Обретенное лето. 17-е августа

 

     СОЛНЦЕ НАД НИВОЙ ИЛИ СВЕТ ВСЮ НОЧЬ

     Эта глава потребует даже не авторского примечания, а полновесного вступления. Нарушая все литературные каноны, позволю себе привести его.
 
     По возвращении в наши столицы мы начали, взяв за основу мои разрозненные и конспективные записи в блокноте, приводить все это в Божеский вид, затем печатать на машинке (это опять же выпало мне), приклеивать фотографии и рисунки и, наконец, все это переплели и раздали каждому по экземпляру. Я тогда взмолился, что один все это не подниму, и нужно, чтобы все приняли посильное участие. Но Алена уже отбыла в свой Киев, она и так пропустила начало занятий; Галина, окончившая горный институт, уехала в длительную командировку не то в Донбасс, не то в Кузбасс, Татьяна и Наталья вообще не по этой части. Командор заявил, что ему хватит возни с фотографиями, все отснятые пленки нужно проявить и отпечатать. Выходит, остался только один Слава Мирошниченко. Он взял на себя  три дня, которые были ему наиболее памятны, и обещал,опять же на основе моего дневника, описать их как можно художественнее. То, что вышло из-под его пера, оказалось вполне пристойным и заслуживающим интереса. Конечно, я прошелся по его текстам "рукой мастера", и когда его слишком уводило в сторону, безжалостно возвращал на место, даже позволил некоторые "вкрапления", которые, возможно, будут видны опытному читателю. Но в целом остался доволен.

     Вот и дадим ему слово. А автор, то есть я, пока отдохнет.

     В результате вот что получилось.

     Утро. Солнце. Я высунул варежку из палатки и с ужасом озираюсь по сторонам. Мать честная - где это мы? Повсюду валяются банки, склянки, обрывки бумаги и образцы металлолома различного назначения. Оказывается, вчера в темноте мы расположились в мусорной яме и, ничего не подозревая, ужинали, ставили палатки и даже гостей принимали.

     Появляется Игорь. С тем же выражением лица оглядывается вокруг, невесело хмыкает, бормочет что-то в усы, затем нетвердой походкой уходит к озеру, прихватив туалетные принадлежности. Я следую его примеру и заодно на всякий случай беру спиннинг. Пока Игорь чистит зубы, я произвел первый заброс, но уже после второго оказался по пояс в воде. Это произошло потому, что засмотрелся на уток, прилетевших на озеро. Их три, потом появляются еще две. Уверенно держатся, знают, что охотничий сезон еще не открыт. Четыре упитанные уточки затевают что-то вроде игры в "Бояре, а мы к вам пришли". Они как бы дразнят нас: -Нако-сь, выкуси! Смотрим на них, умильно облизываясь.

     На берегу появляются остальные. Никто, конечно, не предполагал такого пробуждения. В довершение ко всему вдруг обнаруживаем, что земля горит у нас под ногами: в двух шагах от костра тлеет пень, мох вокруг него тоже занялся синим пламенем. Огонь уже подбирается к женской палатке.

     Поднимается легкая паника, но все же общими усилиями огонь потушен.

     После этого нам ничего не остается, как уходить на то самое место, которое знают здесь наши ветераны. Решили даже не завтракать в этой помойке, а идти сразу. Пересекли небольшое гороховое поле, редкий кустарник и, наконец, вышли на поляну почти правильной овальной формы с аккуратным холмиком посередине, очень напоминающим курган.

     Место и впрямь отличное. Поляна к тому же оторочена со всех сторон деревьями (преобладает почему-то рябина), справа и слева поблескивает вода двух озер. Под курганом нагромождение камней,  расположенных в виде подковы. В этой подкове мы и устроили наш бивак.

     Место стоянки назвали "змеиная горка", потому что кто-то из девушек, обходя курган по какой-то надобности, увидел упитанную змею.

     Итак, мы устроились на большую дневку, вторую по счету после Кижей. Солнце здорово припекает: вот тебе и север, вот тебе и конец лета.

     Командор и начпрод отправляются в Ниву за посылкой, присланной самим себе до востребования. Мы, пользуясь случаем, в темпе пишем письма и открытки домой и друзьям.

     Ганька и Наталья уходят в ближайшую деревню Палтино за молоком, Алена остается за кострового, а мы (то есть Игорь и я) отправились исследовать ближайшие озера.

     Начали с того, что побольше - оно как бы перед нами метрах в ста пятидесяти. На берегу в кустах обнаружили целый флот: плоскодонку и долбленку. Распределились так: я погрузился в плоскодонку, а Игорь облюбовал себе долбленку. Но не успели отплыть от берега и двадцати метров, как я услышал за спиной отчаянный вопль: "Ой, мамочка!" Впрочем, потом Игорь клялся и божился, что он кричал: -Черт возьми, похоже я тону!  Однако, дела это не меняло.

     Я оглянулся и увидел, что его дредноут на глазах превращается в подводную лодку Он судорожно старается сохранить равновесие, балансируя шестом, размахивая руками и ногами. Но ничего не помогало, лодчонка неудержимо заваливалась на левый борт, и вот он уже с проклятьями плюхнулся в воду. На поверхности его не было около пяти минут, и я совсем уж было затосковал. Но в тот самый момент, когда уже хотел плыть обратно, над водой появилась чья-то залепленная ряской физиономия с вытаращенными глазами и торчащей изо рта кувшинкой. Я с трудом признал в этом "водяном" своего товарища по команде. Отплевываясь и не переставая высказывать свое мнение в адрес лодки и того, кто ее выдолбил, он стал транспортировать злополучное плавсредство к берегу, подталкивая его перед собой.  Так он вскоре добрался до берега и повторить попытку наотрез отказался. Но поскольку все равно промок до нитки, то, забравшись на корягу, с индейским воплем бросился в воду и стал плавать вокруг меня, в мгновение распугав всю рыбу, которая, может быть, здесь водилась.

