Гл. 28 не суждено

 

Провожать утром на аэродром Анна не поехала. Так мы решили. Накануне вечером у меня дома она тихо плакала, я сидел на койке и тупо лгал: «Год всего. Я приеду.
У меня связи. Год – это недолго. Все, не надо плакать, всего год…»
В тот последний наш вечер склоненный над собранными чемоданами в сиротливо опустевшей комнате, где из распахнутых дверей шкафа поодиночке и группками, совершенно не конфузясь, устремлялись к выходу из покидаемого жилища кукарачи, крупные, с пол указательного пальца, и мелкие  детеныши, я не знал, что лгу. Я был уверен, что так и будет. Ну, не через год – так через два. Но будет обязательно.
На другой день утром мы быстро выпили с Кравцовым бутылку рома, а потом стояли в пивнушке при аэродроме, потягивали местную «сервесу». Кривцов науськивал меня, как и с кем надо действовать в Союзе, чтоб побыстрее вернуться на Кубу. Я серьезно внимал советам старшего товарища, как вдруг кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся. Пожилой кубинец протягивал мне початую бутылку рома. Я несколько растерялся, но Кривцов быстро сообразил: «Отхлебни и передай дальше». Мы сделали по глотку и отправили бутылку в свободное плавание. Оказывается, в местных стоячих пивнушках бутылка рома или текилы, как кошка, гуляющая сама по себе – явление не редкое. Кто-то, скажем, сиюминутно богатенький покупает бутылку крепкого для публики. Ну, душа его кубинская запела. Влюбился бедолага взаимно, хочет поделиться своей радостью с обществом и отправляет ее, эту радость, в свободное плавание. Но вот на втором-третьем кругу бутылка пустеет. Но да не оскудеет рука дающего! Некто счастливый и беззаботный пожелает продолжения банкета и пошлет в народ, как кораблик в весеннее плавание, следующую бутылку. И пошла-поехала посудина вершить в толпе свой изысканный танец.
По приезде в Союз я сразу же на всех уровнях и в разных инстанциях стал добиваться повторной командировки на Кубу. И вроде бы нигде, ни на работе, ни в министерстве, мне не отказывали. Просто просили повременить с оформлением. Мол, так быстро после возвращения оформляться по новой не принято. Надо подождать какое-то время. От Анны регулярно приходили многостраничные письма на испанском на адрес отца. Тот неодобрительно морщился. А жена как-то загадочно и многозначительно выдавила сквозь зубы: «Мне здесь, пока тебя не было, надарили белья нейлонового. А ты же знаешь, химию я не ношу. Можешь отослать его своей обезьяне». И выложила передо мной несколько запечатанных разноцветных кружевных пакетов.
Не углядев коварства в столь странном и неожиданном предложении, я соорудил посылку, вложил туда огромную матрешку и отправил на Кубу. Через несколько дней во время очередного скандала с женой я узнал, что белье это было ношено-переношено, стирано-перестирано… Как же изощренна может быть месть униженной женщины!
Наконец, мне дали команду оформляться. На два года с женой и ребенком. Я просто летал. Написал радостное письмо Анне, а Лизке на ночь вместо традиционных русских сказок сочинял маленькие рассказики о летающих кубинских лягушках, кровожадных муренах и, главном герое всех повествований, попугае Андрюше. Перспектива же будущих отношений с Анной при живой то жене висела в воздухе. Это обескураживало и расстраивало.
Ах, как мне хотелось снова очутиться в тропиках! Несмотря ни на что. Ну, образуется как-то с Анной, - убеждал я себя. Просто видеться придется реже. Зато Лизку буду брать с собой на океан. Пусть сидит там на песочке, играет с крабиками, или гоняется с сачком за колибри. Испанский выучит. Чужие языки в момент пристают к таким крохам. Во! В садик кубинский отдам ее…
Но процесс моего оформления вдруг замедлился, а потом и вовсе завис в неопределенном положении. На мои запросы в министерстве отвечали как пописанному, как будто включали запись: «Подождите. Вашу позицию кубинская сторона еще не подтвердила. Ждем.» Письма от Анны приходили все реже и реже. Я маялся и переживал. А потом позвонил тот товарищ из «Зарубежцветмета», которого я поил в ресторане по совету моих советских коллег на Кубе, и который принимал самое активное участие в проталкивании моей персоны за рубеж. А сказал он следующее: «Владимир Петрович, боюсь, что ваша поездка на Кубу не состоится. Сейчас наоборот идет отток наших специалистов, а на их место кубинцы никого не приглашают. Вот так.» Он немного помолчал, посопел в трубку. «Это политика, Владимир Петрович. Здесь мы бессильны.» Шел 1986 год, а с ним и перестройка с ускорением.
На этой минорной ноте я заканчиваю свое повествование о беспокойных, но счастливых днях, подаренных, уж не знаю, за какие добродетели, мне судьбой. Куба, этот чудный остров, ушел из моей жизни навсегда. Иногда мне, уже достаточно пожилому человеку, снится один и тот же яркий красочный сон. Меня посылают в рабочую командировку на Кубу. Я прилетаю, устраиваюсь и иду в кубинские кварталы разыскивать Анну. Во сне она представляется мне молоденькой девушкой, такой, какой я знал ее тридцать пять лет тому назад. Но я не помню номер дома, подъезда и квартиры. Куда-то захожу, спрашиваю, описываю ее… Но все как-то странно улыбаются, переглядываются и пожимают плечами. В отчаянии просыпаюсь. Но с надеждой, что в очередном сне я ее разыщу.