И падал снег

Сыпал мелкий колючий снег. Шёл он споро и скоро стало скользко идти по дорожкам, засыпанным снегом. Деревья, вчера серебряные от инея, сегодня  под снегом утратили сверкающую красоту. Белое солнце, словно тоже запорошённое снегом, пробивалось сквозь эту хмарь.
Стоял предновогодний декабрь.
Баба Катя шла, оступаясь в снег с узкой тропинки. Трясущейся рукой она сжимала палку, с которой не расставалась уже много лет. Голова её, укутанная серым вязаным платком, непроизвольно поворачивалась из стороны в сторону. Она ушла из дома и не знала, куда и зачем идёт. Дочь, Фаина, когда уходила на работу, всякий раз наказывала:
- Мама, не уходи из дома. Здесь не деревня, город. Заблудишься.
Но, видно, не надеялась, что мать послушается, пришила ей к пальто на подкладку лоскуток с адресом и телефоном. Вот сегодня она и не послушала дочкиного наказа и теперь идёт, медленно и осторожно ступая, через двор, между смутно виднеющимися сквозь падающий снег серыми пятиэтажками. Скоро она вышла на широкую улицу, по которой, не смотря на непогоду, шли толпы людей. Её нечаянно толкали, наступали на ноги, и она свернула в тихий переулок и пошла, часто останавливаясь, и отдыхала, опираясь на палку. И снова оказалась на шумной улице, на другой, или на той же самой, она не знала. И снова её толкали быстрые и суетливые прохожие. Но скоро толпа поредела, и она оказалась в парке среди деревьев, занесённых снегом. Между ними у дорожек – скамейки.
Баба Катя смела рукавичкой снег со скамейки и присела. Теперь уж точно дорогу домой она не отыщет. Замёрзнет тут и занесёт её снегом.
- Пусть так и случится, - прошептала баба Катя. – Сколько же можно мучиться? Сколько лет прошу у Господа прощения за грехи свои…Видно, в наказание послал Он мне испытание – жить со страшной виной моей. Зачем было дорогу сестре переходить? Ведь как ей тяжело, сестре-то было. Подумала бы хорошенько, да пожалела сестру, так не пришлось бы теперь до конца жизни виниться за то, что наделала. А ведь как всё было-то…
И понесли бабу Катю мысли  в её греховное прошлое.

***
За годы войны выросли и повзрослели у солдатской вдовы дочери – Зина и Катя. Они не были похожи друг на друга. Младшая, Катя, приземистая, широкоплечая, кареглазая. С чёрной косой, была озорной хохотушкой, легко ссорилась и мирилась и не копила обид. Старшая, Зина, была светловолоса, сероглаза, высока и тонка станом. Она больше молчала, не понимала шуток, обижалась и становилась замкнутой.
В конце послевоенного лета, на радость ли, на беду ли, из разных госпиталей один за другим вернулись в село два друга – Семён и Егор. Они даже чем-то похожи были, оба сероглазые и русоволосые, среднего роста. У того и у другого на груди звенели медали. Оба воевали в пехоте. Семён был ранен в руку и какое-то время носил её на материнском платке, перевязанном на шее. Егор пришёл с войны инвалидом с пулей в лёгком, которую врачи не решились достать. И, раненный в ногу, он ещё долго ходил, опираясь на выстроганную из берёзы палку. Егор не разучился за годы войны играть на гармони, и по вечерам его любимая песня. «Бьётся в тесной печурке огонь…» звала девчат за село.
Фронтовики сразу же обратили внимание на молоденьких сестёр, и вскоре, они уходили с вечеринки вчетвером, не замечая, с какой болью глядят им вслед девчата – перестарки. Кате очень нравился Егор. Она таяла, когда слышала его гармонь и его песню. Это была её первая любовь. Но Егор выбрал Зину. После их свадьбы Катя, грустная и молчаливая, бродила вечерами с Семёном по осенним сельским улицам, а по ночам плакала в подушку. Скоро Семён не выдержал и сказал:
- Кать, чего ты ходишь, как в воду опущенная? Выходи что ли за меня замуж.
И та ответила:
- Согласная я, Семён.
Колхоз помог друзьям построить рядом дома, и они стали их обживать. У Егора и Зины родился сын. У Кати – дочка Фаина. Егор работал в тракторной бригаде. А Семён не нашёл себе дело по душе и подался в город искать шахтёрскую судьбу. Да так и сгинул. То ли в шахте погиб, то ли бросил Катю с дочкой.
И каждый раз, когда Егор проходил мимо окон, Катино сердце замирало от ожидания, что он зайдёт к ней. Она всё ещё любила его. Он не заходил. И тогда Катя зашла к Зине:
- Зина, Егор дома?
- На работе. Чего ты хотела от него?
- Крыльцо починить надо.
