Бумаги Эйнштейна Часть 2. Глава 5

Глава 4 - http://www.proza.ru/2017/04/10/1474
               

                Бумаги Эйнштейна Часть 2. Глава 5. Телефонный разговор с бабушкой



– Извините, что беспокою вас. – Я назвала себя (фамилию, имя и отчество). – Я сотрудница нашего госуниверситета. Телефон ваш нашёлся в записной книжке друга Аркадия, физика, который двадцать лет назад уехал из страны. У нас в руках оказались некие бумаги, чисто научные. Мы хотели бы выяснить их происхождение.


На той стороне линии помолчали. – Я не поняла, туда ли вы попали, но Аркадий, учёный – физик, мой дядя. Но он давно умер. А откуда вы его знаете?
–  Видите ли, наш Друг, тоже физик, был товарищем Аркадия и после того, как летом 96-ого Аркадий уехал в Израиль, он не раз посещал его маму.


– Посещал? Тогда?.. Хм, а я ведь, кажется, уяснила себе, кого Вы имеете в виду. Действительно, один мужчина навещал нас весь тот год. До отъезда дяди и после. А потом…


– Потом он скончался.
– Он умер? Жаль. Бабушка Лиза долго его вспоминала.
– А она жива?
– Да. Она здесь, у себя. Сейчас я передам ей трубочку. Подождите.


– Не надо ждать, – вдруг отозвался другой женский голос, – я всё слышала. По параллельному телефону. – В трубке щелкнуло и стало слышно громче, – Так кто это нас нынче отыскал? Друзья Красавчика? (Голос вовсе не старческий. Речь бойкая и живая.) Значит, он умер? А когда?


– В декабре 96-го, – ответила я.
– То-то я думала столько лет, куда же он делся? М-да… печально. А ведь Аркаша мой покинул мир через месяц – в конце января 97-го. Да будут души их завязаны в Узле Жизни.


–  Пусть так будет. А почему вы называете нашего Друга Красавчиком?
– Так он им и был – Красавчиком. И в целом – остроумный, обходительный, даже ласковый. В то же время в глазах виделась жёсткость – такой  в случае чего никому потачки не даст. Лучшего не встретишь. И что мне, семидесятилетней старухе оставалось делать? Ничего, кроме как влюбиться. – Она засмеялась. – Я влюбилась в него. Насмерть втюрилась. А он, как теперь оказалось, взял да скоро и отретировался в далёкие края. Вот как бывает… М-да, Вы упомянули о находящихся в вашем распоряжении бумагах. Не о тех ли, которые я отдала Другу осенью того года? Две папки. И обозначено на них чёрным фломастером, довольно неряшливо, – «Бумаги Эйнштейна».


– Значит не Аркадий, а Вы сами передали их Другу?
– Я, кто ж ещё? Я и передала. Другу, он сам велел мне себя так звать. Когда сын первый раз привёл его к нам, помню, тогда была зима… Сидела я в своём любимом кресле, и уж не помню, чем занималась, то ли кино смотрела, то ли книгу читала. Слышу, вошёл сын и чувствую, что не один. Я спросила: – Ты с кем? Он не ответил, но в прихожей лёгкий шумок послышался от снимаемых ботинок. Первым в залу вошёл Аркадий и, обернувшись, сказал: – Вот, Лижбета Иосифовна, мама моя. Тут и появился он. Глаза свои тёмные на меня направил, будто просверлил ими. Тут и подумала я: «Вот пришёл он. Наконец пришёл. Только поздновато. Здесь, Евгений мой, а я – его Татьяна!»


Подошёл  он ко мне, стал целовать ручку. Спрашиваю: – Как вас звать – величать? – А он небрежно, неразборчиво как-то проговорил: – И… н… Пе…р..вич. – Толком не расслышала, вроде зовут Иваном. Посмотрела на Аркадия, а тот усмехнулся и ушёл на кухню.


– Вы меня зовите просто – ДРУГ, – произнес гость, – это слово выражает моё к вам отношение, и останется оно теперь неизменным до последних моих дней. – И опять поцеловал мою руку. – Мой Друг, подайте чашку кофе. Мой Друг, подайте плед. Любую просьбу Вашу выполнит «Мой Друг». А конкретно – я, Ваш новый настоящий Друг.
Так я и звала его с тех пор – Другом. А Красавчиком я звала его про себя.


– Лижбета Иосифовна, не могли бы вы объяснить, откуда вообще взялись эти бумаги? Ну, э-э… которые будто бы относятся к Эйнштейну?
– Видите ли, столько времени прошло, сколько воды утекло… Боже мой!.. Не знаю с чего и начать… У нас все мужчины в роду, как правило, врачи. Мой папа был хирургом. Когда началась война, его призвали. И он занимался страшным, кровавым делом. Резал бедняжек-солдатиков раненых, удалял осколки, пули. Стал он начальником госпиталя, а заместителем у него числился Натан, будущий муж мой, отец Аркадия. В начале сорок четвёртого, где-то в Белоруссии, санитарная колонна двигалась по просеке в лесу. Вдруг налетели бомбардировщики с крестами. Разбомбили всю колонну, из батальона осталась четверть. И папа мой и зам его получили тяжёлые ранения. Времена были другие, не 41-й, быстро подоспела подмога, раненых спасли. И залечивали они раны свои полгода. И папа мой и Натан вместе с ним. После госпиталя им дали отпуск на две недели. Папа поехал в Уфу, мы тогда там жили, а Натан в Киев, город тогда уже освободили. Простите, но может Вам подробности такие вовсе не интересны? К чему вам они?