     Моя плоскодонка тоже намокла изрядно, подмочив табак, наживку и мои штаны, поэтому экспедицию пришлось прекратить. Вернулись в лагерь и после небольшого отдыха все же отважились обследовать малое озеро, что у нас за спиной. Между тем вернулись наши молочницы и выдали нам из чувства сострадания по кружке молока.

     На этом озере нашли вполне приличный плот, который совершенно спокойно держал обоих. Спиннинг опять пошел в ход, и уже на втором забросе я подхватил солидную щуку. Правда, она сорвалась, едва лишь мы подтянули ее к плоту, но - вот жадность рыбья! - она же попалась на четвертом забросе. Это была она самая, поскольку губа разорвана нашим крючком. За первой щукой вскоре последовала вторая, а потом еще две. Щуки яростно трепыхаются, когда их вытаскиваешь на плот, поэтому приходится убивать каждую ударом ножа в голову.  Так мы неспеша плаваем по озеру, Игорь ловко орудует шестом, а я знай себе забрасываю спиннинг и вытаскиваю этих самых щук. Когда мы появляемся в лагере и предъявляем улов, начинается дружное ликование. Девочки бросются чистить рыбу, но Ганька (она сейчас за повариху, поскольку Татьяна еще не вернулась с почты) говорит, что не хватает еще одной рыбешки. Как уж она это поняла - не знаем, но верим ей на слово. Мы настолько хотим отведать жареной рыбы (уха-то уже успела поднадоесть), что, не моргнув глазом, снова отправляемся на озеро , где и зацепили почти сразу еще одного окуня.

     Этот последний клиент чуть не лишил жизни ту же Г. Какурину. Мы настолько торопились, что не стали убивать окуня, как это делали со щуками, и притащили его в живом виде. Он только слегка заснул и выглядел трупом. Но когда расторопная Галка прошлась по нему ножичком, он взревел дурным голосом ( вот тебе и молчат, как рыбы), рванулся изо всех сил и шлепнул повариху хвостом по щеке. Она так и обмерла, бедная, еле откачали.

     А вечером состоялся поистине лукулловский пир. Рыба, зажаренная на масле, хорошо пошла под  прихваченный из Москвы предусмотрительной Натальей молдавский коньячок , который тогда стоил еще по-божески. И еще было много всего, о чем мы и не мечтаем в походах. Скоро мои мОряки (тоже карельское словечко) стали один за другим отваливаться от стола как пиявки.

      Незаметно свечерело. Приятно пахнУло над лугом запахом ромашки и жареной рыбы. Мы сидим амфитеатром у костра на заранее сделанных сиденьях и решаем, что делать: читать ли наш затрепанный детектив "Злой гений Нью-Йорка» (довоенное издание) или лучше петь. Таня отстаивает первую точку зрения, но на сей раз остается в одиночестве, а у остальных душа нынче просит песни. Тогда она, устав от дневных хлопот, забирается в палатку и затихает. А мы потихоньку начинаем распеваться.

     Начинаем с "Аве, Мария". Над поляной, над озером и еще дальше звенит тонкий дискант Елены Ипатовой, ей вторят альты Игоря и мой.  Все замолкает в природе, внимая прекрасному (и вполне бесплатному) пению смешанного трио.

     Затем следуют песни попроще и помассовее. Вот (конспективно) тот ночной репертуар: «Алёша, ша! Возьми полтоном ниже», «Моряк, покрепче вяжи узлы, беда идет по пятам». "СубвенИте," "Ой-ёй-ёй, да я несчастная девчоночка", потом вспомнили любимые песни Сталина и Павлика Морозова (соответственно, "Сулико" и "Средь нас был юный барабанщик"), затем пошла проникновенная "Цицинателла", песни фронтовые, салонные, вагонные, дорожные, песни из детских передач и даже арии из опер, в частности, исполнили "Хор охотников" из "Волшебного стрелка" и еще, кажется, что-то из "Мейстерзингеров". Поем дружно, проникновенно, дуэтом и трио, хором и соло, поем до одури, до одышки и до хрипоты.
 
     На небе несколько раз пытались собраться тучи, но потом звезды снова высыпали всем гуртом, тучи стыдливо уплывали за сопки, а мы все пели и пели, вспоминая все новые песни. Первым не выдержал командор: где-то на четвертом часу этой невиданной спевки он схватился за живот и отполз куда-то в темноту. Потом ушла Алена, сославшись на занятость. Остались самые стойкие. Честно говоря, мне нужно было протянуть время до утренней зорьки и я вовсе не собирался ложиться. Поэтому применял любые методы, чтобы задержать ребят: как только замечал, что кто-то начинал позевывать и делал попытку встать, торопливо говорил: - А вот эту еще не пели, ребята.

И все продолжалось в том же духе. Наконец, забрезжил слабый рассвет. И только тогда я милостиво отпустил вконец измаявшихся Игоря и Наташу. Они, пошатываясь, исчезли в палатках, а я стал собираться на рыбалку.