- Так позови деда Игната.
- Что Игната-то звать, если мужик рядом? Не чужие ведь мы.
- Так Егор поздно придёт с работы, устанет.
- Зин, лето теперь. Вечера длинные. Да и утром до работы можно придти.
- Ладно, скажу, - ревниво, со вздохом, ответила Зина.
Егор пришёл вечером, быстро починил крыльцо и не отказался от угощения  - стакана самогона, огурца и свежей картошки. Потом надо было перекрыть крышу, что-то прибить, что-то подпилить. И Егор приходил. Как-то,  захмелевший, остался у Кати на ночь. Утром прибежал сынишка:
- Тётя Кать, папка не у вас?
- Иди домой, - выпроводила его Катя. – Папка сейчас придёт.
Она подошла к спящему Егору:
- Вставай, Егорушка. Сынок прибегал, звал тебя.
Егор порывисто поднялся, сел на кровати и огляделся.
- Да… - покачал он головой. – Как это всё случилось? Захмелел я, конечно. Рассудок, видно, потерял. А ты и не остановила меня, Катя. Как же так? Сёстры же вы.
- Не кори себя, Егор. Приласкал одинокую женщину. Грех ли это? Всё будет хорошо. Иди, умойся. Я оладушек напекла. Поешь.
- Дома умоюсь, - буркнул Егор, торопливо оделся и вышел.
Домой он шёл виноватый и потерянный. Как же его встретит Зина? Хорошая она у него. Дом в порядке содержит, сына – в строгости. На него никогда голоса не повысит, как другие бабы - кричат на мужика посреди села, позорят. Нет, повезло ему с женой. И он всегда будет ей благодарен.
Но что же к Кате-то его так тянет? С ней ему очень легко. Все тревоги и обиды проходят. Умеет душу его согреть. Вот и вчера. Она и песню его любимую с ним вместе спела. Жаль, гармошки не было. Но и без гармошки, под хмельком, перепели много песен. С Зиной-то не споёшь. Она больше молчит. Хочешь с ней поговорить, так не знаешь, как и разговор начать. А совета попросишь, так как отрежет: решай сам, делай, как знаешь.
Да, что-то запутался ты, Егор…
Дома встретился с укоризненным взглядом Зины:
- Пришёл…Не мог до дома вчера дойти?
- Не мог, Зина, - вздохнул Егор. – Пьян был.
- Понятно. Песни-то горланили чуть не до утра. Весело было, видно, вам.
Да, было… - снова вздохнул Егор.
- А мне-то как «весело» было…Душа на клочья рвалась. Чуть было к вам не пошла.
- Лучше бы пришла ты, Зина. Ничего бы тогда не случилось. А теперь-то что после драки кулаками махать? Но ты жена мне. И я с тобой буду. Ты знаешь. Прости.
Но проходили дни, и Егор снова шёл к Кате – то изгородь поправить, то сарай для кур починить. И снова засиживался до первых петухов, отогревал душу свою её шутками, её искренним участием, с каким она выслушивала его. Здесь он находил, что искал – сочувствие и понимание, когда случались какие-то жизненные неудачи.
Зина не трепала Катю за косы, не била в её доме окон, не бросалась в неё злыми словами на всё село, как на её месте сделала бы другая мужняя баба, помани она её мужика. Но между сёстрами словно чёрная кошка пробежала. Зина никогда не приходила к сестре, не разговаривала с ней. Как-то по осени сёстры, каждая в своём огороде, копали картошку.
- Зина, - окликнула Катя.
Сестра подошла к изгороди.
- Зин, не злись. Егор не бросит тебя. А я люблю его. Люблю.
- Да что же ты делаешь? Грех-то какой…Сестра ведь ты мне, - вздохнула Зина и отошла от забора.
А Катю ничего не останавливало. Ни людские пересуды, ни обида сестры. Скоро она родила, одну за другой, девочек – погодков, похожих на Егора, Августу и Маргариту. Мать была ещё в силе, помогала с детьми, хотя упрекала её и плакала.
Егор дочек любил. Приносил гостинцы. Не обделял и обновками, - то ситцу на платьица принесёт, то туфельки купит.
Но пуля, что была в груди у Егора, сделала своё дело, убила его, поранив какой-то важный сосуд. Они, в чёрных платках, стояли с детьми по разные стороны гроба, две сестры, две вдовы. Но и смерть Егора не примирила их. Зина продала дом и переехала в другое село. Уезжая, сестра сказала:
- Не замолить тебе твой грех, Катерина. Господь накажет тебя. Отольются тебе мои слёзы.
И только на похороны матери она приехала, как всегда строгая и молчаливая.
И теперь, на закате жизни своей, баба Катя с раскаяньем вспоминает сестрины слова и благодарит Бога, что всё-таки примирил их.

