Анирина - любящая мир 2 глава

Анирина ещё спала, когда на рассвете к лесной сторожке приблизилось несколько человек. Один из них вёл под уздцы Лешака. Четверо мужчин несли на плаще раненого Макара.
 - Как он? – спросил один из них.
- Ничего, выживет. У доктора Кидема золотые руки. Хорошо, что нашлось все необходимое для операции.
- Доктор, Вы успели взять кровь землянина для спектрального анализа?
- Разумеется. И это большая удача, - с улыбкой заметил Кидем. -
Честно говоря, я думал, что взятие образцов крови землян будет одной из невыполнимых задач, поставленных перед нашей экспедицией, если учесть, что любое проникновение в человеческий организм, исключая спасение жизни, считается греховным.
- «Не было бы счастья, да несчастье помогло». – Помните, друзья, эту земную поговорку?  - спросил, посмеиваясь, профессор филологии Локос.
- Я даже помню, профессор, как Вы мне из-за неё двойку поставили, забодай её комар, - ответил молодой на вид парень крепкого атлетического сложения.
- Дик, ты, конечно, спортсмен, и степень своего духовного роста измеряешь величиной мускулов и силой удара по резиновой груше, но всё-таки попросил бы тебя внимательнее следить за своей речью.
- Что-то не припомню, профессор, чтобы я сказал что-то оскорбляющее Ваш тонкий филологический слух…
- Дик, - нетерпеливо оборвал его профессор и продолжил, иронически улыбаясь, - Употребление жаргонизмов, только что услышанных нами на Земле, добавляет некоторого куража в разговор, но нам до конца не понятен их смысл. Предстоят ещё исследование и сопоставление факторов, приведших к возникновению таких странных выражений. А учитывая то, что на Земле слово играет не последнюю роль, я бы, до поры до времени, поостерёгся.
  Дик закатил глаза и всем своим видом показывал, что ему порядком надоело занудство профессора, и, делая усилие над собой, произнёс:
- Прошу прощения, многоуважаемый профессор! Вы записали жужжание земных мух. В его тональности тоже будем искать влияние на духовность?
- Не утрируйте, Дик. Земля не так проста, как Вы себе это представляете. Материальный путь развития землян не исключил проявлений на планете экстросенсорики, которая приняла крайне уродливый вид и, практически всегда, приносит вред, а не пользу.
- Друзья, сейчас не время для споров. Придерживайте аккуратнее этого землянина. Ему ещё предстоит послеоперационное восстановление, -  вмешался доктор Кидем.
  Пёс Макара громко залаял, когда группа людей приблизилась к сторожке. Человек, который вёл Лешака, сделал своим друзьям знак остановиться. Он издал очень мелодичный гортанный звук, услышав который, пёс затих, опустился на землю и медленно пополз к инопланетянину, а поравнявшись, перевернулся на спину и поджал лапы.
- Фитл, что Вы сделали с этой зверюгой? – спросил удивлённо Дик.  На нашей планете собаки выглядят куда миролюбивее.
  Фитл хорошо знал повадки многих живых существ Вселенной и бесконечно любил их, всех, даже хищников. Он был ветеренаром и просто добрейшим человеком.
- Земные собаки – интересное явление, господа, - ответил ветеринар, убирая с лица москитную сетку и снимая запотевшие очки. – Безусловно, эти существа с ярко выраженным агрессивным стереотипом поведения, и они, разумеется, плотоядны. Но в большинстве случаев их агрессия направлена не на удовлетворение своей плотоядности, а на выполнение возложенной роли – охранять. Таким образом, друзья мои, мы наблюдаем странное существо: в нём, как это ни удивительно, присутствуют зачатки духовности.
- Позвольте, друг мой! – вмешался молчавший до того представитель Духовно-планетарного совета Рекент. – У хищника – духовность? Я, конечно, уважаю Вашу вселенскую любовь к животным, профессор, но существуют же рамки. Душой Господь наделил только людей, и этим мы отличаемся от животного мира.
- А назовите мне, пожалуйста, многоуважаемый блюститель духовности, ещё какое-нибудь живое существо, кроме человека, разумеется, в котором проявлялась бы преданность, способность на самопожертвование, другими словами, в котором бы проявлялись качества души. Да-да, именно души, - заключил Фитл, вновь надевая защитные очки.
-  Друзья, - вмешался Кидем, - на Идюлоге у вас будет возможность продолжить спор, а сейчас продолжим нашу миссию на Земле.
  Пятеро людей, глядя на которых никак нельзя было и предположить, что они являются инопланетными гостями, подошли к сторожке.
- Дик, ты уверен, что молитвенный луч пробивался именно отсюда.
- Да он был крайне слаб, но я смог зафиксировать его фонографом. Анирина где-то поблизости.
Они вошли в невзрачное, на их взгляд, строение.
