Жука. Реализм

I
Отворив с трудом калитку, ребята зашагали по дорожке из колотых кирпичей к избе. Ее оконца искрились на солнце, возле уличного рукомойника белел полотенец, а крыльцо, судя по яркости, было недавно окрашено. Внуки дивились, как быстро бабушка все привела в порядок. Еще весной, когда они приезжали в деревню, к этой лачуге с обтерханными стенами невозможно было подобраться - высокие заросли лопуха преграждали путь, пырей и подмаренник цеплялись за ноги. Раньше бабушка с дедушкой жили в высоком, бревенчатом доме с большим, плодовитым садом, но после смерти мужа, продав добротный дом, бабушка купила эту ветхую избу рядом с церковью на окраине деревни, а их семье помогла с переездом в город.

- Зачем мне большой дом? – говорила баба Ариша. - Я без деда не смогу его в порядке содержать, там мужицкие руки нужны. Мне одной и такого хватит, а вы из деревни выбирайтесь, детей на ноги ставьте.

- Жалко с домом разлучаться, - горевала их мама. - Ведь немало труда вложено.

Матвею и Лиде тоже не хотелось расставаться с тем домом, сколько связано с ним светлых воспоминаний. Они любили приезжать к бабушке с дедушкой, оставаться у них на неделю, а то и на месяц, особенно летом и осенью, когда можно было носиться по огороду, обчищая от плодов, как саранча, кустики и деревья, и прятаться друг от друга по закуткам, сараям и балаганам.   

- Вам жалко, а мне – нет, - с серьёзностью отвечала Арина Глебовна. - Большой дом много сил забирает.

Как сказала бабушка – так и сделали.

Брат с сестрой подошли к порожку дома и замерли, услышав позади лай. Из тени у бака вынырнула лохматая собака и понеслась на них через огород, взметая комья земли.

 

- Ну, чего испугались? – в проеме двери появилась бабушка. - Она только с виду грозная, а так не кусает. Идите, идите. Она сама вас боится. Жучка - мой новый жилец, так что, прошу любить и жаловать, - Арина Глебовна обняла внуков. - А вы что, одни? Родители где?

- Мы уже большие, - важно насупилась Лида. - Дела у них какие-то, а мы решили сами приехать.

- Большие – на работу устраивайтесь. Я в вашем возрасте уже родителям помогала.

Ребята не обращали внимания на бабушкину ворчливость – редко она их ругала, и то всегда по-доброму. Они были очень рады ее видеть – здоровую и бойкую.

- Заходите. Я вас с утра ждала, а вы только к обеду пожаловали. Ладно, хорошо, что вообще приехали. Как раз, сейчас и покушаем вместе. Борщ наварила с молодой картошечкой, пирожков напекла ваших любимых, с пасленом.

Следом за бабушкой и прошмыгнувшей в приоткрытую дверь собакой, ребята переступили порог избы. Из темной горницы повеяло прохладой, засушенными травами, луком и чесноком, развешенными здесь в пучках и чулках, под ногами скрипнули половицы, такой же, протяжный звук издала дверь.

- Да вот, всё руки не доходят петли смазать, - вздохнула бабушка. - Жучка, ты что ли мне бы напомнила.

Через тесную, пахнущую сладкой выпечкой кухоньку ребята прошли в зал. Зал был тоже маленьким, но светлым, с двумя оконцами. Теплые лучи проникали сквозь ажурную вязь занавесок, раскидывая узоры по полу и стенам. Внукам вспомнилось беззаботное детство, ведь несмотря на то, что бабушка стала жить здесь недавно, некоторые до боли знакомые вещи перекочевали вместе с ней, и царил в избе тот же неизменный порядок: кровати были аккуратно застелены лоскутными покрывалами, поверх которых громоздились пирамидки подушек, старое трюмо с фарфоровыми фигурками поблескивало полированной гладью, казалось, что и печь сверкает - до того она была выбелена. Всю утварь, кроме закоптившейся кочерги, бабушка попрятала по углам и облупившимся, допотопным шкафчикам. Внуки не понимали, почему бабушка в такой скромности живет. Неужели пенсии у неё - бывшего секретаря райисполкома и участницы Великой Отечественной не хватает на новую мебель? Но до чего же было в избе уютно и чистенько, разве что коврик на полу в муке и крошках, – видно, бабушка не успела полностью прибраться, а может, их поджидала. Арина Глебовна всегда давала небольшие задания внукам: Мите натаскать воды из колонки, а Лидочке подмести полы и помочь с поливкой огорода.


Бабушка налила чистой воды в умывальник и позвала внуков обедать. У ребят уже от запахов слюнки текли. На кухонном столе с накрахмаленной скатертью стояла глубокая железная тарелка, доверху наполненная пирожками. Бабушка и кисель, вроде, наварила. Уж очень сладко что-то дымилось из кастрюли.


Помыв руки, ребята одновременно вытерли вафельным полотенцем, каждый со своего края. Бабушка раньше их ругала, если замечала, что так делают, говорила, что к ссоре, но они всё равно часто так озоровали. И в этот раз, удостоверившись, что бабушка не смотрит, потянули в разные стороны, Матвей мог одним рывком отобрать, но уступил сестре. Улыбнувшись друг другу, и чуть было не подравшись из-за единственного стула со спинкой, - вот и не верь после этого в приметы, ребята уселись за стол.

- Это соседская собака? – спросила Лида, откусывая хлебную горбушку, натертую чесноком.

- Зачем же, соседская? Моя собака, - ответила бабушка.

Внуки брезгливо посмотрели на болонку: посеревшая, точно от старости, шерсть топорщилась колтунами и нависала лохмотьями над маленькими, черными, как уголь в печи, глазками. Детям не хотелось касаться грязной собаки, которая так и терлась об ноги, металась туда-сюда, виляя хвостом.

- Где ты взяла такую страшную? - спросил Матвей.

- Подобрала у колонки, - сказала баба Ариша. - Пошла за водой, а она, бедная, спасалась от жары. Вода капала с колонки и от земли шла прохлада, вот она там и ошивалась. Пусть теперь живет со мной, охраняет, а то мне одной скучно.