***
А снег всё шёл, и стало совсем темно. Баба Катя огляделась вокруг. Никого нет. Едва пробивается слабый свет от фонаря с противоположной стороны дорожки. Она подняла руку, и снег с рукава осыпался на колени, на её поношенное пальто. Затекли ноги. Надо бы встать и походить. Но это трудно. Ей так хорошо здесь сидеть. И ноги в тёплых валенках не мёрзнут. Вот только Фаина…Ищет сейчас её, беспокоится. А она, как гиря на её шее, только тянет её. Без неё-то Фаине было бы легко и спокойно. Дочка выросла. И жила бы она себе в удовольствие. Так нет, взяла её к себе, немощную, после случившейся беды. Не раз уже отлились ей Зинины слёзы, да и что сестрины слёзы по сравнению с её муками. Ведь не бросил же её Егор.
А Егоровы дочки выросли красивые да ласковые. У Маргариты коса светлая, толстая, в кулак толщиной, до пояса, глаза серые с голубизной. Что-то в ней от неё, Катерины, всё-таки было, а вот Августа – вылитый Егор, русоволосая, невысокая, худенькая.
Когда Августа с Маргаритой подросли, Катерина переехала с ними в райцентр, чтоб они учились в средней школе. Фаина к тому времени уже замужем в городе жила, дочку растила. Сама Катерина уборщицей в конторе работала, в школе сторожем подрабатывала. Надо было дочерей одевать. Кормились-то в основном с огорода. И просмотрела дочерей. Росли, прихварывали. Потемпературят, перележатся, да снова учиться идут. Все так растут, думала тогда Катерина. Августа-то чаще болела. Уже потом она, мать, увидела, что Августе трудно по лестнице подниматься, одышка мучает. И губы синеют. Повела дочерей к врачу. Но было поздно. У Августы нашли тяжёлый порок сердца, что уже и не вылечить. У Маргариты тоже был порок сердца, но не такой тяжёлый, как у сестры.
Школу Августа заканчивала тяжело. Ей было трудно ходить, а портфель с её книгами носила сестра.
Маргарита после школы уехала учиться в город, в техникум. Когда приехала на каникулы, обрадовала мать:
- Мама, в городе есть клиника, где делают операции на сердце. Меня поставили на очередь. После операции я буду здорова.
- И слава Богу. И у Августы хорошие новости. Вызов пришёл из Москвы, из института, на операцию.
- Не знаю, получится ли только, - вздохнула Августа и достала из конверта заветный листок.
- Так это же здорово! – Маргарита обняла сестру. – Всё получится. Держись, сестрёнка.
Оперировать в Москве Августу отказались потому что перед отъездом она переболела ангиной.
- Привозите дочь, когда будет здорова в течение полугода, - сказали Катерине.
Но как не берегла Катерина дочь, Августа болела почти каждый месяц и лечилась в больнице. Стало ясно, что светлого промежутка без болезни уже не будет. Катерине удалось выхлопотать для Августы путёвку в санаторий. Но и это лечение не помогло.
В больнице Августа познакомилась с медсестрой, и та стала водить её на вечеринки, там же делала ей уколы, спасая её. А весёлые застолья и гулянья до ночи сделали своё дело. В августе стало ещё хуже.
Катерина спросила дочь:
- Зачем ты это делаешь? Ты могла бы ещё пожить, если б берегла себя.
Та ответила:
- Мама, я знаю свой срок и хочу хоть короткое время почувствовать себя такой же, как все, здоровой. Не ругай меня.
А зимой ей стало так плохо, что её увезли в соседний посёлок в железнодорожную больницу. Катерина вызвала Маргариту. Та заканчивала техникум и готовилась к защите диплома. Она с поезда пошла сразу к сестре в больницу. Августа ухватилась за Маргариту и не отпускала её от себя.
- Не оставляй меня здесь, - просила она. – Поеду с тобой домой.
Убедить её остаться в больнице не смогли ни сестра, ни врачи. Пришлось Катерине взять в конторе лошадь и привезти дочерей домой. Дома не успели снять с Августы пальто, как она еле прошептала:
- Мне плохо. Везите в больницу.
Лошадь ещё стояла у ворот и Августу уложили в сани. Катерина торопливо понукала лошадь. Но почти у самой больницы Августа сделала последний вздох.

***
Окаменевшая сидела Катерина у гроба. Не было слёз. Только так тяжело и больно теснило грудь, что хотелось разорвать на груди чёрное сдавливающее платье и саму грудь, чтоб как-то выдохнуть. Фаина, приехавшая на похороны, отпаивала мать каплями. Наконец, как-то прорвало эту невыносимую боль, и она заплакала. Потом она плакала часто и много. Слёз пролила – не меряно. Вспомнились и Зинины слова: «Накажет тебя Господь». Но что Зинины слёзы по сравнению с её горем? Просто – роса.
