В начале славных дел

 


    Хоть и богатырем уготовано было родиться Илье, да тридцать лет то на печи лежал, то сиднем сидел, ни рукой, ни ногой не шевелил. Прозвище дали ему Муромец, могло быть и Карачаровец - по месту рождения (как: Никола Кузанский, Никола Можайский, Никола Питерский - примеры можно множить. Последний, не исключено, промышлял в Питере). Но Муромец, солидней как-то. Спустя годы и годы стали звать уважительно Стариком. Старче, оно, может, тоже уважительно, но с оттенком уничижительности, что ли, с примесью удивления и даже некоторого сожаления: типа - какого хрена, козел, ты еще землю топчешь! Не путать с амикошонством (старичок, старый, старина и так далее).
   Тридцать лет (да три года) - не шутка! Привык Илья к печке. А как известно - привычка свыше нам дана: замена счастию она. Но раз свыше дается, свыше и отменится. Сила высшая выступает в этот раз в образе каликов перехожих. "Полно, - сказали, - Илья, бока пролеживать, пришла пора послужить родной земле!" И наделили его силой огромной.
   Что ж, нашел Илья коня себе доброго Бурушку, мечом опоясался, прочими богатырскими причиндалами обзавелся, само собой, шелковой плеткой - куда без нее! А как экипировался полностью, то и направился в стольный Киев-град, естественно к князю Владимиру (к кому же еще!).
   И по пути к граду принял первый бой. Но несколько ранее оставил первое(?) граффити в русской истории. Срубил дуб, сруб поставил, и написал на дубе том: "Здесь был крестьянский сын - Илья Иванович!"
   Дальше дорога шла мимо Чернигова, а оттуда шум да гам доносятся. Оказалось, вороги город обложили. Осадил тогда богатырь коня, вырвал дуб из земли (рубить - время не было), да и стал им помахивать. Вестимо, махнет - улица, отмахнется - переулочек. Короче, разогнал всех, хлеб-соль покушал, запил ключевой водой, да и дальше подался.
   Предупредили Илью, что прямая дорога к Киеву сорняком заросла и давно никто ей не пользуется. И засел там у речки Смородиной Соловей-разбойник, сын Рахманович, сидит на трех дубах, на девяти суках, свищет, понятно, по-соловьиному, а вот рычит уже по-звериному, да так, что лошади и люди замертво падают. Не поехал Муромец дорогой окольной, как ему советовали. Зазорно богатырю не прямой дорогой ехать.
   А вскоре и встретились они. И пошла меж них пикировка. Соловей Илью невежей обозвал, чем того обидел чрезвычайно.
   - Что же ты мне спать не даешь! - заревел разбойник.
   - В могиле отоспишься, - изрек в ответ Муромец, чем чрезвычайно обидел уже Соловья.
   - Шибко воображаешь о себе, богатырь Илья. Вот я тебе крылья-то и подрежу, в пыль и гравий сокрушу! - пригрозил Соловей-разбойник.
   За речи его скверные, обещал богатырь Соловью разорвать того на куски, и по полю те куски разбросать, псам да лесному зверю на радость.
   - Говоришь больно ласково, Илья, может и винца поднесешь? - смеется Соловей.
   А тот в ответ:
   - Эссенции уксусной я тебе поднесу, сила нечистая, а мало будет, ацетону добавлю!
   Засвистел тогда Соловей, зарычал - земля дрогнула, а Илья в седле не шевельнется, благо тридцать лет не шевелился. Тут разбойник новую штуку подпустил - шипеть стал по-змеиному, по-гадючьи, аж столетние дубы покачнулись, цветы осыпались, трава полегла. Сидит Илья, не шелохнется. А потом и подумал, чего же это я сижу - и всадил стрелу каленую да пудовую в правый глаз Соловью. Тому и свистать перестала охота, рухнул разбойник, словно сноп подкошенный.
   Подхватил его Илья, привязал к стремени и поскакал в Киев. "Там на квас его пропью, на калачи проем", - подумал он.
   Да проезжая мимо жилища Соловьиного, ухандокал пару его дочерей, особо назойливых - Польку да Катюшеньку.
   Бежит конь, травяной мешок, дальше к Киеву. Смотрят на Илью богатыри старые - не нарадуются. Добежал конь, соскочил с него богатырь, и в гридню княжескую направился.
   Ну, а у князя Владимира, как водится, пир горой.
   - Кто таков? Какого роду-племени? - строго спрашивает князь.
   Илья все ему, как на духу, поведал. Поднесли богатырю чару зелена вина в полтора ведра. Выпил одним духом Муромец, не поморщился, утерся полотенцем вышитым, продолжает князю докладывать.
   И тут влез в разговор и прервал его невежливый, политесу не обученный, неугомонный сын попов:
   - Гони, - говорит, - князь, нахала-деревенщину. Смеется над тобой мужик; гад не проползет мимо Соловья, куда уж сыну крестьянскому.
   Предъявляет им Илья разбойника. Стал тогда князь просить Соловья засвистать и зарычать, чтобы потешил тот богатырей добрых. А разбойник кобениться начал: не твой, мол, хлеб кушаю, не тебе и служить. Поднесли и ему чару в полтора ведра, пивом пьяным напоили. Освежился Соловей, свистать изготовился.
   - Смотри, рычи и свисти не в силу полную, - предупредил его Муромец, - а не то будет тебе худо.
   Не послушался Соловей-разбойник, оттянулся по полной. Что тут сделалось! Сам князь, еле живой, под кафтаном у Ильи вместе с женой прячется. Одним словом, натворил бед Соловей: терем повредил, богатырей с ног посбивал, кто где попадал.
   Сильно осерчал Илья на разбойника. Взялся за саблю острую - тут и конец пришел Рахмановичу.
   И назначил Илью князь Владимир - старшим над всеми богатырями.
   А попов сын, Алеша, совсем с катушек съехал. Не понравилось ему, что посадил князь богатыря муромского около себя и против княгинюшки, обиделся, да и метнул в Илью нож булатный. Но поймал его на лету Муромец, и глазом не моргнул. А Попович знай ругается - неумытой деревенщиной называет Илью. Дурного нрава был попов сын, кичливого.
   Попросил тогда Илья отпустить его в степи широкие, и получив разрешение, общество тут же оставил. Но в степь попасть не торопился, а поначалу домой вернулся, выпил квасу бодрящего, да на печь залег.

