Честный коммунист

        Детские впечатления врезаются в память сильно и надолго. В девственно чистый и свободный от всякой информации мозг поступают какие-нибудь сведения, пусть даже совсем не верные, занимают пустующее пространство и закрепляются там надолго, порой навсегда, и после этого верная информация, поступившая позже вынуждает лишь потесниться ту, которая поступила первой и застрявшей навсегда.
В детстве я интересовался у отца-фронтовика, почему фашисты напали на нас? Не вдаваясь в особенности тогдашней политической конъюнктуры, сложившейся в результате антагонизмов двух общественно-экономических формаций, социалистической и, следовательно, прогрессивной и империалистической, следовательно, реакционной, он ответил просто
- У немцев было людей много, а земли мало, а у нас земли много, а людей мало.
      Этот ответ меня устроил надолго, и был весомым аргументом в споре с ровесниками: «папка сказал, а он воевал, значит знает». Чуть позже, в правоте услышанного я убедился, сопоставив размеры Германии и СССР.
В детстве и в ранней юности особо вескими доказательствами в споре у нас было: мне папка сказал, в газете написано, по радио говорили, по телеку видел, училка рассказывала.
В 1962 году, когда мы спускались по Енисею до Дудинки на колёсном теплоходе «Спартак», нас за кормой преследовали чайки, и старшая сестра мне сказала, что если убить чайку, то будет буря. Если до сих пор я и понятия не имел о последствиях насильственной гибели этой пернатой, то тут получил готовый ответ, чему не смел усомниться.
Позже сестра ещё сказала, что голубь – символ мира, и если убить голубя, то будет война, после чего я не смел даже нацелить свою рогатку на символ мира, дабы не стать по глупости разжигателем очередного мирового конфликта. Прогрессивное человечество этого мне не простило бы.
Норильск – компактный город, в нём нет окраин, где расположены двухэтажные бараки, одноэтажный частный сектор; сам город и образует центр города. Вот стоит на самом краю огромная многоэтажка, выйдя из которой перед тобой простирается тундра, стоит пройти пару кабельтовых и тебе глаза мозолят ягоды брусники, морошки, а город – вот он, рядом.
Каждый крупный населённый пункт делился местной ребятнёй по территориальному признаку, например, причальские не допускали экспансии на свою территорию враждебных гидролизников, которые в свою очередь конфликтовали с бумстроевцами, находившихся в состоянии войны с каменскими.
В Норильске моего детства дворы делились на «моряцкие», в которых все пацаны-подростки считались моряками и «лётчицкие», где проживали лётчики. Я попал в «лётчицкий» двор, и пацаны объяснили, кто я есть такой, какие дворы населены лётчиками, и поэтому являются нашими союзниками, и в каких дворах сосредоточены враждебно настроенные к нам моряки.
Порой лётчики объединялись и совершали массированный авианалёт на морскую эскадру противника, или моряки, собравшись, высаживали десант морской пехоты на подконтрольную нам территорию.
Мы дразнили врага: «Моряк с печки бряк! Растянулся, как червяк…» и слышали в ответ: «Лётчик-пилотчик накакал в самолётчик.»
Лето было ещё в самом разгаре, ребетня ещё не вся разъехалась на каникулы, поэтому во дворе пока ещё было многолюдно. Неподалёку девчонки играли в «классики», старшие пацаны играли в «чику», а мы играли в «штандер».
В каждом дворе всегда был свой Жирный, Длинный и Лысый. В некоторых дворах были и Серые. Серёга Пошехонский хотя и был старше нас, но был маленький, тощий, как неоперившийся птенчик, поэтому на Серого никак не тянул и называли его просто Серя. Били его не только сверстники, но и мы, мелюзга не упускали случая врезать ему по пассатижной физиономии за то, что он был патологическим ябедой и прирождённым хлюздой. Почти каждая игра с участием Сери заканчивалась тем, что он хлюздил по какому-нибудь поводу, получал свою законную трёпку от пацанов и, размазывая сопли по щекам, отправлялся домой жаловаться маме, пригрозив при этом жестко нам всем отомстить.
          Отец как-то говорил, что такие, как Серя потом, когда вырастут, пробираются в мелкие начальники, идут работать в милицию, получают власть над народом, вступают в партию и становятся коммунистами, а потом мстят трудящимся за свои детские обиды.
          Кто такие начальники и милиционеры я безусловно знал, но кто такие коммунисты и что такое партия никакого понятия в том возрасте не имел.
Вот и на этот раз Серя получил законную порцию трёпки за свой дерьмовый характер и забрав свой гуттаперчевый мячик стоимостью 44 копейки, ушёл домой зализывать свои душевные раны, пообещав напоследок всем нам это припомнить.
          Оставшись без забавы, мы собрались вокруг старших, которые играли по-крупному, копеек по 10 на кон, но и у них игра вскоре закончилась, Длинный лишил своих соперников субсидий, полученных на мороженое, и поспешил домой, чтобы не делиться выигрышем с недавними соперниками.
