По совести. Глава 18. Побирушка

- Ну, чего? – пытала Кристину её закадычная подружка по университету Жанна, - Сдала?

- Сдала, - невесело ответила Кристина, - а что толку-то?

- В смысле? – это была Жанкина коронная фраза, она подходила для всех случаев жизни. Сейчас в ней выражались непонимание и удивление.

- Математичка сказала, что я – умница, красавица, спортсменка, комсомолка и ещё много чего в этом духе. Только если деньги за семестр переведены не будут, то все эти мои отменные ресурсы превратятся в пыль. Прямо как в сказке: если часы пробили двенадцать, то карета мигом превращается в тыкву. В моём случае часы будут бить завтра в полдень.

- Жесть! – покачала головой Жанна. – А предки чего думают?

- Отец сказал, что к вечеру бабки будут.

- Ну и чего ты тогда паришься-то? Мы через час в общаге собираемся, отметить это дело, - Жанна недвусмысленно моргнула. – Останешься за компашку?

- Нет, домой поеду, матери обещала, - отказалась от приглашения Кристина.

- Зря! Пожалеешь ещё. Ох, как пожалеешь! Там Витька Шумахер будет. Смотри, уведут его у тебя из-под носа. Ладно, чего я тебя уговариваю, сама думай. Пошла я, - Жанна чмокнула воздух и, покачивая бёдрами, поплыла по коридору.

Кристина почти бегом выскочила на улицу из душного университетского корпуса, сощурилась на солнышке, и бодро пошла вдоль благоухающей ароматами лета улицы к вокзалу. Вокруг пестрела надоедливая реклама, звонкоголосые зазывалы до горячих пирожков притягивали к себе внимание прохожих, люди суетились, двигались, жили… И вдруг, среди множества посторонних звуков, Кристина уловила едва слышный знакомый голос, который жалобно бубнил: «Подайте Христа ради больному и убогому. Спасибо, люди добрые!» Кристина обернулась на этот зов о помощи и удивлённо отшатнулась:

- Папка?

Взлохмаченный грязный мужичок, в залатанной поношенной куртке, сидящий прямо на асфальте возле одной из палаток с шаурмой, поднял на неё глаза. Их взгляды встретились. Толик – это был он – поднёс палец ко рту и указал дочери взглядом на газетный киоск, находящийся неподалёку.

- Жди там.

Было душно. Кристине вспомнилась бабушка, как она поднимала глаза к небу, щурилась от яркого солнца и с серьёзным видом предсказывала: «К вечеру всё умоет, мало никому не покажется. Ветер уже в воздухе пляшет, сейчас тучку споймает, застреножит, как кобылицу. И ну её доить, соки с неё выжимать…»

- Кристик, дочь, ты… - Толик осёкся, поймав на себе уничижительный взгляд Кристины.

- И как это понимать, пап? Ты совсем что ли совесть потерял? – Кристина злилась на отца.

- Слушай, Кристинка, а давай пойдём в кафешку на углу, там поговорим. По мороженке съедим, жарко-то как нынче.

- Только ты мне всю правду расскажешь, договорились? Иначе, никуда с тобой не пойду, - поставила условие Кристина.

- Конечно правду, дочь. Вот, зуб даю. Веришь-нет? Правду, правду и ничего, кроме правды, - Толик расплылся в улыбке. Протянул Кристине руку, зажал двумя пальцами свободной руки нос и прогнусавил: - Мадемуазель, не откажите в любезности вдарить по мороженке в богоугодном местечке.

- Папка, - Кристина рассмеялась, - хватит кривляться. Я тебя, между прочим, с поличным взяла, так что от разговора не открутишься.

В кафе никого не было, только молодая мамочка с трёхгодовалым мальчиком сидели за дальним столиком и ели десерт «за папу, за маму».

Присели за столик, заказали мороженого. Кристина сразу решила начать неприятный разговор. Толик пытался отшучиваться, прятал глаза, не знал с чего начать.

- Давай уже, Анатолий Григорьевич, рассказывай: как ты до такой жизни докатился. И помни, я всё равно не отстану, пока ты мне всё не расскажешь.

- Дык, рассказывать нечего, дочка. Деньги нужны, чтобы твою учёбу в срок оплатить, сама знаешь. Я, когда грузчиком на эти базы пошёл, думал, что на раз-два нужную сумму наберу, а там, глядишь, и на подарки всем останется. Только фуры где-то в пути застряли на таможне, так что пока разгружать нечего. Отсюда вытекает, что и денег нет. Я потыркался тюда-сюда, везде сокращения. Кризис, ёшкин кот. Ну и вот, собственно…

- И давно ты так?

- Второй день.

- А рваньё откуда, в котором ты к публике выходишь?

- Это деда Порфирия вещи. Мы его с Маринкой третьего дня в больницу отправили.

- Пап, ничего не понимаю. Кто такой дед Порфирий? А Маринка?

