Шкрабы глава Ж

                Глава Ж
                ЖИЗНЬ МУЗЕЙНАЯ. ЖИТИЯ ДИРЕКТОРСКИЕ.
ЖЕЛАНИЯ ИСПОЛНЯЕТ МЕЛ?

                Директор гимназии, сиречь школы, по табели о рангах –
                действительный тайный советник, штатский генерал,иначе говоря.               
                Ю.Поляков. «Работа над ошибками»

               
Жизнь Изиды Ивановны всегда была неразрывно связана со школой. Проработав почти тридцать лет учителем математики, она все свои силы отдавала школьному музею, который существовал и раньше, поскольку самой школе было более ста лет, но только с приходом этой седенькой сухонькой благообразной старушки он обрёл новую жизнь. Трудно представить, что практически только на ней держалась вся следопытская работа школы,  которую, кстати, оценили многочисленными дипломами и вымпелами СНГ. Вот и сейчас, когда я, на время избавившись от Недотыкомки, запыхавшийся, влетел в открытую дверь музея, она, как обычно, перебирала пожелтевшие вырезки и собиралась писать очередное письмо какому-то, пока ещё живому ветерану.
– Здравствуйте, дорогая Изида Ивановна! – бодро отчеканил я, – как ваше ничего? 
– Ничего…  – слегка  вздрогнув, отозвалась хранительница школьных древностей. – Всё по-старому. Жива ещё. А вот сколько учеников уже похоронили… – и по своему обыкновению зашмыгав носом, стала вытирать  мгновенно повлажневшие и покрасневшие глаза.
 – Ну что вы прямо такая тонкослёзая? – насколько мог участливо промычал я, зная особенность старушки растекаться слезами по любому поводу. – У меня к вам вопрос: вы не знаете, куда делось старое зеркало, висевшее  в учительской старой школы?
 – Конечно, знаю, – всхлипнула в ответ Изида Ивановна, – поскольку   оно совсем потемнело, а рамка ещё хорошо сохранилась, я вставила в него портрет Искандера Феофановича Алексеева. Ты же при нём учился, помнишь?
 
