Песня о русской надежде
V
Слепое уродское существо, учуяв меня, – завыло, и Надя, вскрикнув, – тут же скинула его со своих рук; кот убежал на второй этаж. Не только я попал под дождь. Надя тоже вымокла и дрожала. Длинное платье объяло ее худенькие, с острыми коленями, ножки. Ее длинные русые волосы, собранные в хвостик, потемнели от влаги и покоились на правом плече. Надя постоянно носила балетки, и в этот ужасный вечер она себе не изменила.
Руку, пострадавшую от удара, я спрятал в карман тулупа. Надя, улыбаясь зелеными глазками, подбежала и обняла меня.
– Почему ты не постучалась ко мне в дверь? Алеша бы тебя впустил. Знаешь ведь, что мне такие жертвенные сюрпризы не нужны.
Ответ последовал не сразу. Частое дыхание мешало ей говорить.
– Я постучала. Не открыли. Дома, наверно, нет никого.
– Куда ж он мог по дождю уйти?
Надя пожала плечами.
– Долго здесь стоишь?
– Только пришла. Минут пятнадцать.
– Как долго, быстрей пошли, ножки тебе нужно попарить. – Здесь мы стали подниматься ко мне. – И почему по холоду ходишь в балетках?
– Нравится, – сморщив лобик и невинно улыбнувшись, сказала Надя, – а что?
– А то, что потеплее нужно обувь носить, – вот что. Или ты до зимы собралась носить их?
– А почему – нет?
– Смеешься с меня...
– Да, и смехом разбавляю занудность твоих забот.
На втором этаже на нас напал Стишок. А я догадывался, что он против нас затеял что-то... Обозленное животное, прыгнув с подоконника, – шипело как змея, ерошило шерсть, как дикобраз, который, обороняясь, выпячивает иглы, и летело стремительно, метя в глаза Наденьки. Чтобы защитить ее, пришлось задействовать левую руку. Тыльной стороной ладони я врезал по этому злому, но не слепому (нет! оно никак не могло быть слепым!) существу, которое влетело в перила и, ловко став на лапы, укрылось на первом этаже. Я бил в чугун! Все косточки кисти хрустнули и, казалось, поменялись местами. Поставленный толстым рабочим ушиб, поглотил кулак. Из ладони текла бесцветная жидкость. Боль холодными металлическими щипцами ухватилась за пострадавшую конечность.
– Тварь такая! – крикнул я, и эхо разнесло эти слова по подъезду и квартирам, имеющим ветхую дверь.
– Глупо ругать животных. – Тут Надя посмотрела на меня, не поняв, почему я остановился. – Подожди, что у тебя с рукой?! – ужаснулась она, увидев мою синюю руку. – Где ты так?! Перелом?! Это кот? Так... Вызывать врача?! Что делать?
– Кот такое увечье не нанесет... На производстве... Врача не нужно, да и не приедет он...
– Так что делать?!
– Домой нужно идти. Я вообще не хотел, чтобы ты узнала. Женское сердце выносливое, но очень впечатлительное...
Мы добрались до моего дома. На этот раз рядом со входной дверью пакета с мусором не было. Ключ вошел в замок так, словно последний хорошо смазали. В квартире стоял неприличного рода жар. В комнате Алеши темно, но оттуда слышны поскрипывания кровати и частые вздохи, какие я слышу тогда, когда мужчина, трудясь, злится. Что это могло быть, – я не знаю. Минуя коридор, вошли в мою комнату, в которой кто-то забыл закрыть балкон. Уличный холод облокотился на стену, воздуха свежего с собой не занеся.
– Есть чем обработать? – спросила Надя.
– Йодом, – ответил я, направляясь закрыть дверцу, ведущую на балкон.
– Бардак у тебя такой. Снова убираться, не люблю... бардак...
Я достал из серванта йод и ушную палочку. Надя, взяв меня за запястье, обработала ушиб.
– Вот еще болит где, – сказал я, показав изрубленную до невозможности ладонь.
– Это еще что за мясо? Когда ты умудрился?
– В конце рабочего дня.
– Что из антисептиков есть?
– Перекись водорода.
– И крови нет... ужас.
От перекиси водорода не было больно, по-видимому, срок годности ее закончился.
– Тебе нужно ножки в горячей воде попарить... Я сейчас наберу.