           Никакого стоящего предложения никто не подал, пока не послышалась чья-то авантюрная идея «айда на Долгое купаться». Не все были в восторге от предложенного, хотя принять участие в походе не отказался бы никто. Малышня моего возраста испугалась такого длительного путешествия, многим под страхом «ремня» и «угла» было наказано не покидать предела дворовой территории.
          Купальный сезон в Норильске длится не более месяца и летом местное население ходит купаться на озеро Долгое, которое не замерзало даже в лютую стужу. С местной ТЭЦ по горячим трубам в него поступала вода и там охлаждалась естественным образом, после чего её опять заливали в охлаждающий контур. Больше купаться негде, поэтому народ в жаркие июльские дни отдыхает и купается только здесь, ведь в многочисленных естественных озёрах купаться невозможно, они никогда не освобождались полностью ото льда.
            Из многочисленных труб брызгали фонтаны, чтобы в горячей воде не ошпарились неосторожные ребятишки, пацаны банками ловит гольянов в озере, вокруг озера валуны, камни, на редкой тундровой растительности отдыхает местный пролетариат с бутылкой «Московской особой» по 3 рубля 89 копеек.
            Набралось нас полдюжины сорванцов разного возраста, самые смелые и отчаянные из мелюзги, не боявшиеся возможной трёпки и мальчишки постарше, лет 9-10, уже вполне самостоятельные хлопцы, готовые на любой кипиш, кроме повторения школьного материала, заданного на лето.
          И вот, избегая враждебные «моряцкие дворы», оставив позади музыкальную школу, мы добрались до бассейна и поднялись на гору, с которой зимой катались на санках, а летом покрытой тундровой растительностью, мхом, карликовыми ивами и берёзками, и двинулись гурьбой в нужном направлении. Была вторая половина июня, но не смотря на это кое-где в низинах ещё лежал прошлогодний снег, который окончательно исчезал лишь к середине июля.
Вдруг передние парни остановились в нерешительности. Возле одной из многочисленных кочек рядом с большим валуном лежал человек.
- Дядька убитый. - прошептал кто-то из старших.
        «Убитый» был довольно таки не опрятен, впрочем, увидеть в начале 60-х годов в этом месте джентльмена в смокинге с хризантемой в петлице мы и не надеялись.
Мятые драные штаны в заплатках, старая выцветшая рубаха, покрытая какими-то тёмно-жёлтыми пятнами, которые нам показались кровавыми, хотя были, скорее всего, яичными желтками или томатной пастой, спутанные лохматые волосы, небритое лицо. Он лежал, не подавая признаков жизни.
- Кто его убил? - тихо спросил другой.
- Может это – заключённый немец? - послышался вопрос. Нам в детстве казалось, что в окрестных лагерях содержались пленные немцы, а преступники, мы думали, сидят в тюрьме.
       Мы все стояли в нерешительности, не зная, как быть, ведь следовало его как-то миновать, этого «дядьку убитого».
И тут «заключённый немец», видимо, услышав нас, пошевелился, промычал нечто нечленораздельное, чем нас очень обрадовал, так как оказался «живее всех живых», с неимоверными усилиями приподнялся и сел, упёршись левой рукой в землю. Обведя всех нас невидящим взглядом, он уронил голову на грудь, свободной правой рукой потянул отворот своей рубахи и промычал, стуча себя в грудь, заросшую редкими волосами.
- Я – чест-ный ком-му-нист.
       Слово «коммунист» я уже слышал от отца, но как они выглядят, никогда не видел. «Так вот каким может стать Серя»,- подумал я в тот момент.
Осознав, что никакого криминала в произошедшем нет, просто дядька видимо, уснул пьяным на природе, и потеряв всякий интерес к «честному коммунисту», мы продолжили свой путь к намеченной цели.
       Увиденное произвело на меня такое впечатление, что если бы меня кто-нибудь спросил, кого я видел по дороге к озеру, я бы честно и без утайки ответил: «коммуниста». Если бы он назвался депутатом или президентом, то его внешний вид накрепко и надолго прикрепился к депутату или к президенту.
      И образ этого человека, назвавшегося коммунистом, надолго засел в мою голову, как образ коммуниста. После вышел на экран одноимённый кинофильм Юлия Райзмана с Евгением Урбанским в главной роли. Сильный во всех отношениях фильм лишь укрепил мои убеждения, потому что запомнились некоторые фрагменты: главный герой Василий Губанов, ответивший кому-то в окно «я – коммунист» и вызвал удивление и животный ужас у присутствующих, а в конце фильма, когда его избивала толпа кулаков, а он весь грязный и оборванный не умирал, даже когда в него стреляли из нагана.
Страшные люди коммунисты, сильные, злые укрепился я в своём мнении.
Серя повзрослел, стуча на своих сослуживцев и подобострастно угождая начальству, пробрался в руководители, возглавив маленький отдел небольшого предприятия, стал Сергеем Александровичем, коммунистом, и изощрённо измывался над подчинёнными, мстя за детские обиды, а советская пропаганда так и не смогла мне объяснить, кто такие «настоящие коммунисты» и чем они отличаются от членов КПСС, но в моём сознании так и сидел образ увиденного в детстве жалкого дяденьки, пьяного, грязного и потрёпанного, бьющего себя в грудь и убеждавшего нас, что он и есть «честный коммунист».