  Дом достался Макару ещё от деда. Метрах в ста были развалины ещё двух деревянных домов. Это место в ближних деревнях и сейчас называют выселками. Когда-то вдали от людских поселений и больших дорог здесь проживали три семьи староверов. Отделились люди, не Бог весть зачем, и жили отшельниками, уж никто и не помнит с каких годов. Только рассказывали про эти места всякие небылицы, может, больше придумывали, чем было на самом деле.
  Говорят, приехали как-то староверы в Гарьевку за продуктами - муку, крупу, соль да сахар закупить, а с ними девчонка была лет семнадцати, красавица невероятная. Обычно староверы не берут из селения женщин, а тут девчонку взяли, знать, была всё же какая-то на то причина. Как выяснилось потом, девочка сиротой росла. Подобрали её староверы на дороге, когда возвращались с провизией обратно в общину. Лет двенадцать было тогда девочке. Грязная, вся в ссадинах, в разорванном бельишке лежала она у дороги. Привезли, залечила ей знахарка синяки и раны. А вот с душой израненной сложнее оказалось. Странненькой какой-то слыла Дуняша. В ските поговаривали: «Может, с рождения такая?»  Только после выздоровления Дуняша всем улыбалась и кланялась. Все удивлялись доброму сердцу девочки, видевшей столько зла людского на своём детском веку. Косы длинные, чёрные, глаза карие, огромные. Своей внешностью она напоминала цыганочку. Но как будто недостаток ума проскальзывал в её чертах. Улыбается, бывало, как дурочка, да всё кланяется: «Здравствуй, добрый человек! Здравствуй, добрый человек!» А когда молиться начнёт, вдруг изменится сразу: серьёзная сделается, глупое выражение с лица пропадает, и плачет, и плачет всё время молитвы. Не обижал сиротинку никто – Божьи люди вокруг были. Так и прожила до семнадцати лет в тепле, ласке и молитве. И вот упросила деда Захара взять её с собой в поездку. Деду, вроде как, и подмога нужна – мужики-то все уже неделю как шишковать ушли, в ските остался один Константин, парнишка шестнадцати лет, а мешков целую подводу надо грузить, так хоть девчушка где за лошадьми присмотрит, где и попридержит.
- Не шибко торопишься ли, Захар? – спросила мужа бабка Устинья.- Тревожно мне что-то. Придут мужики из тайги, и поедете тогда в деревню.
- Смотрел я старые записи, Устинья. По всем приметам, через два дня дожди пойдут. А мужики-то денька три ещё пробудут. Калымскую гору размочит, так и не проедем на телеге-то – глина-матушка. А там ужо и октябрь. Так что надо ехать сейчас. Зима долгая – на одних орехах не выживем.
А тут Дуняшка:
- Возьми, батюшко, меня! Возьми, добрый человек! Я помогать стану.
Ну как деду устоять перед ласковой девчушкой?
- Ну, поедем, сердечушко, поедем.
  Так и поехали втроём. Дуняшка  всю дорогу песни пела, довольная была. А Костя подсел поближе к деду и, чтобы Дуняша не слышала, тихонько говорит:
- Дед, я жениться хочу… на Дуняшке.
Дед, немного помолчав, ответил:
- Коли есть охота – женись, девка хорошая, добрая. Не гляди, что странная – Бог странных любит.
   Как приехали в Гарьевку, Дуняшка всем улыбаться стала да кланяться: «Здравствуй, - то бишь, - добрый человек». А тут деревенские парни идут, семечки поплёвывают, надо всеми гогочут. А она им по простоте душевной: «Здравствуйте, добрые люди!» Те опешили, остановились, смотрят во все глаза на красавицу. Первым опомнился председательский сынок Филька Мартынов.
- Здорово, коли не шутишь? Откудава такая взялась.
- Как же откуда, - ответила Дуняша, все принимая за чистую монету, - из лесу, чай.
Филькины дружки прыснули со смеху. Он тут же цыкнул на них.
- Звать тебя как?
- Дуняшею, - запросто ответила девушка,  наивно глядя на Фильку завораживающими карими глазами.
- Филимон, слыш, да это староверовская девка. Вон и подвода ихняя. Чё с ними связываться-то с отшельниками? Живут, как нелюди, умрут - не покойники. Да она ещё чуток того, что ли? – сказал Филькин друг, покрутив у виска пальцем.
   Парни отошли уже на приличное расстояние, когда Филька несколько раз оглянулся на подводу староверов. Домой пришёл понурый. Сел на табуретку и голову повесил.
- Что случилось, сынок? - спросила его мать.
- Отстань! - нагрубил Филька. Где отец?
- Лошадей распрягает. Велел тебе прийти.
Подойдя к отцу, брякнул:
- Батя, я жениться хочу.
- Всех, чё ли, перещупал?
- На староверке женюсь, Дуней звать.
