том шкафчике на верхней полке. Сейчас достану.

- Тамара Николаевна, давайте я сама достану.

- Ну, доставай, а я пока плиту помою. Вчера ещё собиралась.

Манку я нашла, но к плите все подступы были перекрыты широкой спиной свекрови, оттиравшей засохшие пятна сбежавших обедов. Проголодавшийся Антон стал проявлять нетерпение, и я дала ему печенюшку из вазочки, стоявшей на кухонном столе. Наконец плита была отмыта, но Тамара Николаевна пресекла мою попытку к ней подступиться словами:

- Погоди, я уж заодно и кафель протру.

Я отступила и покорно села на табуретку. Пока свекровь оттирала кафель, Антон таскал из вазочки печенье. Я ему не препятствовала – не хотела, чтобы он разревелся и оказался в глазах бабушки «нехорошим капризным мальчиком».

Манную кашу мы с Тамарой Николаевной съели сами – Антон к ней не притронулся. На слова свекрови: «Что-то он у тебя плохо ест» я ничего не ответила, а про себя подумала: «Спокойствие, только спокойствие! Ты здесь всего на неделю».

В этот день в больницу к Дементию Феодосьевичу мы не попали.

Следующим утром свекровь решила, что сначала надо съездить на рынок, чтобы купить больному свежих фруктов.

- Тамара Николаевна, я ведь алма-атинские яблоки и груши привезла. Три дня, как с дачи.

- Ах, да! Совсем забыла. Ну, всё равно овощи нужны, а утром рынок самый хороший, - сказала она, - так что сейчас и поедем. Я только на десять минуток прилягу.

В час дня Тамара Николаевна сказала, что вечером рынок ещё лучше. В пять вечера она решила, что ехать на рынок уже поздно.

- Поедем завтра с утра.

- Тем более что утром рынок самый хороший, - уточнила я.

- Ну да, - согласилась Тамара Николаевна.

На следующий день я так и не выяснила, когда же в Сумах рынок самый хороший, потому что ни утром, ни вечером мы на него так и не съездили.

- Тамара Николаевна, давайте на рынок вообще не поедем, а завтра навестим Дементия Феодосьевича, - предложила я. – Сегодня мы с Антошкой, когда гуляли, около продовольственного магазина старушку видели, которая помидоры и огурцы продавала. На вид – как только что с грядки. У неё и купим.

- Верно, - обрадовалась Тамара Николаевна, - они ж здесь всё со своих огородов продают.

Так на четвёртый день после приезда, мы, наконец, садились в троллейбус, который отвёз нас в центр города, где находился злополучный рынок, на который мне так и не удалось попасть. Там мы пересели на другой троллейбус и доехали до центральной клинической больницы, где Антошка познакомился с дедушкой Деметию – так он его называл.

Антошка усидел в одноместной палате минут десять, не больше. Правда, за это время он успел показать всё, на что был способен: посчитал до десяти, назвал пальцы на дедушкиной руке (больсой, указательный, съедний, безымамый, мизимиц), продекламировал довольно длинное любимое стихотворение «Села Машенька за стол», конец которого в его интерпретации я помню до сих пор:

«…куючке несуке псина в чепупуке,
а Масеньке в таеке губопо мемеке».

На взрослом языке эти строчки звучат так:

«…курочке-несушке пшена в черепушке,
а Машеньке в тарелке – глубокой не мелкой».

Рассказывать на бис «Муху-цокотуху» наотрез отказался, соскользнул с дедушкиных колен и вырвался на оперативный простор – в широкий, длинный и пустой больничный коридор.

- Надо его поймать, - забеспокоилась Тамара Николаевна. - Вон как топочет. Жаловаться будут.

- Пусть побегает. Ко мне здесь хорошо относятся, - успокоил её Дементий Феодосьевич, после чего обратился ко мне:

- Как у Алексея дела с диссертацией?

«Хорошо, что про здоровье не спрашивает», подумала я. Алёша мне про фурункулёз говорить запретил.

- Нормально. Скоро защита. Я её как раз перед отъездом печатать закончила.

- Вы её сами печатали?! – удивился свёкор.

- Ну да, а что?

- А как диссертация называется, - спросил Дементий Феодосьевич тоном экзаменующего.

Название Лёшиной диссертации было очень длинным, и точно воспроизвести его я бы не смогла, хотя помнила, что там были словосочетания «математическое моделирование», «турбулентные потоки», «химический реактор» Чтобы не путаться, я ответила просто:

- Я не помню.

Дементий Феодосьевич коротко взглянул на меня и перевёл разговор на другую тему, но я поняла, что он подумал: «Не печатала». Ну и пусть!

Когда мы собрались уходить, ДФ решил нас проводить. Мы спустились на лифте, и он прошёл с нами до ворот больницы. Там мы с ним попрощались. На полпути к остановке троллейбуса меня вдруг как будто кто-то в спину толкнул – я обернулась. ДФ стоял в воротах, опираясь на свою трость, и пристально смотрел нам вслед. «Как будто навсегда прощается», мелькнуло у меня в голове.