– И как ты тазик одной рукой понесешь?
– О, – призадумался я. – Верная мысль.
Бинта у меня не оказалось, поэтому рану Надя перемотала тканью старой рубашки, в которой даже я застыдился бы пройтись по улице. Потом разместились, где потеплее: на кухне. Наденька сама набрала тазик и поместила в нем застывшие и вымокшие ножки.
– Проголодалась? Может, супчику?
– А с чем он?
– Он с гречкой и остренький, ты любишь острое.
– Но не гречку.
– И капусту, вроде бы.
– Все желтое и оранжевое не люблю. Отталкивает. Все, что имеет такой цвет, как правило, – перемасленное и жирное.
– Зато поперек горла такая пища не станет, – не к месту посмеялся я, – если, конечно, каждый день таким себя не баловать.
Я услышал шаги в коридоре и шепот двух человек: «Все, все, давай я тебе позвоню» – «Ага, – спешно отвечал незнакомый голос, – да, да, спокойно ночи». Дверь отворилась и, выпустив гостя, тут же захлопнулась. Алеша сначала зашел в ванну умыться, а потом к нам. Лицо у него было красноватое, и дышал он пошло. Поздоровавшись, он сел за стол. Завидев мою перебинтованную руку, он спросил:
– Снова рабочие побили, как на прошлой работе? История вечно повторяется...
– Нет, камень на руку упал. И с прошлой работой не сравнивай, там все по-другому было.
– Как это? Тут у тебя постройка не выходит, а там – ты бак пробил грузовику.
– Я такое не слышала, – поинтересовалась Наденька.
– Я же рассказывал, почему ноги-то болят. После той работы и болят. Да и то, я не виноват был в том случае и сейчас тоже.
– Какая разница. Главное, что не везет тебе на производстве.
– Так что случилось на прошлой работе? – спросила Надя.
– Вот что: принимал я грузовик на платформе. «Лапы» не зафиксировал, которые удерживают машину, когда та длинной платформой перпендикулярно земле поднимается, дабы зерно ссыпать. Впрочем-то, их и не нужно закреплять, когда старенький КамАЗ принимаешь, ну а это пришел новый, рыжий, автоматический. Грузовик сам, без моей помощи, значит, скинул зерно с прицепа заднего; а я в «яму» спустился открыть люки, которые на ленту зерно ссыпают, забыв сказать, чтобы назад не сдавал водитель. Люки открыл, пылью надышался и поднялся обратно по лестнице. Выбрался из «ямы» и смотрю – КамАЗ в бездействии, а в бак – «лапа» уперлась... Значит, поругался с водителем, который все драку начать пытался, поругался с его братом. Вызвал мастера, он остудил пыл обоих. В итоге получилось, что я еще и не виноват оказался; но, съезжая с платформы, мне пригрозили. Говорили, что я должник, что если деньги не отдам, будут проблемы... Денег они, естественно, не получили, я же не за бесплатно работаю. Беда случилась через две недели, когда я, ослепленный ячменной пылью, шел вечером после работы, и два брата меня настигли. Исподтишка один из них меня огрел цепью по спине, а другой ломом в ногу; я упал. Один терзал мое тело серебристой цепью, другой – битой издевался над ногами...
– И ты никуда не обратился? – спросил Леша.
– На больничном полежал только. Смысл обращаться в полицию? Да и злиться не мог, они мне отпуск дали на месяц, считай. После больничного уволился; я бы остался там работать, но работа – сезонная.
– Не боялся бы тех братьев?
– По крайней мере, не было бы никаких неожиданностей. Я и Наде говорю, чтобы она с работы не уходила. Пусть хозяйка ругается, зато привычно и запах в магазинчике приятный, яблочный, цветочный...
– А я другое скажу: Надь, ты не слушай старших. Ты молодая, а молодость как бытового, так и политического застоя не терпит. Вот если бы я рисовал сейчас Россию, я бы ее изобразил эгоистичной старухой, которая в обветшалом здании все выходы перекрыла своей необъятной сущностью, чтобы никакой перемены не случилось (боится она перемен), и держит в нем молодежь, никуда не выпуская. А молодые состариваются! И лица их унылые и несвежие... а жизнь они еще и не видали; но мудрость откуда-то имеют, – мудрость, какую не положено им знать! Заметь: все, что сейчас новое строится, поговорим о вещах материальных (что так же отображает суть дела), – стареет и разрушается, что обслуживающий персонал и подлатать не успевает. Я бывал в новом районе у натурщика своего и видел, как все на глазах рассыпается, как некогда разноцветные квартирные дома: и желтые, и зеленые, и бордовые – выцвели. Говорю: не слушай старших, Надь... – Алексей достал сигаретку и сделал затяжку, его лицо обрело заумный вид. И я подумал: «Кто может, не корча лицо, затянуться?» Впрочем, стоит признаться, речь Алексея заставила меня призадуматься.