   А в ту пору под Киевом, в лаборатории секретной, вывели в пробирке уродца какого-то, да и прозвали грудничком. Мамку к нему приставили. И стал тот грудничок расти не по дням, а по часам, а вскорости и порвал у мамки жилку жизненно важную, за функционирование организма отвечающую. Потом и вторую мамку оприходовал. Третья - умерла от страха, он даже жилку не успел ей порвать.  А потом всем подряд стал жилки рвать. И вырос скоро этот мутант в погань изрядную, в  амбала циничного превратился, в зверя настоящего. Звали его по-прежнему Грудничком, но уже с большой буквы.
   За богатырей, образина, принялся. Начал и им жилки рвать. Данью тяжелой бизнесменов обложил, от крупного до мелкого. Житья никому не стало. Мало ему показалось своих изводить, перекинулся на соседей иностранных, жестко себя с ними повел и много лютовал, не одна жилка там лопнула.
   Всполошились бизнесмены (особливо московские), невмоготу им стало. Пошли выбранные представители у Муромца защиты искать, говорят ему, что совсем, паразит, их загнобил, жилки рвет, гад, жизненно важные, в негодное состояние организмы приводит, через это и погибают люди. Но неприветливо встретил их богатырь, рассердился весьма. "Спать не даете! - закричал. - Только печка как
следует нагрелась". Да и выгнал всех.
   Потужили посланники, но делать нечего, надо рать собирать супротив нечистого. Что ж, набрали войско разнородное, двинулись на Грудничка. И все части отборные: арабы-ратоборцы, французов представляющие; турки, германскими знаменами воздух полощут; не поймешь от кого - африканцы в атаку идут, словом - сплошной интернационал. Рвутся вперед дружины, а позади иноки косматые идут, грозят кулаками супостату, да поклоны кладут безостановочно. Бизнесмены московские разоряются: "Не позволим московитов третировать чудищу из пробирки взявшемуся!" А впереди три витязя скачут, стереть в порошок урода похваляются, пузо отшибить ему грозятся.
   Доскакали. Стали друг напротив друга. Стоят молча.
   "Эх, водочки бы сейчас, оно бы не лишним было, - подумалось витязям. - Или хотя бы кумысом нахлестаться".
   "Гриб какой бы съесть, - пронеслось в голове у мутанта. - Или бы в поле конопляном поваляться, дури накурившись".
   Нарушил молчание Грудничок:
   - Гой-еси, добры молодцы! Куда собрались? Далеко ли путь держите?
   - Тебя, поганый, искали, - отвечают молодцы, - стереть с лица земли русской желаем, довольно ты глумился над нашей матерью-кормилицей, натерпелись она от паскудства твоего басурманского. Кирдык тебе, урод, настал!
   - Вот оно как! А я вас порешить собрался. Так кто кого? - Кривляться стал Грудничок, рожи страшные строить, рот кривить премерзко. Вдруг бросился на витязей и порвал у всех троих жилки жизненно важные. Ну и остальных порешил, как и обещал. - Так кто грозился мне пузо отбить? - вопрошает. Смотрит, ан некому. Лежат все смирно, сердешные, глазки закатили, не шевелятся. А кто остался в живых, повернулись вспять, скачут, бегут в беспорядке рядами нестройными, отступают поспешно. Вот такой конфуз приключился.
   Опять обращаются бизнесмены к Илье, горько жалуются, просят сопротивление возглавить, сами готовы в бой идти.
   - Ох, не люблю я вас, сволочей-офшорников, - отвечает Илья. - Палец о палец за вас бы не ударил, паскудников семялюбивых. Вон какие пузеня отрастили, а еще сражаться надумали.
   - Ах ты душа колючая! - вскричали просители, нахмурились, задели их слова Илюшины.
   - Не за вас, за землю русскую встану! Чтоб не поганил ее урод пробирочный. За вдовиц и сирот заступлюсь, много их нынче развелось.
   Думал пистолет взять Илья, да не найдет никак, хотел меч-кладенец схватить и вспомнил - обменял его в минуту лютую на бочку зелена вина и батон докторской колбасы. Незадача. "Ладно, - думает, - и так справлюсь. Голыми руками насмерть забью. Затопчу гада, замочу окаянного!" Ногой топнул в раздражении. - А вы мне не нужны, бизнесмены хреновы. Какие из вас воины!
   После слов сказанных, схватил Илья палицу, прыгнул в седло к Бурушке и погнал галопом на поганого.
   А тот ждал его, да слова наглые богатырю говорит:
   - Сейчас я тебе, Муромец, жилку-то перекушу!
   Ни слова не сказал Илюша, крестьянский сын, только ахнул палицей по Грудничку. От того и места мокрого не осталось. Да и скоренько к себе на печь вернулся. Выпил браги и заснул богатырским сном.