- Рехнулся?! На коржачке?!
   Филька, больше ни слова не говоря отцу, вскочил на выведенного из упряжки коня и поскакал по дороге, ведущей к лесу.
   Подводу староверов парень нагнал уже далеко в лесу.
Костя, услышав топот копыт, сказал деду:
- Никак скачет кто-то, дедушка?
- Пр-р-р!
Дуняша, утомлённая разнообразием дня, задремала на мешках.
  Через минуту Филька уже гарцевал перед телегой староверов. Дуняша проснулась и во все глаза смотрела на него.
- Дед, девка мне ваша глянулась, жениться хочу.
- Женитьба – доброе дело, - ответил старик. А ты Дуняшу-то спросил? К тому же мирянин ты, а мы люди святоотеческой веры.
- Когда ж мне спрашивать-то было. Вот за тем я и здесь, чтобы спросить. А про веру-то... Дед, сейчас у всех одна вера – Советская власть. Не боись – к тебе не приду хлеб есть, - задрав нос, заключил Филька, потом спешился, подошёл к Дуняше и, взяв руку её, спросил, - Пойдёшь за меня? Не обижу.
  Тут вдруг на глаза девушки навернулись слёзы, и она разразилась рыданиями, да так сильно, как плачут от обиды совсем маленькие дети.
- Ей! Слышь?! Отпусти девчонку! – крикнул ему Костя.
- Не встревай! – заорал Филька, не выпуская Дуняшкину руку. – Пойдёшь? Не обижу!
  Костя поспешил на помощь девушке. Пока дед слазил с подводы, парни уже валялись в дорожной пыли, мутузя друг друга, куда придётся. Филька был намного крупнее Кости и, повалив его на спину, наносил сильные удары по лицу. Дед схватил кнут и пару раз крепко протянул Фильку поперёк спины. Тот оставил Костю, вскочил на своего коня и, ругаясь на чём свет стоит, поскакал в деревню, грозя напоследок:
- Ещё свидимся!
   Как только он умчался прочь, Дуняшка, вся в слезах, кинулась к Константину, которому дед Захар уже помог встать. Оторванным от нижней юбки куском ткани она стала вытирать  разбитое лицо парня, всхлипывая и приговаривая при этом:
- Костя хороший! Костя – добрый человек!
- Не бойся, Дуняшка, я тебя в обиду не дам!
- Костя – хороший человек, - заладила девушка.
- Дуня, я сам на тебе женюсь. Пойдёшь за меня? – поймав её руку, спросил он.
   Дуняшка перестала всхлипывать, сделалась совершенно серьёзной и, продолжая осторожно вытирать кровь с лица Кости, спокойно повторила:
- Костя – хороший человек, - и закивала головой в знак согласия.
   В поселенье добрались к вечеру. Устинья вышла встречать обоз и руками всплеснула, увидев побитого Константина.
- Да что такое делается-то? Захар! Что с мальчонкой-то?
    Бабка быстра на руку – тут же готовым кипяточком травку заварила, чуть подостыло, и примочки Косте делает. Сношка-то рано померла – не разродилась вторым ребёночком. Вот и была она мальчику и бабкой и матерью в одном лице. Заботилась и ласкала его за двоих.
   Дуняша  в это время сидела на лавочке и смотрела на первую яркую звезду.  Лицо ясное, светлое, а глаза тревожные. И никто бы, глядя на девушку в эту минуту, не сказал, что слаба она умом.
     Пока бабка внука обихаживала, всё и выспросила, что случилось у них. Прикладывая тряпичку, смоченную травяным отваром, приговаривала:
- Вот ты глянь, антихрист какой! Ирод, да и только!
- Баба Устинья! Подожди! – взяв её за руку, прервал Костя. – Я деду Захару сказал уже. Теперь – тебе.
- Да что, милок, такое?
- Жениться я хочу. На Дуняше. Люба она мне. Давно.
- Ух, ты Господи!
- Что Захар-то отвечал?
- Одобрил, баба Устинья.
- И я одобряю, милочек, и я, - заулыбалась старушка и погладила парня по светлым, выжженным солнцем волосам. – Пойдём-ка со мной! Пойдём!
  Устинья подвела внука к сундуку, стоявшему в левом углу горницы, наклонившись, сняла с гвоздя, вбитого снаружи в заднюю стенку сундука, огромный кованый ключ и отдала его Косте.
- На-ка, открывай!
  Из-под стопки аккуратно сложенных вышитых рушников она извлекла резную шкатулочку.
- Вот, твоей покойной матушке, Царствие ей Небесное, дарила. Наши родовые, - пояснила бабка Устинья, вынимая из шкатулки серебряные с изумрудными камнями серьги. – Испокон веку передавались старшей сношке. Знать, настал их черёд.