Нелирическое отступление  о жизни некоторых директоров
Ещё бы не помнить… Искандер Феофанович был весьма колоритной личностью. Невысокий, коренастый, всегда с какой-то бесшабашной задорной улыбкой, поправлял густые седые волнистые волосы – вылитый киноартист Николай Крючков. Бывший военный лётчик, горевший в самолётах и тонувший в северных морях, был знаком с географией не только  по учебникам. Вспыльчивый  по натуре, директор очень быстро отходил и ни на кого не держал зла. Связь с современностью чётко прослеживалась во время уроков: рассказывая об экономическом положении Чехословакии, с юмором, в лицах, изображал неожиданное для НАТО появление в дружественной стране наших десантников. Бывало, догнав сзади  в коридоре, врежет неожиданно по шее  и стоит – ржёт; наорёт на учителя и через полчаса, как ни в чём не бывало, дружески с  ним болтает. Грудью стоял за неопытных «желторотых» педагогов во время «налётов» инспекторов гороно, так называемых фронтальных проверок. Человек, не раз смотревший в глаза смерти, запросто посылал куда подальше проверяющих любого ранга. Но, если учитель был всё-таки виноват, после отбитой атаки давал прикурить и виновнику торжества. По рассказам Гефеста Вилленовича, учителя труда, близко общавшегося с ним, был не дурак выпить и весьма охоч до женского полу.  Любил изредка выезжать на отдых в лес с другими директорами-ветеранами. Приняв с боевыми друзьями на грудь грамм по двести, бродил между деревьями и, весело пиная попадавшиеся под ноги поганки, громко, на весь лес самозабвенно исторгал из себя такие  замысловатые маты, что у зайцев заворачивались уши, а дятлы прекращали издавать свои пулемётные очереди, открыв клювы от удивления…
Таким образом, очевидно, снималось напряжение рабочей недели…
На стендах музея – фотографии директоров школы за целую вечность, то есть почти за 111 лет.
Вот они – люди, являвшиеся лицом школы со дня её создания в начале ХХ века. «Отцы больших школьных семей», поднимавшие здание из руин после войны, благоустраивавшие школу в мирное время. Добрые и строгие. Хозяйственные  и непрактичные. Мудрые и не очень. ВЕЧНАЯ ИМ ПАМЯТЬ!
Мало кто избежал комплекса бессмертной «гоголевской генеральской шинели»: был человеком, пока не стал генералом.                Особенно запомнился директор Карченко.
Заводной классрук, ни одного воскресенья не проводивший дома, вытаскивающий своих подопечных не только  в близлежащие посадки и байраки, но и в белорусские леса партизанскими тропами, став директором, совершенно переменился.
Худой с выгоревшими голубыми глазами, иногда сияющими в обрамлении добродушных морщинок, обволакивающими паутиной лести, когда ты ему нужен, а иногда колючими, извергающими молнии покруче Зевса, когда чем-то не угодил,  Вольдемар Варфоломеевич Карченко надолго остался в моей памяти как  безусловно энергичный и талантливый руководитель и методист, но в то же время тиран, готовый проткнуть, парализовать изрешетить очередями казуистических реплик, если ты чем-то ему не угодил, вступил в пререкания, отстаивая свою точку зрения.
Постоянно беременный новой идеей, Вольдемар Варфоломеевич почему-то всегда был уверен, что любой его наукообразный бред обязательно должен получить горячий отклик в сердцах коллег. И все должны «задрав штаны бежать за комсомолом», то бишь за Гальпериным, за Гарибяном…и многими другими «методсветилами», которые ежегодно сменяли друг друга в почётном карауле на полках методического кабинета, а после открытых мероприятий городского, районного, реже областного масштаба, укладывались «политическими трупами» в папки, файлы, альбомы. А на обычных уроках шла обычная работа, и каждый ШКРАБ в меру своих сил по-своему сеял Разумное, Доброе, Вечное, хотя нередко произрастало «безумное», «злое», «увечное»…
Чем более крепчал авторитет Вольдемара, тем больше он верил в собственную непогрешимость, тем нетерпимее становился к тем, кто осмеливался намекать ему на его ошибки. В результате, как водится, неординарные личности начали покидать школу, а вокруг руководителя стало виться больше раболепствующей серости.
До сих пор перед глазами стоит самодельная картинка, изображающая ковбоя на тележке, которую  тащит инфантильный ослик, перед которым болтается привязанная к удочке аппетитная морковка. Бесчисленное количество раз обсудив «ноу-хау» на педсоветах и совещаниях, инсценировав эту опору во время конкурса «Учитель года», подавляющее большинство учителей так и не уразумело, что же символизировали её герои. Я же  для себя решил, что ковбой – директор, тележка – школа, морковка из подшефного колхоза, ну, а учитель, как и водится, – ОСЁЛ.
Хотя, по сути, директор в школе, даже в правовом отношении  – довольно бесправное существо – даже принять на работу или уволить самостоятельно, без «высочайшего повеления сверху» он не имеет возможности, ну, разве что создать атмосферу для нежелательного лица. Но если это лицо хорошо знает законы и имеет стальные нервы, оно остаётся почти неуязвимым. Именно поэтому избавиться от некоторых пенсионеров, ох, как непросто… И если к директорским рукам, которые в учительскую бытность были почти чистыми,  после ряда лет работы на руководящем посту начинает что-то прилипать, то винить здесь тоже легче всего систему, которая приучает «брать, что дают», хотя  бы в качестве какой-то компенсации за невысокую зарплату и  круглосуточную ответственность за всё,  что происходит  в школе…
Однако  бывают и фантастически редкие исключения. Почти каждое утро  на мосту встречаю пожилого коротко подстриженного человека, который в тёплое время всегда одет в серую рубашку, а в холодное время – в серый плащ. В руке – неизменная  серая клеёнчатая сумка.
Вряд ли кто поверит, что это бывший морской офицер, бывший директор одной из крупнейших, даже по советским временам, школы с двухтысячным ученическим коллективом – патологический бессребреник. Однажды  он даже набор ручек, который коллеги вручили ему в день рождения, за десять минут раздал малышам из начальной школы. Гавриил Даниилович Иовченко ушёл с поста директора в рядовые учителя сразу, как только «стукнуло «шестьдесят» и живёт теперь после смерти матери, абсолютно одинокий,  в частном доме с печным отоплением, где отсутствуют даже самые элементарные удобства.
Ну, и чем вам не повесть о педагоге Потейкине ? ……………………………

