Never forever

               
NEVER FOREVER.
                Посвящается Паше Ключареву, Самому Прекрасному Человеку.
   
Пара слов для прояснения обстановки.

    Эта книжка - чисто субъективный продукт моей уникальной памяти, грустная сказка о лучших днях - так что всех людей, упоминаемых в данном тексте, нужно считать чисто литературными персонажами. Ибо я и сама всего лишь персонаж, а вовсе не автор.         

Глава 1. Точка отсчёта.

    Я приехала в Питер окончательно в июле 1999 года, хотя начала свой путь в июне 1997-го. Между мной и этим городом лежали три долгих лета автостопа и две адских, ядерных зимы вредных производств. За плечами у меня было 30 000 км трассы и старый брезентовый вещмешок, в котором были одни кассеты, которые я переписывала и покупала по всей стране. Кассеты эти были самым ценным в моей жизни – ну, кроме, разумеется, Питера. И вот, в 1999-м, у меня наконец-то появился шанс остаться: меня вписал в мансарде на Кирочной 11 художник и керамист по прозвищу Тхэл – и вписал, разумеется, не просто так, а чтобы я работала в его мастерской, то есть, лепила из глины всякую сувенирную хрень.
    Мастерская Тхэла представляла собой одну прямоугольную комнату, из которой был прямой выход на чердак, и в которой не было никаких удобств, даже отгороженного угла под сортир. От входной двери слева у стены стояли, в порядке очередности, унитаз, раковина и электроплитка, поэтому тусняк, ежедневно собиравшийся у Тхэла, был, мягко говоря, без комплексов. Все пили, накуривались, иногда даже, на самом деле, что-то лепили и продавали – но денег не было, и я, по преимуществу, жила не керамикой, а тем, что собирала и сдавала бутылки и банки.
    Время было весёлое и отчаянное; ночами мы с моей лучшей подругой и попутчицей бродили по набережным, перебегали через мосты в последние минуты перед разводкой – а днём, поспав в гамаке под стропилами и заварив себе овсянки и чаю, сидели на крыше Кирочной 11, покуривая «Беломор» под звон часов Преображенского собора и шум проезжающих трамваев… Сплошная, в общем, романтика.
    Мне было хорошо, однако подруга моя очень быстро устала от прелестей такой жизни, и собралась в обратный путь, а поскольку у неё на тот момент напрочь развалились кеды, то она уехала в моих. Я осталась в Питере, совершенно одна и босиком – а спустя две недели набрала 30 рублей и купила какие-то древние шузы в секонде. Примерно тогда же Тхэл заявил, что я выгляжу дико провинциально, ибо фенечки и длинный хайр давно вышли из моды – и я, хоть мне было глубоко плевать на моду, всё-таки согласилась сменить имидж. Тхэл взял портняжные ножницы, и обхайрал меня, как барана – причём мои волосы, конечно же, моментально встали дыбом, и я автоматически превратилась из хиппи в панка.
    После этого мне ничего не оставалось, кроме как покраситься в красный цвет и влиться в волну тогдашней клубной тусовки, среди которой немало было подобных фриков. Красные волосы стали неотъемлемой частью моего эпатажа, наряду с умением выдёргивать пробки из винных бутылок коготком перочинного ножа, или мастерством голыми руками отрывать верх у пивной банки, чтобы пить, как из стакана. Зимой и летом я ходила в кожаном пиджаке и вязаной крючком шапочке с рогами; носила майки, которые сама вываривала в краске, древние психоделические рубашки из 70-х, и никогда не носила бюстгальтер, ибо смысла это никакого не имело: большинство людей вообще не понимали, девочка я, или мальчик. Извечные драные клеша я сменила на узкие «левайсы», а потом мне сшили на заказ тяжёлые ботинки с квадратными носами, страшные, как бронетёмкин поносец – чем, можно сказать, завершили мой шизоидный образ.
    Я ходила по клубам и отрывалась так, что вокруг меня образовывалась опасная зона радиусом два метра; в связи с регулярными крышесъездами, я периодически резала себе руки ритуальным ножом, и каждый год прокалывала сама себе новую дырку в ухе. Так что, когда я говорю, что работала в Зоопарке чучелом панка, это, в общем-то, недалеко от истины - хотя работала я там, на самом деле, уборщицей, в связи с чем все пустые бутылки после концертов были мои. Такая вот прибавка к жалованию, плюс, разумеется, бесплатный вход на все концерты.

***
    Музыку я слушала совершенно разную, от диско до индастриала и от советских композиторов до хардкора - однако мои друзья по Зоопарку сразу же безоговорочно прозвали меня «КэСэ», и сколько я ни пыталась объяснять, что имидж свой я выбрала безо всякой оглядки на Джеффа, объяснений моих никто всерьёз не воспринимал. То есть, все мои попытки опровержения заканчивались тем, что меня просто в упор спрашивали: «Но ведь тебе же нравится группа КС?» - и я, улыбаясь до ушей, отвечала: «Ну, ясен перец! Как они могут не нравиться???» - ибо так уж вышло, что имеющиеся у меня на тот момент две кассеты КС, можно сказать, вовсе не покидали моего плеера.
   
    Первую кассету, «Кот», я купила ещё году в 1997-м, и отлично помню своё первое впечатление. Мы с подругой сидели у меня на кухне, включили «Кота» - и нас отчего-то так вштырило, что примерно песне к третьей мы уже танцевали какой-то дикий вальс, размахивая табуретками, а к концу альбома просто повалились на диван, задыхаясь от неизведанного доселе восторга. Я тогда сразу поняла, что столкнулась с явлением, на которое, как говорится, ярлычок не навесишь, ибо это не просто музыка, а чистый энергетический наркотик, подсев на который однажды, уже невозможно слезть.
    В 1999-м я купила кассету с альбомом «Чукча», и бегала по улицам в плеере, танцуя и размахивая руками, как умалишённая; однажды, помнится, я бежала, пританцовывая, из Зоопарка домой, по высокому поребрику Троицкого моста, и, внезапно утратив координацию, душевно так навернулась с поребрика в грязь, прямо на проезжую часть – после чего легко вскочила и побежала дальше, даже не заметив, что разбила в кровь обе ладони. Меня догнал разъяренный мент, схватил за плечо, резко развернул и начал на меня орать – а я сняла наушники и улыбнулась, отчего мент совершенно офигел и растерянно спросил: «Так ты девушка, что ли???». Я ответила: «Ну, да!» – и он отпустил меня, смущённо проворчав вслед: «Ну, ты хоть одевайся как-нибудь иначе, что ли»… А я надела наушники обратно – и радостно побежала к себе, на Шпалерную 6.

***
    Про Шпалерную 6. В бельэтаже дома на Шпалерной 6, в адской коммуналке со сводчатыми потолками, в разгороженных комнатушках, где даже обои не переклеивали с довоенных времён, а на кухне у каждого жильца была своя лампочка, свисавшая с потолка на замшелом проводе, обитали ничуть не менее замшелые существа. Такие блага цивилизации, как ванная или хотя бы горячая вода, им даже не снились – зато личный мирок каждого из них был весьма примечателен своей исключительно мрачной маргинальностью.
    В дальнем конце коридора обитали местные алконавты, все, как один – бывшие сидельцы, во главе с семидесятилетним дедом-«авторитетом», сидевшим ещё при Сталине, и выглядевшим, как ходячая выставка всевозможных наколок. Он выходил из комнаты только затем, чтобы дойти до сортира – и занимал его так подолгу, что мы с подругой прозвали этого персонажа «дабл-дед». Вместе с ним жила, непонятно на каких правах, семейная пара бичей с помойки, между которыми регулярно повторялась одна и та же сцена: баба без передыху костерила мужика, а тот монотонно посылал её на три буквы; посылал полчаса, час – а потом у него кончалось терпение, и он, с криком: «Христофора Колумба мать!!!» - лупил бабу, чем под руку подвернётся, а она вылетала в коридор вся в кровище и с воплями: «Вызовите скорую!!! Вызовите милицию!!! Убивают!!!».
    В соседней комнате с нашей жила ещё более идеальная пара: наркоман и медсестра. Жили они не вдвоём, а с ребёнком, бабушкой, собачкой и чьим-то родственником, который, по ходу, тоже был торчком, потому что мог часами изображать трамвай, взявшись руками за натянутую бельевую верёвку и меланхолично передвигаясь вдоль неё по коридору. Вся эта толпа в девятиметровой комнате помещалась с трудом, поэтому свою личную жизнь наркоман с медсестрой вели, закрываясь по ночам на кухне – и каждое утро мне, чтобы просто умыться и поставить чайник, приходилось будить эту парочку, путающуюся в расстеленных на полу одеялах.
    А в третьей комнате жил сумасшедший инженер. Был он тихим, но очень занудным алкоголиком, который, напиваясь, мог целые сутки сидеть в коридоре у телефонного аппарата, и, за неимением собеседников, разговаривать с самим собой. Он рассказывал себе своё прошлое, словно боялся его забыть; в подробностях описывал, как строил аэропорт в Адлере и ещё какие-то великие сооружения… В реальности же он давно уже ничего не строил, а в редкие минуты трезвости был довольно тих, адекватен и очень тяготился своим бессмысленным существованием. Однажды, зайдя на кухню, он окинул трагическим взглядом закопчённые стены, замшелые шнуры жёлтых лампочек, многолетние наслоения тенёт в углах – и взгляд его остановился на банных вениках, с незапамятных времён висевших на дальней стене. И, видимо, эти унылые, засохшие ветки так всколыхнули что-то в его душе, что он картинно простёр руки вверх и по-гамлетовски воскликнул, обращаясь к своим невидимым собеседникам: «Вы только посмотрите, с кем я живу! Пьяницы и веники!».
    Ну, и конечно, на Шпалерной 6 жили мы с подругой. Тоже, если вдуматься, та ещё парочка, особенно я, фрик с красными волосами и такими безумными глазами, что наркоманы постоянно пытались стрельнуть у меня то вату, то шприцы, то таблетки.
    Но торчала я, на самом деле, только на музыке; да что там, я была просто адовым мелонаркоманом – и главное место в моём «топе» по прежнему занимала группа КС. Даже когда начался период «Мадженты», «период полураспада», как его тогда называли, я всё равно считала, что КС – лучшая в мире группа, что бы там ни болтало «сарафанное радио». К тому же, по стечению обстоятельств, мне никак не удавалось попасть на их концерт, и я не могла судить о группе иначе, как по аудиозаписям – а в записи новый альбом был хорош. Да, конечно, энергетически это было совсем не то, что раньше – но всё-таки…

***
    И вот, 30 декабря 2000 года, в родном «Зоопарке», я наконец-то увидела любимую группу живьём, и… Честно говоря, я была неслабо ошарашена тем,  что увидела. Первым  делом я, зайдя в «офис» поздороваться, обнаружила, что на директорском столе сидит совершенно бухой Джефф и несёт какую-то ересь, причём, этак вот вальяжно, с понтом, помахивая фляжкой коньяка перед носом у Алины, администратора нашего концертного зала. Алина с рабочего места никуда деваться не могла, поэтому сидела с таким несчастным лицом, что мне её просто жалко стало – однако я совершенно не знала, как ей помочь, и, растерянно поздоровавшись, свалила в бар.
    Остальных же парней я увидела только на сцене - и вот тут-то я поняла, что такое, на самом деле, КС! Паша, Кузя и Кирилл держались так, словно Джефф… ну, что-то вроде картинки в телевизоре - хотя очень сложно, наверное, было абстрагироваться от фронтмена, посылающего публику матом, орущего «лучше б я сдох, чем сегодня сюда пришёл!», и периодически падающего на пол, едва не разнося барабанную установку. Пел Джефф при этом тоже никак, забывая тексты и не попадая в ноты, так что, по сути, все вокальные партии исполняли Паша и Кузя.
    Но самое фееричное было то, что у Паши почему-то не было… клавишной стойки! Её роль играл обитый бархатом табурет, у которого высота была, в общем-то, такая, что играть Паша мог только сидя на корточках или стоя на коленках; вдобавок ко всему, синтезатор всё время съезжал с табурета то вправо, то влево, и Паше то и дело приходилось его ловить. Это было просто какое-то безумие; ни один человек в такой ситуации не смог бы нормально играть – однако Пашу это, казалось, совершенно не смущало. Легко и непринуждённо, попеременно вставая то на одно, то на другое колено и ни на секунду не отрывая пальцев от клавиш, он каким-то фантастическим образом ловил падающий синтезатор, пел и играл – да так круто, что я смотрела на него, как заворожённая. Я не могла отвести взгляда от его подвижной фигуры, сияющих глаз и обаятельной улыбки, и мне казалось, что я весь концерт слышала только его голос, удивительный и немного кошачий.
    В такого прекрасного человека просто невозможно было не влюбиться - и я влюбилась до беспамятства, с первого взгляда. Вернее, даже не так: я ведь очень долго любила его заочно, как композитора – а когда увидела, какой он, на самом деле, классный, у меня просто башню сорвало.

***
    На следующий день, (ну или через день, ведь был же НГ), я пришла в «Зоопарк» на работу, и на лестнице в «офис» неожиданно столкнулась с Пашей. Мы не были знакомы, и я только и смогла, что робко, почти шёпотом, поздороваться, прижавшись к стенке – а потом я зашла к Алине, и она рассказала, что Паша, оказывается, приходил… извиняться за поведение Джеффа! «Не понимаю, как такие милые, интеллигентные парни могут всё это терпеть!» - сказала Алина, и была права: на самом деле, терпение подходило к концу.

***
    29 января в клубе «Спартак», бывшем кинотеатре на Кирочной, был концерт КС, на котором я, честно говоря, не была по причине хронического безденежья. На тот момент «полураспад» группы приближался к распаду полному; среди фанатов ходила пущенная «сарафанным радио» инфа, что Джефф разругался с Кузей, Кирилл послал Джеффа на три русских буквы, а Паша пытался всех помирить, но неизвестно, получилось ли. Я ужасно переживала, но - что могут сделать люди, когда ссорятся боги? Только ждать. 
      Так что живьём услышать лучшую в мире группу в следующий раз мне удалось только 9 марта, когда всё в том же «Спартаке» состоялся совместный концерт КС и «Бригадного подряда» под названием «Музыкальный Дринк. Чемпионат по перепою».
     Когда я увидела расклеенные по городу афиши с этим претенциозным названием, то это даже мне показалась несколько чересчур. Ну, ладно бы ещё просто «Музыкальный Дринк», это было бы не впервой и как-то вполне по-панковски, но «чемпионат» подобного рода среди людей, которые и так никогда не бывали на концертах трезвыми - это звучало довольно-таки угрожающе. Например, совершенно не понятно было, когда должен был начинаться «чемпионат»: до концерта, во время или после? «Главное, чтобы не вместо!» - мрачно думала я, ожидая у входа свою любимую подругу Каркушу с билетом, который она мне купила за 60 рублей в качестве подарка.
    И в самом деле, концерт не начинался, наверное, целый час; люди, которых тогда собралось немало, сидели в зале, пили и ждали, чем всё кончится - проще говоря, приедет Паша с парнями или нет. Джефф же в это время сидел в гримёрке со своей компанией, и методично глушил коньяк.
    В какой-то момент ко мне внезапно подбежала Каркуша и предложила: «Пойдём, я тебя с Джеффом познакомлю!». У меня, в общем-то, не было никакого желания с ним знакомиться, так что я поинтересовалась: «А это ещё зачем?» - на что Каркуша изумлённо воскликнула: «Как это зачем?! Надо! Не может же быть, чтобы два самых красноволосых человека в городе были не знакомы! Пойдём! Я уже сказала ему, что ты - его двойник! Пойдём!» - и буквально потащила меня в гримёрку. Я душевно выруагалась по поводу дурацкого титула «двойника», (тройника и удлиннителя, ****ь!), но обижать отказом Каркушу с её «благими намерениями» мне не хотелось, и в итоге она меня буквально запихнула в дверь гримёрки. При этом она как-то представила меня Джеффу (слава богам, не «двойником»!) – но он нас, как и следовало ожидать, почти не заметил, просто сказал, что цвет волос у нас с ним разный, и протянул мне свою фляжку с коньяком, высокомерно заявив, что это, мол, настоящий «Хенесси», и вообще, звать Джеффа теперь надо не иначе как «Джефф Хенесси». Ну, «Хенесси», так «Хенесси», ладно... Я с трудом стёрла с лица идиотскую улыбку, недоумённо пожала плечами, сделала глоток, передала фляжку дальше - а потом села на корточки у двери и ненадолго выпала из реальности.
    В гримёрке сидели сплошь какие-то незнакомые ребята и Чёрт; время шло, и мне было ужасно грустно, что всё так, как оно есть, и что, наверное, концерта всё-таки не будет - но тут Каркуша, снова заглянув в дверь, воскликнула: «Паша приехал!!!» - чем мгновенно вбросила меня обратно в реальность. Я вскочила, выбежала наружу, на балюстраду, с которой вниз вела лестница - и там, внизу, увидела Пашу, с синтезатором за спиной, в вечном его коричневом пальтишке из потёртой ангорки, в красных джинсах, красной же футболке и синей кепке задом наперёд.
    Он не стал сразу подниматься в гримёрку, но, машинально посмотрев вверх, увидел меня - и знаете, у меня тогда было полное ощущение, что он при этом вздрогнул. А потом он, конечно же, понял, что видит не Джеффа, и усмехнулся; в эту же секунду наши взгляды встретились - и мне впервые в жизни стало стыдно за то, что у меня красные волосы.
     Я даже не могла себе объяснить, почему мне было стыдно - ведь тогда ещё фанатская тусовка не делилась на «фанатов Джеффа» и «фанатов Паши». Тогда все были просто фанатами КС, любовались на красивую картинку, умело созданный имидж Джеффа, уважали гениальных парней и не хотели, чтобы они ссорились. Обсуждали, преимущественно, то, что из группы ушёл Кузя, и что новый гитарист совершенно не умеет играть - но при этом Паша всё-таки вытащил музыку на должный уровень, и концерт был просто супер, и значит, лучшая в мире группа существует, ура. Обычные тусовочные разговоры.
    Однако было уже тогда во всём этом что-то такое, что заставляло меня испытывать желание перекраситься - и я не делала этого только из вредности. Ведь любить КС и не любить Джеффа было бы как-то странно, не правда ли?       
 
***
    Спустя какое-то время я, зайдя в «Караван», обзавелась кассетой «Рецензированию не подлежит» - и окончательно переехала жить во внутреннюю дурку несбыточного детства, где гениальный семнадцатилетний мальчишка очаровательно-странным голосом пел: «Будешь мне братом – я буду гадом».
    Однако познакомиться с Пашей у меня по-прежнему не хватало смелости – ибо я, несмотря на весь мой внешний эпатаж, на самом-то деле, всегда была адски стеснительным социопатом - да ещё и фанаткой с красными волосами, что сокращало мои шансы на общение почти до нуля.
    И по сей день история нашего знакомства кажется мне чем-то фантастическим, чем-то, чего вообще быть не могло в моей жизни, ведь я же была чучелом, а Паша – Самым Прекрасным Человеком в мире. Но судьба моя распорядилась иначе – точнее даже, не сама судьба, а её воплощение по имени Силя. 

***
     Про Силю. Я познакомилась с ним поздней осенью 2000 года в «Зоопарке», после концерта «Выхода» – и с самого первого дня знакомства у нас сложились весьма странные, дружеско-интимные отношения. Ну, что поделать, если есть люди, которые дружбы без интима не мыслят – и что поделать, если я вообще имею свойство принимать людей такими, какие они есть? Так уж получилось, из песни слова не выкинешь.
    «Продружили» мы, таким образом, почти полтора года – в те времена нереальный срок для нас обоих. Зачем-то мы, видимо, были нужны друг другу… Тусовались в Юкках, где тогда жил Силя, а потом, после появления подвальчика на Кирочной – у меня. Я периодически устраивала Силе квартирники, а помимо этого, конечно же, ходила на все концерты «Выхода», в его тогдашнем, «золотом» электрическом составе. И вот тут-то я, наконец, перехожу к главной части своего повествования – ибо в «золотом» составе «Выхода» тогда играл Паша.
   
    Собственно, группу «Выход» я и слушать-то стала из-за него. Произошло ещё это во время моих автостопных похождений, в июле 1998 года, в Нижнем Новгороде, на маленьком сквоте в старинном домике на улице Грузинской. Сквот был совершенно жуткий, наркоманский, и тараканов там было столько, что они падали с потолка, как семечки, поэтому находиться в квартире можно было только внутри собственной палатки.
    Однако магнитофон у местных наркоманов был, не успели ещё проторчать. И вот, значит, сидим мы с какими-то хиппами на кухне и в палатке – и тут один чувак говорит, что купил на днях в Москве новый альбом группы «Выход». Роется в рюкзаке, достаёт кассету и ставит подборку реггейных песенок, «Выход К». Ну, реггей как реггей, вроде бы – но клавишные партии настолько яркие, что это сразу же привлекает моё внимание, и я беру почитать обложку. А там, разумеется, написано, кто играет на клавишах! И я сразу же понимаю, что группа-то, должно быть, хорошая, раз в ней такой человек, как Паша, играет…    
   
    О том же, как Паша вообще попал в группу «Выход», есть отдельная байка, даже, можно сказать, анекдот, который сам Силя до сих пор очень любит рассказывать. В середине 90-х, во время какой-то пьянки в небезызвестном тогда клубе «Перевал», Вадик Сулимов сказал Силе: «Обрати внимание, под столом лежит гениальный клавишник!». Силя внимание обратил, дождался, пока гениальный клавишник вернётся из-под стола обратно за стол, и как-то сразу перешёл к делу – то есть, сходу предложил Паше поиграть в «Выходе». Паша согласился – и с этого момента судьба «золотого» состава группы была решена, потому что клавишником Паша и впрямь был гениальным.
    Музыка «Выхода» была для него даже слишком простой, и на концертах он, не заморачиваясь, влёгкую «делал Манзарека», то есть, врубал на своём «Roland XP-10» звук аналогового электрооргана и наяривал такие психоделические импровизации, что за его пальцами просто невозможно было уследить; при этом, он никогда не стоял статично: он увлекался, всем телом ловил ритм, одновременно мог играть, курить, пить пиво – но, что бы он ни делал, он НИКОГДА не промахивался мимо нот.
    В общем, он был, с моей точки зрения, совершенен, как бог, и я на всех концертах «Выхода» непрестанно торчала у левого портала, чтобы обязательно видеть, как Паша играет. Я так неприкрыто восхищалась им, что Силю это ужасно задевало, и он постоянно ворчал: «Да знаю я, зачем ты ходишь на мои концерты! Ты же ходишь, только чтобы на Пашу посмотреть!». И естественно, в один прекрасный момент Силя заявил, что считает нужным непременно подружить меня с Пашей. Из самых лучших побуждений, конечно же – которые, впрочем, запросто укладывались в одну фразу: «Ну и нахрена я тебе нужен, старый козёл?».

Глава 2. Кирочная 32 и лето 2001.

