Последний приказ

Шесть часов. Всего шесть часов понадобилось врагу, что бы разгромить, испепелить, стереть жерновами в муку позиции которые они защищали два с половиной года. Шесть часов огня, металла, грязи и газов и фронт прорван, солдаты сломлены, командование в растерянности. Там остались товарищи, братья, там остались пленные и раненные, там осталось их честь. Наверно если бы эти четверо мужчин, которые бежали по полю уже третий день, остановились, они бы поняли, что случилась самая настоящая катастрофа, что погибло все, и даже было не понятно как можно после такого оправиться, как можно все починить, восстановить. Но им было пока все равно на это, они бежали, бежали уже давно, бежали, что бы спастись. Для них это было странным, очень странным. Бежать, что бы спастись – это слишком по-человечески, за два с половиной года они привыкли драться, что бы спастись, убивать, что бы спастись, и даже прикидываться мертвыми, что бы спастись, но бежать, что бы спастись, это все еще было для них странно и тяжело. Но еще тяжелее было от того что у них всего лишь половинная порция галет на четверых, жалкая головка сыра, одна винтовка с пятью патронами, и вина во фляжке на самом дне, только что бы смочить губы, вина который отдает металлом и ржавчиной. Про табак говорить было нечего, мох вам в помощь. Галет они съедали по маленьким кусочкам раз в день, от сыра отламывали и сосали корки, что бы хоть как-то приглушить боль в желудке. Но они бежали, бежали, что бы найти дорогу на Удине, это спасительная ниточка должна была вывести к своим, но бежали без карт и компасов, а так по наитию. Как псы.

-Нам еще не так плохо – вдруг сказал старый солдат, когда они остановились на привале – мы хотя бы из одного подразделения, мы хоть что-то сохранили.

Остальные кивали тяжело дыша. Им было даже страшно представить, какого это было бы уходить поодиночке или с солдатами из других подразделений. Сейчас они вместе, они были с самого начала вместе, и это дает им сил, не дает сдаваться. Они вместе, а это уже кое-что значит.

Услышав какой-то шум за высоким кустом, за которым они прятались, все четверо почти инстинктивно пали вниз, прислушивались – свои или немцы? Но ни один голос не зазвучал, только скрип тележных колес, хлюпанье ног о размазанную дождем старую дорогу, только слышны были звуки ударяющихся друг об друга мешков, людей, котомок. Один из четверых осмелился раздвинуть тяжелые жесткие ветви кустов и взглянуть, что там происходит. Он увидел женщин, детей, стариков, кто на телеге, кто в телеге, а кто и просто пешком, они несли свои не хитрые вещи, в грязных старых, поношенных одеждах. Они шли, опустив глаза, шли, не осмеливаясь поднять их перед собой, шли, ссутулившись или вернее сказать, потеряв вовсе осанку. Их глаза – те, что можно было разглядеть за массой – были бесчувственными, безучастными, пустыми. Это сложно было назвать глазами, ибо в них не было жизни, как в куклах или манекенах которые всегда смотрят одинаково заволоченным взглядом искусственного материала. Даже ногами они шевелили так будто кто-то, какой-то гном сидел внутри них и дергал за ниточку – левой, правой, левой, правой. Упал один, остальные не обратили никакого внимания, старик, ему идти совсем тяжело, он задыхался, поднимал руки

-Помогите, возьмите меня с собой.… Хотя бы встать помогите

На него даже не обращали внимания, всех обуревало цепенящее безразличие к чужой судьбе, они не были единым целым, потоком, цепью – это были обезумевшие от горя, и безразличия одинокие черные призраки. Лишь запах исходивший от них выдавал, что это живые люди из плоти и крови – запах пота, грязи, запах только отшумевшего дождя и сырой, грязной одежды, запах усталости.

-Это беженцы – сказал солдат, вернувшись к своим.

