Нас часто гнут, но не ломают

Золотая осень. И круглая юрта чабана, похожая на перевернутую пиалу, впитывает в себя лучи солнца. Высоченные горы казалось, упирались , своими поседевшими макушками прямо , в небо.

В круглой юрте жил чабан Койчу, со своей женой Бермет . Целыми днями они стерегли многочисленную отару овец, а по ночам слушали подвывание горного ветра, и вой голодных волков. В темном загоне шарахались испуганные овцы, а между ними бродили охраняющие их огромные, сторожевые псы. Небо смилостивилось над людьми, и поздней осенью супруги, без потери, в стаде перебрались, в свой аил.

Супруг Койчу был злым на язык человеком, и с конца его камчи иногда капала кровь. Бог не послал им детей, и жесткие кончики усов Койчу, все больше трепетали злобой. Супруга Бермет была покорной женой, и безропотно сносила все тяготы судьбы.
Ее подвыпивший муж Койчу, со своими дружками шастал по зимнему аилу и горланил песни. Наливаясь горечью, он вваливался домой поздно ночью, и с порога набрасывался на испуганную жену. И тогда улицу нашего аила оглашали ее мучительные крики и вопли. Пьяный Койчу безжалостно полосовал жену камчой, обзывал бесплодной сучкой, и спасаясь от него, она, в ужасе выбегала, в морозную ночь.

- Людиии! Сжальтесь, спасите! – с надрывном криком бежала, по студеной улице босоногая Бермет. Сбившийся набок платок, обнажал ее выдранные волосы, израненные глаза, а на расхристанном теле, алели багровые следы от жестоких ударов камчи.
Горьким плачем заходилась ее иссохшая грудь, и вскинув исхудавшие руки Вечному Небу, она иступлено молила его о ребенке. Оголив свою безвольную грудь, она причитала, что никогда не суждено ей окропиться белым молоком, и не суждено познать чмокающих губ сосущего младенца.

В аиле ее жалели люди, и однажды, к порогу ее дома подкинули плачущего младенца. Боже, тех чувств состоявшейся матери было невозможно описать. Бермет была на седьмом небе от счастья, и ревнивой волчицей охраняла подкидыша, от чужих взоров. После сорокового дня, к ее дому вереницей потянулись сельчане, с поздравлениями и подношениями.

Бермет чудесно расцвела. И муж ее Койчу смяк, от младенческого лепета их сияющего карапуза. Время шло, и сельские врачи, у подрастаюшего ребенка обнаружили отставание, в развитии. Их приемная дочь страдала помутнением рассудка и падучей болезнью.

Сияющая мать Бермет, день ото дня, все сильнее привязывалась, к своему дитя. Мать заботливо купала подросшую дочь, в медном тазике, и кувшин теплой воды нежно омывал ее голову . Позвякивание тазика и заливистый смех дочери, наполнял счастьем сердце Бермет. Она любовно расчесывала и бережно собирала непослушные, шелковистые волосы дочери.

- Ананайын, жертвой стану за тебя берекем - ласково шептала молодая Бермет своей дочери, укладывая ее спать. Прижав дочь к себе, она вслушивалась, в ее теплое дыхание, и тихонько пела ей колыбельную песню.

Время наше неумолимо, и давно пробежались первые штрихи старости, на лице Бермет. Походы по многим врачам, муллам и надежды родителей остались тщетны, их дочь Миргуль осталась болезненной.
Безжалостное время уже согнуло спину Бермет, и забрало, в могилу ее старика Койчу. Я помню, как с бабушкой ходил на похороны ее мужа Койчу, и там видел уже подросшую, рыдающую Миргуль.

Спустя время я узнал, что ее выдали замуж, за парня из другого села, который сам временами страдал душевной болезнью. Я слышал, что он обращается с Миргуль жестоко и грубо.

И снова похороны, снова там я увидел Миргуль, безутешно оплакивавшую уже последнего, родного человека - свою мать Бермет.
Она потом исчезла, и на сорок дней ее уже не было.