    В конце марта 2001 года меня, со скандалом, среди ночи, выпинали со съёмной комнаты на углу Звенигородской и Правды соседи по коммуналке – после чего я, перекантовавшись ночь у Каркуши, пришла в керамическую мастерскую на Канале Грибоедова, где я тогда работала, и, можно сказать, потребовала ключи от нашего «филиала» - подвальчика на Кирочной.
    Разговоры об этом я и раньше пыталась заводить, но всё как то безрезультатно, а тут… То ли сыграла роль моя безнадёжная ситуация, то ли то, что мой начальник Вова, внезапно решил отметить День Театра, (никак не связанный с Днём рождения КС!), и проставился коньяком, приведя другого моего начальника, Сашу, в какое-то особенное расположение духа - но именно тогда в моих руках оказался древний ригельный ключ, одинаково подходящий к вратам рая и ада. Естественно, этот ключ мне был дан с тем условием, что мой начальник Саша в любой момент сможет воспользоваться подвальчиком в своих целях - но я и не возражала.
    Сам Саша был совершенно удивительной личностью: потомственным скульптором, членом Союза Художников, и, на самом деле, большим талантищем – но, при этом, совершенно чудовищным раздолбаем и алкоголиком, так что существовала наша мастерская только благодаря тому, что Саша был человеком неимоверно самоуверенным. Например, он каким-то фантастическим образом доказывал в Союзе Художников, что  всякая сувенирная хрень, которую мы производим – «произведения высокой художественной ценности», и мастерская оставалась за ним.
    Он научил нас вешать электрический счётчик вниз головой – и, несмотря на то, самодельная муфельная печь потребляла двенадцать киловатт да ещё сушильные шкафы – шестнадцать, вламывающиеся к нам спецы из «Ленэнерго» всегда довольствовались смешными показаниями нашего счётчика, и уходили с миром. И даже когда к нашей компании на улице подходили менты и требовали документы, Саша просто махал у них перед носом корочками Союза Художников, и заявлял, показывая на нас: «А эти – со мной!» - что производило на ментов неизгладимое впечатление, и они нас отпускали, хотя рожи у наших «керамистов» были те ещё, и документов у многих не было.
    По сути, всю компанию мастерской и керамистами-то назвать было нельзя; по-настоящему в мастерской работали, кроме меня, всего два-три человека непосредственно с глиной, плюс пара приходящих художниц, занимавшихся росписью; остальные же «члены коллектива» были просто тусовкой, в лучших традициях безвозвратно канувшей эпохи сквотов. Все эти маргинальные личности, понаехавшие из разных городов и весей, жили в мастерской месяцами, пили, курили, ширялись – а я периодически пыталась навести порядок, вламываясь в мастерскую и разгоняя шалман с воплями: «А ну валите все отсюда, мне работать надо!». И, в общем-то, они валили – а я работала, и за это получала ровно те самые полторы тысячи в месяц, которые платила хозяевам подвальчика на Кирочной.

***   
    Жила я просто и аскетично, как настоящий солдат андеграунда. Мебели у меня не было почти никакой – да и не нужно это было в концертном зале. Был только шкаф типа книжного, в застеклённой полке которого жил красноглазый, рыжий крыс, спасённый из вивария Зоопарка и с чьей-то лёгкой руки прозванный Джеффом. Ещё из зверей была кошка Прасковья, с переменным успехом сражающаяся с дикими крысами, атаковавшими подвальчик из всех щелей и из окна, находящегося на уровне земли снаружи - и на полметра выше пола внутри.
    Под этим окном стоял старинный, окованный железом сундук, который служил ступенькой для входящих в окно – ибо заходить в окно на Кирочной было нормой жизни. Дело было в том, что дверь, выходившая в парадную, была так качественно спрятана за лифтовую шахту, что найти её было почти невозможно, и люди, приходя на квартирники, как правило, шли на звук - а минуя целых три проходных колодца, безошибочно находили окно. Заходили, не разуваясь – и это тоже было нормой; я и сама снимала ботинки только возле кровати – точнее, возле лежащего на полу пружинного матраса в раме, застеленного древним спальным мешком да парой потыренных из поезда простыней.
    Однако, несмотря ни на что, подвальчик мой не был похож на бомжатник: стены, изначально тёмно-коричневые, я собственноручно замазала белой шпаклёвкой, и на этом фоне очень выгодно стала выглядеть антуражная, круглая печка в углу, справа от импровизированной «сцены». Дощатый пол после мероприятий я тщательно отмывала, а бутылки, (с целью последующей сдачи), аккуратно складывала в мешки и выносила в сгоревшую комнату без окон.
    Комната эта когда-то была жилконторским архивом, который с какой-то целью сожгли ещё в 70-х, после чего забили в него двери со всех сторон и даже исключили из планов дома – но, поскольку одна дверь в него вела из подвальчика, наши «художнички» её быстренько взломали, выгодно сдали всю недогоревшую макулатуру, разогнали крыс и решили запустить там ещё одно керамическое производство. Они даже муфель в этой комнате построили, однако очень быстро выяснили, что общедомовая сеть не тянет такой нагрузки, и отказались этой идеи навсегда - после чего удивительная «комната-невидимка», в общем-то, осталась просто колоритной достопримечательностью. 
    
    Но самым примечательным местом в подвальчике была, конечно же, кухня, малюсенькое помещение без окон, находившееся на полметра выше уровня комнаты. В кухню вели три ступеньки; стены там были расписаны ещё предыдущими жильцами, и моя коллекция афиш, которые мне тащили со всего города, отлично дополняла этот сюрреалистический арт; из-под штукатурки кое-где пробивался голый кирпич, а один угол был отгорожен под сортир.
    Каким-то непонятным образом, на кухне же помещались раковина, холодильник, электроплитка, приделанный к стене откидной стол, второй сундук, ниша с магнитофоном, проигрывателем, кассетами, пластинками и тд – на фоне чего тот факт, что на этой кухне умудрялись регулярно помещаться довольно большие компании людей, казался совершенно фантастическим. Вдобавок ко всему, все эти люди непрерывно курили и пили – а если дело было во время квартирников, то через всю нашу кухонную тусовку ещё и зрители как-то умудрялись пропихиваться, причём, каждый из них, постояв в сортирной очереди, всегда успевал переброситься с остальными парой слов. Мне, если честно, до сих пор не понятно, какое пятое измерение содержала моя кухня – но оно явно имело место.

***
     Про клуб «МРАК» и группу «Прочие». Назывался мой клуб-подвальчик «МРАК», и вот почему. Дело в том, что познакомившись в Зоопарке с Силей, я познакомилась и с его женой Олей. Мы как-то сразу, за рюмкой фирменного зоопарковского грога, зацепились языками на тему нашей любимой группы «Einsturzende Neubauten», а поскольку расцепиться уже как-то не получилось, то после концерта мы поехали к Оле и Силе домой, в Юкки.
     О, этот дом! На тот момент это было истинное воплощение образцовой андеграундной норы; на первом этаже царила Оля и индастриал, а на втором обитал Силя со своей домашней студией, и записывал знаменитый «Рыжий альбом». И пусть вас не удивляет тот факт, что мы все были в прекрасных отношениях друг с другом; на самом деле, так было надо, и я просто плыла по течению, давая друзьям то, что им от меня было нужно. А в 2001-м, после возникновения группы «Прочие», я напросилась к Оле петь бэк-вокалом, потому что ничего другого делать не умела,  а поучаствовать хотелось.
     Концертная деятельность наша была довольно весёлой: мы участвовали в разнообразных фестах, ездили на гастроли в Москву и даже однажды, по протекции Тимофея Сахно, сыграли в недостроенном тогда ещё клубе «Б2». И, конечно, когда в марте 2001 года у меня появился подвальчик на Кирочной, группа «Прочие» одной из первых начала играть там квартирники. Примерно в те же времена Оля, когда её спросили: «В каком стиле играет ваша группа?», сформулировала гениальный термин: «Маргинальный рок-авангард» - что и послужило причиной присвоения подвальчику одиозного имени «МРАК», то есть, Маргинальный Рок-Авангардный Клуб.
     «МРАК»  полностью соответствовал своему названию. Мероприятия у нас были пьяные и шумные; толпы народу приходили в окно и выходили обратно во дворик-колодец, где курили, пили, подпевали, и даже, бывало, плясали, как, например, во время зажигательного бёздей-пати одного известного архитектора, пригласившего поиграть на своём празднике весёлый (и чрезвычайно громкий!) джаз-бэнд.
     Конечно, после 23.00 все эти оргии, во избежание катастрофы, старательно сворачивались вовнутрь – но поскольку в подвальчике не было сотовой связи, то дворик круглосуточно использовался в качестве телефонной будки. И если, например, Паше, часа этак в два ночи, нужно было срочно обсудить с кем-то что-то важное, или – не поверите! - срочно продиктовать по телефону НОТЫ, то он выбегал в окно и начинал так воодушевлённо диктовать, что злобный сосед с третьего этажа выскакивал на балкон, матерясь и угрожая немедленно вызвать ментов. Однажды этот сосед даже швырнул в нас с Пашей стеклянную банку – но когда мы, в агрессивной форме, предложили этому психу спуститься вниз, он сдрейфил, и, разумеется, не вышел.
    
    Ментов сосед, как ни грозился, тоже так ни разу и не вызвал – но вот зато попытка поджечь подвальчик точно была, и я уверена, что без соседа-истерика тут не обошлось. Произошло это как раз после  электрического концерта группы «Прочие», во время которого сосед не выдержал, и уже заранее, часов в девять, вылез на балкон поорать. В 23.00 концерт закончился, слушатели разошлись, и осталась только наша компания, беззаботно продолжавшая пьянку.
    И вдруг, уже глубокой ночью, к нам кто-то начал ломиться – да так активно, словно решил разнести дверь ко всем чертям. Я вышла с кухни в «предбанник», открыла дверь - и увидела, в кромешном дыму, пожарного, в полной экипировке, в маске и… С ТОПОРОМ! Которым он, в данный момент, успешно крушил мою дверь, которая, на самом деле, горела! Ну, то есть, не столько горела, сколько очень вонюче дымила, так, как только советский ватин и дерматин мог.
    Парадная была вся заполнена этим вонючим дымом; пожарный, который, похоже, вообще не ожидал, что за дверью кто-то есть, в шоке застыл с занесённым топором и спросил: «Вы что, ****ь, не чувствуете ни хрена?!» Я говорю: «Дык, в квартиру-то не тянет!» - ибо у нас, на самом деле, ни капельки дыма в подвале не было, не считая того, что сами накурили.
    Во время моего дурацкого диалога с пожарным, Оля, обеспокоенная моим отсутствием, решила тоже выйти узнать, что, собственно происходит – а выйдя, так и застыла в дверях от неожиданности. И ровно в эту самую секунду из дыма соткался сосед по парадной сверху, с ведром воды, размахнулся и… вылил всё ведро прямо на Олю!
     Тут у всех наступил катарсис; мы ржём, сосед извиняется, говорит, думал, тут пожар, бежал тушить… Я говорю, да всё нормально, уроды какие-то вот дверь подожгли - а про себя думаю: «Ладно ещё, что в окно гранату не бросили». 

***
       Про московский клуб «Второй этаж». Летом 2001 года Тимофей Сахно, директор группы «Выход» и ещё кучи всяких проектов, нашёл помещение для своего клуба – и даже не просто клуба, а репертуарного концертного зала по образу и подобию нашего «Зоопарка», со своим регулярным составом выступающих, дневным кинозалом и даже небольшим книжным магазинчиком. В общем-то, по тем временам для Москвы это была идея новая и интересная, и помещение тоже нашлось отличное – маленький флигелёк в районе Цветного Бульвара, в заросших деревьями дворах, между двумя заборами какой-то промки, где шумная и пьющая концертная тусовка почти не мешала обывателям. Идеальное место, по сути. Помещение будущего клуба занимало второй этаж флигелька какого-то московского издательства – и клуб было решено назвать предельно просто и непритязательно: «Второй этаж».
    Я в то лето частенько ездила в Москву, вписывалась у Тимофея в Ясенево, днём гуляла по Москве с Хельгой, а ночами каталась за компанию с Тимофеем по его клубным делам на его ржавой чёрной «девятке». Ну и, помимо этого, я, со своим вечным стремлением сделать что-нибудь полезное, конечно же, взялась помогать строить клуб. Правда, помогала я совсем немного, ибо жила всё-таки в Питере – но зато когда я бывала в Москве, «Второй этаж» по праву был моим вторым домом, не хуже питерского Зоопарка.

***
    Тем же летом Силя уехал в Германию, играть на улицах с Колей Фоминым, а мне пришлось на пару недель уехать к маме - и я едва выдержала эти две недели. Без моего подвальчика, квартирников, Юкков, «Зоопарка», тусовки питерских клубов и старого «Циника» жизнь моя была лишена всяческого смысла. К тому же, подвальчик без меня тоже существовать не мог: пока я отсутствовала, там что-то рассахарилось в древней проводке, и целую неделю не было электричества, так что моя подруга, оставшаяся пожить в подвальчике вместо меня, была вынуждена тянуть удлинитель от соседнего помещения во дворе, где находился склад мороженщиков.
    О, эти мороженщики! Каждое утро на Кирочной начиналось с того, что они с грохотом катали мимо окна свои тележки – и я даже порадовалась, что их склад принёс нам хоть какую-то пользу, честное слово!
   Приехав домой, я первым делом залезла в клубок безнадёжно запутанных проводов над дверью, немного пошурудила там – после чего проводка засахарилась обратно, и отсутствующее электричество вернулось само собой. Телефон, к счастью, ещё работал, (хотя за него уже больше месяца не платили), и я начала обзванивать всех друзей и знакомых.


Глава 3. Поехали!
   
     Я познакомилась с Пашей 1 сентября 2001 года.
     Силя тогда только недавно вернулся из Германии, и не придумал ничего лучше, чем позвать меня на гастроли в Москву, с «золотым» электрическим составом «Выхода». Поначалу я, честно говоря, просто испугалась: Паша ведь был для меня такой сверхличностью, что, когда я периодически сталкивалась с ним лицом к лицу, я не могла и двух слов толком связать, у меня язык отнимался. А тут – ехать вместе! Это же как-то разговаривать надо! Однако отказаться от поездки я тогда просто не смогла, слишком уж много это для меня значило, да и Силя меня всё успокаивал, мол, чего ты паришься, вы же, двое таких молодых и ****утых, непременно должны подружиться, иначе и быть не может!
    Ну, в общем, пришли мы с Силей на вокзал минут за сорок до поезда, и сели бухать прямо по центру зала (уж не помню, кому там тогда памятник был). Я-то думала, что если как следует выпить, то меня мой ужас хоть немного отпустит – ан нет! Вышло всё совершенно наоборот: спьяну меня внезапно так адски накрыло, что хоть помирай. И начала я какую-то ересь нести, из разряда «я говно и меня все ненавидят». Силя, видимо, врубился, что надо что-то с этим сделать - и совершил один из самых неожиданных поступков в моей жизни: он на минуту куда-то убежал – и возвратился… С розой! Не с бухлом, а с розой!!! Думал меня успокоить таким образом, ага.  А я от этакой внезапной сентиментальности вообще расклеилась нахрен, и как давай рыдать! В общем, та ещё вышла картина маслом и соплями: сидит посреди зала такое вот бухое красноволосое чучело с розой – и рыдает!
    К счастью, я эту картину осознала несколько раньше, чем Паша пришёл – но всё равно, когда он появился на горизонте, мне вдруг так стыдно стало, что я вскочила на ноги одним рывком, словно мне под жопу разряд 220 прилетел! Ну, поздоровались, привет-привет, Силя нас как-то представил друг другу – но я даже не запомнила, что он тогда сказал; я просто стояла в светлом ахуе, и понимала, что со мной происходит какое-то невероятное чудо.
   Огромный зал Московского вокзала был набит спешащими людьми - а я не видела никого кроме нереально обаятельного, сероглазого парня с серёжками в ушах. Он был всё в том же коричневом пальто поверх белой футболки, в синей кепке, джинсах «варёнках» и выпендрёжных ботинках на высоченной подошве с металлическими нашлёпками. За спиной у «русского Манзарека», естественно, был синтезатор в чехле, и улыбался Паша так по-своему загадочно, что было не понятно, насмехался он надо мной в этот момент или нет. Но размышлять на эту тему было, в общем-то, уже некогда, пора было бежать на поезд – и мы побежали. Вместе, впервые в жизни!
    И была ночь и тамбур, и болезненное ощущение разделяющей нас бездны.
    Паша говорил: «Не смотри на меня! Почему ты на меня так смотришь?» - а я продолжала смотреть, потому что каждое мгновение было для меня ценно, каждый жест, каждый взгляд... Он отстранялся от меня на расстояние метра, а если это расстояние сокращалось, кричал: «Не прикасайся ко мне!», словно я была какой-то заразой. А тяжелее всего, конечно, было то, что Паша меня ужасно чморил за мои красные волосы, заявляя: «Да ты же - фанатка Джеффа!», или, что ещё хуже: «Да ты же просто Джефф какой-то!».
   Я, разумеется, знала, что полгода назад, 25 мая 2001 года, группа КС, какой она была, распалась безвозвратно – но только сейчас я впервые столкнулась с тем, что Джефф и КС - принципиально разные понятия. Можно сказать, что я получила люлей за всех фанатов оптом - и это был мой личный, заслуженный ад. Оправдываться было бесполезно, а обижаться – совершенно бессмысленно, так что я просто позволила Паше отрываться на мне, говорить всё, что в голову придёт, и даже, если угодно, орать на меня. Я всегда считала, что, если хорошему человеку надо в сложной ситуации на кого-то поорать – так уж лучше на меня, чем на кого-то другого, перед кем потом придётся извиняться. И, в качестве благодарности, я впервые увидела то, что хотела: настоящего человека один на один с собой. 
    Он был в какой-то мрачной растерянности, даже, можно сказать, в депрессии; мы стояли в прокуренном тамбуре, пили пиво, и Паша, который меня совершенно не знал, непрерывно говорил, с нескрываемой обидой и отчаянием посвящая меня, постороннего человека, в такие подробности, что мне становилось не по себе.
    Картина вырисовывалась довольно мрачная, (причём, не только в группе, но и вообще, в жизни), и, возможно, будь на месте Паши кто-то другой, он просто бросил бы всё к чёртовой матери – однако, Паша был на своём месте, и бросать ничего собирался. Для него вопрос существования группы был очень принципиальным, ведь он же был лидером, композитором, можно даже сказать, идеологом, и позволить кому-то, (пусть даже и Джеффу!), вот так запросто всё развалить было для Паши недопустимо. Поэтому, когда я спросила: «И что же дальше?», он ответил: «Ну, что дальше… Жизнь-то проёбана… Буду сам петь. Я, может, и не очень хороший вокалист, но буду стараться… Надо только научиться нормально играть на басу, а то фронтмену за клавишами стоять как-то неудобно. Хотя, конечно, какой из меня фронтмен…».
     Я тогда так обалдела от этой его самокритики, что не удержалась и воскликнула: «Да ты - самый лучший фронтмен! И поёшь ты всяко лучше Джеффа, я же слышала!» - но Паша от меня только отмахнулся с какой-то странной и горькой усмешкой – мол, это лесть неприкрытая, и больше ничего!
    Мне вообще всё время казалось, что я говорю что-то не то – да так оно, по сути, и было. Помнится, Паша тогда напрямую спросил меня, имея в виду Силю: «Ты что, с ним спишь?», а я, поскольку врать не умею, ответила честно: «Да». «Это очень плохо» - покачав головой, сказал Паша. Сказал так, как только он один умел говорить эту простую фразу: спокойно, почти безоценочно – но так, что никаких сомнений не возникало: всё действительно плохо, так плохо, что хуже просто некуда.
    Ночью, чтобы хоть как-то сбросить эмоциональный перегруз, я писала железнодорожные стихи, а наутро мы приехали в Москву, и разъехались в разные стороны: мы с Силей – к Тимофею, а Паша – на свою московскую квартиру. Потом, на концерте, конечно, мы снова встретились – и я снова стояла и смотрела только на него; я смотрела, и мне казалось, что мы теперь ещё дальше друг от друга, чем раньше. 
    
***
     В октябре Паша пару раз приезжал к Силе записывать клавишные партии для «Рыжего альбома», и я, зная, что он должен приехать, брала на работе выходной и, «как-бы случайно», заявлялась в Юкки.
    После записи треков мы сидели на кухне, пили чай, Воробей угощала нас грибным супом - и всё было как-то так по-бытовому просто, что мне даже начинали приходить в голову безумные идеи, типа: «Вот возьму, и предложу сейчас Паше поиграть в моём проекте!». Но я, конечно же, ни на что подобное не решилась, только спросила, как дела у него и КС.
    Паша, в отличие от нашей предыдущей встречи, был настроен весьма оптимистично, сказал, что у него всё в порядке, что группа, несмотря на глупые слухи и происки врагов, существует, и что теперь, наконец-то, можно «прекратить играть антимузыку и начать играть музыку». Он даже сказал, что нашёл нового вокалиста - но я изо всех сил надеялась, что это всё-таки была шутка.
    Я по-прежнему считала Пашу самым лучшим - и я не ошибалась. 

***      
     9 ноября 2001 года, когда КС должны были представить во «Втором этаже» свою новую программу, я собралась и поехала в Москву. Специально поехала, потому что не могла пропустить такое событие - и наконец-то увидела ту самую группу, за которую я была готова в огонь, воду и под танки. И было совершенно неважно, что эта группа состояла из трёх человек и компьютера - потому что с того момента, как Паша, с бас-гитарой наперевес, сделал решительный шаг к микрофону, началось такое, что даже с КС 90-х было не сравнить!
    Это был энергетический наркотик такой силы, что стоять на месте было невозможно; это, по сути, была идеальная танцевальная музыка - и я, как самый танцующий питерский фрик, сразу бросилась на танцпол. В своей красной рубашке с ярким абстрактным рисунком, с красными волосами, я весь концерт, без остановки, танцевала танец собственного безумия, отрываясь, как в последний раз в жизни - а музыкальный энергопоток, бьющий со сцены, крутил меня, поднимал над миром и с размаху бросал на колени, на бетонный пол. Я падала, не чувствуя боли; я вскакивала и продолжала движение – а вокруг, вдоль стен, стояли московские зрители, и никто больше не танцевал, никто! Стояли и слушали с такими лицами, словно в консерваторию пришли…
    После концерта Паша и остальные торопились на поезд, и я едва успела, стесняясь и краснея, сказать им «спасибо» - после чего осталась во «Втором этаже» в компании московских зрителей. Они подходили ко мне и говорили: «Как ты классно группу поддерживаешь!», или: «Ну, нельзя же так отрываться! Так же и убится можно!». А ещё, помню, кто-то тогда сказал: «Да я вообще не понимаю, что ты в них нашла! Это же какая-то… комсомольская песня!» - и я ужасно обиделась. Я ведь тогда ещё не была «специалистом по цитированию» Паши, и не могла ответить что-нибудь вроде: «Да советские композиторы, вообще-то, не лаптем щи хлебали!» - а надо было бы, по сути.