– Ох... поздно уже. Нет разницы: слушать или не слушать...
– Есть разница, если ты будешь меня слушать, а не молодых стариков.
– И у старых книг есть белые листы, – сказал я после недолгих раздумий.
– А толк в них есть? Может, белы они только потому, что находятся в середине книги?
Чайник закипел. Я заварил чаю.
– Мне две ложки меда, – обратилась ко мне Наденька.
– А мне без сахара, – говорил Алексей, хмуря брови.
– Хорошо, – сказал я. – Надя, не пора ли ножки из тазика вынимать?
– Подбавь горячей воды, еще попарить хочу.
Я поставил на стол три кружки с чаем и подлил в тазик кипятка.
– Леша, у тебя гость был? – спросила Наденька, отпив немного чаю.
– Да... – находился в растерянности Алексей. – Был... его нет сейчас, ушел...
– Друг? – Потягивала чаек Надя между прочим.
– Натурщик... Нет, наверно, не друг...
– А, ясно тогда.
– Хе, – крякнул я, – а тебе, значит, разрешено водить друзей.
– Которых, могу уверенно говорить, соседка не видит.
– Соседки все видят.
– Не продолжай, знаешь же, что дядя меня не выселит.
– Зато меня – да; я подневольно все слышал, когда Сергей Владимирыч намедни приходил.
– Ты не то слышал, вернее то, но не совсем верно... Скажи лучше, какие претензии были от дяди?
– Беспорядок в комнате, говорил.
– Ну, уберись и заплати, и проблемы решатся. Тебе (ты не сказал) больничный оплачивать будут?
– Если прораб договорится с начальством, если... то минималку буду получать. И подработать постараюсь, чтобы за жилье заплатить, если еще будет за что платить...
– Будет за что заплатить, только в комнате уберись и сумму необходимую приготовь к назначенному времени.
Наш разговор перебила Надя.
– Когда хоронить будут Яшу? Ты не узнал? Ты столько о нем рассказывал, что он мне представляется знакомым. Я бы сходила даже, наверное.
– И я бы сходил, – сказал Леша.
– От нечего делать? А?
– Почему?! Совсем неверно!
– Узнал я. Похороны состоятся на с — ном кладбище, в воскресение. Мы можем вместе сходить. Я как раз не знаю, где оно находится.
Внезапно я ослаб, жутко хотелось спать, и я раззевался до неприличия.
– От зеваний твоих захотелось спать, пойду я.
Алексей пожелал нам спокойной ночи и ушел. Я с Наденькой пошел в мою комнату, которую не покинул настырный холод. Я прилег и положил голову к Наде на ее угловатые колени.
– Как мне тебя проводить? Я и не встану уже.
– Ничего, спи, сама как-нибудь.
– Темно на улицах, – не мог я перестать зевать.
Надя указательным пальцем провела по моей переносице; глаза стали невольно закрываться. Я заснул. Во сне мне явилась Россия, которую недавно рисовал Алексей с помощью непривычного для него средства – слов. Находясь под наблюдением голубого и единственного глаза луны, я слышал надрывный женский голос: «Сердце тяжелое... Грудную клетку ломит, на волю выбраться пытаясь...»
Поутру, когда две птички, сидящие на балконе, разбудили меня своим электрическим пением, а солнце раскинуло бледные и ослепляющие лучи, я заметил, что в комнате – порядок, а Нади – нет. Осталось приклеить обои, что, возможно, является решением проблемы с жильем. Приклеив обои на клейстер, я позвонил к Наденьке на работу. И, к моей радости, с ней все было в порядке. В то утро я даже прогулялся по улице.
Во время прогулки я был навещен мыслью: «Сегодня, по крайней мере, все хорошо!»
Свидетельство о публикации №217041000162