– Нет, Лижбета Иосифовна, нам всё это очень интересно. Продолжайте, пожалуйста.
– Хорошо. И вот, через неделю, в нашу комнатёнку на улице Гоголя, заявляется Натан. Небритый, глаза запали, взгляд мутный. «– Здрасте, – говорит, – Ну, что сказать? Своих проведал. Нет их больше. Ни-ко-го. Теперь я к вам, деваться мне больше некуда. Одни вы остались у меня.» 


Натан, муж мой, был старше меня на пятнадцать лет. В Киеве жили жена, дети, родители его, бабушка, родственники. И всех, всех до одного расстреляли фашисты в Бабьем Яре.
Мы жалели его, утешали и я тоже. Гладила его по головке. И возникла у нас с ним симпатия. Через несколько дней он и папа уехали опять на фронт. А летом сорок пятого  возвратились. Вскоре мы расписались. Через год, в сорок шестом я родила Аркадия…


–  Лижбета Иосифовна, – успела я вставить в паузу, –  ну, а с бумагами – то что?
– С бумагами?.. Да, с бумагой много я имела контактов, приходилось и с конторой некоторое время работать. Имелись спецзаказы. До войны ещё овладела я тремя основными европейскими языками. После родов, через три года, поступила на филологический. Трудно было, но окончила. Теперь владею пятью европейскими языками. Плюс польский и, конечно, идиш. 


Когда в шкафу появились две папки, я не сразу обратила на них внимание. Потом обратила и заинтересовалась: необычные термины, нехарактерные словарные соотношения. И стала я тексты эти потихоньку переводить. Написано всё было, преимущественно, по-английски. Некоторые тексты – по-немецки, кое-что по-французски. Но, знаете ли, отвлеченное даётся мне трудно. В языке ценю лапидарность и созвучность бытовой стороне жизни. 


Затем, по мере того, как переводила, начала я скопированные тексты складывать в отдельную папку. Нашлась и другая, тоже принялась её заполнять. Не знаю, насколько удались мои переводы, но сами посудите, что оставалось мне делать, мне, пенсионерке, которой лишь изредка присылали незначительные тексты для работы, за того же рода незначительный гонорар. Аркадий привёз папки из Парижа, когда-то в самом конце 80-х. Он был там, на очередной конференции физиков.


– Из Парижа? И что же его свободно выпускали? Он же был, насколько мне известно, секретным физиком?
– Ну-у… не так чтоб уж совсем секретным… Он не занимался прикладными вещами, оружием не занимался. Но всё же слыл в отрасли своей, астрофизике, даровитым специалистом, фигурой довольно заметной. Он работал с Зельдовичем, с Новиковым. Его выпускали. Первый раз в семьдесят девятом, кажется, году, в Брюссель. Но тогда он был ещё женат. Да и потом ещё два-три раза ездил в капстраны, когда жил уже одиноко, как бычий хвост.


– Почему же его выпускали? 
– Потому что знали, что он чудак. Талантливый сумасброд. Всё вокруг него было ему не интересно. И плевать ему на общество потребления, западные изобилия и свободы! Он такое не уважал.


– А что он уважал?
– Не знаю. (на том конце трубки помолчали). Космос он уважал. Мой Аркадий был из тех людей, о которых не знаешь, какой фортель они могут выкинуть в любой момент: встать, уйти, прийти куда-то ни с того ни сего, брякнуть что-нибудь в большой компании такое, что никто не может понять к чему это и зачем. И другое похлеще, в том же духе, но не агрессивное. Когда он собирал вещи и уезжал в Израиль, делать в клинике операцию, я ему сказала: – Ну вот, Аркаш, даст Бог, если операция пройдёт благополучно, поживёшь на Земле Обетованной, там тебя оценят получше, чем здесь, как ты думаешь?


«Да никак я не думаю, мама, – ответил он и поморщился, – всё мне здесь обрыдло. Мне без Космоса не жизнь. Израиль – замечательная страна, кто сомневается? Но мне бы, мама, нужно другое: мне бы высадиться на планете Марс где-нибудь на полюсе и оглядеться. Оглядеться и пройтись по поверхности. А всё здешнее навевает одну только скуку. Я изумилась: – Там ведь пустыня: никого и ничего. Зачем тебе туда?.. – Не знаю, – отвечает, – но тянет. Сильно тянет. Иногда».


Вот такой он был, мой Аркадий, пойди его пойми! Знаете, я с вами заговорилась и что-то устала. В последнее время силы покидают меня. Заходите как-нибудь, поговорим ещё о наших ушедших, только предварительно позвоните. Всё, Эля, заканчивай разговор.

                ***

Мы с Элей предварительно договорились: в следующее воскресенье на тринадцать часов. И о том, что придём мы втроём.


– Отличная работа, Совушка! – Я довольно потёр руки. – Ну-с, когда мы навестим старушку?


Сова вздохнула, поднялась и прошла к своему столу. Достала из верхнего ящика органайзер, полистала его и задумалась.


– Ну? – нетерпеливел я, переводя взгляд то на неё, то на органайзер.
– А ведь в первое воскресение не получится, – покачала головой женщина. Есть одно дело. Неотложное. – На ближайшей неделе у меня с утра до вечера всё расписано: кафедра, учёный совет, лекции, семинары, абитура… А  следующее воскресение свободное, тогда и навестим её.


– А, ничего, сколько ждали, подождём ещё, – воскликнул я, вскочил с кресла, чмокнул Сову в щёчку и словно на крыльях вылетел из кабинета  в предвкушении… Предвкушении чего? Я и сам не мог это внятно выразить для себя. Необычности нашего воскресного визита? Возможности разгадать мучавшую меня столько времени тайну Друга? Или вероятности любопытного открытия, связанного с именем Эйнштейна? Бог его знает. В голове всё смешалось, прямо как в том доме Облонских, о коем написал классик.




Продолжение - http://www.proza.ru/2017/04/10/1721