***
    В декабре 2001 года я сделала в своей мастерской две керамические кружки, чтобы подарить Паше и Кузе на дни рождения – а потом, придя в «Зоопарк» на традиционный предновогодний концерт, целый час сражалась с собой,  чтобы перешагнуть порог гримёрки со своими подарками, потому что по-прежнему стеснялась до дрожи в коленках.
    Ну, в итоге, конечно, всё-таки постучалась, зашла – и поняла, что не зря стеснялась. Паша был с женой, Кузя с девушкой; Кирилл, правда, был один – но вообще обстановка была не как в гримёрке перед концертом, а как на каком-то сугубо семейном мероприятии. И тут я, такое чучело, захожу. Все, разумеется, на меня смотрят весьма удивлённо, особенно девушки, потому что они меня вообще впервые видят. Один только Паша улыбается мне своей загадочной улыбкой – и я мямлю что-то типа: «Привет… Я вам тут кое-что подарить хочу…» - после чего вытаскиваю из пакета кружки и вручаю парням. Паша удивлённо говорит: «Ой, это нам? Спасибо!» - и этим, наконец-то, разряжает обстановку, потому что кружки, на самом деле, были нормальным таким подарком, и это как-то сгладило производимое мной впечатление.
    Ну а потом мы обменялись парой-тройкой фраз с девушками, я сказала, что я, мол, керамист (да-да, и бутылки для грога в баре «Зоопарка» – это тоже моя работа), и если что-нибудь из этого разряда понадобится, то я обязательно сделаю, причём, совершенно бескорыстно. Девушки восприняли эту информацию довольно оптимистично - и под финал этого разговора мы все обменялись домашними телефонами. Вот так вот запросто, банально и безо всякой интриги. У меня в записной книжке так и было записано: Паша и Наташа.         

***
    Про «Полигон». В начале нулевых культовый клуб «Полигон» находился на Лесной, и окружали его обшарпанные общаги лесопилки, целый лабиринт колоритнейших трущоб, обиталище бытовых монстров. Всё свободное пространство у метро, (которое там и заканчивалось, ибо дальше был размыв), занимали ларьки, злачные шалманы, вокруг которых шла круглосуточная пьянка. Было в этом районе какое-то своё, особенное очарование, печальный шарм безнадёги и энтропии – и клуб там был совершенно на своём месте, хотя бывала я там довольно редко, разве что, на концертах «Машнинбэнда», где главной задачей было выжить среди адского слэма, не будучи затоптанным ногами. 
    А потом, зимой, примерно в январе 2002 года, внезапно выяснилось, что в «Полигоне» будет играть Джефф со своей новой группой. Я, разумеется, совсем не хотела идти на это мероприятие, потому что к тому времени явно принадлежала к другой «коалиции» - но мои любопытные девчонки, Каркуша и Мила, всё-таки уломали меня пойти – мол, ну интересно ведь, что там будет-то... Ну и, как потом выяснилось, не только девчонки оказались такими любопытными, ещё куча знакомого народу пришла на этот концерт, много знакомых и незнакомых музыкантов было…
    И вдруг – ни фига себе! – приходит Паша. На концерт Джеффа! После всего, что произошло! Я встречаю его почти у самого входа, здороваюсь – и понимаю, что таким пьяным я его ещё никогда не видела. Кроме того, я замечаю, что он просто в ужасе, и, кажется, готов сбежать отсюда в любую секунду. Однако он не сбегает, а идёт в бар и садится за стол, в дублёнке и шапке, не раздеваясь. Знакомый народ радостно бежит к нему, интересуется, мол, чего это ты, неужто Джеффа пришёл послушать??? - а Паша говорит: «Тсс, спрячьте меня! Меня здесь нет!».
    Ну, ок, народ у нас отзывчивый, и мгновенно включается в игру - то есть, все собираются вокруг Паши, и изображают живую изгородь. Тут же из каких-то закромов родины возникает ящик «Лёвенбрау», (хз, откуда такая роскошь была, наверное, москвичи подогнали!), и пьянка идёт своим чередом – а посреди всего этого яростного веселья сидит грустный Паша, по-прежнему не снимая дублёнки и шапки-невидимки.
     Все врубаются, что надо его как-то морально поддержать, и, конечно же, когда начинается пресловутый концерт, вся наша компания принципиально не идёт в зал. То есть, мы объявляем этакий бойкот Джеффу, заявляем, что КС – лучшая в мире группа - и Паша, наконец-то, оценивает нашу поддержку. Он начинает улыбаться, снимает свою шапку-невидимку, надевает каркушину кепку – и все с ним фоткаются, и пьют, и снова фоткаются, причём, Мила фоткается в пашиной шапке… Ну просто какая-то фанатская вечеринка, ей-богу! В общем, не зря мы тогда в «Полигон» пошли, ради этого стоило, честное слово.

Глава 4. Точка невозврата.
 
     10 февраля 2002 года Силя играл в Москве на каком-то реггей-фесте в «Точке». «Выход» был в «золотом» составе, и я, само собой, поехала, ибо после «Полигона» просто места себе не находила от какого-то душевного беспокойства.
     После выступления «Выхода» мы с Пашей встретились в зале, и он наконец-то познакомил меня с друзьями-панками, которых я видела ещё в «Полигоне», но толком не знала, кто они. А тут подходят к нам такие чуваки весёлые и говорят мне: «Привет, мы – группа Не БГ» - и я им точно в таком же духе отвечаю: «Приятно познакомиться, БГ!». «В каком смысле?» - удивляются они. «Ну, я, вообще-то, весь «Аквариум» наизусть знаю, с 1976-го по 1999-й». Панки немного растерялись – но зато Паша отреагировал мгновенно и в свойственной ему оригинальной, афористичной манере. «Если ты что-то такое знаешь, ты лучше молчи!» - сказал он со снисходительной улыбкой – и я, конечно же, согласилась впредь молчать, ибо Паша был для меня авторитетом намного круче БГ.
     После этого практически сразу же выяснилось, что панки едут провожать Пашу на вокзал, потому что ему сегодня же надо в Питер - и это меня ужасно расстроило, ведь я-то припёрлась в Москву, только чтобы увидеться с Пашей … И из-за этого я внезапно решилась на такое, чего в других обстоятельствах и представить бы себе не могла; я сказала  Паше: «Жаль, что ты уезжаешь. У меня, вообще-то, завтра день рождения, и я хотела бы его с тобой отметить».
    Сказала я это просто так, с горя, совершенно не ожидая какого-то положительного ответа – так что, когда Паша внезапно сказал: «Да без проблем, поехали вместе, в поезде и начнём отмечать!» - у меня, по сути, уже не было иного пути. Однако капля здравого смысла у меня ещё оставалась, и я сделала вялую попытку возразить что-то типа: «Да как я поеду, у меня же билета нет!» - на что Паша, поскольку был уже пьяный, только безмятежно улыбнулся и воскликнул: «Не ссы, лягуха! Болото наше! Деньги-то есть? Есть! Так поехали, а там видно будет!».
     Тут мой здравый смысл осознал свою полную несостоятельность и отправился в отпуск - а мы поехали, да как! Сначала вместе с панками двинулись к Конычу, погрузившись вшестером в одну тачку. Как водила на такое пошёл, было просто удивительно; видимо, наша массированная атака начисто парализовала его волю, потому что погрузились мы в машину одномоментно, с завидной слаженностью боевого подразделения. Водила и рта открыть не успел, как трое панков втиснулись на заднее сиденье, сверху, поперёк, ласточкой прыгнула я, сверху на меня Паша забросил синтезатор – а сам, вдвоём с Марчеллой, бодро занял переднее сиденье. Да, конечно, нас потом где-то на Садовом кольце высадили матерящиеся гайцы – но было весело.
     Потом мы всё-таки доехали до Коныча, там ещё выпили – и в положенное время двинулись на вокзал. А там обнаружилось, что билетов да Питера на сегодня нет и не будет. Всё, финита. Я вздохнула, развела руками и сказала: «Ну ладно, не судьба, значит», - но Пашу было уже не остановить даже танком, не то, что паровозом! Он решительно заявил: «Не ссы, лягуха! Прорвёмся! Сейчас с проводниками договоримся, за деньги пустят!» - и в следующую секунду уже бежал по перрону, так, что а я за ним едва поспевала, прямо как настоящая лягуха, вприпрыжку, причём, с целым мешком «Клинского» - мы же мой ДР праздновали!
    Проводник препирался недолго, деньги у меня взял, сказал не палиться, сидеть тихо – ну и всё, поезд тронулся. Мы, ясен пень, сразу обосновались в тамбуре, с пивом. И, вроде, поначалу всё шло благополучно – но, увы, не долго. После какой-то станции проводник наш, сука, начал бегать в панике и говорить, что комиссия, ****ь, идёт! И чтоб мы съебались срочно, куда угодно! А нам крайне западло уже было бегать по вагонам, ибо – ну ведь даже такие люди, как мы, могут устать, в конце концов…
    На некоторое время мы тупо закрылись в сортире, прислушиваясь, как по вагону катится шухер  - а потом, когда шухер, вроде, улёгся, мы тоже улеглись, неведомо как втиснувшись вдвоём на нижнюю боковушку. И только мы начали дремать, как – всё, ****ец, облава!
    Поезд стоит. Нас резко скидывают с полки на пол – причём, скидывают менты! Ёшкин кот, менты!!! Паша начинает возмущаться, чё за херня; его хватают, тащат куда-то по вагону, и он только чудом, на автопилоте, успевает вцепиться в чехол с синтезатором; я в ужасе начинаю рваться за ним, ору: «Отпустите его!!! Паша, Паша!!!» - но меня крепко держат двое ментов. Паша с другого конца вагона орёт: «Не трогайте её!!! Опустите!!!» - и тоже пытается вырваться… А больше я ничего не успеваю увидеть, ибо меня просто хватают за руки и за ноги, и со словами: «Нахер её отсюда вместе с ейным Пашей!» - тащат по вагону в противоположную от Паши сторону, после чего, в прямом смысле слова, швыряют на перрон.
    Следом выкидывают рюкзак. Я встаю, а вокруг менты стоят, и говорят: «Тихо, ****ь, не дёргайся!». И никого, кроме ментов, на перроне! Где Паша, непонятно, и первое, что приходит мне в голову – что он всё-таки в поезде остался, что как-то отмазался, ведь у него-то был билет! Однако выяснить этого я не могу, с ментами говорить – что со стенкой. Поезд уезжает; менты меня спрашивают, чё без билета-то? Я честно говорю, что билетов просто не купить было, а проводник, сука, забрал все мои деньги. И тут менты вдруг, совершенно неожиданно, сменяют гнев на милость. Они говорят: а ну, быстро вали отсюда, чтоб мы тебя больше не видели, вон стоит электричка в сторону Питера. И я валю, естественно, пока они не передумали.
     Мой ДР, 11-е февраля, уже наступил, на улице – дубак, глубокая ночь и Тверь. До Питера семьсот вёрст, а я – в своём обычном прикиде, то есть, в кожаном пиджаке, шапочке с рогами, узких джинсах и самопальных ботинках, совсем не зимних. Из тёплых вещей – только свитер и шарф. Денег - рублей 20. Из провизии – две последних бутылки «Клинского»…
    В общем, где-то в Окуловке я обнаружила, что между электричками перерыв часа в четыре – и, чтобы не умереть от холода, потратила последние 20 рублей на койко-место в зале ожидания. Оттуда я выбежала на очередную электричку часов в восемь утра, проехала следующий отрезок – и в Малой Вишере, опять попав под перерыв сраных электричек, вписалась в рейсовый автобус, как-то уговорив водителя довезти меня до Питера. Таким образом, дома я оказалась только в семь вечера.
    Девчонки мои встретили меня чуть ли не с фанфарами, то есть, с коньяком (причём, это был настоящий «Хенесси»!), пивом и кучей открыток – а я, конечно, первым делом кинулась к телефону и позвонила Паше. Он, слава богу, оказался дома; я вкратце сказала, что, мол, только сейчас приехала, двадцать часов от Твери до Питера добиралась - а Паша ответил: «Фигасе, тебя менты отпустили… А меня вот пять часов продержали в ментовке, прикованным к батарее наручниками!». «За что?!» - в шоке воскликнула я – на что Паша ответил: «Ну, я же буйный…» - и нервно так, пьяно захихикал, а потом воскликнул чуть ли не со слезами в голосе: «Как я вообще мог так вляпаться?! Это всё из-за тебя! Всё из-за тебя!».
    Я извиняющимся тоном промямлила: «Ну, прости, что так вышло – хотя, вообще-то, это ты меня вписал без билета…». «Да?» - вполне искренне удивился Паша. «Да», - честно ответила я. Паша, с недоверием и даже ужасом, воскликнул: «Не может быть!» - а потом мгновенно съехал с этой темы и сказал: «Ну, да ладно, забей… А я, представь себе, в Твери на вокзале Чёрта встретил! Семь утра, на перроне – ни души, и вдруг навстречу – Чёрт! Я говорю, привет, ты что тут делаешь? Он говорит, квартирник играл – ну а я говорю, из ментовки вышел, ха-ха… » - и дальше в том же духе.
   Больше мы к теме поезда не возвращались - да и правильно, в общем-то: не выяснять же, кто в такой дурацкой ситуации виноват…      

***
    Однако именно с этого переломного момента мы с Пашей на самом деле стали общаться довольно часто и просто так. Первые свои впечатления об этом я называю «околополигонной весной».
    Тогда у «RP-студии» и группы КС была своя реп. точка в здании продуктового склада бывшей фабрики-кухни студ. городка на Лесной, где репетиционные боксы, сдаваемые в аренду, находились в бывших холодильниках, с прекрасными гермодверями, из-за которых если и доносился звук, то очень тихий. В конце не слишком длинного коридора было «место дежурного», словно вырезанное из сценария какого-то советского фильма: старый конторский стол, железная настольная лампа и облезлое зелёное кресло, в котором Паша просиживал долгие часы дежурств по точке в компании с бас-гитарой, (тогда ещё не пятиструнной, а обычной, четырёхструнной), и учился играть. То есть, он говорил, что учится – хотя с моей точки зрения он и так играл на басу весьма прилично.
     Да что там, он, как настоящий гений, вообще всё умел делать хорошо! Однажды у меня дома сломался усилитель, и я попросила Пашу посмотреть, что можно сделать. Паша сказал, что, вообще-то, чинить усилители не умеет – однако посмотреть согласился, и я не поленилась припереть довольно тяжёлый агрегат на точку. Так вот, Паша просто поставил его на свой конторский стол, взял отвёртку, с усмешкой сказал: «А ручки-то трясутся!» - а затем снял крышку, ткнул два раза паяльником - и усилитель заработал, как новенький! «Ну вот, а говорил, не умеешь! Ты, на самом деле, всё умеешь!» - с восторгом сказала тогда я. «Да фигня это», - как всегда, отмахнулся Паша.
    Но, конечно, усилитель был просто одним из предлогов, чтобы пообщаться – и мы, что называется, «общались»: то есть, как правило, Паша говорил, а я сидела и просто смотрела на него с выражением идиотского восторга на лице. И сейчас, спустя огромную кучу лет, я думаю, что не смогла бы смотреть иначе, ибо ощущение тех дней до сих пор бьётся где-то внутри, не гаснет… Безграничным счастьем живут во мне наши прогулки по дворам от Лесной до железки, залезание на перрон и прыжки с перрона, (о да, мы, ввиду хронического безденежья, были в этом большими мастерами!), катание в электричках с беготнёй по вагонам от контры, весна, бьющая в глаза и в голову запахом пробуждающегося Города и сигаретного дыма…
    Паша курил синий «Пэллмэлл», мы сидели вдвоём на крыльце конструктивистского холодильника, пили «Адмиралтейское» из «чебурашек» под звуки чьих-то бесконечных репетиций – и я, не отрываясь, смотрела сквозь дым в сияющие, удивительные, небесные глаза Самого Прекрасного Человека на свете. У него был такой необычный рисунок на радужке глаза, как нарисованное немного потёкшей тушью солнце…   

***
    Про «Орландину». Самый первый клуб «Орландина» располагался в маленьком, двухэтажном флигеле во дворе жилого дома на Мира 36, где ещё в 90-е годы находился клуб «Перевал», который, в общем-то, строили парни из КС. Тогда ещё Паша не был таким бывалым «музыкантом-строителем», да и остальные товарищи тоже, так что стройка у них, судя по их же рассказам, была весёлая; все пили и баловались со стройматериалами, как мальчишки – однако к осени 1995-го клуб всё-таки открыли.
    Место там было странное, на втором этаже флигеля находилась какая-то лютая организация ветеранов-афганцев - так что клуб, по сути, всё время пребывал в состоянии довольно абсурдного симбиотического противостояния. Сколько он просуществовал, я точно не помню, но кажется, года до 98-го, ибо в 99-м, когда началась моя полноценная питерская жизнь, «Перевала» уже точно не было. 
    И вот, спустя почти пять лет, по Питеру разнеслась весть, что в том же здании появляется новый клуб, с довольно претенциозным названием «Орландина». Открытие клуба, по тем временам, для Питера было событием весьма значительным, поэтому в первый день там играли всякие «звёзды рока» в сборной солянке – а на следующий день, 2-го мая 2002 года, играли КС - и это был их первый концерт в бывшем «Перевале».
    Мы встретились на Петроградской с Пашей и Толиком, потом подошли Кузя, Кирилл и остальные; мы дошли до клуба, взяли пива в местном магазинчике, находившемся с торца флигеля, и присели на лавочку во дворике. Парни вспоминали всякие истории из времён «Перевала», много шутили и придумали даже такую фишку, что нынешний концерт должен называться не «Антарктида-Мадрид» а «Орландина-Перевал».
    В общем, долго тогда сидели, словно бы не решаясь зайти – а потом Паша сказал в своей обычной манере: «Ну что, парни, ударим рок-н-ролл в этой халабуде!» - и все пошли, наконец, вовнутрь, посмотреть на свои «старые стены».
    Но, само собой, «Орландина» с её монохромным, даже жутковатым концептуальным оформлением и с нарисованной на заднике сцены гильотиной, оказалась совсем не похожей на «Перевал»; по сути, от старого интерьера вообще не сохранилось ничего, кроме – как неожиданно выяснилось – напольной кафельной плитки в сортире. И эта, казалось бы, незначительная мелочь, внезапно так воодушевила Пашу, что он, выйдя на сцену, первым делом обратился в зал со словами: «Вы знаете, кто клал плитку в сортире??? Так вот, её клал Я!!!» - и только потом начал играть.
     После этого вся наша девическая фан-компания поочерёдно ходила смотреть на плитку; эта плитка стала притчей во языцех, и впоследствии, приходя на другие концерты в «Орландину», мы регулярно ошарашивали непосвящённых вопросом: «А вы знаете, кто клал плитку в сортире?» - причём, сами отвечали на этот вопрос с такой гордостью, словно это была не плитка в сортире, а золотой автограф на «аллее звёзд». А плитка, кстати, была и впрямь положена весьма оригинально, то есть, это была даже не плитка, а кусочки разных плиток, вмурованные в бетон и создающие некую абстракцию.
   
    В тот же день, 2 мая 2002 года, в «Орландине», произошло ещё одно очень значимое событие: после выступления КС на сцену впервые вышел диско-панк проект «МП-три» в составе Паша + Толик + Саша Конвисер. Проект был совершенно новый, не имеющий ничего общего с предыдущим.
    Предыдущий проект КС и «Бригадного Подряда» назывался «ФРГ», что расшифровывалось как «Фиолетовые Роботы – Гитаристы». Пели там Конвисер и Джефф, а поскольку выступление этого проекта тоже всегда шло вторым или, как на мероприятии с говорящим названием «Чемпионат по перепою», третьим отделением, то бардак на сцене творился просто чудовищный, поэтому я даже не помню, что именно они играли. Помню только, что 30 декабря 2000 года в «Зоопарке» проект «ФРГ» вообще протерял фонограмму, под которую собирался петь, и антракт затянулся минут на сорок.
     Нынешний же проект должен был тоже петь под минусовку, записывал которую, разумеется, Паша. Минусовка эта могла использоваться вообще без живых музыкантов - но, поскольку пение «под фанеру» среди панк-рокеров всегда считалось занятием недостойным, то Кузя и Кирилл присутствовали на сцене, как могли. Впрочем, сути «диско-панка» это не меняло, он всё равно был жутким китчем, поэтому парни перед вторым отделением ужасно нервничали. Помню, выпили ещё, для поддержки «боевого духа» - и принялись подсмеиваться над собой, что, мол, название «МП-три» следует расшифровывать не иначе как «Музыкальные Проститутки Три», в смысле «Три Музыкальных Проститутки».
     Однако когда они вышли на сцену, то наша благодарная публика, конечно же, приняла их «на ура», с первой же песни пустившись в отрыв. Плясали все, не только я и пара-тройка девчонок – и это был несомненный успех, с гарантией самого звёздного продолжения. 
    
