Песня о русской надежде

                ПЕСНЯ О РУССКОЙ  НАДЕЖДЕ


                V



Слепое уродское существо, учуяв меня, – завыло, и Надя, вскрикнув, – тут же скинула его со своих рук; кот убежал на второй этаж. Не только я попал под дождь. Надя тоже вымокла и дрожала. Длинное платье объяло ее худенькие, с острыми коленями, ножки. Ее длинные русые волосы, собранные в хвостик, потемнели от влаги и покоились на правом плече. Надя постоянно носила балетки, и в этот ужасный вечер она себе не изменила.

    Руку, пострадавшую от удара, я спрятал в карман тулупа. Надя, улыбаясь зелеными глазками, подбежала и обняла меня.
   
    – Почему ты не постучалась ко мне в дверь? Алеша бы тебя впустил. Знаешь ведь, что мне такие жертвенные сюрпризы  не нужны.

    Ответ последовал не сразу. Частое дыхание мешало ей говорить.

    – Я постучала. Не открыли. Дома, наверно, нет никого.
    – Куда ж он мог по дождю уйти?
    Надя пожала плечами.
    – Долго здесь стоишь?
    – Только пришла. Минут пятнадцать.
    – Как долго, быстрей пошли, ножки тебе нужно попарить. – Здесь мы стали подниматься ко мне. – И почему по холоду ходишь в балетках?
    – Нравится, – сморщив лобик  и невинно улыбнувшись, сказала Надя, – а что?
    – А то, что потеплее нужно обувь носить, – вот что. Или ты до зимы собралась носить их?
    – А почему – нет?
    – Смеешься с меня...
    – Да, и смехом разбавляю занудность твоих забот.

    На втором этаже на нас напал Стишок. А я догадывался, что он против нас затеял что-то... Обозленное животное, прыгнув с подоконника, – шипело как змея, ерошило шерсть, как дикобраз, который, обороняясь, выпячивает иглы, и летело стремительно, метя в глаза Наденьки. Чтобы защитить ее, пришлось задействовать левую руку. Тыльной стороной ладони я врезал по этому злому, но не слепому (нет! оно никак не могло быть слепым!) существу, которое влетело в перила и, ловко став на лапы, укрылось на первом этаже. Я бил в чугун! Все  косточки кисти хрустнули и, казалось, поменялись местами. Поставленный толстым рабочим ушиб, поглотил кулак. Из ладони текла бесцветная жидкость. Боль холодными металлическими щипцами ухватилась за пострадавшую конечность.

    – Тварь такая! – крикнул я, и эхо разнесло эти слова по подъезду и квартирам, имеющим ветхую дверь.
    – Глупо ругать животных. – Тут Надя посмотрела на меня, не поняв, почему я остановился. – Подожди, что у тебя с рукой?! – ужаснулась она, увидев мою синюю руку. – Где ты так?! Перелом?! Это кот? Так... Вызывать врача?! Что делать?
    – Кот такое увечье не нанесет... На производстве... Врача не нужно, да и не приедет он...
    – Так что делать?!
    – Домой нужно идти. Я вообще не хотел, чтобы ты узнала. Женское сердце выносливое, но очень впечатлительное...

    Мы добрались до моего дома. На этот раз рядом со входной дверью пакета с мусором не было. Ключ вошел в замок так, словно последний хорошо смазали. В квартире стоял неприличного рода жар. В комнате Алеши темно, но оттуда слышны поскрипывания кровати и частые вздохи, какие я слышу тогда, когда мужчина, трудясь, злится. Что это могло быть, – я не знаю. Минуя коридор, вошли в мою комнату, в которой кто-то забыл закрыть балкон. Уличный холод облокотился на стену, воздуха свежего с собой не занеся.
   
    – Есть чем обработать? – спросила Надя.
    – Йодом, – ответил я, направляясь закрыть дверцу, ведущую на балкон.
    – Бардак у тебя такой. Снова убираться, не люблю... бардак...

    Я достал из серванта йод и ушную палочку. Надя, взяв меня за запястье, обработала ушиб.

    – Вот еще болит где, – сказал я, показав изрубленную до невозможности ладонь.
    – Это еще что за мясо? Когда ты умудрился?
    – В конце рабочего дня.
    – Что из антисептиков есть?
    – Перекись водорода.
    – И крови нет... ужас.
От перекиси водорода не было больно, по-видимому, срок годности ее закончился.
    – Тебе нужно ножки в горячей воде попарить... Я сейчас наберу.
    – И как ты тазик одной рукой понесешь?
    – О, – призадумался я. – Верная мысль.

