Сионская проповедь, часть 1

Моему Сыну Олегу
1. Оба евреи.
1.1. Разрушенная синагога в Оснабрюке похожа на еще не разрушенную синагогу в Москве. Разница только в орнаменте.
1.2. В московской хоральной синагоге по стене вьется виноград. На стене вместо синагоги в Оснабрюке мемориальная доска. Как правило, там цветы. На улице имени Староий Синагоги.
1.3. Мне хочется рассказать это сыну, но он еще мал. Он встает на весы и спрашивает: «Папа, посмотри и скажи, сколько мне лет?»
1.4. «Четыре с половиной года,» — отвечаю я, подавляя смех.
1.5. Не разумен еще.
1.6. Мне не удалось поговорить с дедом. Не вышло  поговорить с отцом. Я хочу поговорить с сыном впрок.
1.7. Дед привел меня в синагогу на улице Архипова, «на Горку», потому что улица Архипова резко берет вверх, круче трамплина.
1.8. Дед мечтал умереть в Израиле. «В будущем году в Иерусалиме», — для него несбывшаяся мечта.
1.9. Он похоронен в Москве на еврейском кладбище под молитву кантора, крепко напоминавшего обыкновенного нищего.
1.10. Дед умер своей смертью. Ему повезло.
1.11. Дед умер на Песах. Говорят, как святой, да он и был свят. Он провел десять лет в лагере за свою и народную идею: «В будущем году в Иерусалиме».
1.12. Нет, это не газовая камера, кто сравнивает. Нет, это не крематорий.
1.13. Но все же.
1.14. В тот день был праздник. В синагоге были одни старички. Мне было одиннадцать лет. Праздник был скучным.
1.15. Потом была милицейская облава. Моя бармицва.
1.16. Тогда был антисемитизм вялого, медленного протекания. Роль Главного Антисемита взяло на себя государство. Бытовой антисемит сидел тихо дома и знал, что за него все сделают как надо.
1.17. Нет, государственный рутинный антисемитизм нельзя сравнивать с геноцидом. Лагеря были исправительными. Фасад синагоги регулярно подновлялся желтой краскоий.
1.18. Но все же.
1.19. Вялый антисемитизм может перейти в активный геноцид. Может не перейти. Кто может предугадать, когда рутинный антисемитизм вдруг получит поддержку миллионов энтузиастов?
1.20. Этого не заметили когда-то испанские евреи. Этого не увидели немецкие евреи. Они верили в Человека в человеке. Это стоило им жизни.
1.21. Это стоило жизни их детям.
1.22. Иногда полезно не верить в человечность. Чувство самосохранения сработало у меня в 1991 году. Первого апреля того года мы удачно пошутили: сели с тобой в московском аэропорту в самолет и распростились с Родиной.
1.23. Я увозил сына. Тебя, дружок, чтобы через три года объяснить Тебе, почему я это сделал.
1.24. Мне не удалось поговорить с отцом. Мой отец презирает меня за то, что я удрал в Германию.
1.25. Я его понимаю.
1.26. Мне понадобилось три года, чтобы осознать свой поступок. Мне понадобилось два с половиной года, чтобы прийти на выставку картин жертвы нацизма Феликса Нуссбаума и быть готовым пережить напряжение его последних лагерных работ.
1.27. Сын мой, Германия — замечательная страна, чудесная страна, прекрасная страна, здесь живут замечательные, чудесные, добрые люди, если не учитывать того обстоятельства, что здесь на этой земле готовили уничтожение нашего народа, человека за человеком.
1.28. Едва ли хватит в Германии улиц назвать их именами.
1.29. Когда мы с Тобой приехали, Ты не помнишь, Тебе было тогда всего полтора года, зато я отлично помню, нам говорили: «Как хорошо, что вы приехали»
1.30. Это говорили интеллигентные, добрые, замечательные люди, не обязательно дети и внуки тех, кто убивал или стоял рядом.
1.31. В этих словах была благодарность за признание искупления, благодарность за отпущение греха. Мы приехали и позволили порядочным людям вздохнуть свободно, избавиться от сковывавшего комплекса вины.
1.32. Через три года я понял свою вину, вину собственную. Те же интеллигентные, добрые и образованные люди вкрадчиво спрашивают:
1.33. «Как вы могли сюда приехать, после того, что было?»
1.34. Мне хочется добавить: «Есть и будет».
1.35. Есть вялое протекание антисемитизма — значит, возможен новый геноцид, который за сравнительно короткую европейскую историю волной прокатился от Испании через века в Германию, теперь ползет дальше вплоть до Уральского хребта, а потом отраженной волной вернется назад.
1.36. И меня за это хотят сделать виновным.
1.37. Сын мой, запомни, мы сюда не приехали. Мы сюда бежали. Разница как между сном и вечным сном.
1.38. Я хочу, чтобы Ты, как и твой отец, не переоценивал Человека в человеке и был всегда готов к побегу. Чтобы Ты опередил волну.
1.39. Знай, право на побег у Тебя будет один только раз, и использовать его Ты должен так, чтобы не было мучительно больно или смертельно удушливо.
1.40. Феликс Нуссбаум этого не сделал.
1.41. Дед, с которым мне так и не удалось поговорить, не просто привел меня в синагогу, он меня многому научил. Он не рассказывал. Я впитывал. А все остальное — Родовая Память. Дед пробудил ее.
1.42. Наш с тобой далекий предок был раввином.
1.43. Наш род от Саадии, который писал молитвы Богу. Когда-нибудь Ты откроешь молитвенник Сидур и найдешь там его имя. Оно передается у нас в роду через поколение.
1.44. Старшие всегда спорили, кому из младенцев оно достанется. Оно досталось мне, и мне кажется, что во мне все время говорят голоса мужчин нашего рода, носивших это имя.
1.45. Только так я могу объяснить мою стои;кую веру и то, что у меня родился Ты и мы оба евреи.
1.46. И по рождению, и по Закону.
1.47. Одному Богу известно, чего это стоит.
1.48. Когда-нибудь в Тебе тоже проснутся эти голоса.

Германия. Оснабрюк. 1994 г.

Продолжение. Часть 2: http://www.proza.ru/2017/04/13/1872


Рецензии