Гл. 13 РЫБА

Акула по-испански – тибурон. Когда я рассказывал кубинским коллегам о своем промысле в океане среди акул, те бурно выражали свое восхищение моей отвагой и недоумение, что меня до сих пор не съели. Я посмеивался в кулачок и удивлялся их страхам перед этой, в общем-то, безобидной рыбиной. Скорее всего священный ужас кубинцев перед грозой морей, акулой, имел генетическую основу, был унаследован от прадедов, островных жителей. Хотя, возможно, имел и конкретные предпосылки: мне показали кубинского рабочего, оставившего ногу в желудке  этой твари.
С рифовой акулой я познакомился уже во второй свой выезд на охоту. Я перебрался за рифовую стену и шарил по дну в поисках лежбища тунцов. Она появилась со стороны океана и шла прямо на меня. Спрятаться было некуда – кругом «пустыня» с редкими клочками водорослей на песке. Я выпустил часть воздуха, вжался в дно и выставил вперед ружье. Метрах в трех от меня акула резко развернулась и поплыла прочь, одинокая и равнодушная. А я, вспотев в воде от пережитого волнения, вынырнул на поверхность и поспешил к спасительным рифам.
Позже я привык к своим коллегам по промыслу и даже мечтал познакомиться с ними поближе, но они сторонились меня. Не то, чтобы боялись, но как-то брезгливо держали дистанцию.
У меня была мечта, этакая идея-фикс: прокатиться на акуле, ухватив ее за хвост или плавник, хотя бы несколько метров. Я даже устраивал засады, бросался на них из-за укрытия, но они легко уходили от меня, тихохода. Наверное, презирали за медлительность и «несъедобность».
В воскресенье вечером я приезжал с моря, хвалился добычей Володьке с Павлом. Вместе разделывали рыбу и набивали кусками морозильник.
-А ты не мог еще крупнее подбить? – издевательски корил меня Володька. – Ну куда столько! И так все рыбой провоняли. Каких- нибудь крабов или омаров бы приволок. А? Есть там у вас в море омары?
Омары мне не попадались, а лангустов видел несколько раз, но они как-то быстро уходили, забивались в норы. С рыбой было проще. Первое время, правда, никак не мог приноровиться. Или стрелял поспешно и мазал, или опаздывал – рыба уходила на недосягаемое для дротика расстояние. Потом приспособился. Да и жертву стал выбирать по силам. А то как-то заарканил громадного тунца. Я стрелял сверху вниз с глубины порядка пяти-шести метров. Ниже опуститься не мог – от давления на перепонки болели уши. Тунец лежал в яме на дне на расстоянии длины лески от меня. Я вытянул ружье вперед и нажал на спуск. Ошарашенный, тунец выскочил из ямы и, прижимаясь ко дну, поволок меня на глубину. Чудом удержав в руках ружье, я пропахал плечом песок, перевернулся на спину, пытаясь в отчаянии дотянуться до ножа, чтобы перерубить леску, и вдруг резко остановился в своем движении. Ружье плавно упало мне на грудь, а тунец, сорвавшись с поводка, притормозил, развернулся и нервно оплыл меня полукругом, торжествуя и как бы укоряя: «Что, мол, съел, недоумок?»
Оттолкнувшись ногами от дна, спешу наверх. Как же долог мне показался подъем! Пускаю по телу волны от живота к ластам, от живота к ластам, еще, еще, быстрей, быстрей… Вот она наверху, спасительная грань, серебрится на солнце мелкими волнами, но как далеко, как еще далеко… Наконец, попадаю в полосу света и в уши ударяет привычный шум нашего мира. Я судорожно глотаю воздух вместе с брызгами и бесконечно кашляю, кашляю…