***         
    На следующий день, 3 мая 2002 года, мы с Пашей снова встретились на точке, на Лесной; потом подъехали московские панки из «Не БГ», которые ещё накануне отрывались на концерте - и мы все вместе поехали ко мне, в подвальчик, на Кирочную 32. У меня как раз тогда вечером должен был быть квартирник Сили, и мы как-то синхронно решили, что подобное мероприятие – самое то для продолжения банкета.
    Мы взяли водки и сели в метро. Со стаканчиками, кстати, чтоб пить, как цивильные люди – как бы ни смешно это звучало. Только не учли ни фига, что народу в вагоне в такое время битком – поэтому так и провисели на поручнях всю дорогу, с этими стаканчиками. Наливали, пили и ржали, как черти. Тогда, в начале нулевых, вообще веселуха зашкаливала, какой-то веселящий газ из всех пространственных щелей фигачил, доводил до истерики, до исступления какого-то.
     И была тогда водка «Кузьмич». «Кузьмич на охоту», «Кузьмич на рыбалку», Кузьмич куда-то там ещё - поэтому мы её в тот раз мгновенно переименовали в водку «Кузьмич в метро», и решили, что её надо выпускать в бутылках с делениями, по количеству человеко-станций, чтоб было понятно, сколько ещё ехать. Конечно, если долго ехать «по Кузьмичу», то можно было и вовсе не доехать – но нам-то от Лесной до Чернышевской было совсем недалеко, так что доехали мы ещё бодрячком, а особенно - по сравнению с Силей, который, видимо, тоже ехал с «Кузьмичом», и добрался до Кирочной уже такой бухой, что играть почти не мог.
     Впрочем, этот факт, так же, как и сам квартирник, мы тогда практически проигнорировали, и, с панками и Пашей, сразу засели на кухне пить водку дальше. А у меня же на кухне всё афишами было увешано, и была там старая афиша КС, где парни ещё вместе с Джеффом на фотографии. Так вот, Паша, увидев эту афишу, первым делом возмутился и заявил: «Видеть его здесь не хочу! Что это, вообще, за фигня такая?!» - а потом схватил маркер*, и написал на лбу у Джеффа слово из трёх букв. Панки с радостным хохотом подхватили инициативу, тоже взяли маркеры - и не остановились до тех пор, пока на афише на месте Джеффа не образовался чёрный квадрат.
    Удовлетворившись проделанной работой, панки продолжили веселиться, взяли мою гитару и стали орать удалые панковские песни, типа «***, говно и муравей». Паша тоже решил не отставать, а поскольку панковских песен не знал, то начал играть «Бабушку». В процессе выяснилось, что он не помнит текста, и он выбежал в окно, чтобы позвонить другу Лёше, от которого он эту песню, в общем-то, и слышал. Песня была отличная, жалостная, и в исполнении Паши звучала очень трогательно; помню, он даже нарочно слегка шепелявил, когда её пел, потому что, по сценарию, главный герой песни не только лысый, но и беззубый. Это был отличный актёрский номер - и, кроме того, самое первое исполнение «Бабушки». 
    Однако главное безумие этой ночи было ещё впереди. Водка, в отличие от песен, не кончалась, поэтому в какой-то момент сидеть стало скучно, и Паша внезапно заявил, что ему срочно нужно помыть ноги – притом, что был уже в таком состоянии, в котором ему даже встать с табуретки было проблематично. Я оценила масштаб операции, а поскольку я вообще за любой дебош кроме голодовки, то я нагрела воды, налила её в тазик и поставила на пол перед Пашей, под оглушительное ржание панков. Паша посмотрел на меня, на тазик, улыбнулся со смешанным чувством смущения и светлого ахуя, разулся и поставил ноги в воду.
    Минут пять было тихо; Паша сидел довольный, и загадочно улыбался – а потом вдруг зачерпнул рукой воды из тазика, и зачем-то плеснул на Славика. Тот офигел, схватил кружку, в которой была вода для запивки, плеснул на Пашу – и тут началось такое! Панки радостно повскакивали, открыли кран, похватали кружки и начали, вопя и хохоча, поливать друг друга водой, да не по чуть-чуть, а от всей своей широкой души.
    На такую эпичную битву даже пятое измерение моей кухни оказалось не рассчитанным, и через пять минут воды на полу стало намного больше, чем в тазике; впрочем, продолжалось всё это недолго, и кончилось тем, что Паша всё-таки свалился с табуретки на пол, прямо в лужу.
    Больше он к военным действиям оказался не способен – да и вообще, собственно, ни к каким действиям; он даже встать с пола самостоятельно не мог, так что мы с парнями перетащили его на единственную в подвальчике кровать, сняли с него мокрые джинсы, и он мгновенно вырубился. Панков я уложила на матрасы на пол, и они тоже повырубались – тогда как мне ещё предстояло устранять последствия потопа и сушить над электроплиткой разнообразные мокрые шмотки.
    Электроплитка работала всю ночь, и к утру в подвальчике стало, как в бане. Поспать я толком так и не смогла, ибо, стоило только мне прилечь, как Паша вскрикивал в лунатическом бреду: «Не прикасайся ко мне!» - и начинал выпинывать меня с моей же кровати. А утром (ну, то есть, днём уже) у него первым делом зазвонил телефон.
    С паническим воплем: «Где я???» - Паша попытался очнуться, (получилось раза этак с третьего), и следующим, ещё более паническим, вопросом было: «Почему я без штанов???». Я попыталась вкратце обрисовать ему вчерашнюю водную баталию – но тут телефон зазвонил снова, и Паша лихорадочно схватился за свою «нокию». А связи-то и нет, мы ж в подвале!
    Решение у Паши нашлось моментально: он перезвонил, схватил с кровати плед – пятнистый такой, знаете ли, плед, мохнатый, с кистями! – одним движением, не выпуская из руки телефона, обернулся этим пледом, как римской тогой, и бегом выбежал на улицу, причём, не в окно, а в дверь!!! Я в ужасе выскочила следом – но поделать ничего не смогла: Паша безостановочно носился туда-сюда, нарезая круги перед парадной, и на повышенных тонах орал в телефон, активно жестикулируя свободной от телефона рукой. Буйный псих, в пледе, среди бела дня, на Кирочной! Народу дофига, все оборачиваются с совершенно охреневшими лицами, я в шоке бегаю за Пашей и умоляю зайти обратно, но – куда там!
    Только закончив разговор, он остановился, в недоумении огляделся по сторонам, и, наконец-то сообразив, где он находится, в панике бросился к двери парадной. Я предусмотрительно распахнула перед ним дверь – и, надо сказать, весьма своевременно, ибо ровно в тот момент, когда я уже закрывала её за нами, я, словно в замедленной съёмке, увидела проезжающий мимо ментовский уазик. 
 
(* - Там написано «схватил маркер» - но на самом деле, Паша схватил то, что первым под руку подвернулось, а именно - шариковую ручку, которой сначала было написано слово «***» на лбу, потом всё было жирно зачёркано, а потом сбоку снова было подписано слово «***» и нарисована стрелочка. Потом кто-то сбоку подписал: «…в руль!», и получилось: «Хуй в руль!», это у панков тогда было такое излюбленное выражение. Ну а потом уже нашлись маркеры, и в итоге афиша превратилась в такой адский ужас, что через пару дней я всю эту порнографию аккуратно закрасила тушью, чтоб людей не пугать).      

***    
    На следующий день мы провожали панков на вокзал – а точнее, это я их провожала, потому что Паша к этому времени окончательно ушёл в запой, и до вокзала не добрался. 
    А примерно неделю спустя, произошла ещё одна история, которую я и рассказать-то не знаю, как. В общем, на ночь глядя, мне внезапно позвонил Паша и спросил: «Ничего, если я сейчас приеду?». Я, конечно, ответила, мол, всё нормально, приезжай – и через полчаса он действительно приехал. Совершенно пьяный, не понятно, как вообще до меня добрался; стоять может, только держась за стенку - а лицо такое растерянное и несчастное, словно он сейчас заплачет. Я в шоке спрашиваю: «Что случилось?» - а он отвечает: «Меня жена из дома выгнала… Можно у тебя переночевать?». «Да, конечно! – говорю, - Заходи!».
    Потом он попросил меня сбегать за пивом, я сбегала - и ещё полночи слушала, как Паша, с искренним отчаянием и трагизмом, рассказывал о том, как сильно он, на самом деле, любит свою жену. Он вообще её как-то так идеализировал, словно сам себе что-то доказывал; он создавал лирический миф, который был достоин восхищения не меньше, чем сам Паша.
    Мне, по морально-этическим соображениям, довольно сложно пересказывать, что именно он говорил, но, как пример, всё-таки позволю себе одну цитату: «Ты знаешь, - сказал Паша, - Наташа, на самом деле, однажды спасла мне жизнь. Мы тогда были подростками, взяли какого-то говённого портвейна, залезли на крышу на углу Владимирского и Невского, и давай там бухать. И я так напился, что даже идти почти не мог - а на обратном пути я оступился, упал - и чувствую, что лежу и сползаю вниз, всё ближе и ближе к краю - а встать не могу… Страшно было – вообще ****ец… И вот тогда Наташа  подала мне руку и как-то вытащила меня. Не знаю, как – но это правда». И, конечно же, я верила, что это правда, как же иначе? Ведь мне, ни с того, ни с сего, было оказано такое высокое доверие, на которое я вообще не имела права…
    Я была поражена этим до глубины души - однако ещё больше, чем я, был поражён своим поступком сам Паша, который, как выяснилось наутро, не слишком-то хорошо помнил, как вообще у меня оказался. Когда же я, под впечатлением от всей этой ситуации, попыталась вручить ему ключ от подвальчика, чтобы Паше всегда было, куда идти, он ужасно испугался (видимо, представив, что он мне вчера наговорил!), и принялся оправдываться, утверждая, что у него, на самом деле, всё нормально и ключ ему не нужен.
    Впрочем, в итоге он этот ключ всё-таки взял, чтобы оставить у меня синтезатор, с которым ему не хотелось лишний раз таскаться по городу - но через пару дней я, придя домой, обнаружила этот ключ на столе, вместе с благодарственной запиской от Паши. Я этот автограф до сих пор бережно храню.
 
Глава 5. Главное лето жизни.

    Про наши прогулки. Тогда, в начале нулевых, мы очень много ходили пешком по городу, чаще всего вдвоём или втроём с Толиком, и просто бешеные километры наматывали, по делу и не по делу, ибо были мы адскими нищебродами и зачастую денег у нас не было даже на метро. Была тогда у Паши такая грустная шутка: «Звёзды не ездят в метро, потому что у них денег нет».
    Паша на студии зарабатывал какие-то очень смешные и крайне нерегулярные деньги, которые почти целиком отдавал семье. Я на своей керамичке зарабатывала ровно ту сумму, которую отдавала за подвальчик на Кирочной, а за квартирники все деньги отдавала музыкантам, так что кормила и поила меня, по сути, непрерывная тусовка. Да и не только меня, в общем-то.
    Бывало, например, что Паша мне звонил и напрямую спрашивал: «Есть деньги на пиво? Тогда встречаемся на Невском у левого правого коня!». Это был такой особый пароль; посторонний человек ни за что не смог бы с первого раза угадать, какой из четырёх коней на Аничковом мосту «левый правый», логика тут не работала. Но мне-то с конями было всё ясно, поэтому я лишних вопросов не задавала, а просто отвечала: «Да, конечно, сейчас всё будет!» - после чего звонила кому-нибудь из своих милых, прекрасных и - что немаловажно! - очень приличных девчонок из концертной тусовки, и говорила, что срочно надо полтинник, Паше на пиво! Говорила я это безо всякого зазрения совести – и срабатывало это безотказно: для такого человека, как Паша, полтинник было никому не жалко.
    Но, конечно же, Паша отнюдь не был профессиональным халявщиком. Когда ему приходилось стрелять деньги, он ужасно стеснялся и из-за этого отпускал всякие странные шуточки, например, говорил: «Рада, ты нас что, спаиваешь?» - и тут же сам себе отвечал с усмешкой: «Хотя, конечно, я понимаю, что уже поздно…». 

***
   Однажды, когда денег уже совсем ни у кого не было, Паша сказал: «Ну что ж, пойдём мои авторские снимать!» - и мы пошли в сберик на углу Марата и Социалистической, где, отстояв длиннющую очередь, на самом деле, сняли каких-то смешных денег. Эти деньги мы тут же, перейдя на противоположный угол, потратили на пиво - а потом уселись с этим пивом прямо там же, у магазина, на заборчик, и Паша объяснил мне, что такое эти «авторские»: мол, это такие копейки, которые за использование музыки перечисляют.
     Я сказала, что, мол, интересно было бы знать, кто твою музыку использует – на что Паша ответил: «Ну, знаешь, однажды я этим тоже заинтересовался, взял распечатку перечислений – а там… несколько провинциальных радиостанций и детский хор из какого-то городка в Архангельской области! Представляешь, детский хор, поющий: «Моя Таня в небо лежит ногами». Ужас!»   

***
    Из тех же прогулок лета 2002 года вспоминается ещё такая дурацкая история. На Манежной площади, неподалёку от Дома радио, стояли такие рекламные тумбы, треугольного профиля, в два человеческих роста высотой и больше метра в ширину. Они и сейчас там стоят, но только теперь их немного в сторону отодвинули – а тогда они стояли, как полоса препятствий, прямо посреди дороги.
    И вот шли мы как-то с Пашей и Толиком через площадь: как всегда, с пивом, Паша - по центру, я - справа, Толик – слева - и Паша что-то очень увлечённо Толику рассказывал, уж не помню, что – но так увлечённо, что вперёд он вообще не смотрел, только влево. У него вообще была привычка во время разговора всё время смотреть на собеседника, вне зависимости от ситуации; привычка, в принципе, нормальная, но… тут перед нами резко возникла тумба!
    Да, я знаю, что такая масштабная, неподвижная штуковина не может возникнуть резко – однако в тот момент это выглядело именно так, причём, для всех троих! Мы быстро рассредоточились: я вправо, Толик – влево, а Паша как-то не успел сориентироваться, и - прямиком в тумбу! При этом он, что вполне понятно, жутко испугался, и начал на нас орать, какого хрена мы его не предупредили – а мы говорим: «Ну, ё моё, нам же даже в голову не могло прийти, что ты тумбу перед собой не видишь!».
    Я, в общем-то, тоже не идеал собранности и внимательности – но чтобы вот так в тумбу войти, надо быть «человеком рассеянным» высшего уровня!

***
    Про чардаш. Из разговоров во время прогулок. Шли мы по Фонтанке, где-то неподалёку от переулка Джамбула. Толик жевал жвачку, а Пашу это жутко раздражало, и он в какой-то момент не выдержал, и возмутился: "Ну вот что ты всё время чавкаешь?! Ты вообще музыкант или кто?!". "А причём тут музыкант? - недоумённо отозвался Толик. - Я тебе, как музыкант, что угодно изобразить могу, мне жвачка не мешает!". "А чардаш слабо?" - с хитрой усмешкой поинтересовался Паша. "Не слабо!" - ответил Толик почти что с вызовом - однако Паша этому только обрадовался, улыбнулся ещё шире, и радостно потребовал: "Ну тогда... Прочавкай мне чардаш!".

***
    Про Обводный канал. Все знают, что я безумно люблю Обводный канал; когда-то, ещё в 1999-м, когда я частенько ездила к друзьям на станцию «Университет», я любила прогуляться по полузаброшенным улицам Везенбергского квартала, почерневшего от копоти резинового производства; любила вдыхать этот особенный запах увядающего пространства, наслаждаясь одиночеством. Я, признаться, уже тогда мечтала переехать жить в этот мрачноватый район - но по-настоящему любить Обводный канал я научилась только в 2002-м, и, в общем-то, благодаря Паше.
    Он жил на Обводном, в Семенцах, и до его дома от Техноложки, (или, как говорил сам Паша, «Технопопии»), было десять минут ходу через «Олимпию» и длинный проходной двор. В саду можно было пить пиво на лавочке, а во дворе – на низеньком заборчике - и даже представить сейчас невозможно, сколько мы там выпили и о чём говорили. И даже притом, что мы вместе прошли пешком почти весь город, от Кирочной до Парка Победы, и от Петроградской до Лесной – Обводный всегда занимал в наших прогулках совершенно особенное место.
    В районе Лиговки мы обязательно спускались на нижнюю набережную, пустынную и заброшенную, проходили под мостами, снова поднимались наверх и сидели в скверике возле «Института фанеры». Это название, по понятным причинам, очень забавляло Пашу; он показывал на их вывеску, и, смеясь, говорил: «Вот теперь я знаю, откуда фанера-то берётся!».
    Сразу за Институтом фанеры  начинались Американские мосты – и с ними у нас был тоже связан особый ритуал; вернее даже, не со всеми мостами, а с одним, с так называемым «мостом с балкончиками». Мост этот был старинный, с деревянным настилом,  очень узенький, и балкончики на нём были сделаны именно потому, что пропустить поезд иначе было просто невозможно; даже стоя на балкончике, до проходящего поезда можно было достать рукой! Это было особенное ощущение, и, чтобы испытать его, мы поднимались на балкончик, и пили там пиво, дожидаясь прохода поездов и электричек – а потом с восторгом смотрели, как они проносятся мимо, махали руками и хохотали вслед матерящимся на нас машинистам.
     Рядом с «мостом с балкончиками» через Обводный был перекинут трубопроводный мост, и на него мы тоже забирались зачем-то – причём, всё это приходило нам в голову совершенно спонтанно и обоюдно: шли по набережной, залезли наверх, посидели на трубах, выпили, пошли дальше…
     Иногда, пройдя Обводный до конца, мы сворачивали на Синопскую набережную, тогда ещё с железнодорожными путями и заводом «Ливиз», при котором был фирменный магазин. Порой мы шли на Кирочную через Новгородскую, мимо ещё существующего тогда трампарка имени Смирнова. А ещё бывало, что мы, не доходя до Невы, сворачивали на Лиговку, на улицу Черняховского, в Сангальский сад, шли через Кузнечный на Загородный – и снова возвращались в Семенцы.
    В общем, многое было связано с Обводным. Помню даже, что когда осенью 2002 года в Балтийский вокзал въехала электричка, мы вместе ходили смотреть на последствия катастрофы… Но самое важное для меня всегда было даже не то, что именно во время этих прогулок происходило, а вот это самое «вместе», когда мы как будто переставали быть далёкими и чужими; здесь не было фанатов и кумиров, неудачников и избранных, а были только «свои парни» с Обводного, которые просто вышли прогуляться и выпить пивка.    

***
    Про пиво. Как я уже говорила, в 2002-м у нас в топе было «Адмиралтейское» в «чебурашках». Стоило оно тогда, как сейчас помню, 11рублей 20 копеек (в среднем) – так что на полтинник можно было четыре бутылки купить. Потом, когда «Адмиралтейское» перестало быть в «чебурашках» и изговнилось, мы перешли на «Клинское», и выпили его столько, что я, насобирав крышек, умудрилась выиграть два фирменных стакана. Ну а потом, уже гораздо позже, когда и «Клинское» надоело, появилось пиво «Три богатыря» - и Паша сказал: «Так это же прямо про нас!» - имея в виду тогдашний состав КС, видимо. И эта шутка всем так понравилась, что некоторое время мы пили исключительно «Три богатыря» - пока и это пиво не изговнилось, после чего мы, не мудрствуя особо, перешли на «Невское светлое».

***
    Про то, как я не поступила в Литературный институт. Однажды утром, кажется, в начале июня 2002-го, я открыла дверь своего подвальчика - и мне под ноги выпал конверт, в котором неожиданно обнаружилось приглашение приехать в Москву для сдачи экзаменов в Литературный институт имени Горького. Я поначалу просто офигела: с чего бы это вдруг? Туда ведь далеко не каждого графомана поступать приглашали, для этого нужно было не только подать свои произведения на конкурс, но ещё и этот самый конкурс пройти – тогда как у меня и в мыслях не было чего-то куда-то подавать! Я вообще никогда в жизни ни в каких конкурсах не участвовала, чтобы лишний раз не разочаровываться, да и учебных заведений я, начиная с детского сада, боялась, как чёрт ладана…
     В общем, стояла я с жутчайшего бодуна, смотрела на этот конверт - и тут меня осенило: да это же Хельга всё устроила! Я вспомнила, как она уговаривала меня поступать в «литературку» на заочное, говорила, что у меня непременно всё получится, и, вроде бы, даже спрашивала, можно ли так, в порядке бреда, подать куда-то мои стишки… Однако я и представить себе не могла, что это будет иметь хоть какие-то последствия - и тут: бац! Приглашение!
    Что делать? Отказаться неудобно, а поехать – так у меня же в Питере куча дел, до презентации сингла КС меньше месяца осталось, за две недели до концерта надо афиши расклеить… Какая тут, нафиг, Москва?
    В этих сомнениях я, естественно, позвонила Паше, объяснила ситуацию и спросила, что мне делать – на что он сказал: «Поезжай, конечно! Литературный институт – это же круто!». Он сказал это так серьёзно, и, одновременно, с такой радостью за меня, что с моей души просто камень свалился - однако, вопроса афиш это не отменяло, и я пообещала в перерыве между экзаменами на пару дней вернуться в Питер, чтобы сделать всё, что нужно. Пофиг, что у меня нет денег на обратный билет, найду как-нибудь!
    В общем, в назначенный день Паша проводил меня на поезд, я сдала в Москве два экзамена, (причём, на сочинении я писала историю про то, как у Паши в метро документы спросили из-за того, что он менту улыбнулся), и приехала обратно в Питер. Мы вместе сходили на ризограф, напечатали самопальные афиши формата А3, расклейку я поручила своим самоотверженным девчонкам – однако денег на билет я всё-таки найти не смогла, и было не очень понятно, как мне снова ехать в Москву.
    И тут Паша совершил невозможную, с моей точки зрения, вещь: он позвонил Толику и Кузе, объяснил, в чём дело - и они, приехав на вокзал, вытряхнули из карманов последние мятые десятки. Мне на билет! Я ужасно смутилась, промямлила что-то типа: «Да вы что, парни… Да зачем…»  – однако Паша тут же пресёк все мои возражения словами: «Да всё нормально, ты же – один из нас!».
    Я так обалдела, что утратила дар речи уже окончательно. «Один из нас»! Да после такого я вообще могла уже никуда не ехать! Всё остальное в жизни просто смысла не имело!
   Впрочем, уехать у меня в тот вечер и не получилось: билетов до Москвы на сегодня уже не было - а ехать на следующий день, как выяснилось впоследствии, было совершенно бесполезно, потому что, когда я пришла в литературку, мне там просто сказали: «Чё пришла-то? Мы ради тебя комиссию собирать не будем». Я развернулась и ушла – и никогда впоследствии об этом не жалела.
 
***
     Про «Окна открой». 23 июня 2002-го. «Выход», в «золотом» электрическом составе вписался играть на одном из самых больших и престижных тогда рок-фестов, на Кировском стадионе, а точнее, возле него, напротив ворот, на большой заасфальтированной площади, где был сооружён здоровенный граунд с довольно-таки нормальным аппаратом.
     Мы с Силей и Пашей договорились встретиться у метро «Крестовский», ибо бейждики наши были у Сили. Я, разумеется, приехала раньше всех, просто потому, что я обычно перед любыми концертами дико волнуюсь и не могу усидеть на месте. Паша приехал минут через 20, мы сходили в ближайший ларёк за пивом и вернулись обратно к метро, ждать Силю. День был прекрасный и солнечный, расслабуха так и витала в воздухе, мы оба были немного с похмелья – и когда мы выпили по первому пиву, я, по глазам Паши, внезапно заметила, как сработал «переключатель реальностей». Тогда я видела это чуть ли не впервые – и хотя я и раньше знала, что Паша пьяный и Паша трезвый – это два разных, почти не знакомых друг с другом человека, такая резкая сработка «переключателя» меня тогда, признаться, впечатлила.
     Однако в тот момент я даже не стала над этим задумываться; я просто списала это на какой-то особый фестивальный настрой, как всегда, когда в ближайшем будущем намечается дофига халявного алкоголя и почти никакого напряга. А потом приехал Силя, привёз наши бейджики - и настроение у Паши моментально испортилось: уж не знаю, кто эти бэйджики подписывал, но этот «кто-то» умудрился написать фамилию Паши через «ё». В итоге, всю дорогу до феста в бесплатном автобусе мы говорили только обо всяких мудаках, которые не могут нормально написать фамилию – а поскольку с моей фамилией и мудаками всё обстояло примерно так же, то у меня неплохо получалось поддерживать разговор.
    По приезду же сразу закрутилась привычная фестивальная карусель: масса народу, шум, бухло… Пару раз мы ездили за крепкими напитками к метро на том же бесплатном автобусе; потом было выступление «Выхода», песен пять, не больше – а потом снова тусовка, такая бесконечная, что невозможно даже примерно представить, сколько всё это продолжалось. Честно говоря, я даже не особенно помню, с кем мы там общались в тот день, помню только, что компания была своя и довольно большая, московские панки были, Саша Конвисер, Толик, естественно – поэтому было просто удивительно, что обратно с феста мы снова ехали вдвоём с Пашей. Скорее всего, мы просто не стали дожидаться остальных; напитки опять закончились, хедлайнеры нам были не интересны, и мы пошли на бесплатный автобус.
     Автобус был пуст, и кроме нас там была только незнакомая девушка-журналистка, симпатичная, но очень сильно накрашенная. И уж не знаю, возможно, именно это спровоцировало тогда Пашу сказать что-то вроде: «Не понимаю,  почему все считают, что только женщина имеет право быть красивой? Почему женщина, например, может пользоваться косметикой – а если мужчина накрасит глаза, то на него все смотрят, как на ненормального?» Я говорю: «Ну, вот я лично не вижу в этом ничего ненормального». Паша отмахнулся, сказал: «Так то ты!» - и тут же обратился к журналистке: «Девушка, а вот вы как считаете, имеет мужчина право быть красивым?». Та в недоумении повернула голову, смерила нас взглядом, в котором явственно читалось: «Ну что за чудики!» - а потом высокомерно брякнула: «Да я вообще считаю, что мужчина должен быть лишь немного красивее обезьяны!».
    Я в ужасе уставилась на Пашу, понимая, что сейчас начнётся – и ничуть не ошиблась, ибо он, на самом деле, обиделся до глубины души, вскочил, и принялся крайне возмущённо доказывать несчастной журналистке свою точку зрения. Она поначалу пыталась как-то возражать и даже отшучиваться, но поскольку не могла и словечка вставить в поток сыплющихся на её голову аргументов, просто вжалась в кресло, и так испуганно хлопала глазами, словно мы её собирались бить. К счастью, ехать нам было совсем недолго, и, когда автобус остановился, она пулей выскочила из него убежала к метро, а мы – да, разумеется, пошли в магазин, снимать стресс. И долго ещё потом сидели на заборчике у магазина, и я говорила, что Паша имеет право быть красивым, и вообще делать всё, что ему вздумается, и не слушать всяких глупых баб.   