Но сейчас нелирические отступления – в сторону. Дождавшись, пока Изида Ивановна снова зароется в свои газетные вырезки, аккуратно поддеваю своей расчёской большой фотопортрет приветливо улыбающегося Искандера Феофановича и, в самом деле, обнаруживаю под ним испещрённое чёрными крапинками зеркало с большим тёмным пятном в форме пуделя посередине…
По какому-то наитию быстро извлекаю из заднего кармана джинсов чёрный супер-маркер, открываю колпачок и стыдливо, как школяр-проказник, торопливо рисую прямо на стекле небольшую пентаграмму. Результат превзошёл все мои ожидания: на месте тёмного пятна начали довольно чётко проявляться  образы из прошлого. Это были учителя, которых я ещё прекрасно помнил.  Правда, многие из них уже отошли в мир иной. Вот постоянно вызывавшая наше с соседом по парте восхищение физичка-астрономша Андромеда Николаевна величественно поправляет свою роскошную по тем временам причёску. А вот нервно приглаживает реденькие волосики тощая и невзрачная, но весьма эрудированная историчка Клеопатра Владимировна.
 Стоп! А это кто? Неужели это Я в прошлом? Ёлы-палы! Так вот на какого подростка так похож мой двойник, с которого начались мои сегодняшние мытарства. Видно, занося по поручению учителя физкультуры журнал в учительскую, я заглянул в зеркало, а затем, поправляя постоянно торчавший с детства вихорь,  показал самому себе   язык и  выскочил в дверь.
Так, а это уже интересно: к зеркалу неторопливо подходит пожилой высокий худощавый мужчина  с проседью и выразительными чёрными глазами. Кажется, учителя химии  звали Михаилом Нострадамовичем, и ходили слухи, будто он брался восстанавливать амальгаму на старых зеркалах.    А, как известно, зеркала способны продолжительное время сохранять отражённую на них информацию.  Михаил Нострадамович так же как и я, рисует куском мела пентаграмму  и пристально смотрит прямо на меня, а затем, улыбаясь, неторопливо кладёт мел в нишу под подоконником, заслонив пустое пространство белым, под цвет стен, кирпичом. Потом оборачивается ко мне и с улыбкой, вполголоса начинает меня просвещать:
– Ты запомнил место в учительской, где в нише под окном ждёт тебя мел желаний. Всё, что напишешь этим мелом, обязательно исполнится, только нужно,  естественно, в это очень поверить. Необходимо проработать в школе не  меньше двадцати пяти лет – только тогда основное орудие школьного производства приобретает столь фантастические свойства. За четверть века весь мел, который проходит через руки Учителя, наделяет его сверхъестественной силой, которую только нужно вовремя и конкретно направить. Такой мел есть в  каждой школе и не в одном экземпляре, но «срабатывает» он только у «избранных» – очень немногие замечают микроскопические блестящие вкрапления на поверхности мела желаний. Директора школ, в большинстве своём, воспользоваться им не могут, поскольку все они, за редким исключением, становятся чиновниками с очерствевшей, изъеденной конформизмом и «текучкой» душой. А подавляющее большинство учителей абсолютно теряет веру в чудо, способность летать, зомбируется, попадает в «бумажное рабство»  и окончательно «ошкрабевает»…  Пока ещё «живой», найди мел – он защитит тебя…  Затем учитель ободряюще кивает мне и, взяв классный журнал, неторопливо выходит из учительской.
Я заворожено наблюдаю за его действиями и почему-то отчётливо представляю балкон на пятом этаже серой кирпичной «хрущобы», с которого Михаил Нострадамович, уже будучи на пенсии, совершил роковой прыжок ещё десять лет назад…
– Ну, как? Нашёл, что искал? – вынырнув из вороха газетных вырезок и омута своих воспоминаний, поинтересовалась моими проблемами Изида Ивановна. – Ты глянь, как на улице разыгралось. Как бы дождь выпускной не испортил.
Действительно, солнечная погода резко переменилась: откуда-то притащились  тёмные здоровенные  залётные «тучилы», а во дворе грациозно завертелись миниатюрные торнадо отечественной пыли. Мне показалось, что я знаю, откуда ветер дует, и кто организовал данные атмосферные явления.
– Весьма интересно, – задумчиво промурлыкал я, вставляя портрет бывшего директора на место. – А всё-таки, Изида Ивановна, удивительные люди работали в нашей школе.  Что искал, не нашёл, но зато обнаружил косвенные доказательства правильности своего пути. – быстро отрапортовал я, не давая  возможности музейной хранительнице опомниться и задать неудобные для меня вопросы. – Огромное вам пионерское спасибо! Доброго здоровья! До свидания! – с бодрой улыбкой отчеканил  дежурные реплики прощания и устремился в несколько потемневший коридор.
Пронзительный треск звонка в коридоре (очевидно, электрик продолжал его безуспешную настройку) вначале заставил вздрогнуть, а потом неожиданно привёл меня в лирическое настроение. Говорят,  что в одной австрийской гимназии решили отменить звонки и дать право решать, когда закончится урок преподавателю и ученикам. Лично я в корне не согласен. Звонок – это призыв на урок и напоминание о расплате за безделье. Звонок –это спасение во время затянувшегося опроса и долгожданный финал бесконечно нудного урока. Звонок – это акустический символ школы всех времён.