Гл. 1 Некоторые особенности местного бытия

  Вот и закончилась моя командировка на Остров Свободы. Свободы от чего? От теплых батарей, толстых одеял и стекол в окнах. Свободы от светлой осенней грусти и любимых мной зимних развлечений. И ежегодных напоминаний природы: моменто мори – помни о смерти, здесь не было. Только одни цветы сменяли другие. Как будто бы пластинку времени заело, и она закрутилась на одном месте.
Советскому специалисту, работающему по контракту год и менее, семьи не полагалось. Поэтому я был освобожден еще и от ежевечерних прогулок с трехлетней дочкой, стояний в московских очередях за продуктами и прочих приятных и не очень семейных тягот начала 80-х годов.
Оказавшись вне привычной среды обитания, «холостяки поневоле» пытались заполнить образовавшуюся пустоту или тотальным пьянством, или развратом, или, что встречалось значительно реже, каким-нибудь экзотическим увлечением. Например, резьбой по черному дереву или рыбной охотой в океане. Я с энтузиазмом отдался и первому, и второму, и третьему одновременно.
Но вот все позади, и надо уходить в отпуск. Именно так я называл в мыслях своих отъезд в Союз по окончанию контракта. Думал: разобьюсь, а выбью себе повторную командировку. Пусть через год, через два, но более длительную и с семьей. Мысль о том, что возвращаться сюда придется только в сладких снах – я не допускал.
На необычную для меня, северянина, флору и фауну я смотрел глазами своей маленькой дочки. Придумывал, иллюстрировал и отсылал ей сказки про местную живность. В конце каждой сказки делал приписку приблизительно такого содержания: Когда вы с мамой приедете ко мне, я познакомлю тебя с моими маленькими приятелями крабиками-отшельниками. Или с попугаем Андрюшей. Или с кукарачами, летающей лягушкой и колибри. А также с зубастой барракудой в океане. Вся вышеперечисленная живность, конечно же, являлась моими летающими, ползающими, плавающими и т.д. друзьями. Нет, обмануть дочку я не мог. Я уезжал в долгосрочный отпуск.
Всякий отъезжающий, уж так исторически сложилось, обязан был закатить банкет. Денег на банкет у меня не было. Объясню почему. Тогда, в начале 80-х, командированные на Кубу специалисты получали конфиденциальную информацию от возвратившихся. Я не стал исключением.
-Слушай, там ведь это… денег мало дают на жизнь. А ты молодой, пивка попить, девочки опять же… Шучу, шучу.
-Ну, и как же народ выходит из положения? – беспечно спросил я.
-По разному. Многие несознательные товарищи привозят с собой женское белье, парфюмерию.
-И что?
-Какой ты непонятливый. Продают.
-Спекулируют?
-Я же сказал: несознательные товарищи. – Только что отбывший двухлетний срок коллега, секретарь нашей первичной партийной организации, смотрел на меня   
смеющимися глазами.
-Ну нах, я не умею.
Как же я жалел потом, что не воспользовался советом старого мудрого партийного зубра.
Львиная доля денег, которые выплачивала кубинская сторона по моему контракту, распределялась по карманам наших чиновников. Меньшая часть оседала на моем банковском счету в Москве. И совсем немножко, на скромное питание, перепадало уже на месте в кубинских песо.
Деятель, который утверждал местные оклады советских специалистов, исходил, наверное, из двух предпосылок: 1. бедность не порок; 2. легче сохранить «облико морале». Кубинские жрицы любви вечерами скреблись в квартиры холостяков, предлагая свою темпераментную любовь за заграничные (читай, из Советского Союза) шмотки.
Мой коллега и товарищ, с которым мы вместе оформлялись, летели одним рейсом и поселились на месте в одной квартире, привез целый чемодан изысканного женского белья производства западных стран. Его мать заведовала базой росодежды и имела возможность «порадеть родному человечку». Какое же мы испытали потрясение, когда первая же кубинская фарцовщица, брезгливо переворошив белье в Володькином чемодане, разочарованно мотнула головой: «Коттон?» « Коттон, коттон», - с готовностью закивали мы. «Нет», - сказала и, даже не приценившись, ушла. Уже после ушлые люди нам сказали, что на Кубе черта с рогами купят, если он нейлоновый, разноцветный и прочный. Хлопок на фиг никому не нужен.
Впоследствии я с удивлением отказался от некоторых стереотипных представлений о первой стране социализма на американском континенте. Во-первых, здесь никто не носит бороду. Надо мной, отпустившем бороду а-ля Фидель в молодости, добродушно подшучивали мои кубинские коллеги по работе. Во-вторых, уж если речь зашла о Фиделе, здесь отсутствовала всякая наглядная агитация и славословие о вожде. По крайней мере не так бросалась в глаза, как у нас в Союзе. Хосе Марти – другое дело: глядел и вещал с каждой стены. В-третьих, мое представление о кубинских парнях, как о крутых бородачах с мачете в одной руке, «калашниковым» в другой и гаванской сигарой в зубах – не сошлось ни в одном пункте. О бородах я упоминал. В остальном же, на металлургическом комбинате, куда меня направили советником (я должен был советовать главному энергетику), работали простодушные на вид, улыбчивые, мирные люди. Мачете садовники подравнивали траву на газонах. Военных, по крайней мере людей в форме, я не встречал вообще. Наверное, прятались где-нибудь в сельве. А сигары-самокрутки курили старики, те, кто лучшие годы провел при старом режиме.
До конца контракта я так и не сумел вырваться из унизительных лап нищеты. Наивные кубинские коллеги, осмелев после пары стаканчиков рома, которым я иногда угощал их у себя на квартире, дипломатично покашливая, спрашивали меня, мол, почему ты, старший инженер (major unjenero! – произнося эти сакраментальные слова, они закатывали глаза и простирали руки горе). Почему ты, старший инженер, не имеешь того, что имеет такой-то имярек, простой рабочий или техник?
Под «иметь нечто» они подразумевали весомый набор крепких напитков и пива в холодильнике и культурный досуг в местном баре. Хитрецы! Все они понимали. А то, что я не занимался куплей-продажей (возможно, они думали – из этических соображений), сослужило мне в конечном счете хорошую службу. Но об этом позже.