Арина Глебовна заметила, как Митя теребит за ухо собаку. Пристроившись под стулом, болонка норовила облизать его руку. Наконец, собаке это удалось.

- Иди, теперь руки вымой, - строго сказала бабушка.

- Баб, давай, лучше мы попросим родителей, чтобы подарили тебе щенка какого-нибудь породистого, крупного, чтобы вырос и тебя охранял от воров, - предложил Матвей, - овчарку, например.

- Не придумывай. Щенка приучать нужно, а это взрослая, все понимает. Раз пошла за мной, пусть и живет.

- Да она же старая совсем. Интересно, сколько ей лет? – не унимался Матвей.

- Кто же знает? А, Жучка, сколько тебе? – Арина Глебовна вопросительно посмотрела на собаку, будто ожидая от нее ответа. – Видать, много, но уж не старее меня.

- Древняя, как динозавр, - рассмеялась Лида.

Матвей быстро орудовал ложкой, хлебая наваристый борщ со сметаной, а Лида кушала не спеша, поглядывая на болонку. Да, собака была неухоженная, зато с добрыми-предобрыми глазами. Лиде показалось, что и задор в них есть.

- Не пойму, - сказала девчушка, - она грязная или шерсть с проседью?

- Сама не знаю. Не даётся ни мыться, ни стричься, - бабушка к себе подозвала собаку, чтобы та не мешала внукам. – Ничего, как-нибудь с ней договоримся. Да, Жучка?

- А звать её как? – поинтересовался Митя.

- Так и звать - Жучка. Вернее, Жука. Перебрала клички, какие знала – ни на одну не откликалась, - пояснила бабушка. - А как крикну – Жука, сразу оглядывается.

- Жука? – одновременно переспросили брат с сестрой и залились смехом.

- Пусть будет Жукой, если ей так нравится, - бабушка погладила собаку, уже пристроившуюся у нее на коленях. Жука облизнула хозяйке руку, точно подтверждая её слова.

- Так ведь ты хотела к нам в город переезжать, - напомнил Митя, - Жуку твою потом куда девать будем?

- Куда девать? Куда нас, динозавров, девать, – улыбнулась бабушка. - На кладбище.

Арина Глебовна относилась к возрасту философски. Единственное, что бы она пожелала - так это не быть в тягость родственникам.

- Бабуличка, что ты такое говоришь? – Лида приобняла худенькими ручонками бабушку. – Ты у нас должна долго жить, на свадьбе нашей погулять.

Матвей прыснул от смеха из-за слов сестры, ему всегда становилось смешно, когда девчонки воображали про свадьбу, глупо об этом думать.

- Сколько судьбой отмерено, столько и проживу, а переезжать в город я передумала. Так матери и скажите. Ну, приедет, сама скажу. Что я там у вас делать буду на этаже? Куковать, как та кукушка в лесу? Пока здоровья хватает - из деревни не уеду, а там поживём - посмотрим. Да и собака вот теперь, - баба Ариша погладила Жуку по голове. - Вы пошли бы яблок насобирали. Такие нынче сладкие!

Ребята, вскочив со стульев, наперегонки с собакой понеслись в огород.

- С деревьев яблоки не срывайте, - крикнула вдогонку бабушка, - там полно попадало, девать некуда.

Да куда там не срывать?! Еще с детства яблоки им казались вкуснее, если съедали их тут же, сорвав с ветки. Каким, наверное, сладким, - думали они, - должно быть вон то крупное, разрумяненное яблоко на самой верхушке.

Небольшой сад располагался в низине, отчего тут и там зеленели островки мха. К летней кухне был пристроен курятник, в паре шагов от него высился чугунный бак с водой, над которым склонил тяжелые ветви царский орех. За низенькими оградками пестрили цветочные клумбы - каких только цветов у бабушки не было: и трогательные анютины глазки, оцеплённые живучкой, и щёточки люпинов под колоколами медуницы, и высокие разноцветные георгины, и вьющиеся розы, переползающие с ограды на стену дома.

По обеим сторонам от дорожки были разбиты ровные грядки. Одну сторону забора, возле балагана облепили заросли малины, пылающие из-под листьев сочными гроздьями, у другого забора теснились несколько полузасохших абрикосовых деревьев. На солнечной стороне сада тыквенные побеги оплели побеленные стволы яблонь, да вишню, годную только на компот. Вот и всё хозяйство. Лида задумчиво осматривала бабушкин сад, а Матвей носился с болонкой вокруг курятника – распугивать кур казалось ему весёлым занятием.

- Жука, Жука, за мной! – кричали брат с сестрой, и болонка нарезала круги от одного к другому, шустро петляя между бабушкиных грядок.



II
Спустя неделю Жука встречала детвору лаем, не признав вначале. В этот раз Митя и Лида приехали вместе с родителями. Болонка кидалась под ноги, обнюхивала ребят, отбегала на несколько метров и вновь с задором лаяла. Не нравилось ей, что в дом идут столько людей, кто знает, что ожидать от важного, сердитого мужчины и улыбчивой, но громогласной женщины.


- Жука, молодец, молодец! Обругала, так обругала, - слегка отталкивая собаку ногой, похвалила Арина Глебовна. – А теперь пропусти, свои ведь, родные.

- Как вам, мама, живется? - спросил зять Егор Борисович. - Смотрю, церковь перестраивают...

- Ее вечно строят, все никак не достроят, вон какой забор кирпичный возвели.

- Вот и я говорю, - возмутился зять, - деньги, что ли, девать некуда?
Разве Богу не все равно, где прощать и выслушивать?

- Егор, перестань, - толкнула в бок Раиса. - Забываю все спросить, звон-то не мешает?

- Знаете, я хоть церковь и не посещаю, - сказала бабушка, - а колокольный звон мне всей душой полюбился. Сколько же в его звучании величия, кажется, то ли в нём предостережение, то ли назидание. А бывает, заслушаешься медной музыкой, думаешь, что она с самого неба льется.