    Бинта у меня не оказалось, поэтому рану Надя перемотала тканью старой рубашки, в которой даже я застыдился бы пройтись по улице. Потом разместились, где потеплее: на кухне. Наденька сама набрала тазик и поместила в нем застывшие и вымокшие ножки.

    – Проголодалась? Может, супчику?
    – А с чем он?
    – Он с гречкой и остренький, ты любишь острое.
    – Но не гречку.
    – И капусту, вроде бы.
    – Все желтое и оранжевое не люблю. Отталкивает. Все, что имеет такой цвет, как правило, – перемасленное и жирное.
    – Зато поперек горла такая пища не станет, – не к месту посмеялся я, – если, конечно, каждый день таким себя не баловать.

    Я услышал шаги в коридоре и шепот двух человек: «Все, все, давай я тебе позвоню» – «Ага, – спешно отвечал незнакомый голос, – да, да, спокойно ночи». Дверь отворилась и, выпустив гостя, тут же захлопнулась. Алеша сначала зашел в ванну умыться, а потом к нам. Лицо у него было красноватое, и дышал он пошло. Поздоровавшись, он сел за стол. Завидев мою перебинтованную руку, он спросил:

    – Снова рабочие побили, как на прошлой работе? История вечно повторяется...
    – Нет, камень на руку упал. И с прошлой работой не сравнивай, там все по-другому было.
    – Как это? Тут у тебя постройка не выходит, а там – ты бак пробил грузовику.
    – Я такое не слышала, – поинтересовалась Наденька.
    – Я же рассказывал, почему ноги-то болят. После той работы и болят. Да и то, я не виноват был в том случае и сейчас тоже.
    – Какая разница. Главное, что не везет тебе на производстве.
    – Так что случилось на прошлой работе? – спросила Надя.
    – Вот что: принимал я грузовик на платформе. «Лапы» не зафиксировал, которые удерживают машину, когда та длинной платформой перпендикулярно земле поднимается, дабы зерно ссыпать.  Впрочем-то, их и не нужно закреплять, когда старенький КамАЗ принимаешь, ну а это пришел новый, рыжий, автоматический. Грузовик сам, без моей помощи, значит, скинул зерно с прицепа заднего; а я в «яму» спустился открыть люки, которые на ленту зерно ссыпают, забыв сказать, чтобы назад не сдавал водитель. Люки открыл, пылью надышался и поднялся обратно по лестнице. Выбрался из «ямы» и смотрю – КамАЗ в бездействии, а в бак – «лапа» уперлась... Значит, поругался с водителем, который все драку начать пытался, поругался с его братом. Вызвал мастера, он остудил пыл обоих. В итоге получилось, что я еще и не виноват оказался; но, съезжая с платформы, мне пригрозили. Говорили, что я должник, что если деньги не отдам, будут проблемы... Денег они, естественно, не получили, я же не за бесплатно работаю. Беда случилась через две недели, когда я, ослепленный ячменной пылью, шел вечером после работы, и два брата меня настигли. Исподтишка один из них меня огрел цепью по спине, а другой ломом в ногу; я упал. Один терзал мое тело серебристой цепью, другой – битой издевался над ногами...
    – И ты никуда не обратился? – спросил Леша.
    – На больничном полежал только. Смысл обращаться в полицию? Да и злиться не мог, они мне отпуск дали на месяц, считай. После больничного уволился; я бы остался там работать, но работа – сезонная.
    – Не боялся бы тех братьев?
    – По крайней мере, не было бы никаких неожиданностей. Я и Наде говорю, чтобы она с работы не уходила. Пусть хозяйка ругается, зато привычно и запах в магазинчике приятный, яблочный, цветочный...
    –  А я другое скажу: Надь, ты не слушай старших. Ты молодая, а молодость как бытового, так и политического застоя не терпит. Вот если бы я рисовал сейчас Россию, я бы ее изобразил эгоистичной старухой, которая в обветшалом здании все выходы перекрыла своей необъятной сущностью, чтобы никакой перемены не случилось (боится она перемен), и держит в нем молодежь, никуда не выпуская. А молодые состариваются! И лица их унылые и несвежие... а жизнь они еще и не видали; но мудрость откуда-то имеют, – мудрость, какую не положено им знать! Заметь: все, что сейчас новое строится, поговорим о вещах материальных (что так же отображает суть дела), – стареет и разрушается, что обслуживающий персонал и подлатать не успевает. Я бывал в новом районе у натурщика своего и видел, как все на глазах рассыпается, как некогда разноцветные квартирные дома: и желтые, и зеленые, и бордовые – выцвели. Говорю: не слушай старших, Надь... – Алексей достал сигаретку и сделал затяжку, его лицо обрело заумный вид. И я подумал: «Кто может, не корча лицо, затянуться?» Впрочем, стоит признаться, речь Алексея заставила меня призадуматься.