***
    А 28 июня 2002 года, всё в той же «Орландине», у КС была презентация сингла «Моряки», ради которой мы все так старались, и печатали афиши, и клеили; ради которой я не только не поступила в литературку, но даже ушла из группы «Прочие», на самом-то деле – потому что у них в этот день тоже был концерт, и, к тому же, это был день рождения Оли, так что она очень обиделась на меня из-за того, что я предпочла КС.
    Впрочем, обижаться на меня тогда уже было довольно бессмысленно; меня тогда уже, как самостоятельной личности, не существовало, ведь быть «одним из нас» значило совсем не то же самое, что «быть собой», это была очень важная миссия. А поскольку заключалась она, в общем-то, в беспрекословном исполнении всех капризов Самого Прекрасного Человека, я очень старалась заслужить его одобрение.
   Помню, как раз тогда, перед концертом в «Орландине», была очень показательная история. Мы всей толпой сидели за сценой, в гримёрке - то есть, в узкой, как вагон, душной комнатухе без окон. Пили, само собой. Тем временем народ в зале потихоньку собирался - и вот, когда уже, вроде бы, пора было идти на сцену, Паша вдруг повернулся ко мне и спросил: «Есть карандаш для глаз?». Я ответила: «Нет, конечно», - потому что я вообще косметикой отродясь не пользовалась, и мне бы даже в голову не пришло носить с собой  карандаш. Но Паша совершенно искренне ужаснулся: «Как это нет?! Мне срочно нужен карандаш! Прямо сейчас! Я же должен привести себя в порядок! А то как же я на сцену пойду?» - и я поняла, что он не издевается, он просто… испытывает меня!
    Я сразу вспомнила наш разговор после «Окон», воскликнула: «Сейчас, подожди!» - после чего пулей вылетела в зал, и начала трясти  всех своих знакомых девчонок: «Дайте карандаш для глаз! Срочно! Сию секунду! Для Паши!».
    Это была кодовая фраза – так что девчонки вопросов задавать не стали, а мигом похватали сумочки и через минуту, ко всеобщему счастью, кто-то нашёл жалкий огрызок карандаша. Я его схватила, с торжествующей физиономией влетела обратно в гримёрку, и… Знаете, я бы сейчас всю жизнь отдала за то, чтобы хоть на миг вернуться в 2002-й и снова увидеть тот смущённо-восхищённый взгляд, которым наградил меня Паша при виде этого карандашика! Казалось, он немного стеснялся своей выходки – и одновременно, считал, что всё сделал правильно, а главное – что я всё сделала правильно. В кои-то веки…
    Таким Паша и остался  на фотографиях с презентации: безумный, во всём красном, в кепке задом наперёд и с накрашенными глазами. И я, ничуть не менее безумная, в красной рубашке из 70-х годов… Мало того, после концерта мы ещё и в метро ехали в таком  виде! Не одни, конечно, с нами была целая компания – но даже панки, выглядевшие весьма вызывающе, нервно хихикали, поглядывая по сторонам. И только мне было глубоко пофигу, как на нас смотрят; я тащила за Пашу его бас-гитару и смотрела, как всегда, только на него. 
   
    Может быть, поэтому в итоге получилось так, что я оказалась у него в гостях, вместе с панками. Они, конечно, хотели ещё посидеть и выпить вместе, но в итоге очень быстро «сошли с дистанции», позанимали спальные места и отрубились – и только мы с Пашей, как самые алкогольно-устойчивые, ещё полночи сидели на кухне и пили пиво вдвоём, разговаривая на самые разнообразные темы.
    Например, Паша рассказывал, как у него в юности гопники отобрали синтезатор, и чуть не убили вообще, потому что били по голове, после чего он долго валялся с сотрясением мозга – но хуже всего, с его точки зрения, было даже не это, а то, что ему тогда сломали его идеально прямой нос, на всю жизнь сделав его некрасивым. Ну, то есть, это он считал себя некрасивым – тогда как я, конечно же, считала его Самым Прекрасным Человеком, и с ошарашивающей открытостью заявляла ему об этом. И, кажется, Паша даже почти не смущался тогда – ну, после карандашика-то...
     Потом речь как-то само собой зашла про имена и фамилии, и Паша сказал, что, получая первый паспорт, специально взял мамину фамилию, потому что всегда этого хотел – а я ответила, что ему можно только позавидовать, и что я сама всегда хотела взять мамину фамилию, но мама была против. Тогда Паша спросил: «А как тебя на самом деле зовут? Не может же быть, чтобы тебя на самом деле звали Рада!». Я удивилась: «Почему это, не может быть?» - а он мне: «Да это вообще какое-то собачье имя! У меня, например, была овчарка, которую звали Рада». Я улыбнулась и сказала: «Ну, тогда считай, что я – реинкарнация!» - но Пашу это не устроило, и он продолжил допытываться: «Нет, ну а всё-таки, как тебя зовут?». Пришлось признаться - и он, понятное дело, воскликнул: «Ужас какой! Ты ещё и Евгения!».
     «Да меня так никто уже сто лет не называет», - смутилась я. «А почему ты вообще Рада?» - поинтересовался Паша. «Ну, знаешь, - ответила я, - Я просто до 16-ти лет с людьми не общалась, сложно всё было… А когда я ушла из дома и начала с людьми общаться, я попросила их как-нибудь меня назвать, потому что терпеть не могла своё имя. И вот тогда один умный человек взял с полки словарь Даля, и сказал: «Говори номер страницы и строчки сверху!». Я сказала «двенадцать - двенадцать» - и там оказалось слово «рада». Так что мне ещё повезло, по сути; там же могло вообще что угодно оказаться!». Паша махнул рукой, снисходительно усмехнулся и сказал: «Ну, то, что ты до 16 лет с людьми не общалась – это ещё фигня! Я вот до семи лет вообще не разговаривал - зато классно играл на балалайке!».
     После этого ошеломляющего откровения разговор как-то сам собой перешёл на музыку, и в какой-то момент Паша включил магнитофон. На кассете оказалась записана группа «Vacuum», и я воскликнула: «О, это круто!» - а Паша очень обрадовался, что я такое слушаю, и заявил: «Да Александр Бард вообще лучший в мире композитор!».
     И, знаете, это был, наверное, единственный момент в моей жизни, когда я не стала  говорить, что лучший в мире композитор, на самом деле, Паша. Я просто слушала, как он воодушевлённо говорит о поп-музыке и думала, что очень редко можно встретить человека, воспринимающего музыку не как какую-то общественную идеологию, а просто как есть, с пониманием того, что музыка может быть хорошей вне зависимости от жанра. Я не хочу этим сказать, что Паша был абсолютно объективен; скорее, даже наоборот: когда ему что-то не нравилось, он зачастую бывал очень резок в своих суждениях – однако стремление к объективности у него определённо присутствовало, и формулировал он его, как всегда, точно: «Если нам что-то не нравится, наверное, это мы чего-то не понимаем».         
     В общем, мы много о чём тогда успели поговорить – но, так или иначе, а пиво у нас всё-таки закончилось; к тому же, была глубокая ночь, мы были пьяные и уставшие, так что пора было, в общем-то, и спать ложиться. А поскольку спальное место на кухне было всего одно, я сразу сказала, что буду спать на полу. Паша попытался было проявить благородство и начать со мной препираться насчёт того, что он сам будет спать на полу - но я поняла, что это будет уже совсем борщ, и сказала: «Да мне не привыкать! И потом - чем я хуже собаки?» - после чего Паша махнул на меня рукой, занял своё законное место, и почти моментально уснул – а я, лёжа на полу, даже глаза закрыть не могла от избытка чувств, которые меня переполняли после прожитого безумного дня. Я смотрела на спящего Пашу, слушала его дыхание, и, как всегда, думала о невозможности всего происходящего, о том долге, который я взяла у судьбы – и о том, что этот долг придётся отдавать, как бы это ни было страшно.
   
    Мне казалось, что спала я всего несколько минут, однако, когда Паша разбудил меня словами: «Хватит уже бомжевать! Ложись нормально!» - оказалось, что уже утро, вчерашние гости уже все посваливали, и можно, действительно, перебраться спать в комнату. Я так и сделала; Паша ушёл обратно на кухню, и ещё пару часов мы спали – но не больше, а потом настала пора окончательно просыпаться, и Паша принялся готовить завтрак. Он спросил: «Ты яичницу будешь?» - а потом, разбивая яйца на сковородку, сказал: «Ненавижу яичницу! Вот каждое утро, как слышу это «пщщщ» на сковородке, так понимаю, что начался ещё один день холостяцкой жизни, и ничего не изменится…»
     Я промолчала, не зная, что тут можно сказать. Я понимала, что он имел в виду - но, на самом деле, я бы всё отдала за то, чтобы сейчас не расставаться. И как-то так вышло, что мы в то утро действительно не расстались: мы просто вышли из парадной на набережную Обводного, в замечательный, нагретый июньским солнцем город, взяли пива - и пошли пешком на Парк Победы.   

***
    Про «RP – студию». На Парке Победы тогда находилась небезызвестная «RP-студия», где Паша работал звукорежиссером – и с тех пор, как мы туда впервые пришли вместе, я стала периодически бывать на «RP». Я просто звонила Паше, говорила, что хочу встретиться, он говорил: «Ну, приезжай на студию!» - и я приезжала. Просто так. Сидела, смотрела, как он работает – и слушала, конечно же. До сих пор горжусь тем фактом, что свой любимый (и, я считаю, лучший!) альбом КС «Антарктида-Мадрид» я слышала в процессе работы – так же, как и первые записи «МП-три», и многие другие прекрасные вещи.
     Все свои альбомы Паша записывал сам, причём, ещё с 90-х годов, когда он работал звукорежиссёром на «ДДТ-рекордз» - и, конечно же, в своей профессии он был так же гениален, как и во всём остальном. Самоучка, не имеющий специального образования, он не считал это недостатком, и не любил читать умных книг по теории звука; даже пособия, руководства и инструкции начисто игнорировал. Он просто как-то интуитивно понимал, как сделать, чтобы получилось хорошо, а компьютерные программы осваивал примерно так же быстро и спонтанно, как новые музыкальные инструменты; то есть, он просто воспринимал все вещи, как приспособления, необходимые для выполнения какой-то конкретной задачи. Он всегда знал, чего хочет добиться, и эта цель была первична, а всё остальное - так, мелочи, незначительные помехи.
    Из-за этого старшие коллеги, крутые, образованные звукорежиссёры с профессионально-научным подходом к работе, иногда посмеивались над Пашей, считая его «гениальным дилетантом» - но, на деле, очень уважали. Потому что свою работу он делал ничуть не хуже – а, зачастую, даже лучше других, и примеров тому я слышала множество.
    Я ведь вообще была самым благодарным и восхищённым слушателем. Не знаю, ценил ли это Паша, или нет – но иногда мне казалось, что да, особенно когда он скидывал свои студийные эксперименты на кассеты, приносил ко мне на Кирочную, и с чувством гордости за себя, любимого, включал послушать.
    Так однажды он принёс кассету с «Максимом и поп-музыкой», сказал: «Вот такую музыку надо играть!» - а потом врубил звук погромче, и начал танцевать под это русское диско собственного производства. Он радостно улыбался, жестикулировал, словно отрабатывал сценические движения перед зеркалом, да ещё и подпевал собственной записи, приводя меня в безумный восторг.
    Потом кассета с этим хитом ещё долго не покидала моего магнитофона - и, наверное, только поэтому осталась у меня, несмотря даже на то, что Паша вообще никому черновиков не давал, и очень боялся распространения чего-то, с его точки зрения, не доработанного. По этой же причине, (а может быть, и просто по причине разгильдяйства), он вообще очень многого не переписал со студийного компьютера – а некоторое время спустя на «RP-студии» накрылся винчестер, и все не скопированные черновики просто исчезли.
    Вот, кстати, про винчестер. Как-то я услышала мнение, что накрывшийся винчестер вообще легенда, специально придуманная для того, чтобы объяснить, куда девались все студийные наработки – но, на самом деле, это не легенда. Когда винчестер накрылся, Паша как раз дописывал акустический альбом Чёрта. То есть, на студию довольно долгое время приходили разные музыканты и играли свои треки – а когда винчестер накрылся, всё, что оказалось не сохранённым на дублирующих носителях, кануло в никуда, и Паше пришлось в срочном порядке переписывать все треки самому. По памяти, в авральном режиме и жуткой панике. Так что про свои черновики он тогда и не думал даже, не до того ему было.      
    Ещё помню, как Паша мне впервые включил свой ремикс на песню «Таня». Ему тогда кто-то из друзей сказал, что это говно полное, и Паша опасался, что мне тоже не понравится – но мне, на самом деле, очень понравилось, и я сказала: «Да ни один крутой диждей не сделал бы лучше!» - а Паша обрадовался и заявил: «А я и есть диджей! Зовите меня теперь диджей Сахар!».
    Короче, жизнь на «RP-студии» кипела, как никогда; приезжали московские панки, питерские всякие музыканты, парни из КС, разумеется – и все, кроме панков, были заняты каким-то делом, поэтому я, чтобы тоже быть хоть чем-нибудь полезной, периодически подметала пол и выносила мусор. А после работы мы с Пашей часто гуляли по Парку Победы и окрестностям; зимой пили коньяк и катались по раскатанным на льду прудов дорожкам, держась друг за друга, смеясь и чуть не падая… Нам было всего-то по 20 с небольшим, и мы веселились, как дети.

***
    «RP-студия» находилась в бомбаре-поддомнике, где было сыро, холодно, и под лестницей, ведущей вниз, периодически подыхали крысы. И вот сидим мы однажды с Пашей и Толиком у меня на Кирочной, и Паша рассказывает: «Представляете, у нас тут на днях снова крыса под лестницей сдохла! И, конечно, никто её доставать не хочет, все же меня ждут, потому что под эту лестницу хрен залезешь, там низко, темно, грязно… Короче, никому мараться неохота; я пришёл, а мне так сразу и говорят: «Лезь за крысой, а то невозможно уже!». Ну, я взял фонарик, полез - а она там раздулась уже, как шар, и воняет ну вообще ****ец! Я её оттуда, конечно, палкой вытащил кое-как, но чуть не задохнулся нахрен! Ну почему, почему, всегда, как крысу доставать – так я?!». Я говорю: «Да ужас вообще! А что, нельзя там как-то дыры заделать? У меня вот раньше тоже тут было крыс дофига, и мы тут с кошкой с ними боролись, как могли - а потом пришли наши чуваки из мастерской, бетона с битым стеклом напихали за плинтус – и крыс не стало». «Да, хорошая идея… За плинтус…», - немного рассеянно отвечает Паша, и тут его мысли резко меняют направление.
     «Плинтус! – внезапно усмехается он. - Что это за слово вообще такое дурацкое – плинтус? Это как… Как, например, какой-нибудь палтус! Можно даже поговорку такую придумать: «На море – палтус, а на полу – плинтус!». Я смеюсь, и отвечаю: «Да это даже не поговорка, это что-то типа подписи к какой-нибудь картинке Лубнина!». Паша спрашивает: «Какого ещё Лубнина?». Я удивляюсь: «Ты что, Лубнина не знаешь? Это такой поющий художник, его у нас вся мастерская постоянно слушает! А ещё он картинки смешные рисует… Да я тебе сейчас покажу!» - говорю я и достаю с полки издание лубнинских картинок года этак 91-го, на пожелтевшей сероватой бумаге формата советской туалетной.
     С торжественным видом я вручаю этот раритет Паше; пару секунд он смотрит в недоумении на первую картинку – а потом вдруг начинает истерически хохотать. Картинок много, и поэтому он долго не может остановиться, при виде каждой картинки восклицая: «Бля, да он идиот! Нет, он гений!!!». В общем, Паше так понравились картинки, что он даже хотел попросить у Лубнина какую-нибудь картинку для оформления обложки – но, как потом выяснилось, Лубнин заломил такой ценник за использование своих произведений, что Паша обиделся и сказал: «Да ну его нафиг!».    

Глава 6. Поворот к осени.

    Про телефоны. В начале нулевых сотовые телефоны были ещё далеко не у всех, ибо многим, в том числе и мне, подобное удовольствие было не по карману. Но у Паши, с его непрерывной занятостью и разъездами, мобильник, конечно же, был, ибо для него это была не роскошь, а жизненная необходимость. Кстати, номер МТС появился у него, как только в Питере вообще появился МТС: сеть-то была московская, и были там, кажется, какие-то льготы на разговоры с Москвой. Так вот, Паша, когда узнал, что в Питере теперь будет МТС, сразу сказал: «Всё, надо на МТС подключаться!» - после чего купил себе симку с красивым, симметричным номером.
    И вот однажды, в июле 2002-го, Паша звонит мне домой и говорит: «Я телефон потерял! Всё, ****ец!!! Мне теперь никто позвонить не сможет! А ко мне же на студию люди должны прийти записываться! Да ещё на гастроли с «Пилотом» скоро ехать, мне билеты покупать должны - а меня никто найти не сможет! ****ец!!!» - при этом, по его голосу сразу понятно, что он даже не просто в панике, а в истерике, самой настоящей!
   Я его спрашиваю: «Как потерял??? Где???» - а он отвечает: «Да хрен его знает! Ехал вчера домой на тачке, где-то выронил, наверное… Не помню… Да не важно это!!! Мне же все звонить должны – а у меня нет сейчас  денег на новый телефон!». Я понимаю, что должна немедленно что-то сделать, и говорю: «Успокойся, всё нормально! Я тебе завтра же телефон куплю. Тебе какой нужен?». Паша немного растерянно отвечает: «Ну, у меня была «Нокия 3310»…»  - и тут же, осознав, ЧТО я ему только что предложила, недоверчиво спрашивает: «Да брось, как ты его купишь-то??? Откуда у тебя деньги?». Я отвечаю: «Не важно, я найду. «3310», значит?». «Да… Слушай, если купишь, я тебе деньги отдам, обязательно!» - с отчаянной горячностью заверяет Паша. «Да не надо мне ничего отдавать! – говорю я. – Тебе нужнее! Давай так: я сейчас всё узнаю, и сразу отзвонюсь».
    Денег у меня, естественно, не было – однако была у меня подруга, которая уже в те времена неплохо зарабатывала. Ей я, собственно, и позвонила, сходу попросив сегодня же пойти и купить «Нокию 3310». Подруга, мягко говоря, охренела от такой наглости – но когда я объяснила, что мобильник нужен не мне, а Паше, она, немного поворчав, согласилась. Стоила «Нокия 3310» тогда две моих зарплаты, если не больше, однако вопрос был принципиальный, и я решила: пусть сдохну – но отдам.
    Таким образом, уже на следующий вечер я подарила Паше телефон. Обмывали мы этот подарок на Кирочной, и Паша первым делом, конечно же, записал себе в новый телефон свою музыку, тему из песни «Кот», которая у него была и в старом телефоне записана - а потом позвонил Кириллу и похвастался, что записал.  Кирилл тоже захотел себе эту музыку в телефон, и попросил продиктовать ноты – поэтому, собственно, как раз тогда Паша и выбегал ночью во двор, и сосед с третьего этажа очень злился. Но всё это было не важно, главное, что у Паши снова был телефон.            

***
    А через пару недель он этот телефон разбил. Не нарочно, конечно же, просто телефон у Паши служил не только средством связи, но ещё и, например, открывашкой для пива. Открывал он телефоном пиво очень лихо, с хлопком и «с дымком», и это движение у него было отточено до совершеннейшего автоматизма – поэтому я даже не знаю, как могло случиться то, что случилось.
    Мы тогда в очередной раз ехали в метро с точки на Лесной, взяли пива, и на перроне решили вскрыть. Паша привычным движением вытащил телефон из кармана рубашки, подцепил крышку и – хлоп! – крышка полетела на рельсы, а телефон – прямёхонько на гранитный пол! И – вдребезги, на детальки!
    Паша в панике начал суетиться, лихорадочно собирая эти детальки, и на какую-то очень важную из них случайно наступил – что, скорее всего, и явилось причиной того, что, когда мы наконец-то сложили все детальки вместе и закрыли корпус, дисплей, даже невзирая на легендарную неубиваемость «Нокии», напрочь отказался включаться.
    Это была уже полнейшая катастрофа! Мы попытались, хоть в какой-то мере, прикинуть, сколько стоит ремонт, пришли в ужас - и тут у меня в голове мелькнула здравая мысль: телефон-то совсем новый, на него же гарантийка есть! Тщательный осмотр корпуса показал, что он целый, без царапин и трещин – и я сказала: «Ничего, завтра пойдём в сервис-центр на Марата, попробуем по гарантийке сдать, может, они и не поймут, что телефон битый!».
     Паша согласился – вот только была одна проблема: в сервис-центре нужно было очень правдоподобно соврать, а с этим у нас обоих всегда сложно было, так что, когда мы пришли к сервис-центру, возникла заминка. Зашли мы в проходняк; дождь идёт, мерзко – а мы стоим, пьём пиво и в нерешительности смотрим на дверь.
     Так мы и стояли, пока Паша не сказал: «Ну, иди уже, я тут покурю пока», - после чего я поняла, что деваться некуда, и врать всё-таки придётся мне. Мне, которая с 15 лет ни разу не соврала, потому что у меня обет, табу на всю жизнь! Однако Паше об этом знать было совершенно не обязательно; если он сказал - врать, значит, надо было врать – поэтому я просто пожала плечами и зашла в сервис-центр, как в клуб: представив, что я – администратор группы, и сделав морду кирпичом.
    И у меня получилось! Когда Паша всё-таки зашёл следом за мной, работник центра уже выдавал мне квитанцию на бесплатный ремонт, увидев которую, Паша наградил меня таким взглядом, словно я ему второй раз телефон подарила.