- Да, все-таки как тут красиво, - мечтательно произнесла дочь Раиса, любуясь на утопающую в зелени церковь.





Егор Борисович без дела сидеть не любил - вытащив из подсобки топор, кинулся дров колоть. Митю к себе подозвал, чтобы труду смолоду приучался.

Женскую половину баба Ариша повела в дом, усадила за стол. Вскоре и зять с внуком присоединились. Арина Глебовна расспрашивала каждого об учебе, работе, нахваливала собаку, которую уже все соседи знают за истошный лай.

- Вот какая у меня защитница, а вы говорите - не сторожевая.

- Что уже и дверь на засов не запираете? – поинтересовался зять, подкидывая кость под стол для собаки. – Болонка - это не сторожевая собака.

- А мне она почему-то напоминает пуделя, а не болонку, - Раиса Григорьевна протянула к собаке руки, и та запрыгнула к ней на колени. – Да, моя ты, хорошая, ласковая.

Раиса Григорьевна была еще та собачница, но как их последняя собака сдохла после продолжительной болезни, решила больше никакую живность не заводить. А потом в квартире ремонт дорогущий сделали, какие теперь кошки, собаки. Тискала она Жуку, а сама с грустной радостью ворошила память, как в далеком детстве подбирала на улице животных и в дом тащила, мать её за это ругала, теперь и сама вот приволокла облезлую дворнягу. 

- Действительно шерсть какая-то кучерявая, слишком кучерявая, - поддержал Егор Борисович. - Может, помесь? Дворняжка, она и есть дворняжка. Что вы её, мама, не подстрижёте? Жарко ведь собаке.

- Да, беда, не дается, кусает. Потихоньку стригу, когда смирно лежит, поэтому бока такие пегие, клочками. Так, глядишь, к зиме и пострижём.

- Придётся потом ей шубу шить, - пошутил Матвей, - чтобы не замёрзла.

- А мне она напоминает барашка, - сказала Лидочка. - Кучерявится, как барашек.

От удовольствия, что ее поглаживают, Жука махала хвостом, точно веником, и перекатывалась на полу, подставляя для чесания бока. Глядя на неё, все улыбались, и она купалась во всеобщей радости.

Арина Глебовна поведала историю её жизни. Оказалось, что предыдущая хозяйка Жуки скончалась, и про собаку, привязанную к будке, все забыли. Хорошо, что верёвка стерлась. Видно, в попытке освободиться, собака резко дернулась и оборвала её. Страшно представить, что с ней стало бы - привязанной на жаре, без еды и воды. Такую, с грязной верёвкой на шее, всю в репейнике, с мольбой в глазах - поистине человечьей, она и нашла собаку. И что самое удивительное – Жука легко ужилась с задиристой кошкой, и теперь они даже ели из одной миски. 

Родственники долго общались за столом, вспоминая старые времена, когда дед был жив, здоров, собирались в саду под навесом из дикого винограда и пели душевные песни.

- Ну что, теперь про серую лошадку? - спрашивал дед внуков.

И заводили дружно "Маменьку". Внукам эта песня особенно нравилась, чувствовали они в словах горькую радость, хотя раньше и не понимали, отчего у бабушки с дедушкой слёзы каждый раз на глазах. А уж когда и соседи с гармонью приходили, пол деревни узнавало о шумном застолье. Бабушка ставила на стол расписной, пузатый самовар, чай пили, разливая по блюдцам, и в карты играли до поздней ночи, щёлкая семечки – у бабушки они были очень вкусными, всегда отборные, подсоленные. Да и разве может быть невкусным, что на собственном огороде выращено и заботливыми руками приготовлено.

Жука в углу пристроилась и, высунув язык, радостно поглядывала на всех, будто понимала, о чём говорят.

За тёплой беседой незаметно пролетел день. Давно отзвонил к вечерне церковный колокол, и деревня погрузилась в ночную тишину, какой не бывает в городе, когда кажется, что ночь можно пощупать, когда в усыпляющем шуршании трав можно различить малейший шорох и скрип.

- Засиделись, мама, у вас, совсем уж темно, хоть глаз выколи. Пусть дети у вас остаются, а нам пора, завтра на работу, - взяв заботливо приготовленные бабушкой сумки с закрутками и свежими овощами, зять вышел во двор.

Собака увязалась за ним, запрыгала на задних лапах, пока он доставал пачку сигарет из кармана.

- Чего выпрашиваешь? Не думаю, что тебе табак по вкусу придётся. Ишь, ты какая! Решила всё в своей жизни попробовать? – Егор Борисович поднес руку с дымящейся сигаретой к носу собаки.

- Егор, что над собакой издеваешься? – пожурила вышедшая следом супруга.

- Нюхать даю, - улыбнулся Егор Борисович, - В следующий раз будет меня издалека чуять, - склонившись к собаке, потеребил ей макушку. - Ты, псина, давай, сторожи нашу бабушку, коли пригрелась, а то три шкуры с тебя спущу.

Жука завиляла хвостом, понимая: при всей серьезности, добрый ведь он, добрый. Проводила потом всех до калитки. И Митя уехал с родителями. Одна Лидочка осталась ночевать у бабушки, легла у печи, а Жука пристроилась в ее ногах. Чем-то приглянулась собаке эта конопатая девчушка, хоть и гладила та её меньше всех.

– Значит, приняла тебя, полюбила, - сказала Арина Глебовна. – Вот и хорошо, спите.

Вскоре бабушка услышала их сопение – дверей между комнатами не было. А, может, ей казалось, что слышит - обветшалая изба трещала и гудела без ветра. Сама Арина Глебовна долго уснуть не могла, ворочалась с боку на бок. Размышляла. Опять близкие звали её в город, а ведь, как говорится, и хочется, и колется. Огород последние силы забирает. Иной раз согнёшься с мотыгой в руках, а обратно разогнуться не можешь. Но с огородом трудно разлучиться, земля её не отпускает. Теперь и собака. Сколько ей жизни отмерено? Пять лет, а может все двадцать пять. Свыклась с ней, но и хочется быть ближе с детьми, внуками. С годами всё острее стало ощущаться. Одиночество тяготит.