-Если беженцы идут туда – показал один из них влево от себя, на нем были офицерские нашивки тененте – значит там тыл, там Удине.

Они вышли из кустов на дорогу. Никто не обратил на них никакого внимания, никто не поднял глаза.

-Это же дорога на Удине – спросил тот, с офицерскими нашивками у проходящих мимо людей.

Ему никто не ответил, будто они и вправду были призраками. Они так и стояли на обочине пока не увидели двух солдат, они ничем не выделялись из общей массы, только своими касками, не сразу можно было даже понять что это солдаты.

-Эй, солдат, куда ведет эта дорога

-Отвали ты

Солдаты пошли дальше. Тот, что с офицерскими нашивками обратил внимания на девочку лет семи, несшую на руках младенца. Она шла как-то одна, держась недоверчиво и постоянно огладываясь по сторонам как зверенок. Тененте  вытащил из кармана шинели грязный кусок галета и протянул девочке, кусок был не большой, это все что осталось. Девочка долго всматривалась в ладонь офицера, затем осторожно подошла, схватила с быстротой молнии и отбежала на другой конец дороги. Посмотрела на галет, принюхалась и принялась его грызть словно крыса, шевеля губами и щеками. Она отгрызла сразу большой кусок и долго его мусолила во рту, затем выплюнула и протянула ребенку, с которым шла, ребенок стал ссасывать и слизывать у нее с рук превратившееся в пюре галеты.

-Теперь у нас остался только маленький кусочек сыра – констатировал солдат.

-Надеюсь, та женщина с широкой юбкой ее мать – тененте правда очень хотелось, что бы эта женщина была матерью этих детей.

Они нашли дорогу на Удине, то есть они почти не сомневались что это именно та самая дорога, но идти по ней совсем не хотелось. Им совсем не хотелось идти вместе с этими людьми.

-Может, сойдем с дороги и пойдем туда по полям, тененте – сказал один из солдат.
Тененте кивнул. Перейдя дороги и прорвавшись через кусты, они оказались на широком поле, повернули налево и побежали снова. Это было сейчас проще чем идти по той дороге, с теми людьми.

К сожалению, они не знали что дорога которая должна быть им ориентиром делает крюк и свернув на лево, они поначалу шли вдоль, но затем начался небольшой лесок. Они потеряли путь из виду, окончательно сбившись с пути. Там где старая дорога на Удине делает крюк, были старые итальянские позиции и когда уже опускались сумерки, они оказались на поле, искромсанном и изъеденным воронкам. На другом конце поля, немцы, методично добивали остатки оборонявшихся итальянцев с помощью огнеметной команды, которую прикрывали пулеметы. Увидев огнемётчиков, они кинулись в ближайшую воронку, с жижей по колено. 

-Вот же не везет – ругался один из солдат – нет, ну это же надо так одурачиться что бы убегая от немцев попасть прямо к ним. Но дальше я не побегу, не могу, устал, пусть убивают.

-Это что конец – спросил другой, самой молодой, его звали Аурелио – мы что попались, нам не дойти до Удине

-Похоже на то – отвечал ему самый старый солдат по имени Рудольфо.

-Я не хочу умирать, не хочу, не хочу – Аурелио стал вопить как израненный зверь, голосом, исходившим откуда-то из глубин человеческого отчаяния.

Затем голос Аурелио стих, он лишь шепотом повторял «не хочу, не хочу».