***
    Про подарки. Я вообще постоянно пыталась что-то подарить Паше. Не для того, разумеется, чтобы заставить его чувствовать себя мне чем-то обязанным, а просто потому, что я вообще люблю делать подарки. А ещё потому, что Паша, на самом деле, часто не мог позволить себе что-то купить, и мне в этом виделась какая-то вселенская несправедливость, которую нужно было хоть как-то попытаться исправить. И вот примерно по этой причине я, в первых числах июля 2002-го, подарила ему джинсы.
    Отношения с вещами у Паши вообще были довольно оригинальные, то есть, одевался он обычно так, словно никогда в жизни ничего не покупал, а просто периодически вытаскивал из шкафа что-то, доставшееся ему по наследству от предков – причём стиль, в котором это наследие комбинировалось, тоже был совершенно особенным. Зелёная рубашка поверх жёлтой футболки была нормальным делом; вообще всё зелёное или всё красное – тоже; а ещё были футболки-поло с воротничком «родом из 90-х», примерно такие же древние свитера – и неизменные «варёнки» неимоверного размера, отрезанные по низу.
    Вид этих «варёнок» всегда вызывал у меня какой-то эстетический диссонанс, и я однажды спросила у Паши: «Ты что, не можешь себе джинсы купить?» - на что он честно ответил: «Не могу», – после чего я, настреляв денег у своих девчонок, пошла в магазин и купила Паше совершенно новые джинсы, тёмно-синие, с крупной строчкой.
Правда, подарить их Паше оказалось не так-то просто: он очень долго отпирался, говорил, что если жена увидит у него что-то новое, то обязательно выбросит – но я проявила настойчивость, и джинсы он всё-таки взял.
    А пару дней спустя мы созвонились, и Паша позвал меня к Толику, пить водку. Я бегом побежала в магазин, взяла литр «Менделеева», примчалась на Загородный - и застала такую картину: все, (то есть, Толик, две девушки, и, кажется, ещё Саша), сидят за столом, а Паша, на корточках - под столом. Потому что он, видите ли, от меня прячется!
    Это была, на самом деле, выходка вполне в его духе – но поскольку при моём появлении все начали ржать, я почувствовала себя полной идиоткой и впала в ступор, не понимая, что мне теперь делать. «Привет», - говорю я - а Паша смотрит на меня из-под стола с улыбкой Джоконды, которую застукали за чем-то неприличным – и молчит. Тут Толик начинает стучать кулаком по столу и орать: «Хватит придуриваться, Ключ! Вылезай!» - чем вызывает новый приступ всеобщего хохота; я, окончательно растерявшись, спрашиваю у Паши: «Мне что, уйти?»  - и тут наша загадочная звезда всё-таки соизволяет вылезти из-под стола.
    «Привет. Ты видишь, в чём я?» - всё с той же улыбкой, то ли смущённой, то ли кокетливой, интересуется он. «Да», - отвечаю я, и понимаю, что я, всё-таки, молодец, потому что умудрилась купить ему джинсы чётко по размеру, и теперь Паша выглядит, ну просто как настоящая звезда: в новых джинсах, в белоснежной футболке с воротничком – и пьяный почти в дрова.

***
     Больше он эти джинсы никогда не носил, словно надевал их в тот раз специально для того, чтобы надо мной все посмеялись. Впрочем, не исключено, это так и было, ибо, несмотря на весь сияющий позитив моих воспоминаний, отношения у нас были весьма странные, и проявлялось это порой довольно неожиданным образом.
    Поехали мы как-то с Пашей и Толиком в гости куда-то на Проспект Ветеранов; помню, Кузя там был, Таня и ещё одна девушка. Сидели все на кухне, пили, окно было открыто, ибо жара… Вроде, всё было нормально; все общались, я, преимущественно, молчала – ну, как всегда. И вдруг кто-то из девчонок начал расспрашивать меня, кто я да откуда: ну, понятно, я же всё-таки человек новый, почему бы и не полюбопытствовать?
    Я попыталась ответить – однако, стоило только мне сказать, что я не питерская, как Паша тут же прицепился к этому факту, и начал меня целеустремлённо чморить. Ну, как всегда, в общем-то; все эти вопли на тему: «Вали в свой Мухосранск!», я к тому времени слышала неоднократно и уже почти привыкла на них не обижаться – хотя бы просто потому, что обижаться на Пашу вообще было довольно глупо.
    Вот и в этот раз: я решила не вступать с ним в бессмысленную полемику, и просто в очередной раз замолчала, ожидая окончания монолога. Отведёт душу и успокоится, делов-то… Однако реакция остальных присутствующих оказалась для меня совершенно неожиданной, ибо для девушек такое «публичное битьё», видимо, было в новинку, и они внезапно решили… за меня заступиться! То есть, кто-то сказал Паше что-то типа: «Да что ты до человека докопался?» - и началось!
    Все стали друг с другом препираться; я пришла в ужас, (потому что опять же, это всё из-за меня, а я этого совершенно не хотела!), и попыталась сказать, что, мол, всё нормально, перестаньте - однако меня уже никто не слушал.
    И тут Паша, (который тоже не ожидал от своих друзей, что они начнут за меня заступаться!), решил, видимо, что все ополчились против него - и ужасно, искренне, по-детски, обиделся. А поскольку он в этот момент сидел на окне, то и поступил он, как пьяный подросток, то есть, встал во весь рост на подоконнике и заявил: «Ну, всё, я пошёл!».
     Все напряглись, перепугались и начали орать: «Слезай немедленно, придурок!» - но Паша, (ну прямо как в песне «Дай руку»), только отмахнулся: «Да ладно, здесь же второй этаж, ничего мне не будет!» - и засмеялся…
    Короче, кончилось это тем, что парни всё-таки стащили его с окна на пол, а потом… Я отчётливо помню, как Паша сидел на полу, и все, кроме меня, кричали: «Да ты вообще охренел, что ли?!» - а он только, молча, загораживался от них руками, и с какой-то загадочной, грустной усмешкой смотрел на меня. И я чувствовала себя ужасно виноватой – потому что, в некотором смысле, так оно и было.
    Через некоторое время, когда все, наконец, успокоились, Паша сказал: «А что, выпить-то больше нечего?» - и я, разумеется, пошла в магазин. Со мной пошла Таня, которая выразила мне своё чисто женское сочувствие – после чего я поняла, что сейчас разревусь нафиг, и что надо мне вообще валить, чтобы этого никто не видел. Однако  оставить Пашу я не могла, ему же ещё домой надо было в таком виде добираться, поэтому я мысленно сказала себе: «Соберись, тряпка!» - и вернулась.
    Мы ещё выпили, и через некоторое время пошли на электричку до Балтов. Толик, который был самый трезвый, довольно бодро залез на перрон, помог залезть пьяному Паше – ну, им-то, с их ростом, нормально! – а я, коротышка, никак не могла залезть, поэтому Паша просто схватил меня за руки и втащил наверх, через край перрона. Для тех, кто не знает, что такое край перрона, могу пояснить: на самом деле, это такой сэндвич из арматуры, бетона и асфальта, жирно приправленный извёсткой, так что я не только ободрала себе кожу на животе, но и измазалась, как чушка. А потом ещё на Балтах нужно было, как полагается, прыгать с перрона, да ещё Пашу домой провожать, да ещё пешком на Кирочную идти… В общем, тот ещё вечер выдался, хорошо хоть, что без контры и ментов как-то обошлось.      

*** 
    20 июля 2002-го мы, дойдя пешком от Парка до Московской, сели в троллейбус и поехали на пляж, находившийся там, где Ленинский проспект упирался в Залив. Этот пляж тогда в народе назывался «помойка», и название своё вполне оправдывал: жалкий кусочек отсыпанного грязным песком берега, до которого нужно было довольно долго пробираться через отвалы строительного мусора.
    Пока мы шли, Паша, в своей обычной манере, решил познакомить меня с незнакомой мне местностью, и сказал: «Вот смотри: это – Юз! Мы сейчас идём ПО ЮЗУ. Кстати, где-то здесь неподалёку живёт Костя Дождь». Я говорю: «А, это тот, который всё время ноет?» - «А ты что, его знаешь?» - удивляется Паша. «Да, – говорю, - ещё с Зоопарка знаю». А Паша говорит: «А я – ещё с детства. Когда я жил в Сосновой поляне, мы всей компанией ходили к Косте бухать. Помню, когда мы с ним познакомились, он так и сказал: «Привет, я – Дождь!», а я ему в ответ: «А я – Снег!». Смешно было… Хотя он унылый был, конечно, всё время сидел дома, бухал, ныл и слушал «Гражданскую Оборону». Я говорю: «Ужас какой!» - а Паша вдруг совершенно неожиданно отвечает: «Да ладно, на самом деле, «Гражданская Оборона» - хорошая группа».
    Я тогда, честно говоря, подумала, что это опять какое-то испытание для меня, потому что Паша вообще ненавидел русский рок, ненавидел искренне и пылко; очень не любил, когда КС причисляли к этому разряду музыки и возмущённо говорил: «Мы никакой рок не играем!» - а тут вдруг похвалил «Гражданскую Оборону»! Я удивилась, ничего не ответила и только плечами пожала: в конце концов, гений имеет право быть непредсказуемым…
    А потом, за такими вот странными разговорами, мы пришли на пляж-«помойку». Я там искупаться не решилась, просто сидела и пила пиво – а парни то подбегали ко мне, чтобы тоже присесть и выпить, то снова убегали купаться; они брызгались водой в мелком Заливе, перебрасывались панковскими шуточками – в общем, вели себя, как все нормальные молодые люди на пляже. А я, как всегда, любовалась на Пашу – потому что он, в отличие от меня, ездил на пляж регулярно, и сейчас, в июле, был загорелый и красивый, как бог.
     И до сих пор, когда я вспоминаю тот день, перед глазами сразу возникает такая картинка: мы едем в троллейбусе с пляжа, стоим на задней площадке, и Паша, в расстёгнутой белой рубашке, с бутылкой пива в руке, небрежно облокачивается на поручень, а предзакатное солнце светит прямо Паше в глаза – и разделяется на два его собственных солнца…
    Я всё смотрела и смотрела на него, не отводя восторженного взгляда – пока он, естественно, опять не начал на меня орать: «Прекрати! Не смотри на меня!».

***
    Ну и, раз уж я заговорила про пляжи, то расскажу ещё и про 4 августа 2002-го. Поехали мы тогда в Солнечное, большой компанией, аж вчетвером: Паша, две девушки и я. Хотели, типа, спокойно отдохнуть – но приключения в этот день были неизбежны.
    Выйдя из электрички, мы затарились пивом и пошли к Заливу - а по дороге, как полагается, надолго встряли на пешеходном переходе на Приморском шоссе, пропуская поток машин. Стояли на обочине, Паша – крайним слева, и тут с боковой дороги вывернул какой-то хрен на «жигулях», и… вскользь задел бампером Пашу! Не сильно задел, к счастью – однако сообразил, что задел, и на секунду замешкался, притормозив. И ровно в эту самую секунду, (я и понять не успела, как это произошло!) – Паша, произнеся краткое, смыслоёмкое слово, со всей силы пнул машину в заднюю дверцу!
     Водителю машины ещё сильно повезло, что Паша, по случаю лета, был в лёгких сандаликах, а не в ботинках с железными нашлёпками – но вмятина на двери всё равно получилась внушительная, чего уж там… Мы все застыли в тотальном ахуе; мужик отъехал на десяток метров – и снова остановился.
    В тот же миг Паша сам испугался своей выходки, и в ужасе обернулся (почему-то!) ко мне; я, увидев его перепуганный взгляд, мысленно приготовилась защищать его, даже если меня сейчас будут бить монтировкой – однако водитель «жигулей», к счастью, оказался умнее, чем можно было предположить: он оперативно сообразил, что он один, а нас - четверо (несмотря даже на то, что двое из нас точно девчонки), завёл движок и всё-таки уехал. Справедливость, как она есть, восторжествовала – и мы пошли на пляж, радостно обсуждая, какие мы крутые.
    Однако на пляже нас снова подстерегал облом, ибо там было столько народу, что яблоку было негде упасть, не то, что покрывало расстелить. В связи с этим мы приняли волевое решение идти по берегу в сторону Питера – авось, там где-нибудь будет посвободнее. И потащились: по адской жаре, вдоль берега, увязая ногами в песке и свесив язык на плечо. Дважды мы делали привал, выпивали, шли дальше – и продолжалось это, представьте себе, аж до самых Дюн!
    В Дюнах же народу, наконец-то, стало поменьше, ибо пляж там был почти дикий; к тому же, идти дальше у нас уже совсем не было сил, и мы наконец-то расстелили покрывало, сели и нормально выпили. И тут Пашу внезапно озарила идея: «Слушайте, мы же в Дюнах! – воскликнул он. - А значит, мы на нудистском пляже! Давайте голыми загорать, так же круче!». Я, конечно, ответила: «Да запросто!» - и мы, на самом деле, разделись, под скептическое хихиканье остальных, которые раздеваться, естественно, не стали и вообще смотрели на нас, как на идиотов.
    Некоторое время мы сидели на покрывале и переглядывались, как заговорщики; Паша стеснялся, прикрывался руками – но вид у него при этом всё равно был довольный и даже торжествующий какой-то, словно он кому-то что-то доказал своим неординарным поступком. И сияли солнышки в глазах…
    Он был так безумно красив в этот момент, что я опять не смогла вовремя отвести взгляда – поэтому, в итоге, Паша не выдержал, вскочил и бросился к воде, с разбега окунувшись с головой в Залив. Я тоже вскочила и побежала следом - и, хотя плавала я всегда, как якорь, само по себе то чувство, что мы оказались одни, в Заливе, без всей хихикающей над нами компании, я и сейчас никакими словами не могу передать!
     На море был ветер и лёгкое волнение, волны поднимались и опускались, набегая на берег – а мы болтались на этих волнах метрах в пяти друг от друга, и Паша крикнул мне: «Как здорово на волнах качаться! Ты любишь на волнах качаться?». «Да!» - крикнула я в ответ, и подумала, что, будь моя воля, я вечно бы так на волнах качалась, вообще никогда бы из воды не вылезала! Но ничто не длится вечно, особенно такие мгновения счастья, которые кажутся невозможными…
    Через несколько минут мы вылезли на берег, оделись и пошли на электричку, в Сестрик. Кажется, мы тогда честно собирались по домам - однако тут Паше кто-то позвонил и пригласил в гости, по поводу чего мы взяли в магазине бутылку водки, ещё пива и поехали чёрт-те куда, на Гражданку, кажется, причём, на маршрутках, а вовсе не на электричке. Ехали мы долго, целый час, не меньше, так что по пути выпили всё пиво, и реальность совсем уже начала смазываться, теряя контуры. К тому же, снаружи начало темнеть, и когда мы вышли из маршрутки, я вообще перестала понимать, где мы находимся.
    И тут, как на грех, Паше снова позвонили и сказали, что, оказывается, нужно ещё зайти в магазин за закусью и запивкой. Магазин был рядом; вся компания наша осталась снаружи, а мы с Пашей побежали в магазин, похватали всё нужное, оплатили – и уже практически вышли обратно, как нас в дверях задержал охранник и потребовал показать, что у Паши в рюкзаке. А там, соответственно - бутылка водки, купленная в Сестрике, про которую мы совсем уже забыли! Твою ж мать!
    Охраннику, тупому чучелу, конечно, оказалось никак невозможно объяснить, что мы эту водку аж в Сестрике купили; ему вообще было ни хрена не объяснить, он начал злобно бычить и угрожать вызвать ментов. Пьяный Паша возмутился и начал с охранником препираться; я попыталась встрять и предложить охраннику оплатить проклятущую водку повторно, только бы он ментов не вызывал – но Паша занял принципиальную позицию, и заявил: «Нет! Пусть вызывает! Я же не виноват!».
    В это время остальная компания, почуяв неладное, уже присоединилась к нам, пришли даже те ребята, к которым мы в гости ехали; они всей толпой предприняли последнюю отчаянную попытку отмазать Пашу, но тщетно: менты уже приехали и повели его в «уазик». Я рванулась было за ним, потому что мне было очень страшно – но менты спросили: «А вы, девушка, ему, собственно, кто?» - и на этот вопрос я ответить не смогла, так что они сели в машину и уехали.
    У меня от ужаса повело мозг, и я во злобе начала пинать какие-то ограждения у магазина – но народ меня вовремя увёл к себе, и там я тихо приткнулась куда-то, погрузившись в свой внутренний ад. Кажется, я так и просидела до тех пор, пока кто-то не сообщил мне, что Пашу выпустили, и он едет домой. Тогда я тоже вскочила и поехала домой - а там, естественно, первым делом бросилась к телефону, позвонила Паше, и услышала примерно такой монолог: «Аллё… Вор у аппарата… С тобой говорит вор, представляешь?.. Бутылку водки украл… Теперь мои отпечатки в картотеке малолетних преступников…» - и всё это с таким истерически-пьяным хихиканьем, почти сквозь слёзы, так, что я сказать-то не знала, что... Разве что: «Слава богу, что всё обошлось!» - потому что с такими неадекватными историями никогда не знаешь, чем всё закончится.   

***
    Про неадекватные истории из моего личного опыта. На самом деле, к 2002 году меня уже три раза пытались убить - и всё из-за каких-то неадекватов. Первый раз был ещё в 97-м году в Кемерово, когда я сболтнула какую-то чушь, типа что мне вкус крови нравится – и безумный сосед из общаги, где жила моя подруга, избил меня и попытался задушить за то, что я - вампир. На полном серьёзе. Как я умудрилась его убедить, что я – человек, за то короткое время, пока его пальцы сжимались на моём горле, я до сих пор не представляю, наверное, от избытка адреналина у меня проснулся невиданный дар убеждения.
    Второй раз был ещё более странным, и, в отличие от первого, совсем неумышленным. Я шла по узенькому тротуару на переулке Антоненко, услышала над головой звон бьющегося стекла – и почему-то резко остановилась, словно меня кто-то схватил за плечо. А в следующую секунду прямо передо мной на асфальт рухнул здоровенный кусок оконного стекла - да не просто рухнул, а пролетел вертикально и разбился вдребезги в двадцати сантиметрах от моих ботинок. Я тогда чуть не уверовала в существование ангела-хранителя, потому что, не остановись я – и у моей тушки были бы все шансы попасть в сводки новостей под заголовком «Самая нелепая и кровавая смерть недели».
    А третий раз был у меня на Кирочной как раз в описываемый период. Напросилась ко мне вписаться на недельку одна баба из нашей мастерской. Ну, я её толком не знала даже, баба и баба, из таких, которых даже в юности девушками не называют, ибо была она широка и во все стороны равна, как пифагоровы штаны. Пришла ко мне на Кирочную, принесла бутылку водки и огромный чемодан, из которого сразу выползло огромное количество шмотья, от которого в комнате стало не просто тесно, но и запахло провинциальным мещанским бытом. Я офигела и попыталась объяснить, что здесь живу я, а не она, и вообще, здесь не общага, а как бы клуб – но тщетно: это чучело всерьёз решило обосноваться надолго! Тогда я потребовала, чтобы она шла нах немедленно – и тут баба в ярости схватила с пола первую подвернувшуюся бутылку, опытным движением хряснула её о выступ стены, так, что в руке осталось только горлышко – после чего бросилась на меня с «розочкой».
    Силы были явно не равны; она толкнула меня на пол и навалилась сверху – но я мгновенно среагировала и успела одной рукой схватить её за запястье руки с «розочкой», а второй – за длинные волосы, да так, что они затрещали. Баба взвыла от боли, и заорала: «Отпусти!!!» - а я в ответ, само собой: «Не пущу, сука!!! Бросай розочку!!!»… В общем, так и держала, пока она не бросила. Ну, а потом она свалила, наконец-то на улицу вместе со своим сраным чемоданом – и я обнаружила, что эта тварь ещё и сорвала у меня с шеи серебряный самопальный кулон с солнцем… Кулон, правда, потом нашёлся якобы случайно в мастерской, потому что бабе этой со мной ещё работать вместе предстояло, и она не хотела прослыть воровкой – но солнце с тех пор действительно стало краденым.
    Я, кстати, потом рассказала про этот случай Паше – но он даже как-то не принял во внимание то, что меня могли убить, только нахмурился и с осуждением сказал: «Да ты, оказывается, ещё и дерёшься!». Как будто я не имела права защищать свою жизнь, честное слово…   

***
    Ну да ладно, хватит о грустном, продложу-ка лучше про музыку.
    10 августа, накануне предполагаемого выхода альбома, группу КС пригласили на радио «Шансон», давать интервью для передачи «Ленинградский рок-клуб». Мне это, в принципе, показалось несколько странным, потому что к шансону КС имели ещё меньшее отношение, чем к рок-клубу - но выступление по радио было делом нужным и важным, и вообще это было круто. Ехать нужно было в Ольгино, в радиоцентр, и в самый день интервью Паша вдруг позвонил мне и сказал: «Бери паспорт, поехали с нами». Я удивилась: «А что, можно?» - а Паша говорит: «Конечно! Ты же один из нас!»
    Я радостно схватила паспорт, приехала на Старую Деревню, встретилась с парнями, мы взяли пива, сели в электричку и двинули в Ольгино. А когда мы добрались до радиоцентра, внезапно выяснилось, что «один из нас» сегодня не только я, но и легендарный Кирпич, сооснователь КС - притом, что пропуска, оказывается, выписаны только на три лица.
    И началась дискуссия! Конечно, самое логичное было бы идти Паше, Кузе и Кирпичу, как авторам музыки и текстов – но Паша заявил, что он вообще терпеть не может интервью давать, так что пусть вместо него идёт Кирилл, а он лучше со мной погуляет по лесу, пивка попьёт. Парни сказали: «Ну, нет уж!» - и предложили тянуть спички, чтоб по-честному.
    Поломали спички, потянули - и в итоге этой жеребьёвки гулять по лесу со мной и с пивом неожиданно выпало… Кузе! Так что Паша, обречённо вздохнув, пошёл давать интервью – а мы с Кузей отправились бродить по окрестностям радиоцентра, по проложенным в лесу широким аллеям, и даже, что самое удивительное – по огромному антенному полю, куда, конечно, вход был запрещён, но поскольку мы вообще не встретили по пути ни одного человека, то нас оттуда никто и не выгнал.
    Радиоприёмника у нас не было, так что послушать, что там парни говорят в эфире, мы не могли – но впрочем, скучно нам не было, потому что Кузя оказался интереснейшим собеседником, остроумным, интеллигентным, и, как настоящий поэт, умеющим здорово играть словами. Например, он тогда сочинил смешную скороговорку: «Прут труп, а он тпру да тпру».
    Много лет наш тогдашний разговор с Кузей казался мне утраченным в памяти - а потом, однажды, во сне, меня словно кто-то учил, как писать стихи; учил долго, вдумчиво, но не мучительно, а легко как-то. И когда я проснулась, мне вспомнился весь наш тогдашний диалог, верьте, не верьте.
    Итак. Место действия - парк при радиоцентре, огромные деревья вдоль асфальтовой дорожки, тёплый летний день, тишина, мы с Кузей лениво бредём, не думая, куда, неспешно пьём – даже это помню! – пиво «Три богатыря» в чебурашках, и, вроде можно помолчать, но мне как-то неловко, и я пытаюсь завести беседу.
- А ты только тексты пишешь или стихи тоже? – спрашиваю я.
- Стихи тоже, - отвечает Кузя, и снова замолкает.
- А я…тоже иногда пишу, - говорю я, выдержав пятиминутную паузу.
- Да? – без особого интереса спрашивает Кузя.
- Ну, не так, как ты, конечно, - поспешно оправдываюсь я.
    Кузя смотрит куда-то сквозь меня в рассеянной задумчивости.
- Я к тому, что тексты у тебя классные, - пытаюсь пояснить я. – Вообще не представляю, как это так получается.
- Ну, как… Как-то так получается. Вот смотри – это что? – внезапно спрашивает Кузя и показывает куда-то в сторону от дорожки.
     Я смотрю в этом направлении. Там дренажная канава и из неё торчит длинная тонкая палка.
- Это? Ну, палка какая-то, - не понимая, к чему он клонит, отвечаю я. – Какой-то прут.
- Прут! – усмехается Кузя. – Прут – что? Что прут?
    Я ржу, потому что прут – это, на самом деле, глагол, а не существительное, и это очень смешно, а Кузя тем временем продолжает препарировать несчастное слово из четырёх букв:
- Они прут, а им - «тпру»!
     Я тоже переставляю в голове буквы и говорю:
- Труп прут!
- О, точно! Прут труп – а он «тпру» да «тпру»!
- Это гениально! – восклицаю я в полном восторге. - Наконец-то знаю, как писать стихи!
    Но, конечно же, это шутка, ведь я же знаю, что у меня так ни за что не получится. Да и зачем? Ведь для этого в мире есть Кузя.
    И вообще, чтобы такое получалось, нужны два человека, а не один.
    Много лет спустя Кузю спросили: «А как вы тексты писали?» - и он ответил: "Ну, как. Обыкновенно. Приходит мне, к примеру, среди ночи в голову смешная фраза: "Кто-то ходит вокруг, голова - словно лук". Я вскакиваю, хватаю телефон, закрываюсь в сортире и звоню Паше. Говорю: "Слушай, фраза классная!" - и говорю фразу, а он мне - следующую. И так развлекаемся, пока что-то не начнёт вырисовываться".
    Я и поныне думаю, что это был идеальный творческий процесс.
 