- Баб, ты спишь? – спросила Лидочка.

- Не сплю. А ты спи, Лидочка, спи. Поздно уже.

- Мне страшно, бабушка.

- Страшно? – цепляясь за железное изголовье, Арина Глебовна медленно встала, свет включила. – Смотри, никого, кроме нас, в доме нет. Дверь заперта на два засова. Да и собака охраняет. У Жуки слух хороший - услышит за версту чужого, лает так, что уши закладывает.

- У печи скрипят половицы, и мне кажется, будто ходит там кто-то.

- Кто там может ходить, внучка?

- Дух умершего в этом доме, - предположила Лида.

- Господь с тобой, - бабушка, всё ещё верная духу коммунизма, на Бога не уповала, но Лиду криво-косо перекрестила. Надо, так надо. – Не мертвых нужно бояться, а живых. Воры не полезут в такую халупу, что брать-то у меня? Брать нечего. А половицы действительно скрипят, весь дом кряхтит от ветхости. Его беречь нужно, укреплять, а не бояться. Ты спи, а я посижу рядом.

Долго сидела бабушка у постели внучки. Вместе с собакой охраняла её безмятежный сон. По сердцу бабы Аришы разливалась радость.


Жука проснулась ни свет, ни заря, за окном ещё не проглядывало ни единого всполоха света. Арина Глебовна услышала, как собака когтями по полу чечетку отбивает, просится на улицу. Только хотела открыть дверь, как Жука прыгнула на кровать к внучке и давай егозить, лицо облизывать.

- Ты что, негодная, вытворяешь? Жука, слезай! Дай Лидочке поспать, рань еще несусветная, - подхлестнула её рукой. - Пошли, пошли, тебе говорю.

Лидочка заворочалась. Баба Ариша шикнула на Жуку, подозвала к себе и, щелкнув рубильником, вышла с собакой во двор.

В темноте тут и там вспыхивали огоньком оконца. Первые петухи заголосили на краю деревни, а бабушкин петух молчал, видно, ленился покидать пригретый насест.

- Ну, вот Жука, все только просыпается, а ты самая ранняя, раньше петуха встаешь.

Сколько жила в деревне Арина Глебовна, заре всегда радовалась. Новый день, новая жизнь. Ведь даже в бесцветном горизонте жизнь теплится. Утро дышало прохладой, стлалось росой серебристой от травинок до макушек деревьев. Жука - к кустам, из кустов выскочила, тряхнула шерстью, и полетели брызги по сторонам.

Вскоре служба началась в церкви, известив всю округу переливами колоколов. Баба Ариша тем временем тесто замесила, чтобы пирожков напечь, пока ещё не жарко. Потом кур покормила мешанкой. К соседу сходила за свежим парным молоком и сметаной. Очередь дошла и до Жуки - та уже заждалась, так и ныряла в пустую миску.

- Что Жука, оголодала? Ну, на, ешь.

Арина Глебовна бульон с сухарями налила, стала кошку звать.

- Опять что ли, шельма, загуляла? Принесет нам с тобой приплод, придётся топить.

Жука кинулась к миске, торопливо, с жадностью, будто неделю некормленая, стала поглощать еду. Но и на хозяйку поглядывала, точно благодарила.

- Набила брюхо? Теперь пошли за водой. Одно ведерко принесём с тобой, а Лида проснётся, попросим ещё воды нам натаскать.


Не успела бабушка калитку открыть, собака в щель протиснулась и рванула вперед. Бабушка до конца проулка не дошла, а Жука успела до колонки добежать и обратно вернуться. Благодарила за доброту своей верностью и услужливостью.

- Не хотела к тебе привязываться, а ведь привязалась, - сказала Арина Глебовна. – Хорошая, ты, славная собака. Маленькая, а такая бойкая.

Жука уткнулась холодным мокрым носом в ногу хозяйки.

- Всё ты понимаешь.

Так и дошли до колонки. Бабе Арише пришлось силы приложить, чтобы опустить холодный железный рычаг. Вода хлынула, затарабанив по днищу ведра.

Пока Арина Глебовна наполняла ведро, собака махнула за угол и подняла громкий лай.

- На кого она там? - удивилась баба Ариша, - в такую-то рань.

Только приблизилась бабушка к крайнему дому, через забор щебень полетел, ведро, выскользнув из ее рук, с громыханием упало на землю.

Бабушка голову подняла: двое мальчишек на куче щебня пристроились и, набрав полные руки камней, собаку обкидывают. Вот она и заходится лаем.

- Я вам покидаюсь, - пригрозила баба Ариша им пальцем.

- А что вы нам сделаете? – спросил старший из мальчишек, неумытый, с всклокоченными волосами.

- Что сделаю? Родителям расскажу. Хулиганы.

- Их дома нет, на рынок уехали.

- Вот приедут, а вы тут щебень весь раскидали. Будет вам трёпка.

- За что? Мы ничего не делаем, просто играем, а собака ваша на нас бросается, выйти не дает на улицу.

- Нашли кого бояться! - негодовала бабушка. - Обманывать - каждый горазд, а в правде признаться не можете нынче. Нет ни уважения, ни сострадания. Что за поколение растет?! Хоть говори, хоть не говори, как об стенку горох, - бабушка махнула рукой.

Жука вновь залаяла, передними лапами кидаясь на забор.

- Вот видите, она еще и укусить может, - крикнул младшей из мальчишек.

- Никого она не кусает, - ответила Арина Глебовна. - Отстань от них, Жука. Сказала, отстань.

Собака не унималась. Пришлось бабушке палку взять. Только замахнулась, Жука сразу к забору боком прижалась, задрожала.

- Ты чего так испугалась? Не буду бить, - склонилась над ней бабушка. – Трясёшься, как перед смертью. Пошли снова к колонке, вода-то разлилась.

- Я хоть раз поднимала на тебя руку? - спросила баба Ариша на обратном пути. - Эх, ты, недоверчивая.