Люди потом говорили, что видели, в равнодушном городе помешавшуюся Миргуль, с грудным ребенком. Многолюдный автовокзал, под прицелом холодного ветра. И продрогшая Миргуль, на осенней лавочке, тихо убаюкивает орущего, голодного младенца.

К нашей больной цивилизации, потерявшей сочувствие и стыд, протянут бикфордов шнур от истоков Традиции.

Вдруг матерью и крошкой заинтересовалась дорогая иномарка. И из подрулившей машины, к ним вышла ухоженная женщина. Безумная мать Миргуль поддалась уговорам женщины, и продала своего родного ребенка за 200 сом.
Взвизгнув колесами, быстро умчалась иномарка , и Миргуль вдруг очнулась. В ней встрепенулась мать, и со скорбным криком она забегала, в тщетных поисках своего грудничка. Прохожие люди, испуганно шарахались от обезумевших глаз матери, как ее снова вдруг накрыла спасительная волна помешательства. И затем, укрывшись от людских глаз, она туго запеленала подобранный ею обгрызенный початок кукурузы, сделав наподобие свертка. Початок кукурузы, как добрый вестник родного села, затерянный среди каменных джунглей. И утешившись им, она долго укачивала драгоценный сверток, тихонько напевая свертку , ожившие мамины песни.

На Земле возвышенной, чистой любви, часто бродит много предательства, безумия, обмана. Когда-то умалишенные считались гласом Божьим, их было немного, их люди берегли. В наше время уже не цениться ни ум, ни безумие. И безумных прохиндеев мнящих себя умными, стало катастрофически много.

Добрые сельчане потом искали и подобрали босоногую, растрепанную Миргуль, в городе. В крепко зажатых руках, она цепко держала тот грязный сверток, и рычала, не позволяя никому к ней притронуться.

Сельчане посовещавшись, отвезли ее светлому шаману Ыссык-Атинских гор, который взялся ее вылечить. И свет сияния, переливался в тех мудрых глазах шамана.

Шаман стал лечить ее забрезжившими, первыми лучами солнца. Для нее, эти лучи солнца он находил сквозь тучи и раскатные грозы поднебесных гор. В сумерках, он лечил ее уже упругим воздухом играющего костра. Вечерами он собирал теплые камушки, ободрял их шепотом, и затем измученное тело Миргуль, впитывало их собранную, солнечную энергию. В ночи, он сидел, у жарко натопленного камина, и на полу, готовил ей целебные травы.

И девушка ожила. Она стала заслушиваться пением птиц, всматриваться, в зеленную даль лесов, и полюбила окунаться в кристально-чистое озеро.
Одинокий шаман взял ее женой, и у них родились здоровые дети. Семья жила на самой вершине вселенной, и дети просыпались с ранним рассветом, и укладывались спать, с последними лучами заката.

Как то я отвозил захандрившую свою родственницу, к шаману, и увидел Миргуль и ее детей. Краснощекие и крепкосбитые детки, все вились у подола матери. Миргуль любовно поглаживала головы детям, и кончиками пальцев ухватив их за щечки, нежно целовала их.

Она поведала нам, что все реже, у нее случаются приступы, когда не контролируя себя, она начинает безудержно хохотать. И тут же к ней подбегают ее маленькие дети, и трогательно лопоча, гладят ей голову, плечи, и постепенно так успокаивают. Она счастлива детьми, мужем и сакральной Природой, в которых она растворилась.

Ну вот и наступил момент расставания. Я увозил воспрянувшую духом тетю, а за окном мелькали светлые лица Природы. На холмистом склоне, нам вслед смотрели застывшие силуэты Миргуль и маленьких детей. Трудолюбивое солнце клонилось на закат, и думать мне тоже было неохота. А думать нам людям надо, и надо пробуждать свой Дух, во тьме.

Но все же одинокая мысль, упорно не давала мне покоя – вслед за усилием воли, придет ли Рассвет?