Глава 7. Точка невозврата - 2.

    Конец МРАКа. 1 сентября 2002 года стало моим «последним деньком в раю», то есть, последним днём привычной богемной жизни, ибо в этот день меня выгнали с Кирочной 32. Выгнали, потому что теоретической хозяйке, (а на самом деле, просто дочке архитектора, которому когда-то досталась мастерская от союза), приспичило устроить там свою реп. точку. Переговоры и уговоры ни к чему не привели, и мне было велено выметаться.
    Идти мне было некуда, так что я уходила, по сути, в нашу жуткую керамичку на Канале Грибоедова; моя андерграундная «империя» рухнула в одно мгновение, и я внезапно поняла, что для всей своей тусовки я была не человеком, а всего лишь местом, куда всегда можно было прийти. Таким образом, без Кирочной я, по сути, была никем и ничем, кроме – страшно сказать! – «одного из нас». И только это могло, наверное, объяснить тот факт, что в последний день августа 2002-го года Паша подарил мне телефон.
    Он пришёл тогда на Кирочную вместе с Толиком, и принёс в коробке совершенно новый «Alkatel 310». Не «нокию», конечно – но всё равно это был потрясающе дорогой подарок, настолько, что не понятно было, как вообще Паша на него денег нашёл, скорее всего, тоже занял у кого-то…
    Я прикинула всё это, и сказала: «Да ты что, я не могу такой подарок принять! Это слишком дорого!» - на что Паша, пожав плечами, ответил: «Ну, я же тебе должен!». Это меня, честно говоря, задело, и я возразила: «Ничего ты мне не должен! Я тебе телефон подарила, потому что он тебе был нужен – а мне-то зачем телефон?». И тут Паша предъявил аргумент невероятной силы; он сказал: «Чтобы я всегда мог тебя найти», - точно зная, что уж этому-то я ничего не смогу противопоставить.
    Этот поступок был, наверное, одним из самых ярких проявлений его легендарной непредсказуемости. Ведь Паша же постоянно вёл себя со мной так, словно хотел от меня избавиться; он мог орать на меня, шарахаться от меня, словно я чумная – и вот теперь, когда он точно знал, что я ухожу туда, где у меня даже городского телефона не будет, изъявил желание быть всегда на связи! Он, по сути, в этот момент подарил мне не просто телефон, а веру в то, что жизнь продолжается, и - уж не знаю, думал ли он об этом, или нет - но это было на редкость своевременно! 
    После торжественного вручения мне телефона мы перешли на другую сторону Кирочной, и купили мне сим-карту, причём я, не глядя, выбрала такой красивый номер, что Паша даже позавидовал моему везению: он-то свой симметричный номер за отдельные деньги выбирал… А потом мы с Пашей взяли пива, вернулись в подвальчик и сели разбираться с новым телефоном.
    Вот тогда-то я и набралась смелости попросить самого лучшего в мире композитора записать мне в телефон его музыку. Я ведь давно знала, что у Паши в «Нокии» тема из «Кота» записана, и у Кирилла тоже, и вообще это такая «фирменная» фишка, как бы подтверждение причастности к группе что ли… А поскольку в моём новом телефоне тоже оказался встроенный синтезатор мелодий, я взяла, да и попросила музыку.
     Паша, немного поломавшись для приличия, с хитрым и довольным видом спросил: «А тебе какую песню?» - словно это был какой-то особый тест, честное слово! - и я этот тест прошла. Я, не раздумывая, спросила: «А «Хочу-хочу» можно?» - на что Паша с радостной улыбкой ответил: «Сейчас попробуем!» - а потом взял листок бумаги и наскоро написал ноты, свои собственные ноты, для моего телефона! В процессе написания он сделал несколько поправок, рассмеялся, подвёл черту, самокритично поставил сам себе двояк с минусом за диктант по сольфеджио - но уж зато в телефон вбил ноты быстро и безошибочно, показав просто потрясающий «класс игры на телефонном синтезаторе».
    И потом каждый раз, когда у меня звонил телефон, эта мелодия так согревала меня, что и сейчас, если бы меня спросили, что в моей жизни было самого ценного, я бы ответила: телефон «Alkatel 310», музыка Паши и автограф с его «диктантом».

***
    Перед выходом альбома Паша дал зарок не брить бороду. Так и сказал: пока альбом не выйдет, не буду бриться! Ну и оброс в итоге недели за две такой бородищей, какой, наверное, никогда в жизни не обрастал: ни дать ни взять, толстовец какой-то. Я тогда, кажется, ещё сказала удивлённо: «Ну ни фигасе у тебя борода растёт!» - а он таким трагическим тоном ответил: «Да уж, растёт... Ну почему, почему эти волосы растут везде, кроме головы?!»   
   С этой бородой потом была такая забавная история. Было это 10 сентября, когда «МП-три» вписались играть на довольно странном конкурсе молодых исполнителей «Жажда успеха». На самом деле, это была, по сути, рекламная акция «Спрайта», и играли там совершенно непонятные поп-группы, из понятных только «МП-три» и были. Я накануне позвонила Паше, спросила, когда и куда приходить, и он сказал приходить к нему, мол, вместе и пойдём. А я ему как раз тогда купила новенький карандашик для глаз, чтобы каждый раз, когда ему приспичит «привести себя в порядок», у девчонок не просить…
    В общем, приезжаю я к Паше, он мне открывает – и сразу убегает вдаль по коридору в сторону ванной. Дверь в ванную открыта, Паша там что-то хватает, бежит на кухню, я иду за ним - а там Толик с девчонками, водка, дым коромыслом, и какой-то ещё странный, химический запах везде витает, словно перекись водорода пролили. «Ну что, хватит или не хватит?» - спрашивает Паша у одной из девушек, показывая ей пластмассовую мисочку, и я понимаю, что там, в общем-то, на самом деле, перекись, точнее, разведённый гидропирит!
    Девушка заглядывает в мисочку, говорит: «Нет, наверное, надо ещё!» - и Паша высыпает туда же ещё таблеток десять. Размешивает. Я интересуюсь: «Что это ты делаешь?» - а он отвечает: «Бороду обесцветить хочу». «Зачем?» - удивляюсь я. «Ну это же прикольно! Вот вы, девушки, волосы красите – а мне что, нельзя?» - с вызовом спрашивает Паша. «Можно, конечно. Будешь, как Дед Мороз», - улыбаюсь я. Ну да, если волос нет – так хоть бороду, почему бы и нет... Тут же достаю из кармана карандашик и говорю: «А я вот тебе подарок купила». «О, это как раз вовремя!» - обрадовано восклицает Паша и снова убегает в ванную. Через несколько минут он выходит оттуда довольный, намазанный гидропиритом по самую лысину - и садится со всеми пить водку.
    Пить с намазанной физиономией ни фига не удобно, запивать – тоже; даже у бутылки с пивом всё горлышко оказывается в проклятом гидропирите, а уж курить при этом и вовсе нереально – но это только добавляет ситуации веселья, и ближайшие минут сорок проходят незаметно, с шутками и прибаутками. А потом настаёт время двигаться в сторону Исаакиевской площади, и Паша бежит умываться – после чего внезапно обнаруживается, что борода у него стала вовсе не белой, а… ярко-оранжевой!
    С этого момента безумие ситуации начинает принимать угрожающе-гротескные масштабы - но не таков Паша, чтобы его это могло хоть как-то смутить! Напротив: он смотрит на себя в зеркало, радостно улыбается, берёт подаренный мной карандаш, красит глаза – и в результате превращается в такого адского фрика, что даже я на его фоне кажусь редкостным цивилом. А ведь нам ещё на площадь идти, пешком!
     Короче, шли мы тоже очень весело. Сначала ждали народ у метро Садовая, потом вышли на Канал Грибоедова, на Вознесенский проспект – и всё это время Толик шёл в полутора метрах от нас, и, нервно хихикая, говорил: «Не, ребята, я не с вами!».
    Когда мы пришли на площадь, там, перед Мариинским дворцом, стоял граунд, и кто-то уже играл; потом подошла очередь «МП-три», и парни уговорили девчонок выйти с ними на сцену, причём, без блузок, в одних лифчиках. На мне лифчика не было, поэтому я просто завязала футболку узлом и присоединилась к общему бардаку. Это, наверное, был единственный раз в жизни, когда я вообще вылезла на сцену – и до сих пор этот факт кажется мне чистым безумием, оправдать которое может только немереное количество выпитого и граничащая с оргией феерия происходящего. А спустя некоторое время неожиданно оказалось, что «МП-три» заняли первое место в отборочном туре. Видимо, потому что жюри было в состоянии аффекта, не иначе…

***
   После этого Паша проходил с крашеной бородой совсем недолго - то есть, не бриться до выпуска альбома у него не получилось. Дня через два мы встретились с ним и всё тем же Толиком на Парке Победы, и я, увидев Пашу без бороды, просто обалдела. Я ведь за долгие две с половиной недели уже привыкла к тому, что у него пол-лица из-за растительности не видно – а тут снова увидела его во всей красе, и, видимо, у меня на лице такой светлый ахуй отобразился, что Паша, улыбаясь, спросил: «Ну как?». Я в восторге воскликнула: «Круто!» - а он мне: «Ага, на десять лет помолодел! Вот только бритьё это – такое занятие…». «А что?» - не поняла я, и Паша пояснил: «Тут главное – не увлекаться. А то знаешь, я однажды так увлёкся, что сбрил себе волосы вообще везде, и даже брови сбрил!». «Ого! – изумилась я. – И как же без бровей?». «Ни фига не удобно, - поделился опытом Паша. – Пот всё время попадает в глаза и очень щиплет. Еле дождался, пока брови обратно отрастут».

***
    Про «вельтмейстер». О, это одна их самых фееричных историй, связанных с московскими гастрольными покатушками. Было это всё в том же сентябре 2002-го; «Выход» играл на каком-то очередном фестивале, проходившем на территории ВДНХ, и самая засада была в том, что фестиваль был, по сути, пивной, его какой-то пивзавод спонсировал, и пиво там просто рекой лилось, совершенно на халяву. За сценой так просто кеги стояли, наливай, сколько хочешь! А потом ещё панки приехали, привезли вино «Арбатское» и перцовку, а времени до выступления ещё дофига было… В общем, столько соблазнительных факторов сразу, что трезвыми остаться было просто невозможно, да и фестивальный настрой, опять же, доставлял мозгам веселящего газа.
    И тут я вдруг вспоминаю, что Силя недавно спрашивал, не нужен ли Паше древний аналоговый синтезатор, который уже лет двадцать на антресолях валяется, но, вроде бы, рабочий. Я тут же сообщаю об этом Паше – и, конечно же, он принимает решение во что бы то ни стало, прямо сегодня, забирать синт. Пофиг, что это тяжеленный ящик! До вокзала-то довезём! Мы идём и договариваемся с Силей, что сразу после концерта едем забирать.
    Но это только после – а поскольку пьянка, тем временем, идёт своим чередом, то к выступлению «Выхода» все набираются расписные, как стеньки разина челны, и не могут даже нормально воткнуть шнуры в нужные разъёмы. Все – кроме Паши, само собой! Не потому, что он самый трезвый – а потому, что у него огромный опыт звукача и идеальный автопилот. В общем, Паша берёт  ситуацию в свои руки, мигом включает все шнуры, как надо, «Выход» отыгрывает свой сет – и мы, с панками и Силей, на двух тачках, едем забирать синт.
    Как Паша не уронил на меня этот чёртов ящик, когда снимал его с антресолей, хрен его знает, ибо Паша стоял на стремянке очень нестабильно, а я стояла внизу и, одновременно, держала стремянку и принимала ящик, который, на деле, оказался гораздо тяжелее, чем мы думали. А уж когда мы выволокли его на улицу, то сразу же поняли и ещё кое-что: производители «вельтмейстера» вообще не предполагали, что его кто-то будет подолгу носить, ибо ручки на нём были расположены безо всякого понятия о балансе, обе с одного края продольной стороны. То есть, если ящик несли двое, он перекашивался на один край и пребольно бил углами по ногам – а ещё проклятые ручки были из узкого пластмассового профиля квадратного сечения, и даже обмотанные носовым платком, врезались в пальцы так, что причиняли невыносимые муки. Однако путей к отступлению у нас уже не было, и мы потащили, я и Паша (притом, что у Паши был ещё и свой синтезатор на плечах!).
    Поначалу нам пытались помогать панки, но они как-то очень быстро утомились и бросили эту затею; к тому же, мы решили ещё выпить, ибо до поезда у нас был вагон времени – а потому взяли водки, пива и пошли в какой-то парк. Там обнаружилась куча порубленных веток, и мы, само собой, принялись разводить костёр, невзирая на то, что панки немного стремались, ибо мы были, вообще-то, в центре Москвы, и нас всех за это могли запросто повинтить.
    И вот, представьте себе такую картину: костёр горит, ящик с синтезатором превращён в стол… Пикник за городом, да и только! Паша садится на какое-то бревно, прислоняется к дереву – и я вижу, что он начинает вырубаться. Я пытаюсь его разбудить, говорю: «Не спи, у нас же поезд!» - а он отвечает: «Не ссы, всё нормально!» - и продолжает дремать.
    Тут я уже думаю – всё, трындец, никуда мы не едем, ибо тащить на себе Пашу и два синтезатора мне точно не по силам! Но – что бы вы думали? Через некоторое время у Паши срабатывает аварийное включение автопилота – и в ту же секунду он стремительно вскакивает, закидывает на плечи свой синтезатор, и говорит: «Ну, всем пока, мы поехали!». Панки и Силя, кажется, даже не успели понять, что происходит, как мы уже схватили ящик за инквизиторские ручки и побежали по направлению к трассе, напролом сквозь кусты.
    Через какое-то время мы упёрлись в дорожную насыпь, вылезли наверх, перелезли дорожный бордюр-отбойник, и, с ящиком наперевес, выскочили на трассу, бросившись наперерез первой же встречной машине. Водитель, в полнейшем ахуе, резко затормозил, и, не успев оправиться от шока, безропотно повёз нас на Ленинградский вокзал – где мы, совершив последний рывок бегом с ящиком по перрону, ввалились в вагон буквально за две минуты до отправления.
   Беспредельно взвинченные и воодушевлённые тем, что не опоздали, мы даже сгоряча едва не запихнули ящик на третью полку – но потом поняли, что утром мы его просто не снимем, и оставили на полу. Я, по старой гастрольной привычке, с рекордной скоростью застелила полки – и мы, конечно, по традиции, пошли пить пиво в тамбур.               
    Наутро мы со страшнейшего бодуна очухались в Питере – и поняли, что оставить чёртов ящик на полу было единственной здравой мыслью за прошедшие сутки, ибо мы еле-еле смогли выволочь его (и себя!) на перрон. Как мы с этой хреновиной накануне бегом бежали, было и вовсе не понятно; сама собой напрашивалась мысль, что надо бы поймать тачку - но поскольку денег у нас было только на пиво, то мы взяли пиво, и потащились с вокзала пешком к Толику, на Загородный.
    По дороге мы остановились перекурить на утыканном пивными крышками пятачке за ларьком на углу Марата и Кузнечного, используя ящик с клавишами вместо скамейки, а потом всё-таки доползли – и, несмотря ни на что, решили попытаться немедленно опробовать новое приобретение. Паша наскоро прикрутил к адаптеру «вельтмейстера» провод (ибо оригинальный разъём оказался чересчур оригинальным), включил проклятущий синт в розетку – и тут же обнаружил, что он НЕ РАБОТАЕТ! То есть, питание есть, а звука нет.
    После этого последний запал оптимизма покинул нас уже окончательно. Мы были усталые, бухие, и решили отложить выяснение обстоятельств до лучших времён – которые, увы, так и не настали.

***
    Про лунатизм. Тема эта довольно грустная и даже страшная, так что в подробностях я об этом рассказывать не буду, так, вкратце, несколько штрихов к портрету. Дело в том, что Паша иногда по-настоящему ходил во сне, то есть, был нормальным таким лунатиком. Он объяснял это тем, что это просто такая особенность психики, и что у него это с детства: мол, однажды в детстве он даже вышел на лестницу голым, и мама едва успела его догнать.
    Не знаю, может быть, у него это и впрямь было с детства - но по пьяни этот его лунатизм усугублялся до такой степени, что я в его присутствии обычно даже спать не могла, всё боялась, что он опять во сне встанет и куда-нибудь пойдёт: неважно, в дверь, в окно… Разговаривать с ним в таком состоянии было бесполезно, ибо сознательного ответа можно было заведомо не ждать – но, к счастью, двери и окна он тоже находил далеко не всегда и не сразу, так что, если вовремя спохватиться, его можно было осторожно взять за плечи, развернуть в нужном направлении и довести обратно до кровати. Как правило, он не сопротивлялся – а когда я ему наутро рассказывала, что он опять ходил во сне, искренне ужасался и даже благодарил за то, что я его остановила.
    А ещё он иногда говорил во сне весьма забавные вещи. Например, тогда, когда мы привезли «вельтмейстер», Паша  послал меня на коммунальную кухню варить пельмени, а сам выпил ещё пива и уснул. Я через некоторое время зашла в комнату, и говорю: «Пельмени сварились! Ты есть-то будешь?»  - а он, не просыпаясь, спрашивает: «А ты им воды-то налила?». Я, в недоумении, интересуюсь: «Кому – им???» – на что он отвечает: «ИМ всегда нужна свежая, горячая вода…».

***
    Про афоризмы. Как истинный гений, Паша выражал свои мысли кратко и точно, причём, с таким особенным, жизненно-мудрым юмором, что я до сих пор постоянно его цитирую. Например, он говорил: «Дед выглядит на все сто!» или «Скотч и сопли – материалы будущего!» - что вообще, я считаю, фразы на все времена.
    Заходя практически в любой в магазин, неважно, строительный или продовольственный, Паша во всеуслышание интересовался: «Ну, где у вас тут ЯДЫ продаются?». Однажды, придя на вокзал в футболке цвета зелёнки и почти такого же оттенка шортах, отрекомендовался так: «Я – драчистый изумруд!»; ну а уж если он одевался во всё красное, то авторитетно заявлял: «Красное – значит, хорошее!».
    Насчёт собственной лысины Паша шутил, что ему нужно непременно сняться в рекламе шампуня, и он даже слоган уже придумал: «Нет волос – нет проблем!».
    Всю существующую музыку, как таковую, Паша безапелляционно делил на «***ню и ахинею», а если его напрямую спрашивали, что же тогда, по его мнению, играет группа КС, он, не задумываясь, отвечал: «Ахинею, конечно!». При этом серьёзную лирику Паша называл «Дорогие мои мрачняки», а любую команду, играющую тяжёлый рок - «Группа Говносмерть».
    Когда Паша что-то строил (а он всегда что-то строил!), он любил говорить, что «Хорошо забитый шуруп лучше, чем ***во закрученный гвоздь»; но, конечно же, как настоящий перфекционист, к любой работе он подходил с осознанием того, что «Нет смысла делать плохо то, что можно сделать хорошо».
    А уж уникальное словечко «засахарилось» вообще подходило почти к любой ситуации! Коротнуло и перестало работать –  засахарилось; заработало без объяснимых причин – снова засахарилось; дерьмом забилось – засахарилось; намертво склеилось – засахарилось, застопорилось – засахарилось, заржавело – засахарилось… Я до сих пор не знаю более точного и всеобъемлющего определения!
    И даже когда Паша просто заговаривался, у него получались отличные высказывания типа: «Новый ДВУХ – лучше старых двух!», или художественные определения типа «Подсолнечная лампа».

***   
    Про гараж. В сентябре 2002-го года Паша получил в наследство гараж в Лигово, и решил этот гараж продать, чтобы на вырученные деньги купить машину. А поскольку гараж, для более выгодной продажи, нужно было очистить от хлама и покрасить, Паше требовался помощник – ну и, опять же, кто, как не я, мог в такое дело вписаться?
    Несколько раз мы вместе ездили в Лигово, вытаскивали на помойку горы запчастей и просто ненужных, старых вещей, которых, как известно, всегда полно в неиспользуемых гаражах. В гараже был даже двигатель от «москвича», причём, он был такой тяжёлый, что мы вдвоём вообще не могли его поднять – но тут помогли местные мужики из гаражного кооператива. Когда мы увидели, что они утаскивают железо с помойки быстрее, чем мы успеваем его выносить, мы спросили у них, не нужен ли им двигатель – и через десять минут они оперативно подогнали тележку, легко закинули на неё неподъёмный агрегат, и бодро увезли.
    После этого, избавившись, наконец-то, от «москвичовского» наследия, мы приступили к покраске гаража – а вернее, это я приступила к покраске, а Паша, по большей части, пил пиво и рассказывал байки.
   