Чуть позже проводили внучку, завернув пирожков в дорогу. И понеслись у бабы Ариши обычным чередом домашние хлопоты, труд помогал с сердца тоску прогнать. Жука на камнях лежала, нежилась под солнцем, подставляя то живот, то спину, а как припекать стало, спряталась под ореховым деревом у бака. Лень ей бежать до ведра с водой, лизнет влажную, перемотанную изолентой трубу и дремлет дальше.

Жара всех уморила, даже куры в земле зарылись, одни рябые бугры спин торчали.

Арина Глебовна тоже зашла в избу. Только прилегла отдохнуть, как услышала голоса с улицы.

- Баб Ариш, баб Ариш!

Баба Ариша вышла на крыльцо, увидала мальчишек, которые камнями кидались с утра.

- Вашу собаку загрызли, - крикнул кто-то из них через изгородь.

- Кто загрыз?

- Большие собаки. Мы видели. Она залаяла на них, вот они кинулись всей сворой и загрызли. Насмерть загрызли, - затараторили дети, перебивая друг друга.

У мальчишек совесть проснулась: могли ведь отогнать свору от Жуки, да не отогнали - интересно им было посмотреть на кровавые собачьи разборки, а потом осознали, что радости мало от такого зрелища. Но сообщить о произошедшем - это тоже поступок, хороший поступок, вот они и прибежали.


В глазах Арины Глебовны весь двор потемнел, закружился. Схватилась бабушка, чтобы не упасть, за перекладину лестницы, подпёртой к избе. Не хотелось ей на растерзанное тело своей любимицы смотреть, но похоронить надо – не хорошо так бросать. Верную службу собака ей сослужила, хоть и короткую.

Взяла лопату, мешок. Пошла искать собаку, куда мальчишки указали, - в бурьяне та лежала.

- Эх, Жука, Жука, бойкость тебя и погубила, - запричитала бабушка. - Откуда в тебе было это бесстрашие? Меня, главное, боялась, а на других кидалась.

Расправила мешок, подцепила окровавленное тельце лопатой. Слезы, как обжигающий яд, тяжелые, как ртуть, с глаз бабушки текут, и сквозь их муть она видит, что дышит Жука, дышит.


Утерла бабушка глаза рукавом, собаку в мешок завернула и к себе прижала - крови Арина Глебовна не страшилась.

- Ничего, Жука, ничего. Это боевые ранения, они пройдут. Выхожу тебя…


Выходила. Через месяц и шрамов не было видно, только в памяти собачьей остались обрывки воспоминаний – как боль её пронзала, и как сквозь темноту заботливые руки хозяйки к ней тянулись.

Пока Жука была слаба, Арина Глебовна выстригла колтуны на её шерсти. И теперь собака обрастала новой шёрсткой, серенькой и пушистой.


III
В конце августа народ разъехался из деревни. Тишина стояла хоть и унылая, да сельчане стосковались за лето по такой тишине. Выйдешь во двор – лишь гул в ушах от ветра и пылью метет в лицо, но только ветер устаканится, голову дурманит горячий, горьковатый от выжженных трав воздух. В жару редко кого на улице баба Ариша встречала - старики молча сидели у своих домов в тени деревьев.

Со всеми соседями Арина Глебовна дружила, только от посиделок у плетня отказывалась, ссылаясь на срочные дела – не любила она пересуды и сплетни.
Дети и внуки стали реже приезжать, особенно, когда дожди начались. Дороги поразмывались, промоинами и колдобинами ощетинились. Как-то в одну такую промоину трактор угодил – доставали тягачом два дня.

- Баба Ариша, помнишь, как нелегкая тракториста занесла? – спросила одна из женщин. И полетели у покосившегося ивового плетня вздохи от лавочки к лавочке.

- Да, помню, помню, - отозвалась Арина Глебовна, прибавив шагу. Собака следом засеменила.

- Что дела опять? – поинтересовалась другая женщина.

- И шо за дела такие у тебя, постоянные? – подхватила еще одна, совсем старенькая, худющая.

- Зелье варю, - пошутила Арина Глебовна.

- Чаго варишь? – переспросила немощная старушка, подставляя к уху руку.

- Чаго, чаго, - тихо передразнила Арина Глебовна, - Кормить надо – то собаку, то курей. Вон и соседских свиней подкармливаю.

- Сдались эти рыломесы тебе?


- Теперь будет им тема для разговоров на целый вечер, а то, глядишь, и на неделю – хватит, - усмехнувшись, сказала бабушка Жуке. – Из одного слова такое раздуют, наплетут, мама не горюй!


Только до дома дошли, Арина Глебовна побледнела, за сердце схватилась. Благо изба маленькая, до кровати два шага. Прилегла на кровать, чувствуя, что силы покидают, руку протянула к пузырьку с корвалолом, да так и осталась лежать.

Жука сразу поняла – неладное с ее хозяйкой. В позе её было что-то неспокойное. Прыгнула к ней, лицо облизывает, а та не шевелится, не гонит ее. Страшно Жуке стало, так страшно, что шерсть дыбом встала. Засуетилась собака, запрыгала с пола на кровать и обратно. Вой подняла. На него соседи с обеих от дома сторон и сбежались. Водой в лицо бабушке брызгают, по щекам бьют Арину Глебовну, а Жука за штанины и подолы их оттаскивает. Отшвырнут собаку ногой – та катится кубарем, потом вновь подбегает, впивается в ноги зубами. Ее и тазом металлическим бьют, и кочергой в морду тычут, а ей хоть бы что, за хозяйку готова жизнь отдать. Кое-как прогнали её на улицу.

Легла Жука на порожке, трясётся всем телом, вслушиваясь в голоса, но тихо за дверью. От такой тишины страх до самого хвоста пробирает. Не стерпела, вскочила, заскреблась по-кошачьи когтями в дверь.

Вскоре вышла одна соседка, за ней другая, друг с дружкой громко, отрывисто разговаривая, направились к калитке. Жука за ними побрела, потом обогнала, хвостом завертела, пытливо вглядываясь в лица.

- Пшла, прочь, прочь, - развернувшись, оттолкнула ногой одна из женщин.