  Костя положил на ладонь серьги. Он плохо помнил мать и совсем не помнил этих серег на ней. «Наверное, мама надевала их по праздникам», - подумал парень. Изумруды, переливаясь в свете горевшей свечи, смутно напоминали ему глаза матери, ласки которых так не хватало в детстве.
- Спасибо, баба Устинья! – сказал Костя, поклонившись, и, сжав серьги в ладони, хотел было бежать к Дуняшке, но Устинья остановила его:
- Стой, стой, заполошный! – спохватилась старушка и, просунув руку вглубь сундука, извлекла лёгкий шёлковый платочек голубого цвета. – Вот возьми  ещё платочек и подари вместе с серьгами Дуняшке, тоже был твоей матушки.
  Костя взял подарки, низко поклонился бабушке и, радостный, пошёл во двор разыскивать свою невесту…
   Филька в это время сидел посреди кухни на табуретке, а мать прижигала ему настойкой чистотела разбитые и распухшие губы.
- Ой! Да больно же прикладываешь! – ворчал он на мать.
- Я тебе сейчас ещё с другой стороны приложу, для ровного счёта! Больно ему, -  пригрозил отец из сеней.
  Грубо отстранив руку матери, Филька встал, подошёл к отцу и заявил, глядя исподлобья:
- Батя, завтра сватов на выселки засылай!
- К староверам?! Умом рехнулся?! – заорал Порамон и действительно хотел вмазать сыну «для ровного счёта», но тот увернулся и выбежал из дома, как ошпаренный. Проведя ночь на сеновале, он проснулся с первыми петухами, оседлал коня  и помчался к лесу.
  Филька был, как говорится, первым парнем на деревне и уже не одну девку испортил, и отец действительно не чаял, как бы поскорее женить его, от греха подальше. «Смотри, чтоб башку тебе не проломили за твои похождения!» - говорил он приходившему под утро сыну. «Женить, но не на староверке же!» - роилось у Парамона в голове. Да и слушок прошёл, что девка-то блаженненькая.
  Филька бычился на деревне не просто так, конечно же. Председательский сынок! Вся власть в руках Парамона Мартынова. А он мужик - не промах. Своего никогда не упустит. Присылали на председателеву должность людишек из города, да так никто и не задержался – один на охоту пошёл да и утоп в болоте; другого бревном зашибло, когда всех согнал строить общий амбар; третьего в степи нашли, волками обглоданного. А больше и не нашлось охотников править местным людом. Подумали, порассудили селяне, да и сами выбрали Парамона. Председатель власть взял круто. Сколотил что-то вроде своей дружины, для установления порядка. Буйных унимали, недовольных усмиряли. Для всех работа на селе находилась, поэтому и не голодали и продразвёрстку, а после и продналог, выполняли одни из первых. Заханыжничает  кто – вмиг кулака парамоновского  или его соглядаев понюхает.
  Филька был единственным сыном. Отказа, поэтому, ни в чём не знал.
   В это утро Устинья поднялась рано – тесто поставить задумала. «Мужики из тайги скоро должны вернуться, тут и запой сделаем», - уговаривалась она промеж собой и радовалась Божьему промыслу – ведь чуть не стала крёстной матерью для Дуняши, потому что прихворнула тогда, вот Катерину и пришлось просить. Если бы не эти обстоятельства, то пришлось бы отказать Константину – родственная связь во Христе. 
- Захарушка, чай не видал тесочка-то моего кухонного? – Куда-то запропастился, - спросила Устинья, услышав, что дед встал и собирается пойти по хозяйству.
- Не знаю, Устиньюшка.  Забывчива ты больно стала у меня. Вон что-то коровушки размычались – доить пора бы.
- А Дуняшка пошла, должно быть, - ответила Устинья, бросив взгляд на застеленную кровать девушки, но, прислушавшись к призывному мычанию коров, забеспокоилась. – Пойду-ка, гляну…
   … Константин обскакал всю округу, но Дуняши нигде не было. Хотел воротиться в поселенье, но вспомнил про озерцо, где они детьми часто купались.               
  С одной стороны Чудное озеро огораживала глухая стена сосен, с другой – Калымская гора. Деревенские обходили озеро стороной, называя «ведьминым колодцем». Много люду потонуло в нём в разное время. Говорили, что всякой-разной нечисти голоса слышны там. Манят, якобы, на середину озера людишек, да и тонут они, не успев опомниться.
  Дуняшка с Костиком, когда ходили в детстве на озеро, замечали, что эхо в этом месте необыкновенное: крикнешь слово, а оно много раз повторяется, на разные лады перекликается. Крикнешь «Я тебя люблю», а от Калымской горы несётся: «Убью… убью… убью… бью… бью…». Потом замолкнет всё, а через некоторое время опять: «Найду… найду… найду…». Опять какое-то время тишина, и снова, уже зовущее: «Айда… айда… айда…» А то, бывало, крикнут ребятишки: «Ты кто такой?» А в ответ: «Покойник… покойник… покойник…» Пацаны ноги в руки и бежать к деду Захару:
- Дед Захар! Дед Захар! Леший над озером насмехается!
