Они

   Солнце отбрасывало тени на занавески цвета разбавленного водой какао. В занавесках дрались за место под солнцем коричневые прорехи. За окном вяло шумела городская весна.
   То, что мы называем временем, монотонно покачивалось вперед, с каждым толчком оставляя позади себя еле заметный след, похожий на рассыпанную горсть вспаханной земли.
   Они с особым усердием, высунув красные от жажды языки, гелевой ручкой ставили на серо-молочной карте фиолетовые крестики. Они крепко держались за руки, переплетали намертво сцепленные пальцы пучками мясистых трав и восторженно смеялись, когда удавалось нарисовать очередной кривой крестик на черной точке исчезающего момента. Не было в этом ритуале особого смысла, как и не было его в посиневших костяшках холодных рук. Они прописали бессмысленность до самой отсутствующей точки, испытывая щенячий восторг от ровной линии путающихся букв, идущей по единственной полосе, сотканной из нерушимых выводов их отраженного взгляда.
   На остриженных их черепах сиреневыми балахонами свисали в сотый раз перемешанные колоды нарисованных карт. Когда в полнолуние хрипела во дворах больная темнота, они страшно визжали в немое небо, широко разинув розовые рты, округлив подернутые кремовой пленкой воспаленные глаза, и тогда небо молча кивало им, мягко окутывая их горячие головы черешнево-зеленым облаком, и тогда покорно замирали они на бесцветных коврах, еще больше вжимая в черноту свои горбатые спины.
   По улицам, выплевывая комки сбитой паутины, пыльным клубком перекатывалась вялая весна. По трубам стекали холодные капли зеленоватой воды, от чего мягкие матрасы пропитывались влагой и стойким запахом речного ила. Они царапали длинными ногтями белые стены, похрустывая яблочными косточками и крупицами сероватого мела. Громко урча, кутались в сшитые изумрудными лесками куртки, набитые прелым мехом, и страшными своими глазами увлеченно смотрели сквозь дым на грохочущие вдаль шеренги ржавых вагонов, судорожно выводя бесчисленный фиолетовый крестик на плавающей точке.