Другая на плечах платок бахромчатый поправила, тоже сердито на Жуку зыркнула и нырнула в проем за ограду.

Вернулась собака к порожку дома, жалобно завыла. Хуже неизвестности - только неизвестность. Никто её так не любил, как баба Ариша, и не будет любить, если хозяйки не станет.

- Ну, чего развылась? – пропустил её в дом сосед Кузьмич. – Жива твоя хозяйка. Спасибо скажи! Эх! – замахнулся рукой, - Не знал бы, как баба Ариша тебя любит, прибил бы на месте. Вон, гляди, ноги покусала до крови.

Жука к хозяйке подбежала - лезет, лезет в лицо, точно целует, радость у нее безмерная, не осознает, что ведь она её спасла. Собаке и не нужна благодарность, главное, что хозяйка жива. Больше прежнего она ластилась к ней, теперь не то, что на порог, к забору близко никого не подпускала.

Даже пьянчуги стороной стали обходить дворик бабы Аришы - знали, что собака её, ненормальная, цапнуть может. 


- Лучше мне, лучше, - поглаживала по мордочке Жуку хозяйка. - Мы с тобой у времени хотим минуты отобрать. Да, испили горюшка не мало, но ведь счастья-то было больше. Всё-таки хорошую, долгую жизнь пожили. Ты одиночества испугалась, и мне бывает тоскливо, до щемоты в сердце, но не страшно. Стало не страшно, как в войну, будучи молодой девчонкой, в окопах с автоматом лежала, кругом раненые стонают, над головой вражеские самолеты ревут. Вот тогда-то кровь стыла в жилах, а я думала: щас как рванет снаряд, и останусь лежать под грудой земли, ищи, собирай потом по буграм мои косточки. Я понимаю тебя, знаю, что такое голод и холод. Когда жизнь - на волоске от смерти, на всё по-иному смотришь, в один миг переосмысливаешь. Ещё тогда пообещала самой себе, коли живой останусь, не всплакну, на судьбинушку больше не пожалуюсь. Муж хороший был, рюмашку, другую мог пропустить, но никогда не напивался, не бил, голоса не повышал. А я до сих пор слово свое держу - дети слез моих не видели и не увидят, - одна единственная слезинка скатилась у Арины Глебовны на собачью шерсть.


- Знаешь, что я делаю, когда очень тягостно на душе?

Протянув руку к шкафчику, Арина Глебовна достала губную гармонь. Стала дуть, пальцами перебирать по незатейливому инструменту. И полилась тоненько музыка. Болонка завыла. Баба Ариша  посмотрела настороженно на собаку. Ещё раз заиграла на гармони, и снова собака подвывала.

- Жука, ты у меня певица, оказывается! – удивилась Арина Глебовна. И смеяться стала, долго смеялась, до слёз.

- Что уши повесила? Саму себя не жалею, и ты не жалей. Поживём с тобой ещё.


Настала зима, снежная, ветряная. В один день пурга все дворы замела. Калитки, утопленные в снегу, приходилось большой лопатой расчищать, чтобы открыть. Еще попробуй в обледенелый сугроб лопату воткнуть! Морозы свирепствовали так, что стёкла на окнах трещали. Помои в ведре только выставишь за порог - коркой льда на глазах покрываются.

Неделями баба Ариша не виделась с сельчанами. Иногда казалось, что вся деревня вымерла, но приглядится - оконца горят тёплым светом, и вьются над трубами сизые струйки дыма. Неторопливо, тихонько бьётся в каждом доме жизнь. Унылыми холодными вечерами бабушка играла на губной гармони, а Жука завывала, так от скуки и спасались.

Родные навещали, доставляли бабушке всяких колбас, сыров из города. Впрочем, бабушка в этом нужды не испытывала. Курицу зарубит, еды наготовит, на неделю хватает. Так и говорила, чтобы ей ничего не везли, а вот от неё родственники никогда пустыми не возвращались. Про то, что сознание теряла, Арина Глебовна смолчала - не хотела, чтобы опять упрашивали в город ехать, не готова была ещё с деревней проститься.


IV
Коротки были зимние дни, долго тянулись зимние вечера. В один день снег подтает, а на другой – стрелка термометра резко вниз опустится. От таких перепадов у Арины Глебовны давление скакало. Руки, ноги отнимаются, а дела не ждут - обледеневшее крыльцо песком нужно присыпать, сосульки с крыши посшибать, кур покормить, в курятнике помёт убрать. Лежит и думает - вот бы родные были рядом.

Только потеплело, и внуки приехали, ночевать остались. Бабушка свою гармошку достала и показала, как они с Жукой развлекаются. Митя и Лида смеялись, а меж тем ребятам стыдно стало, что редко навещают бабушку, пообещали каждую неделю приезжать. И слово своё сдержали.

Как выходные, собака бегом к забору – поджидать любимых гостей. Солнце слепит так, что глаза режет – Жука ждет, дождь льет так, что воду хоть из бревна выжимай – Жука спрячется под лопухом или клеёнчатым навесом и ждет. Упрямой была собакой.

Шерсть у Жуки отросла ровно, никто больше не говорил, что она страшная.

И вроде, всё хорошо, но баба Ариша стала мрачной, лишний раз на улицу не выходила. Подпирала рукой подбородок и сидела у оконца в задумчивости, слушая шелест дождя, или подолгу, тяжело вздыхая, лежала в постели.

Однажды соседский кот к ним забрёл, облезлый, тощий. Видно, и слепой. Бабушкина кошка куда-то запропастилась, от скуки Жука стала этого дохляка по всему огороду гонять. Раздербанила, разворотила бабушкины грядки, а затем сама получила от хозяйки нагоняй.

- Жука, я тебе щас! – замахиваясь бадиком, грозила Арина Глебовна. -  Ноги болят, так ты еще учудила.

Начало весны выдалось дождливым. Низину водой подтопило. У соседей вода залила весь участок, просочилась в погреб. Бабушка переживала, что внуки приедут, а угостить их нечем будет – обильные дожди и грунтовые воды сад загубят. Всё обошлось, но работы не убавилось и в теплое время - то почву разрыхлить, то вал перед участком укрепить. Где бы еще здоровья взять.