А он им:
- Не бойтесь ничего. Нечисть в сердцах людских живёт. Добрый человек видит и слышит доброе, а злой – злое. Вот так-то, милые мои! – улыбался старик. – Купайтесь и никого не бойтесь. Господь с вами.
   Немногочисленные староверовские мальчишки плавали и ныряли в озере всё лето, и ничего плохого с ними никогда не случалось, а деревенские обходили эти места стороной, знать, оно и к лучшему было.
  Костантин спешился невдалеке от водоёма. Шёл, выглядывая Дуняшу. А солнце уже скользило первыми лучами по верхушке Калымской горы. Засияли её очертания, объятые тёплым радужным светом. С противоположной стороны, как в зеркале, отражался сосновый бор. Чудное озеро было купелью, сокрытой от людского глаза. Когда на лугах ярко светило утреннее солнце, и уже давно испарились последние капельки росы, на озере после ночной прохлады ещё струилась лёгкая дымка. Безмолвствуя и сопереживая, природа хранила тайну - радость жизни?  или горечь судьбины?
  Спускаться по курумнику на лошади было неудобно. Костя спешился, привязал коня к одинокой осинке наверху склона, а сам пошёл по извилистой тропке к озеру. Недалеко от воды он заметил аккуратно сложенный голубенький платочек, подаренный вчера Дуняше, а поверх лежали изумрудные серьги.
- Дуняшка! Дуняшка! Сердечко моё! – с болью и страхом вырвалось у парня.
  Тоской защемило любящее сердце. Не знал, что и думать ему. Первые мысли были, конечно, о Фильке Мартынове – выманил, подлец, Дуняшку да надругался, а она с горя… Костя смотрел на свинцовую неподвижную гладь озера и не мог принять этой страшной мысли. Забрав платочек и серьги с берега, он направился в поселенье, но, доскакав до дороги, ведущей в деревню, резко осадил коня. «Может что-то удастся разузнать», - подумал парень. Коня оставил на окраине деревни, возле заброшенной кузницы, и стал пробираться задворками.
  В деревне вопли и крики со всех сторон. Из услышанного сумбура Костя понял, что Парамон Мартынов нашёл своего Фильку изувеченным на лесной дороге.
- Да за девкой он староверовской поехал,  - говорила одна баба другой. – А ему там – отворот-поворот. Фильку, чё ли, не знаете? – На рожон, поди, и полез. Вот его староверы-то того… и зарубили.
- Староверы? Да они ж, вроде как, Божьи люди. Не верится чё-то.
- А вот верь-не верь – дело сделано. Мартыновская-то лошадь из лесу сама пришла. Увидал её Парамон, вспрыгнул в седло и погнал по лесной дороге. На полпути к староверам и нашёл Фильку своего, всего порезанного. Слыхала чё? – добавила болтливая баба, подталкивая в плечо свою соседку. -  «Вырежу всех до единого и пожгу, - орал Парамон-то, - чтоб следа не осталось от бесовского отродья! Вот только сынка похороню по-человечески».  – И зарыдал так, зарыдал! А я жуть боюсь, как мужики плачуть-то, жуть боюсь.
  Костя тихонько добрался до места, где оставил коня и поскакал во весь дух в поселение.
  Когда в общине узнали, что произошло, было принято решение уйти вглубь леса.
  Оставлять нагретое и обжитое жильё было тяжело, и бабка Устинья, складывая пожитки, потихонечку причитала:
- Ах, ты Боже мой! Да куда же мы в зиму-то отправимся? Да позамёрзнем  же все. Ах, ты Боже мой!
- Уймись, уймись, Устиньюшка! Господь не оставит нас. Ещё только сентябрь месяц, успеем с мужиками срубить избы да печи наладить, - успокаивал её Захар. - Не плачь, сердечушко, всё сладится. Уйдём от греха, чем кровь проливать напрасно и деток малых губить.
  Погрузили на телеги нехитрый скарб и целую неделю ехали по лесным заброшенным путям, пока не зашли в таёжную глушь, в сорока километрах от прежнего поселения. До зимы успели срубить три избы. В прежнем поселении у староверов было пять изб, но Захар успокаивал и уговаривал всех:
- Ничего, братушки, в тесноте – не в обиде. Господь даст – в следующем году ещё избы справим.
 Но спустя год новые избы не понадобились, потому что несколько человек померло, простудившись по дороге  – дождь тогда пошёл, как и предсказывал Захар. Другие решили уйти в мир.