- Тамара Николаевна, а у Дементия Феодосьевича серьёзные проблемы?

- Да какие серьёзные?! Как у всех. Ты же знаешь, как мужчины лечиться любят.

- Вообще-то знаю. Мой папа, чуть что, сразу в поликлинику бежит. Мама всегда над ним посмеивается.

- Вот именно.

- Мы к нему ещё съездим?

- К кому?

- К Дементию Феодосьевичу. Перед отъездом.

- Конечно, съездим.

На следующее утро Тамара Николаевна заявила:

- Хочу Антошке подарок сделать. Поедем сегодня в центр, купим ему зимнее пальто. У нас большой выбор. Местная фабрика вполне приличные шьёт.

В этот день мы «почему-то» из дому так и не выбрались. Вечером свекровь меня успокоила:

- Ничего, завтра прямо с утречка в универмаг, а оттуда совсем недалеко до больницы. Сразу два дела и сделаем.

Я, было, попыталась уговорить Тамару Николаевну поехать сразу в больницу, а потом, если время останется, купить пальто.

- Ты что! – возразила она, - Дементий Феодосьевич будет недоволен, если узнает, что подарок ещё не куплен. А так мы его дедушке сразу и покажем.

«С утречка» выбраться из дому у нас, как водится, не получилось. В центральном универмаге мы оказались около часу дня. На его втором этаже действительно был большой выбор пальто для двухлеток. Три длинные стойки были плотно увешены пальтишками самых разных фасонов, правда всего двух расцветок: мышино-серой и медвежье-бурой.

- Ну, выбирай!

Я сняла с вешалки первое же пальто и надела на Антошку. К моему удивлению оно хорошо на нём сидело, и сшито было аккуратно.

- Мне нравится, - сказала я.

- Неплохо, - подтвердила свекровь. - Только тебе не кажется, что рукава в плечах торчат? Давай реглан примерим.

- Ну, давайте.

Второе пальто было не хуже, но Тамаре Николаевне не понравился хлястик. Мы напялили на Антона третье, и я решительно заявила, что это лучше всех. Однако свекра забраковала накладные карманы:

- Он же их вмиг оттянет и порвёт.

Моя слабая попытка возразить, что ребёнок скорее из этого пальто вырастет, чем оторвёт карманы, действия не возымела. Перемерив почти весь ассортимент, Тамара Николаевна заявила:

- Что-то мне здесь ничего не нравится. Там за рынком есть ещё один магазин – пойдём туда.

Я взяла за руку распаренного сына и поплелась за свекровью «туда за рынок». В этом небольшом одноэтажном магазине висели всё те же хорошо сшитые пальтишки для мышат и медвежат. День был жарким, в торговом зале магазина стояла непродуваемая духота, от которой у меня закружилась голова. Я прислонилась к квадратной полуколонне у входа, спиной почувствовав прохладу масляной краски, которая, впрочем, моментально приобрела температуру моего разгорячённого тела.

- Тамара Николаевна, выберите пальто на свой вкус. Я в детских фасонах плохо разбираюсь, - сказала я в надежде, что процесс ускорится, если свекровь не будет каждый раз советоваться со мной.

Когда она надела на Антошку четвёртое пальто, он не выдержал и заревел во весь голос. При этом повторял:

- Таюма-а-а-ть, таюма-а-ать!

Все продавщицы и немногочисленные покупатели уставились на бедного малыша в зимнем пальто с мокрым от слёз и пота ярко-красным лицом.

- Что это он говорит? – спросила свекровь, смахивая ладонью испарину со лба.

- Он говорит: «Твою мать», - ответила я, специально сделав ударение на каждом слове.

- Ой, какой стыд! Пойдём отсюда!

Я скинула с сына душе-пере-грейку, взяла его на руки и выскочила с ним на свежий воздух.

На улице Антошка никак не мог успокоиться и продолжал горько плакать, привлекая недовольное внимание прохожих. Когда одна бабка колхозного вида пробурчала: «Избаловали дитяти – вдвоём не справляться», Тамара Николаевна предложила:

- Поехали домой!

Это предложение я приняла с радостью.

От пережитых страданий  Антошка почти сразу же уснул в троллейбусе, а я сидела с ним на руках и думала: «Хорошо, что он не понял, что из-за отсутствия должной выдержки и пробелов в воспитании лишился бабушкиного подарка». Потом я стала размышлять, где он мог подхватить эту самую «таюмать»? Вряд ли на улице. Скорее всего, это дедушка Андрей, в очередной раз порезав палец, при нём выругался. Вспомнив об отце, я резко захотела домой, и вдруг сообразила, что уже завтра мы уезжаем в Москву, и у нас совсем не будет времени навестить «дедушку Дементию», к которому я впервые за все годы нашего знакомства почувствовала жалость.