Дожди дождями, а саду поливка нужна постоянная, и как же её грядки без окучивания и прополки.

Казалось Арине Глебовне, что жизнь быстрее и быстрее течет. Вроде не успела весна наступить - оказывается, позади осталось и лето. Время ускользало вместе со здоровьем. То одно её беспокоило, то другое, но только боль отступала, баба Ариша неслась в огород. Не берегла себя.

- Завтра наши приедут, - говорила баба Ариша собаке. – Ничего, на том свете успею отдохнуть. Сейчас разотру ноги настойкой, завтра буду шустрее тебя. Есть у меня одно проверенное средство ото всех хворей, - бабушка достала из-под кровати банку с настойкой из одуванчиков. - Обещала я грибные места показать, кто знает, может, уже другого раза и не будет, так что не до лежания. Как истукан валяюсь.



Родственники за бабушкой заехали рано утром, по земле ещё густой туман расстилался. Жука выбежала во двор - кружева пара, как шаль, её укутали, одна голова смешно торчала, точно чучело на палочке.

Погрузились все в «Ниву», собаку баба Ариша себе на колени посадила. Ехали не быстро – в тумане дальше пяти метров ничего не видно, да и с детьми Егор Борисович никогда не спешил, но незаметно тихая деревушка осталась позади, а песчаная дорога запетляла по ухабам, приближаясь к сосновой рощице. За ней, вдалеке горизонт осенялся пламенем смешанного леса, преимущественно дубового, давно уж не дикого, но не утратившего очарования.

С асфальтовой дороги не успели съехать, как повеяло прелой листвой, ковром устилающей лес от края до края, но наиболее терпко ощущался аромат грибов. Даже сам воздух, пропитанный грибным запахом, стал будто тягучим и тяжелым. Думалось - наклонишься, к земле руку протянешь и обязательно гриб найдешь.

Разбрелись все по лесу, только шуршание листьев да хруст веток слышатся. И Жука зря время не теряет, носом ныряет в опалую листву, а то, как курица в жару, закопается целиком в большой куче, а потом неожиданно выскакивает.

Первыми грибную полянку отыскали Митя с Лидой. Хотели своей радостью поделиться, но огляделись - и мама, и отец, и бабушка уже на карачках по бугру ползают. Лес в этот раз был щедрым. Ребята насобирали полные корзины грибов и спустились к пруду. Ракушки стали кидать в воду – скачут они по зеленоватой от тины и ряски поверхности, а Жука головой вверх-вниз трясет. На ежа наткнувшись, собака от испуга подпрыгнула и в воздухе кувыркнулась. Детворе - веселье!

Ребята вытянулись на бережку, поросшем душистым вереском, смотрят в чистое небо - в нем густая синева разливается. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь кряжистые ветви дубов, на их лицах тенями рисуют. Лидочка веки прикрыла, с неудовольствием представляя, как новыми веснушками нос обсыпает, а Матвей то прищурится, то глаза широко раскроет, пытаясь сквозь кружево ветвей солнце пересмотреть. Трещат старые дубы. Тепло. Хорошо.

- Мить, а помнишь, в детстве мы из какой-то травы свистки делали? Что за трава?

- Помню, что делали, а вот из чего не помню, - ответил Матвей.

- Вот видали какое чудо природы отрыл! - похвастался Егор Борисович, победоносно выуживая из сумки огромный белый гриб.

- Ого! - воскликнула Лидочка. - Па, а ты не знаешь, из чего можно дудочку сделать?

- Из тростника или камыша, думаю.

- Нет, из травинки какой-то, - сказала Лидочка.

- Тогда полым внутри стебель должен быть, - пояснил Егор Борисович.

Любопытство у Мити взыграло, пошел искать полую траву.
Вернулся с двумя тонкими стебельками, протянул один сестре. Задудели ребята, что было сил, полной грудью, пытаясь передудеть друг друга. И тут все услышали, как Жука поёт.

- Разве я вам не говорила? – спросила Арина Глебовна, заметив удивление на лицах Егора и Раисы. – Совсем памяти нет. А ведь, правда, только внукам талантом её хвасталась.

- Вот тебе, Жука, приключение, – потеребила собаке загривок Раиса. Она больше всех Жуку ласкала, а та к ребятам тянулась.

- Точно, - подтвердила бабушка. - Такого у нее за всю жизнь не было. Сидела во дворе на привязи, а тут всех смешит и сама радуется.

Поняв, что её хвалят, Жука довольно сверкнула черными глазёнками, к каждому подбежала, поблагодарила - в кого носом ткнула, кого лизнула, и унеслась резвиться в ворохах листвы, прислушиваться к хрусту и шелесту под лапами. Казалось ей, что такой отрадой, легкостью всегда будет наполнена её жизнь, и думать - не думала, что эта радость не вечна.



Через месяц они на пару с хозяйкой заболели. Арина Глебовна слегла с больными ногами, а Жуку кашель замучил. Видела бабушка, как страдает ее любимица, а сделать ничего не могла. Все дороги к деревне в месиво превратились – ни пройти, ни проехать. А сама она не в силах была собаку к ветеринару сводить, далеко тот жил, поговаривали, что вроде и съехал.

Однажды услышала Жука, как хозяйка разговаривает по телефону. Настороженно вслушивалась она в её речь, по интонации понимая, что недобрый разговор.

- Не смогли вы её полюбить, да? – спросила Арина Глебовна. - Ничего. Жуке и того хватило. Ей много не надо.

Положила бабушка трубку, долго молчала.

- Плохо дело, Жука. Плохо, - сказала, наконец, собаке. – Видно, кашель твой не лечится. Усыпить предлагают, а я не могу жизни лишить, кого выходила. И в город с собой взять не могу, некому будет тебя выгуливать, все работают и учатся. Мне-то нужно на обследование ложиться – ноги, как деревяшки, да шут с ними, а вот в боку стало что-то невыносимо колоть. Что делать нам, а?