  Через пять лет ушёл в мир и Костя. Женился, народил детей, дождался внуков и, неожиданно для всех, Макару было тогда лет шесть, решил поселиться в заброшенном староверовском скиту. Бабка Макара за ним не поехала, но через год заболела от тоски и померла. Деда привозили на похороны, но, как только предали земле тело жены, он тут же стал просить отвезти его назад в лес. Так и прожил бобылём без малого двенадцать лет.
    Макар с отцом приезжали к деду несколько раз в год, продукты привозили. Приехали как-то раз  в скит, Макару тогда было семнадцать, а дед Константин из кедра колоду выдалбливает.
- Здорово, батя! Чего удумал?
- Здорово, сын! Пора бы и о последнем жилище своём побеспокоиться, - сказал дед, отложив в сторону желобок с молотком. Обнял сына и внука, каждого трижды, по-русски, поцеловал.
- Батя! Сколько раз говорить, перебирайся к нам.
- Спасибо, сынок, на добром слове. В лесу родился – в лесу и помру. А ну-ка,  Макарушка! – обратился он к внуку, смеясь в седые усы, - Какого мы роду-племени?!
- Древляне, дед, древляне, - ответил Макар, обнимая старика.
   На следующую весну, едва установилась погода, Макар с отцом опять приехали к деду Константину.
 На этот раз во дворе их никто не встречал. Весенняя травка, мягким ковром покрывшая весь двор, нигде не была примята. Навстречу гостям, вопля в два голоса, выбежали, исхудалые, кошка и собака. В курятнике всполошились две выжившие курицы.          
 Дверь в дом была плотно закрыта на тряпицу, но не заперта. Макар с отцом вошли в горницу. Посреди неё стояла лавка, на ней – колода, прикрытая крышкой.
 Отец Макара заплакал, обнял гроб и поцеловал крышку, а затем плотно прикрыл её.
- Батя, мы не посмотрим?
- Нет, сынок, смотрят на живых, а с мёртвыми прощаются.
   Похоронили деда Константина недалеко от поселенья, на старом кладбище, как и просил он ещё при жизни. На могилку поставили крест, приладили голбец. Задержавшись в скиту на день, сделали ещё несколько крестов с голбцами, взамен сгнившим на старых могилах.
  Когда работали, Макар спросил отца:
- Батя, отчего староверы отделялись от других людей? Только из истории не отвечай – про петровские реформы и про Никона я знаю. Как ты сам думаешь, скажи.
- Я так думаю, сынок, что человек свои корни должен помнить всегда, потому что, по сути, на них-то он и держится всю жизнь. Вот морозы ударят, и некоторые ветки на дереве промерзают и засыхают - отмирают, то есть, но само-то дерево ещё живо. Оно новые ветви укрепит, питая их соками земли. А вот обруби все ветви дереву – будет оно жить? Даже если под пенёк спилишь – может выбросить поросль, но не сможет поросль превратить пенёк в мощное дерево. Помучается и погибнет оно вскоре. Также и люди, что ветви на дереве, питаются верой - и вера жива, покуда её люди хранят. Много ловцов душ человеческих было, есть и будет на свете. Я думаю, кто у истоков стоял, тот и правду знает. Дед говорил, что грядёт 7495 год. Во как! – поднимая указательный палец к небу, засмеялся он. - А ещё вот что. Нужно слушать голос земли. Где услыхал его – там и быть тебе.
- Что ж за голос такой, батя? Мистика какая-то, что ли, - спросил Макар, усмехаясь.
- В мистику не верь, сынок. Всё материально. Плоды несбывшейся фантазии даже материальны.
- Это как же? У несбывшегося есть плоды?
- В человеке они.
- Батя, говорят, если у человека что-то не сбывается, он тосковать начинает, а кто и спивается. Так что ж, его фантазия и мечта приняли такой облик?
- Только добрые помыслы способны давать плоды. Зло – бесплодно. Но оно просто так не оставит человека, так и будет он ходить согбённый, пока вовсе не откажется от него. Помнишь, как бабушка по почте заказала чёрную смородину, а ей, по ошибке, прислали черенки крыжовника. Она любовно их взрастила, и вся округа к нам за крыжовником бегала, а нас чёрной смородиной угощали. Так-то.   
- Вроде просто ты говоришь, а не раскладывается. Вот деда возьми. Зачем он поселился в этом лесу-то? Какой смысл? Верил бы себе да верил в городе. Или скажешь – голос земли? Баба Наташа вон без него затосковала да и померла вскоре.
- Сразу-то ничего и не разложится, сын. Где там… Дед твой всё грезил затерянным местом в тайге. Беловодьем, говорил, называется. По рукописным картам добирались люди до этого места. Верховье реки Катунь это. Вода и вправду, говорят, белая. Неудивительно, ведь берега её местами из белой глины. Ничего феноменального: белая глина – белая вода. Только как-то по-другому видится эта земля идущим по рукописному маршруту…   
 … Пришельцы вошли в избу. Бережно переложили спящего под гипнотическим наркозом Макара с плаща на кровать.