Так они сидели вчетвером в яме с жижей по колено. Рудольфо попытался застрелить огнеметчиков, он сделал два выстрела и оба были неудачными, его руки тряслись, тряслись, от бесконечного бега, от голода, от желания жить. Немцы даже не заметили, что кто-то там стрелял. Два огнеметчика – один держал здоровенный баллон, от которого тянулся шланг ко второму солдату, шланг расширялся на конце, и струя огня превращалась в стену – деловито уничтожали все на своем пути. Они медленно, но верно продвигалась к их воронке, подходили к малейшему углублению и запускали плотную огненную струю, как поливают цветы из шланга, затем шли дальше. После двух неудачных выстрелов осталось только три патрона. Но никто больше не пытался спастись, все примирились с надвигающей смертью. Только Аурелио как самый молодой все повторял будто заклинание «не хочу, не хочу». Тененте, которого звали, Джованни Грациани долго осматривал своих солдат, то, что осталось от роты в сто двадцать человек, трое грязных, голодных, забитых войной и разгромом мужчин. Мужчин, которые хотели жить, но даже не осмеливались помыслить об этом, которые боялись мыслей о жизни больше чем надвигающегося огня. Джованни, по правде говоря, и сам не хотел умирать, он тоже надеялся на жизнь, на спасение. Ведь дома его ждала семья, дома его ждала невеста, с которой он собирался пожениться летом пятнадцатого, дома его ждали стихи, целая комедия и недописанная пьеса. Он не хотел погибать. Но в его душе зазвонил колокол, очень громко с перезвоном в ушах, звенел колокол. Он отгонял его, заглушал, но теперь под визг выходящего из шланга огня, под шепот Аурелио, стоя по колено в грязи, Джованни больше не мог сопротивляться звону. Колокол больше не мог ждать, он звал его, звал встать тогда когда казалось что уже все потеряно, звал встать что бы спасти жизни. Джованни больше не мог включить свою душу, разум, придумывая оправдание, чей шум пересилит звон в душе. Он слишком устал, устал быть разумным, устал быть логичным. И когда усталость смыла в нем все это, что наносилось годами, в нем остался человек, человек который не мог дольше сопротивляться колоколу в своей душе, колоколу который так настойчиво звал его встать.
Тененте спросил

-Сколько у нас патронов?

-Три – ответил ему Альфредо, четвертый, тот, что ругался.

Затем тененте взял винтовку у Аурелио, зарядил оставшиеся патроны, подмигнул ему, улыбнулся и сказал

-Ты будешь жить.

Высунувшись насколько мог, тененте стал прицеливаться. Его руки не дрожали, он был спокоен, первый раз в жизни может быть он был уверен, он знал, что он делает и что он должен сделать. Джованни долго целился, казалось целую вечность – затем выстрел, щелчок, и еще выстрел. Раздался взрыв, баллон с бензином взорвался, и оба огнемётчика угорели заживо. Вернув винтовку Аурелио, тененте стал говорить, тяжело дыша, и как-то сглатывая перед каждым словом.

-У вас есть минут двадцать-тридцать, пока немцы разберутся, они думают, что где-то работает снайпер, так что не поднимут голову.

Солдаты вопросительно на него посмотрели. Джованни рассмеялся

-Все тененте всего мира думают одинаково.

-А вы?

И только теперь они заметили у него в груди осколок.

-Я не могу – ответил Джованни.

Он достал из нагрудного кармана гимнастерки две фотографии, карандаш и принялся что-то писать на обороте, затем протянул Рудольфо со словами

-Передай это моей семье и моей невесте. Скажи им, что я думал о них всегда, что я, правда старался выжить ради них, и проси их простить меня, что не смог сдержать обещание.

Рудольфо взглянул на фотографии, с одной из них на него смотрели две женщины, постарше и помоложе, не богатые, но головы вскинуты гордо. С другой – улыбалась  девушка, красивая, теплая. С вкусной, хрустящей улыбкой.

-Я передам – ответил Рудольфо

-А теперь бегите – закричал тененте – помните мой последний приказ – выживите, во что бы то ни стало, живите.

Теперь уже трое солдат, выползи из воронки, тененте был прав, немцы не поднимали головы. Выдохнув солдаты вскочили и со всей дури побежали в обратную сторону. Лишь однажды они взглянули на воронку, где остался их командир. Тененте Джованни Грациани лежал спокойно, будто всего лишь заснул.