    – Ох... поздно уже. Нет разницы: слушать или не слушать...
    – Есть разница, если ты будешь меня слушать, а не молодых стариков.
    – И у старых книг есть белые листы, – сказал я после недолгих раздумий.
    – А толк в них есть? Может, белы они только потому, что находятся в середине книги?
   

    Чайник закипел. Я заварил чаю.

    – Мне две ложки меда, – обратилась ко мне Наденька.
    – А мне без сахара, – говорил Алексей, хмуря брови.
    – Хорошо, – сказал я. – Надя, не пора ли ножки из тазика вынимать?
    – Подбавь горячей воды, еще попарить хочу.

    Я поставил на стол три кружки с чаем и подлил в тазик кипятка.

    – Леша, у тебя гость был? – спросила Наденька, отпив немного чаю.
    – Да... – находился в растерянности Алексей. – Был... его нет сейчас, ушел...
    – Друг? – Потягивала чаек Надя между прочим.
    – Натурщик... Нет, наверно, не друг...
    – А, ясно тогда.
    – Хе, – крякнул я, – а тебе, значит, разрешено водить друзей.
    – Которых, могу уверенно говорить, соседка не видит.
    – Соседки все видят.
    – Не продолжай, знаешь же, что дядя меня не выселит.
    – Зато меня – да; я подневольно все слышал, когда Сергей Владимирыч намедни приходил.
    – Ты не то слышал, вернее то, но не совсем верно... Скажи лучше, какие претензии были от дяди?
    – Беспорядок в комнате, говорил.
    – Ну, уберись и заплати, и проблемы решатся. Тебе (ты не сказал) больничный оплачивать будут?
    – Если прораб договорится с начальством, если... то минималку буду получать. И подработать постараюсь, чтобы за жилье заплатить, если еще будет за что платить...
    – Будет за что заплатить, только в комнате уберись и сумму необходимую приготовь к назначенному времени.

    Наш разговор перебила Надя.

    – Когда хоронить будут Яшу? Ты не узнал? Ты столько о нем рассказывал, что он мне представляется знакомым. Я бы сходила даже, наверное.
    –  И я бы сходил, – сказал Леша.
    – От нечего делать? А?
    – Почему?! Совсем неверно!
    – Узнал я. Похороны состоятся на с — ном кладбище, в воскресение. Мы можем вместе сходить. Я как раз не знаю, где оно находится.

    Внезапно я ослаб, жутко хотелось спать, и я раззевался до неприличия.

    – От зеваний твоих захотелось спать, пойду я.

    Алексей пожелал нам спокойной ночи и ушел. Я с Наденькой пошел в мою комнату, которую не покинул настырный холод. Я прилег и положил голову к Наде на ее угловатые  колени.

    – Как мне тебя проводить? Я и не встану уже.
    – Ничего, спи, сама как-нибудь.
    – Темно на улицах, – не мог я перестать зевать.

    Надя указательным пальцем провела по моей переносице; глаза стали невольно закрываться. Я заснул. Во сне мне явилась Россия, которую недавно рисовал Алексей с помощью непривычного для него средства – слов. Находясь под наблюдением голубого и единственного глаза луны, я слышал надрывный женский голос: «Сердце тяжелое... Грудную клетку ломит, на волю выбраться пытаясь...»

    Поутру, когда две птички, сидящие на балконе, разбудили меня своим электрическим пением, а солнце раскинуло бледные и ослепляющие лучи, я заметил, что в комнате – порядок, а Нади – нет. Осталось приклеить обои, что, возможно, является решением проблемы с жильем. Приклеив обои на клейстер, я позвонил к Наденьке на работу. И, к моей радости, с ней все было в порядке. В то утро я даже прогулялся по улице.

    Во время прогулки я был навещен мыслью: «Сегодня, по крайней мере, все хорошо!»


Рецензии
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.