Анирина дремала сидя на стуле и положив голову на стол.
Первым девушку заметил Дик:
- Друзья!  - окликнул всех Дик, - Похоже, Анирина ранена.
Кидем и Фитл, уложив Макара на кровати, подошли к девушке.
- Анирина, любящая мир! Что с тобой?! – обратился к ней Фитл, слегка дотрагиваясь до плеча.
Анирина в эту же секунду проснулась.
- Друзья мои! Вы нашли меня! – радостно воскликнула она.
- Это стоило труда, но мы справились! – не без гордости заявил Дик. – На этой планете такое маленькое солнце, что энергетические потоки гаснут на первом или втором космических меридианах. Каким же сгустком энергии должна быть молитва, чтобы она была услышана в планетарном масштабе?
- Дик, это всё безусловно интересно. Но это потом. Что с твоей рукой, Анирина? – обратился к девушке доктор Кидем.
- Я думаю, что всё будет в порядке. Рана обработана.
- Позволь взглянуть, любящая мир, - забеспокоился Кидем.
- В этом нет необходимости, доктор, - произнесла, улыбаясь, девушка.
- И всё же, я должен осмотреть рану . Мне так будет спокойнее.
   Когда доктор развязал повязку, его глаза расширились от удивления, и он произнёс с сожалением в голосе:
- Боже мой, какое варварство! Земляне так много преуспели в материальном плане, но ничего не знают о свойствах своей же материи. Им практически не известны её регенерирующие возможности.
- Доктор, не забывайте, что мы находимся в глухом лесу, а рану зашивал, вероятнее всего, не врач, - возразил Рекент.
- Что с тобой случилось, любящая мир? – спросил Кидем, устраняя с негодованием примитивную, по его мнению, повязку и швы и накладывая на рану физиологические скобы и регенерирующий пластырь.
В это время застонал пробуждающийся от наркоза Макар.
- Фитл, будьте любезны, погрузите землянина в транс, - попросил Рекент.
  Фитл издал вибрирующий гортанный звук, одновременно подняв левую руку вверх, а правой на уровне своей груди обозначив невидимую горизонтальную грань. Макар уже почти пришёл в себя, но никого не замечал.
- Фитл! Друзья мои! – воскликнула Анирина. – Вот этот человек, который лечил мою рану, и он же спас меня от гибели.
- Долг платежом красен, не так профессор Локос? – сказал Дик,  демонстрируя знание земных поговорок и преследуя, вероятно, намерение хоть когда-нибудь реабилитироваться в глазах профессора филологии за своё, мягко скажем, небрежное отношение к предмету.
- Дик, успойся, - сказал Рекент. И обратившись к Анирине, спросил: Что же случилось с тобой, девочка?
- Медведи… - начала Анирина и заплакала. Я делала снимки, а тут медведица. Я никогда не видела звериную злобу. Это ужасно, друзья мои. Я думала, что жизнь моя закончена, но вдруг раздался выстрел. Этот человек убил зверя, - проговорила девушка, поворотом головы указывая на Макара. – Я оказалась непрошенным гостем, а медведица лишь защищала потомство. В лесу осталось трое медвежат, за которыми я и просила сходить его.
  Фитл развязал рюкзак и достал спящего под гипнотическим наркозом медвежонка.
- Что с ним?! – воскликнула Анирина и кинулась к животному. – Где два других?!
    Девушка дотронулась до медвежонка и на руке её осталась кровь.
- Он ранен?! – всполошилась Анирина.
- Не беспокойся, это кровь его матери. Межвежонок не отходил от её трупа. Там мы его и нашли. Сложнее с парнем. Он отбивал малышей от волков, явившихся целой стаей на запах крови. Пришлось использовать приём массового наркоза, но парень получил раны, а двое медвежат оказались лёгкой добычей хищников.
Все на некоторое время смолкли. Тишину нарушила Анирина.
- Друзья, не кажется ли вам, что мы совершили вторжение? – с трагедией в голосе произнесла она. – Нет, тут нельзя обобщать. Вы поступали правильно. Это я оказалась виною всего того зла, которое свершилось за последние земные сутки. Я вела себя необдуманно в лесу и спровоцировала агрессию медведицы, которая вскоре погибла. По моей просьбе этот землянин отправился в лес и также мог поплатиться жизнью. Кидем, - обратилась она к доктору, - я надеюсь, сейчас его жизни ничего не угрожает?
- Успокойся, любящая мир, мы подошли вовремя. Ещё одна секунда и было бы поздно. Но хищник успел нанести землянину несколько довольно серьёзных ран. Земная медицина констатировала бы смерть. Но проведённая операция плюс регенерирующие препараты сделали своё дело. В настоящее время он в безопасности, но, несмотря на то, что за время нашего пути процессы регенерации даже превзошли самые радужные ожидания, я бы не считал его полностью восстановившимся.
