О папе

Мне было четыре, когда в наш дом попала бомба. Папа умер не из-за идеологии - он не был боевиком (хотя сейчас мне бы хотелось, что лучше бы он воевал, и тогда это был бы газават), а просто потому, что посчитал трусостью уезжать из дома, испугавшись войны. Но в новостях это наверняка было передано как уничтожение членов бандподполья. Был штурм Грозного, но это в центре, а по улице Черноглаза в поселке Мичурина боевики точно не дислоцировались. Наверное, таким же образом готовили и сводки из Алеппо.
Последнее воспоминание: Старые Атаги, куда он приехал нас навестить в коричневой дубленке и меховой шапке, столь популярной  среди наших мужчин, и тайно подарил нам с братом по сникерсу. Потому что в доме было свыше десяти детей, и на всех бы не хватило.
Папу собирали по кускам. Хоронили не целое тело, а фрагменты, которые от него остались. Вернувшись позже в дом, мама нашла еще кусочки мяса и отдала их дяде - чтобы доложили в могилу.
Меня не жалеть - это все давным-давно не болит, ибо было мне всего четыре. Это как запрет на алкоголь: не хочется, потому что никогда не пила. Вот и по папе не скучаю, поскольку привыкнуть не успела. Только смутные, без фокуса, образы, как видео, снятое любительскими камерами 90-х.
Просто очень обидно за маму. Потому что представлю себя на ее месте - с убитым мужем, двумя детьми, разрушенным домом, без работы и каких бы то ни было перспектив - понимаю, что, наверное, не выдержала бы.
В детстве, когда все радовались Новому году, я немного стеснялась за свое личное горе. Тогда мне казалось, будто все мои несчастья произошли по моей вине. Сейчас я не чувствую праздника и никаких угрызений совести  - то, что случилось с нами - это в какой-то степени следствие того, что у народа есть хребет.
Говорят, что умение прощать приходит с годами, но за двадцать два года эта мудрость ко мне так и не пришла.