- Это местные побирушки, дочь. Маринка в переходе мелочь собирает, а дед Порфирий там, где ты меня нынче обнаружила. Его это место, насиженное.

- Офигеть, просто. Папка, ты что с побиранцами дружишь?

- Нет, какая уж тут дружба, не до дружбы им. Они выжить пытаются. Я им всегда по рублику подкидывал, когда с базы на вокзал возвращался. С меня не убудет, а им – с миру по нитке. У Порфирия сын – жуткий тип. Он отца домой не пускал, когда тот без денег домой возвращался. Порфирий раз милицию вызвал, так потом ещё хуже стало, сынок совсем распоясался. Я три дня назад пошёл с этим беспредельщиком поговорить, куда там. Сиделый он, освободился недавно. На воле жить не умеет, пытается тут всех под себя подмять. Порфирий ближе всех оказался. Избил он деда после моего визита, рёбра поломал и из дома выгнал. Если бы мы с Маринкой в больницу его не отвезли, загнулся бы Порфирий. Видишь, как порой забота оборачивается. Помочь хотел, а выходит только навредил. Надо бы к деду в больницу сходить, проведать.

- Ну, с дедом всё понятно, а Маринке что, пенсию государство не платит? Им же прибавляют её раз в полгода.

- Нет, Кристинка, никто Маринке пенсию не платит. Молодая она ещё, не положена ей пенсия по возрасту.

- Кто молодая? Ты про ту беззубую бабку в вульгарном парике, что в переходе песни пьяные поёт?

- Про неё, дочька. Маме она твоей ровесница, Маринке всего-то сорок. Когда Чернобыль ухнул, на нас облако ядовитое упало. Столько народа тогда рак сожрал. Маринке повезло, ей операцию вовремя сделали, спасли. Знаешь кем она в прошлой жизни? Джульету играла в районном доме культуры. После операции, реабилитации и прочих процедур стала Маринка лысой, беззубой и никому не нужной. Пить начала. Шутит, что лучше бы тогда отказалась от операции и померла бы. Предстала бы перед Господом красивая, улыбающаяся и трезвая, как стекло.

- Да, пап, - только и вздохнула Кристина.

- Ну, а твои как дела?

- Папка, я, кажется, влюбилась по-настоящему.

- Хочешь сказать «не как в прошлый раз», - губы Толика растянулись в улыбке, и он покачал головой. – Вот ты выдала номер тогда.

- Ой, пап, давай не будем вспоминать, - Кристина закрыла руками лицо. – Стыдно так, ей-богу. Я себя до сих пор ненавижу, а тогда, между прочим, мне всё казалось таким правильным.

- Ещё чего, ненавидит она себя. Хватит уже. Надо уметь отпускать прошлое, дочь. Хотя, если честно, то мне до сих пор интересно, что же тогда случилось. За что ты Катьку обидела?

- Я в Серёжку была влюблена, ну ты это знаешь. И я себе его любовь придумала, мне прямо казалось, что он без меня жить не сможет. Ну а если я ему так нужна, значит, мне должно было его оберегать и защищать. Бабушка, помнишь, что говорила? Что каждая женщина должна идти за своим мужчиной до конца, и быть в ответе за своего мужчину. Я её правильно понимала, только до сих пор понять не могу, как отличить своего мужчину от постороннего? Ну, да ладно. Серёжка в тот день стекло разбил в коридоре. Он мяч в спортзале затырил и стал им жоглировать в коридоре. Ну и… Катька пошла и заложила его директору. Нет, ладно бы её кто спрашивал. Она сама пошла, по собственной воле и сдала Серёжку. И что мне было, по-твоему, делать?

- Ты взяла нож, и отрезала ей косу под самый корешок и сказала, что в следующий раз оставишь её без головы, - Толик вздохнул. – Это я помню. Откуда нож-то взялся?

- Из столовой. Не знаю где как, а у нас в школе коммунизм процветал – заходи куда хочешь, бери, что плохо лежит, - Кристина задумалась. – Меня потом весь класс зечкой звал. А Серёгу я разлюбила сразу же.

- Ладно, проехали. Ты только за своего нынешнего головы никому не руби, - Толик снова улыбнулся.

- А ты больше не попрошайничай. Никогда.

- Ладушки, - улыбнулся Толик.

- И ещё, пап, я на заочку перевестись хочу. Погоди, не говори сразу «нет», послушай. Дашка в декрет уходит, место в сельмаге  освобождается. Получка там небольшая, но стабильная. Будет чем учёбу оплатить. Догадываюсь, что мамка против такого расклада будет, но хочу заручиться твоей поддержкой. Пусть это будет платой за моё молчание.

- Маленькая моя шантажистка, - усмехнулся Толик, - что с тобой поделать? Ну, поедем домой?

Зилола возражать против устройства дочери в магазин не стала. «Выросла дочка, - рассудила она, - сама вправе решать, как ей жизнь свою обустраивать. Да и Толик не против. Значит так и должно быть!»