- Если я правильно слежу за ходом Вашей мысли, многоуважаемый профессор, то вы опасаетесь оставить беднягу одного, - вмешался Рекент.
- Совершенно верно.
- Но до ближайшей больницы около сорока километров, - вмешался Фитл. – И вы сами видели уровень медицинского обслуживания в этой, с позволения сказать, больнице, где человеку отказывают в элементарной помощи, не заполучив от него каких-то бумаг.
- Не удивительно, - заметил Дик, - что данные медицинские учреждения называются больницей, а не здравницей, к примеру.
- Дик, следующим этапом вашего совершенствования неминуемо станет филология, - смеясь, предрёк Локос.
- Дело осложняется тем, что согласно планетарному проекту  с наступлением следующего после приземления утра, в лучах восходящего Солнца, мы должны покинуть Землю.
- Я останусь на Земле и проконтролирую выздоровление этого человека. Я обязана ему своим спасением, - твёрдо заявила Анирина.
- Это невозможно, девочка, - окутывая лаской и любовью взгляда, сказал Рекент. Мы не можем оставить тебя на этой полудикой планете.
- Я прошу вас, друзья мои, принять это решение. Иначе, главная задача нашей мисси – уравнивание  инопланетных хаосов, окажется невыполненной и, вероятнее всего, подвергнет  идею  межпланетной гармонии большому сомнению. А если говорить лично обо мне, - добавила девушка с грустью в голосе, - то в плане духовного роста я буду отодвинута на самую низшую ступень.
    Перспектива духовной деградации для идюлогийца страшнее смерти. Всю свою жизнь они восходят по лестнице этой нерукотворной башни. И сорваться с неё означает в один момент перечеркнуть свою жизнь.
    Воцарилось молчание. Только лежащий на полу медвежонок издавал во сне звуки, похожие на всхлипывание успокоившегося после плача ребёнка.
  Первым нарушил молчание Рекент:
- Что же мы ответим Тэосу? Эта новость ранит его любящее сердце.
- Ваши слова означают согласие, Рекент?! – возликовала Анирина. Я благодарю Вас! Моему возлюбленному скажите, что я буду любить его вечно!
- Анирина, - продолжил Рекент, - ты же знаешь, что следующий визит на Землю может произойти только через три года по годичному циклу Идюлоге и через год по земному времени. Лишь на этот момент свободное космическое пространство обеспечит краткий путь беспрепятственного перелёта на Землю.
- Я знаю, Рекент. Я готова ждать.
- Это ещё не всё, Анирина, с грустью продолжил духовный наставник. – Как мы уже поняли, что Солнце не настолько щедро к Земле, как к нашей планете. И земляне, надо признать это, не столько не хотели, по своей греховной сути, сколько просто физически не смогли получить необходимую жизненную энергию из космоса. Поэтому одни живые существа Земли привыкли поглощать плоть и кровь других существ, присваивая их энергетический сгусток и таким образом продляя своё существование. В одной науке люди называют это явление пищевой цепочкой, в другой – законом выживания, в третьем – эволюцией, что не меняет его варварской сути. Любящая мир, - продолжил Рекент, - не получая достаточного питания из космоса, ты будешь вынуждена жить по земным законам выживания. Не возрастёт ли степень деградации  за весь земной год в сравнении лишь с одним прожитым днём?
- Я не подумала об этом, друзья мои. Но всё же…
- Будем решать проблемы по мере их поступления! Ведь так говорят на Земле? – смеясь, обратился Дик к Локосу.
Вместо Локоса ему ответила уже улыбающаяся Анирина:
- Дик, ты умеешь разрядить обстановку!
- Я, в общем-то, хотел предложить остаться с тобой Анирина, - уже серьёзно добавил Дик.
- Нет, Дик. По закону нашей планеты ты не можешь этого сделать, потому что в духовном плане каждый должен отвечать за себя сам.
- Друзья, нам пора, - сказал Рекент, - уже светает. И хотя Солнце здесь неторопливо, нам нужно сделать некоторые приготовления к полёту. Вот ещё что, - сказал духовный наставник и вдруг замолчал, как будто вспомнил что-то очень важное. Живя на земле, Анирина, ты, возможно, узнаешь, что такое боль. Ты готова принять это?
- Я готова принять Землю, друзья, но я буду скучать по Идюлоге.
Инопланетяне вышли во двор. Земной рассвет окропил своими лучами зубчатые очертания леса. Перламутровым ручейком растекалось тепло от восходящего солнца, согревая, пробуждая ото сна, взывая к свету всё то, что было живым. Истошно кричали кедровки, как будто соревновались или передразнивали друг друга. Последние томные звуки ночной соловьиной песни таяли во всё более возрастающем хаосе дневной жизни.