Почти каждый день Катерина ходила на кладбище, протаптывая одинокую тропинку по глубокому снегу. Она сметала с могилы снег, садилась на скамейку и, смежив обледенелые от слёз ресницы, глухо стонала.
Весной Катерина принесла на могилу первые цветы. Она сгребала с могилы нанесённый ветром мусор, когда её окликнули:
- Катерина… Катя…
Она вздрогнула. Это был Зинин голос. Как она здесь оказалась? Тревожно забилось сердце. Она медленно повернулась на зов.
- Катя… Это я. Зина.
- Вижу. Что ты здесь делаешь?
- Кать, прости меня, если это мои злые слова беду накликали. Не хотела я этого. Я-то тебя давно простила. Можно мне зайти в оградку? Помянем Августу. Сестра ведь она сыну моему.
- Заходи, - сухо ответила Катерина.
Зинаида принялась помогать сестре. Когда могилку очистили, она разложила на ней, развернув скатерть, ватрушки, яйца, печенье, конфеты.
- Катерина, прости ты меня, окаянную. Беда-то какая, - всхлипнула Зинаида. – Давай помянем дочку твою. Садись на скамейку-то.
Катерина села. Сестра присела рядом, потом бросилась ей на грудь.
- Прости – и – и, - заголосила она.
Не сдержалась и Катерина. Они плакали в голос, завывая. Потом вперемешку со слезами ели ватрушки и яйца.
- Как ты здесь оказалась? Как про горе моё узнала? – сквозь слёзы спросила Катерина сестру.
- Ездила к Егору на могилу и сюда заехала, - вытирая слёзы, стала рассказывать та. – А узнала я от Фаины. Она тебе не говорила? Нет, конечно. В городе я теперь живу у сына. В домоуправлении мы встретились с Фаиной. Она за справкой приходила, а я прописывалась. Оказалось, живём рядом. Я, бывает, и захожу к ней. Жалко, что с мужем разошлась, одна с дочкой живёт.
- Вот как, значит, - задумчиво отозвалась Катерина.
Прощаясь, Зинаида спросила:
- Кать, простила ли ты меня за слова мои постылые?
- Да, что уж теперь… Не чужие мы, сёстры, - вздохнула та.

***
Но вот и лето. Полгода прошло, как нет Августы. Катерина готовилась к поминкам. Приехала Фаина. Придут соседи, подруга придёт. Много-то народу не будет. Справятся с Фаиной. Успеют всё приготовить.
Накануне почтальонка крикнула с улицы:
- Катерина, письмо тебе.
Фаина принесла письмо, оно было от Маргариты.
- Читай, - попросила Катерина.
Фаина прочитала.
- Ещё прочитай, как она про работу да про операцию-то пишет. Не всё я поняла.
И дочь прочитала:
- «…С работой у меня всё хорошо. Работаю на большом химическом заводе. Дали комнату в общежитии. Работа нравится. А ещё – подходит моя очередь на операцию, надо обследоваться. Поэтому на поминки приехать не смогу. Приеду на годины…».
- Слава Богу, хоть эта живая останется, - вздохнула Катерина.
А на следующий день, когда уже стали расходиться люди после поминок, та же почтальонка позвала Фаину во двор и подала ей телеграмму, в которой Маргарита сообщала, что операция прошла удачно. Катерина, прочитав телеграмму, просветлела лицом и с облегчением вздохнула:
- Слава тебе, Господи. Теперь жива уж будет Маргарита-то, - и улыбка тронула её сухие бледные губы.

***
Бабу Катю всё больше заносило снегом. Но ей не хотелось вставать и куда-то идти. Не хотелось искать дорогу домой. Ей было спокойно.
- Может, здесь и останусь. Здесь всё и кончится, - шептала баба Катя. – На что мне дана такая долгая жизнь? Видно, тоже за грехи мои. Чтоб долго жила и страдала. Прости меня, Господи, - вслух сказала баба Катя, но перекреститься рука не поднялась.
Дремота перешла в сон. Бабе Кате было легко и спокойно. И не мучили её страдания, данные ей за грехи её. А вот и идёт к ней её любимый Егорушка. Улыбается. И не хромает. Видно, излечилась раненая нога у него. И дочь Августа с ним. Тоже улыбается. Красивая и румяная. И нет у Августы на губах синевы.
- Мы за тобой, - сказал Егор. – Иди к нам.
Но чей-то крик спугнул их, они оба исчезли. А голос доносился издалека, словно из-под земли. И был он знакомый, похоже, Зинаида звала:
- Кать, а Кать…
А потом её хрипловатый дребезжащий старческий крик:
- Фая, Фая, здесь она! – заставил её очнуться.
А снег всё падал и падал, холодный и равнодушный к человеческим страданиям.