Жука устроилась под стулом, не решаясь голову поднять. Чувствовала своим сердцем собачьим – расстаться придётся. И так грустно стало и страшно, хоть на луну, хоть на лампочку вой.

Зашла к ним соседка – жена Кузьмича, проведать Арину Глебовну, узнать из первых уст о её переезде в город. Бабушка рассказала и про главную печаль.

- О, велика беда! – всплеснула руками женщина. – Оставляй мне, пригляжу. Поправишься, тогда и заберёшь собаку, но думается мне, тут ей лучше будет, чем в квартире. Хворая она у тебя, хилая. В деревне ей и раздолье, и воздух свежий, и есть, кого облаять, а в четырех стенах она что будет делать? Тот, кто всю жизнь в деревне прожил, на старости лет не уедет. Это тебя нечистая куда-то понесла. Ты, как тот солдат, который только вперёд идёт. Собаку хоть не мучь, пусть спокойно доживет свой век в родных пенатах.

- Не знаю, не знаю, не по-людски как-то…

- Что не знаю, не знаю?! Я знаю. Она скоро умирать уйдет, дни её сочтены, пусть лучше останется у тебя в памяти здоровой и бойкой. Ты не переживай, нервы побереги, чай они не железные.

- Тогда я закрою её в доме, чтобы за мной не увязалась, а ключи тебе занесу, - тяжело вздохнула баба Ариша.

Как соседка ушла, Арина Глебовна прижала болонку к груди.

- Ты прости меня, Жука. Знаю, друзей не предают. Постарайся уж понять. Ты кого бы выбрала, коли могла  – друга верного или своих щенят? Вот так и я.

Жука притихла, словно в чём-то провинилась. Видела бабушка, что в глазах её больше нет блеска, потух вместе с верой. Ведь не обманешь собаку - всё чувствует.

Каждый божий день просыпалась болонка, вскакивала, как кипятком ошпаренная, и кидалась хозяйку искать по дому. Найдет, рядом свернется калачиком и поглядывает жалобно и обречённо, а стоит хозяйке встать, так и Жука за ней по пятам.

- Да, здесь я, здесь, - глядя на метания собаки, отвечала бабушка. - Ох, Жука, если сможешь, прости меня, старую.

Только бабушка опускает руки, сухие, мозолистые, как собака подбегает и облизывает, облизывает их, точно запомнить хочет их шероховатость, каждую шишечку, морщинку.

- Не мучь меня, Жука, - склонится над ней бабушка. - Закаленная я трудом и войной, а сердце-то не каменное. У каждого свой срок жизни отмерен. Твоего осталось немного, и мой не за горами. А ведь хорошо нам с тобой было, да, Жука?


Пожитки родные раньше в квартиру перевезли, а бабушку решили забрать в очередное воскресенье. Как только могла, Арина Глебовна этот день оттягивала, то на месяц, то на неделю.

- И что ты дубом упёрлась, - возмущалась Раиса. Ей сердобольные соседи доложили про пошатнувшееся здоровье бабушки, и теперь она каждый раз дёргалась, как мать трубку не брала.

- А я и есть дуб, - шутливо отвечала баба Ариша, - корнями крепко к деревне приросла, хоть топором руби.

В день отъезда Арина Глебовна замок повесила на дверь и пошла, не оглядываясь. Хотя оглянуться хотелось, точно сам черт нашептывал: посмотри, посмотри, готова ли свое хозяйство оставить, готова друга верного бросить?

- Не сметь, - сама себе приказала бабушка, - не жалеть, не думать, не оборачиваться.


Длинный церковный трезвон каждый шаг сопровождал. Стальное, тусклое небо пустотой давило. Зять в машину уже ушел с двумя последними баулами, так что бабушка только легкую, затёртую по краям сумку несла, куда самое ценное сложила - документы да фронтовые письма-треуголки. Морозцем крепким лужицы схватились. Бабушка идет, а под ногами лёд трещит. Тяжело трещит. И на сердце её тяжело, словно чугун расплавленный в него влили. Перед глазами бабушки вспыхивают, несутся куда-то, точно на вороных, воспоминания деревенской жизни, десять шагов сделала и успела представить жизнь в городе, как глянцевый потолок квартиры, точно проход в другой мир, над головой зияет, как ночью тоска по деревне и по собаке душит похлеще одиночества, как она упрашивает родню забрать её любимицу, как звонит соседке, а та говорит, что Жука умерла, спряталась в промоине, где трактор застревал, там её и присыпали землей. Борясь с грустными мыслями, дошла баба Ариша до калитки, за полуотвалившуюся ручку потянула, замерла, задумалась. Через забор напротив сосед Кузьмич выглянул, руку поднял, то ли прощаясь, то ли приветствуя.

- Чо, Глебовна, в огороде не сидится, на этаж полезла? - улыбнулся беззубым ртом старик. - Ну, бывай. Звони, ежели, чо. Главное, чтобы голова не кружилась, а то знаешь, как это бывает... Городские все куда-то бегут, спешат, небоскребы свои возводят, к Богу что ли ближе быть хотят. А Бог он вот где, - Кузьмич ударил себя кулаком в грудь. - Ты думаешь, кто тебя тогда спас? Бог, Глебовна, Бог. В собаку твою бестолковую вселился и волком завыл.

- Да ну тебя. Если Бог в сердце, зачем ему в собаку вселяться, - махнув на него рукой, баба Ариша развернулась по-военному и пошла торопливо, чуть ли не побежала обратно.

Зашуршали деревья, укрытые снегом, а ей на миг померещилось, что сад пышно, бело зацвел, аж до ряби в глазах, и что вовсе не тень корявая от обвалившегося сарая на дорожку падает, а Жука несётся ей навстречу. Поняла бабушка, что души их крепко-накрепко связаны, что эту связь разорвать сродни тому, как кусок от тела отрезать.

- Обожди, Жука, обожди, - баба Ариша торопливо пыталась вставить ключи в замочную скважину дрожащими руками, услышав, как болонка за дверью скулит. - Плохой нынче из меня солдат. Куда ж я без тебя, родненькой.