Вечерний звон

               
Ракитовый околоток, где в одичавшей сливовой поросли едва проглядывает мой деревенский домик, упирается в пустынные луга и лес. Луга рассекаются совершенно невидимым ручьем, поросшим вётлами, густым лозняком, серой ольхой, черемухой и хилой калиной, роняющей до самой весны кровяные бусинки в серебряный перезвон бегущей воды. Кое-где только проглядываются разливы запруженного бобрами ручья. Эти разливы сверкают на солнце ярко и косо, будто оброненный кем-то большой кусок  стекла или зеркала.

К концу дня в этих разливах отражается пламенеющая заря и вечереющее небо, еще полное лазури и розовых отсветов редких облачков. Они уже не плывут, как днем, а как будто стоят на одном месте – прямо над куполами восстановленного Храма Святой Великомученицы Параскевы Пятницы. Серебряные днем, купола принимают розовый  всполох тихой вечерней зари и сияют ими, пока не уймется пламя за дальним холмом, что у тихой речки Свапы.

Тихо и на моей террасе. Даже дроздиный посвист и однообразная звень овсянки не мешает вечерней тишине. К пению птиц привыкаешь, и оно уже становится необходимой частью этой молчаливой деревенской пустынности, где человеческий голос такая редкость, что от него вздрагиваешь, как от тревожно возникшей ниоткуда  неожиданности.

Привычное деревенское безмолвие нагоняет на душу печаль. Она уже полностью овладевает мной…
 
Но вдруг более ста лет молчавшая колокольня храма ударила раз, другой, третий  басом основного колокола. Это благовест. Вслед за ним переливчато, смело, заиграли веселые звоны других, уже малых, колоколов, и вся округа вдруг ожила, встрепенулась и наполнилась давно забытым русским трезвоном.

Я оторопело слушаю. Вроде я и знаю, что давно идут работы по восстановлению храма и что вот-вот должны укрепить колокола на звоннице, но внезапность вечернего звона, не печального, не заунывного, а духоподъемного, заставляет меня  радостно недоумевать.  Но слушаю и как будто  становлюсь свидетелем воскрешения жизни в почти вымершем селе.

А колокольный перезвон долетает до всего, что было и что осталось в округе. Он опускается на худую крышу  сельского клуба, заросшего прошлогодним  бурьяном. Гуляет по развалинам колхозной фермы.  Бродит в остовах брошенного магазина, бывшего медпункта, кинутого, заросшего тополями сельсовета, звучит по обезлюдевшим  хатам, в отданном беженцам и переселенцам здании старинной школы…
Мне даже стало казаться, что вот сейчас навстречу колокольной напевности выйдет последняя старуха опустевшего околотка, покорно и величаво поклонится в сторону храма, троекратно покрестится  этому вечернему звону и станет шептать те заветные слова молитвы, которые придут на память к этому случаю…

Но никого. Я вспоминаю, что старуха не дожила до этого дня, и молиться уже некому.
И вновь ударяет большой колокол: "Бом... Бом... Бом..." Но радости уже нет. Чувство щемящей тоски наплывает на всё пространство. Печальные звоны стискивают и моё сердце.
О чем эти звоны? О невозвратных днях? О потерях? О бесприютности моей земли? Сами по себе приходят на ум строки:

Вечерний звон! Вечерний звон!
Как много дум наводит он…