    Байка №1. «Сосняра». Когда  мы, 19 сентября 2002 года, впервые приехали вместе в Лигово, Паша, выйдя из электрички, «представил» мне эту местность именно так: «Вот, смотри, это – Сосняра! Мы в Сосняре, понимаешь? Здесь прошло моё детство. Я тут почти постоянно жил у дедушки – до тех пор, пока однажды, нажравшись таблеток, чуть не свалился в лестничный пролёт с площадки пятого этажа, и не был отправлен к маме, под наблюдение. Меня тогда даже грозились на учёт поставить, как малолетнего наркомана, представляешь?».
    А потом рассказал мне совершенно панковскую байку, такую панковскую, что даже сибирские панки бы позавидовали. Звучало она примерно так: «В начале 90-х в народе пошла повальная мода на психоделические грибы, и мы с друзьями тоже очень хотели эти грибы попробовать. Ну, нашли знатока, и поехали в ближайшие поля, где город заканчивался. Знаток этот показывает нам на какие-то поганки, и говорит: вот, это они! Ну, мы набрали этих поганок чуть не килограмм, сожрали – ждём. Десять минут, двадцать ждём - не торкают грибы! Сорок минут ждём – не торкают грибы! Скучно стало. И тогда один наш чувак нашёл в кустах сковородку, насрал в неё и начал это говно на костре жарить. Было смешно. А грибы так и не торкнули»…
   
    Байка №2. «Кислота и ужас». Ну и, раз уж речь зашла про наркотики, я тогда спросила у Паши: «А правда, что ты однажды, перед концертом «Выхода» в Рок-клубе, наелся кислоты, а потом во время концерта внезапно перестал играть, спрыгнул со сцены в зал и начал дирижировать?». Мне эту безумную историю рассказывал Силя, и мне очень хотелось услышать её, так сказать, от первого лица – но Паша особо ничего по этому поводу добавить не смог. Он сказал: «Ну, говорят, что это правда. Но, на самом деле, я ведь, когда кислоты сожрал, уже сильно пьяный был – так что почти ничего не помню. Помню только, что мне тогда очень страшно было, потому что у меня башня поехала, и я каждый отдельный звук начал слышать так, словно он везде и сразу… Это не объяснить даже, это просто такая оглушительная какофония, хуже, чем в органном зале»…
    Я говорю: «Кажется, я понимаю, о чём ты. Я однажды вписывалась на одной даче в Магнитогорске, выпила стакан малаги, и решила музыку послушать – так меня так прибило звуком, будто это не магнитофон-мыльница с одним динамиком играет, а целая стереосистема из множества колонок. Правда, не могу сказать, что мне тогда было страшно».
    «А мне вот было очень страшно, - с грустью сказал Паша. – К тому же, когда я очнулся, то обнаружил, что лежу на полу, в коридоре, на студии «ДДТ-рекордз». Лежу, и встать не могу… Как добрался, не помню, что было, не помню, вообще ничего не помню, удивительно даже, что клавиши не проебал… И так мне тогда было плохо, что я решил: никогда больше, ни за что, никаких наркотиков!».
    Ну и, чтобы уж совсем закрыть эту тему, я спросила: «А траву ты тоже не куришь?» - на что Паша ответил: «Да фигня эта трава вообще! Я с неё только начинаю ржать, как ненормальный, и остановиться не могу. Представляешь, прихожу домой никакой, на меня все орут, мама орёт, жена орёт – а я ржу… Они орут – я ржу… Как-то нехорошо получается».       
   
    Байка №3. «Костыли и Москвичи». В конце 90-х у Кирилла и у Паши были «москвичи» 412 модификации. У Паши был голубой москвич, а у Кирилла – жёлтый (я его даже помню, он в начале нулевых ещё ездил).
    И вот зимой года этак 97-го Паша как-то неудачно вышел из чьей-то, уж не помню, парадной; крыльцо было обледеневшее, высокое, и скользкое… Короче, Паша свалился с крыльца и сломал ногу. «Ну да ничего, это было не самое страшное, - сказал Паша. – Я ж тогда не на басу играл, а на клавишах, так что на сцене мог и посидеть». А вот потом случилось то, чего уж совсем никто не ожидал: после выступления КС на каком-то фестивале, Кузя, уходя со сцены, оступился в темноте мимо лестницы и провалился вниз. И тоже сломал ногу!
    А через некоторое время был очередной концерт, кажется, в ЛДМ. «И вот, - говорит Паша, – представь себе такую картину: подъезжают к дверям два «412 москвича», а из них выходят два человека с инструментами и… на костылях! Просто группа «Костыли» какая-то! Это был единственный концерт, когда на сцене стоял один только Джефф».

    Ну, к тому времени, когда мы красили гараж, «москвича» у Паши уже и в помине не было, он говорил, что сначала этот «москвич» сломался, долго стоял во дворе, а потом на него сбросили лёд с крыши, так что, в итоге он, наверное, был сдан в металлолом.

*** 
    Про то, как Паша продал синтезатор. Как-то в конце сентября шли мы через Стрелку, и вдруг Паша говорит мне: «Слушай, ты можешь сходить на Апрашку, в музыкальную комиссионку, посмотреть, стоит там ещё мой синтезатор, или нет? А то мне некогда сейчас... Ты представляешь, как он выглядит?» - «Как «Roland XP-10?» - уточняю я. «Точно! – с одобрением и некоторым удивлением подтверждает Паша (как будто думал, что я не знаю, какой у него синтезатор, честное слово!).
    И тут до меня доходит главное. «Как это ты продаёшь синтезатор??? – ужасаюсь я. – Зачем?!» - а Паша отвечает: «Ну, если я продам гараж, то мне денег на машину всё равно не хватит, надо будет ещё что-то добавить». «А на чём же ты играть будешь?» - спрашиваю я, но Паша только отмахивается и говорит: «Ну, я же теперь в «Пилоте» не играю, а с «Выходом» и «Ямаха PSR-ка» сойдёт… На студии, если что, у меня ещё аналоговые «Поливокс» и «Юность» есть... Да и вообще, мне на студии сейчас балалайка нужнее, чем синтезатор. Так что - меняю синтезатор на балалайку!».
    «Да балалайка копейки стоит! – восклицаю я. – Я тебе хоть завтра её куплю!». Паша, конечно, поначалу пытается отказаться – но, в итоге, мы через пару дней всё равно идём на Апрашку, и, проведав не проданный ещё синтезатор, покупаем балалайку. А потом, разумеется, идём обмывать это дело на Загородный, напевая: «Давай покрасим балалайку в чёрный цвет»*.

(* - Был ещё вариант: «Давай покрасим мокасины в чёрный цвет» - и вот почему. В тёплую погоду Паша иногда носил мокасины, и были они смешные, какие-то древнесоветские, и даже – о, боже мой! – с кисточками. Это сейчас не редкость встретить на улице парня в мокасинах, а тогда все думали, что мокасины - обувь исключительно женская, так что по этому поводу было много всяких шуточек. Но, конечно же, мокасины были вовсе не женские, ибо были они нормального, сорок пятого размера).   

***
    Вот так Паша продал свой культовый «Roland». Не знаю, возможно, он и в самом деле об этом никогда не жалел, но мне было грустно. У меня даже была мысль тайком от Паши выкупить его синтезатор, но таких денег у меня, увы, не было…
    «Ямаха PSR-ка» же, сама по себе, была древним и довольно забавным аппаратом, каким-то гибридом нормального синтезатора и детской самоиграйки, с разноцветными большими кнопками, нажимая на которые можно было извлекать всякие смешные электронные хрюканья, уханья, мычания и гудки, способные в умелых руках любую музыку превратить во что-то вроде «Рецензированию не подлежит». А ещё у «Ямахи» не было чехла, поэтому носить этот раздолбанный артефакт Паше приходилось в древнем, жёлто-зелёном, изрядно линялом и драном, совковом рюкзаке типа «Ермак» - впрочем, вполне соответствующем «Ямахе» по виду и сути.
    Этот «период Ямахи» был, наверное, единственным, когда Паша время от времени ходил с рюкзаком – ибо он терпеть не мог любые рюкзаки, сумки и тому подобное. Разве что, на пляж ездил с полотняным рюкзачком, в который можно было класть покрывало – но и это был случай исключительный, а вообще же, Паша даже на гастроли не брал ничего, кроме синтезатора или бас-гитары в чехле*.
    В связи с этим, в кармане чехла обычно творилось нечто невообразимое. Там, как правило, можно было обнаружить что угодно, кроме того, что в данный момент было нужно; например, там могло не оказаться тюнера, гитарного ремня, запасного шнура - зато могла находиться кипа счетов на покупку стройматериалов, диски без обложек, футболка, валяющаяся там ещё с позапрошлых гастролей, и прочая ерунда. Наличие же рюкзака «Ермак» количество бардака по карманам только увеличило – к тому же, эти карманы никогда нормально не застёгивались, и были кое-как стянуты булавками, а на лямках рюкзака давно уже не было пряжек, так что всё было криво, косо и неудобно. В общем, кромешный ужас, а не чехол для инструмента!

(* - Да, конечно, к бас-гитаре обычно прилагалась ещё и отдельная сумка с «музыкальным компьютером», то есть, ноутбуком с фонограммой, так что, как ни пытался Паша сократить количество предметов, а на концерты ему таскать всё  равно приходилось довольно много. В общем-то, именно поэтому Паша иногда доверял мне нести бас-гитару, а сам нёс компьютер). 

***
    Впрочем, однажды на моей памяти рюкзак «Ермак» на самом деле пригодился по назначению. Была у Паши дома огромная монстера, которая, по собственному определению Паши, «доросла до потолка и начала загибаться». Монстеру эту нужно было пересадить, и даже бочка подходящая где-то нашлась – а вот земли хорошей в таком количестве набрать можно было только в Университетском Ботсаду, где работала на тот момент моя лучшая подруга.
   Мы с ней договорились о встрече, Паша взял рюкзак, и мы поехали за землёй. Паша на территорию заходить не захотел, как всегда, сказал: «Иди, я тут покурю», - и я, взяв рюкзак, пошла на территорию Университета одна.
    Потом мы, конечно, тащили эти сорок килограммов земли вместе, а точнее, по очереди – но это не главное; главное, что когда мы затащили этот рюкзак к Паше домой, он, словно в награду за помощь, подарил мне буклетик с фестиваля «Наполним небо добротой» 1996 года, и дал мне посмотреть свой видеоархив, три видеокассеты, ценность которых, с моей точки зрения, была столь неимоверна, что я на них и дышать-то боялась. На кассетах были, в основном, телепередачи 90-х годов: «Ржавые провода», «Антропология», а также несколько клипов, любительские съёмки 90-х годов и ещё что-то, уже не помню, что.

***   
    Кассеты эти мне были даны с условием, что я, разумеется, никогда не буду их переписывать – но мне не то, что переписывать, мне и смотреть-то их было не на чем, поэтому я ездила смотреть их к девчонкам из концертной тусовки. А поскольку весь архив зараз посмотреть было нереально, смотрели мы в два приёма, и оба раза девчонки организовывали  что-то вроде фанатской вечеринки, со взбитыми сливками, коньячком и прочими милыми ништяками.
    Впрочем, девчонки, как я уже говорила, были довольно цивильными, да и, к тому же, ощутимо младше меня, поэтому в полной мере оценить весёлое безумие эпохи 90-х они не могли, просто сидели и смотрели с немного охреневшими лицами. Для меня же всё это было настоящей юношеской романтикой, и я ужасно сожалела, что не родилась в Питере или хотя бы не осталась здесь в 97-м, чтобы воочию застать те весёлые времена.

***   
    Когда я поделилась с Пашей своими впечатлениями от просмотра, речь как-то сама собой зашла о «попаданиях в телек», которые не сохранились в записи – и Паша рассказал мне одну совершенно эпатажную байку. Не знаю, насколько она правдива, возможно, Паша и присочинил что-то ради красного словца - но попытаюсь передать, как помню. 
    Пригласили однажды группу КС участвовать в… кулинарном шоу. Смешно, конечно – но всё-таки, раз уж в телек пригласили, то не отказываться же, в самом деле! Суть шоу заключалась в том, чтобы две группы приготовили что-нибудь съедобное из предложенного им абстрактного набора продуктов, причём, за какое-то строго отведённое время, типа, за двадцать минут, или что-то в этом роде. В связи с этим, парней в эфире представили их «соперникам», рассказали задание, выдали список продуктов и отправили на десять минут совещаться «за кулисы» телестудии.
    Уж и не знаю, может быть, конкурирующая группа всё это время действительно совещалась – но Паша и компания провели это время, определённо, рационально и с пользой. То есть, проще говоря, раздавили ноль-семь водки. На четверых, за десять минут! После этого мысли о кулинарии у парней сразу развернулись в нужном направлении – и, когда их пригласили обратно в студию, они вообще не стали заморачиваться что-то готовить. Они просто порезали-свалили все продукты в один тазик, сказали, что готовы, и, взяв тазик с двух сторон, со словами: «Блюдо называется «Лицо в салате!» - окунули Пашу лицом в этот тазик. Аплодисменты, занавес! По-любому, это было лучшее кулинарное шоу в истории русского телевидения.            

Глава 8. Бездомный октябрь.

    Про «МП-три» в ДКЖД. Было это, кажется, 1 октября 2002-го, хотя точно не поручусь. ДКЖД находился в районе Лиговки, довольно далеко за Обводным, и шли мы туда с Пашей пешком от метро Лиговский проспект; шли долго, погода уже была холодная, даже редкие снежинки пролетали, а я как всегда была в кожаном пиджаке и замёрзла, как сосулька. Паша тоже был как-то слишком легко одет, всё в том же пальто поверх рубашки и в кепке, и когда я его спросила, не замёрз ли он, то он ответил: «Да нет, только уши мёрзнут. В ушах – холодный металл…».
    Потом, придя к ДКЖД, мы очень долго торчали у служебки, как всегда, с пивом, и Паша вспоминал те времена, когда здесь, в этом здании, находилась студия «ДДТ рекордз», на которой он работал в 90-х, записывал знаменитую сказку «Краденое Солнце», и вообще чуть ли не жил.
    «Райончик тут в те годы был тот ещё, сплошные бордели и какие-то бандитские притоны, да и тут, в ДК, тоже чёрт те что творилось, - рассказывал Паша. – А у нас при входе на студию был такой коридорчик, обитый вагонкой - так вот туда периодически заглядывали какие-то стрёмные личности, и спрашивали: «Это чё у вас тут, сауна?». Поэтому я всегда тут закрывался, когда оставался один, а то страшновато было».
    Ну, это, в общем-то, было не удивительно - ибо страшновато нам было и сейчас: во-первых, район с 90-х годов мало изменился, а во-вторых, то мероприятие, на котором нынче предстояло играть группе «МП-три» в сборной солянке, было посвящено какому-то празднику команды «Зенит», а Паша всегда очень боялся фанатов, особенно – футбольных.
    Он вообще не любил футбола и футболистов; помнится, на пути к «RP-студии», во дворах между улицами Гагарина и Фрунзе, была спортплощадка, которую, чтобы не делать крюка, неизбежно нужно было пересекать поперёк – так вот, если там, когда мы шли, играли в футбол, Паша всегда говорил: «Бежим быстрее, а то я мячей боюсь! Как вижу у кого-то мяч, так и кажется, что он мне сейчас в голову прилетит!».
    Из «Орландины» мы во время матчей никогда не ходили на Горьковскую и Петроградскую, всегда шли в обход, пешком через Выборгскую сторону – и я, как человек, довольно долго обитавший на улице Блохина, прекрасно понимала, почему… А тут, в ДКЖД, нужно было выйти и играть перед целой фанатской толпой – так что состояние у всех было немного нервное, и разговоры в гримёрке постоянно сползали на тему разнообразных стрёмов: например, как Джефф однажды показал со сцены жопу на каком-то концерте памяти Цоя (в ЛДМ, что ли), и потом охране пришлось создавать живой коридор, чтобы парни могли добежать до машины, потому что оскорблённые фанаты поджидали группу у служебки с обрезками труб и арматуры…
    Но, к счастью, нынешние футбольные фанаты вели себя весьма прилично, в зале сидели в креслах и ничего не громили – вот только организаторы мероприятия опять не хотели давать парням денег и после концерта их пришлось довольно долго ждать, по поводу чего Саша Конвисер высказался весьма однозначно: «Я вижу, друзья мои, что Зенит-то наш - шампиньон!».         
   
***
    Выйдя из ДКЖД, мы ещё долго мёрзли на остановке, дожидаясь трамвая, а потом, конечно, поехали на Загородный пить дальше - после чего мне пришлось вести Пашу домой. На самом деле, это был один из тех немногих случаев, когда его легендарный «аварийный автопилот» включился слишком поздно, то есть, тогда, когда координация у него уже была на грани нуля, и на ногах он мог стоять, только держась за стенку.
    Я тогда, помню, изо всех сил пыталась уговорить Пашу вообще никуда не идти – но он упёрся и сказал, что ему надо идти обязательно, что он жене обещал, что придёт, и что провожать его ни в коем случае не надо, он сам дойдёт нормально. Я к этому «нормально» отнеслась довольно скептически – и не зря, ибо Паша, выходя из парадной, первым же делом чуть не свалился с лестницы, и я только каким-то чудом успела его поймать.
    После этого я, не слушая возражений, взяла его под локоть, сказала: «Держись!» - и мы, отчаянно шатаясь, поползли по Загородному, изо всех сил пытаясь держать ровный курс, потому что очень не хотелось проводить ночь в ментовке. Самое сложное, конечно, было пройти в таком виде Витебский вокзал, особенно учитывая то, что весовые категории у нас с Пашей были явно разные, и мне и так было довольно тяжело - а Паша ещё всё время пытался вырваться, по-прежнему утверждая, что может идти нормально.
    Но, к счастью, Витебский вокзал мы всё-таки прошли без приключений – а дальше были безлюдные улочки и родные дворы, где нас уже не могло подстерегать никакое палево. Так что мы некоторое время ещё посидели во дворе на заборчике, а потом расстались в парадной, в дверях лифта – причём, Паша к этому времени настолько пришёл в себя, что даже спасибо мне сказал за то, что я его проводила. Я тогда, помнится, спросила: «Ты дальше-то дойдёшь?» - и он ответил: «Да, конечно… Как всегда, когда, знаешь –  прихожу я домой, открываю дверь и сразу падаю, а потом жена меня как-то дальше перекантовывает… Будет мне, короче, завтра выговор»…

***
    А потом, как это ни странно, был и со мной случай полной утраты координации, да такой, что людям, которые меня знают, это даже представить сложно. Я же всегда была таким алкогольно неубиваемым человеком, что обычно всегда всех таскала: Силю, Олю, Каркушу, Славика из «Не БГ», когда мы однажды так напровожались, что его в поезд не пустили… Можно даже сказать, что я вообще никогда не расслаблялась, и всегда была таким взвинченным бодрячком, что меня регулярно спрашивали: «Ты под чем?». Так что, честно говоря, напивалась я до состояния дров всего три раза в жизни, и последний из них произошёл, что символично, всё у того же Толика, причём, в присутствии Паши и моей лучшей подруги.
    Вообще, из моей компании только трое удостоились чести быть знакомыми с Пашей, ибо он всегда судил о моих друзьях так резко и насмешливо, что мне было за них как-то стыдно. Однако эта моя подруга была той самой, у которой я когда-то одалживала денег на телефон; к тому же, личностью она была вполне «светской», да и водку пила просто по-чемпионски, так, что за ней и парням не угнаться было, не то, что мне…
    И уж не знаю, может быть, именно на фоне этого со мной неожиданно случилось полное физическое отключение, то есть, тело просто перестало меня слушаться, и последнее, что оно смогло сделать - это как-то доползти до кресла-кровати, где и упало полнейшим бревном. Голова же, при этом, работала нормально – ну, за исключением того, что она, голова эта, вдруг решила, что я умираю, и заявила об этом окружающим. Причём, в нормальном таком пьяном контексте, мол, вот помру, и никто обо мне не вспомнит даже. В общем, ужас, кошмар и позорище, на которое, по сути, и внимания-то обращать не стоило.
    И тут эти двое - то есть, Паша и моя лучшая подруга – внезапно проявили какую-то совершенно синхронную непредсказуемость, и, вместо того, чтобы нормально так проигнорировать меня, они решили, ни с того, ни сего мне… посочувствовать! Они собрались вокруг моей неподвижной тушки, и наперебой стали меня уверять, что я, оказывается, молодец, что я хорошая, столько всего полезного делаю, и вообще, что без меня – ****ец!
    Это было настолько неожиданно и неестественно, что всё дальнейшее я до сих пор вспоминаю, как один из самых страшных эпизодов в моей жизни: я лежу, реву, и не могу даже пальцем пошевелить – а Самый Прекрасный Человек стоит надо мной и, на пару с моей подругой, поёт: «Без тебя – ****ец!».   

***
    Да, что и говорить, отношения у нас были такие странные, что ни один психолог бы не разобрался – но это было единственным лучом света в том тёмном царстве, где я оказалась после изгнания с Кирочной.
    Жить мне, по большей части, приходилось в нашей керамической мастерской на Канале Грибоедова – а она к тому времени уже окончательно превратилась в какой-то из кругов ада, оккупированный наркоманами. Начальник Саша вместе с ними крепко подсел на винт – притом, что бухать не перестал, и вёл такой образ жизни, словно взял себе девиз «ни дня без оргии». Даже удивительно, что днём видимость производства ещё поддерживалась, шликер замешивался, заливался в формы, потом всё это сушилось, замывалось, обжигалось и даже расписывалось – но, по преимуществу, делалось это руками приходящего трезвого народа.
    Из тех же, кто вынужден был жить в мастерской, работали только трое: я, Коля и Костя, причём, давалось нам это весьма нелегко, ибо присутствие на ночных оргиях совершенно не способствовало рабочему состоянию. В моём «Ежедневнике» все записи того времени, касающиеся мастерской, примерно такие: «Ночью прибежал Фролов и устроил скандал с воплями: «Выебу Черкасова!», т.к. Саша взял у него деньги и съебал, поэтому пришлось мне до 4-х утра пить с Фроловым «72-й портвейн», а в 8 утра припёрся в говно пьяный Синицын, пытался соблазнить Колю, нёс бред, уснул на стуле и упал под стол в 9.25. До сих пор спит под столом, ладно, хоть деньги за плафоны отдал».
    Таким образом, видимость тишины обычно наступала только утром - и все, кто выжил, не раздеваясь, падали спать на покрытые глиняной пылью матрасы за сушильными шкафами, потому что единственный диван в мастерской был личным лежбищем Саши, и занимала этот диван, как правило, его любовница, адская корвалольщица, пребывающая в хронической барбитуратной заморозке. Винтовой и корвалольщица - отличная пара, вполне в духе Шпалерной 6…
    В общем, спали мы за сушилками, под ровное, утомительное гудение вентиляторов; во время ночного обжига воздух в мастерской был наполнен щелочными парами раскалённой в самодельном муфеле глины, рамы на окнах были частично вынуты, а оставшиеся не закрывались никогда, даже зимой. Горячей воды не было, так что каждое утро я, восставая из глины, словно голем, первым делом ставила на еле работающую конфорку плиты ЛГА самодельное стальное ведро с водой, и под тихое пощёлкивание доисторического газового счётчика, ещё годов с 50-х мотающего свой бессрочный счёт, дожидалась, пока вода достигнет нужной температуры. А потом я невозмутимо заявляла всем присутствующим, что иду мыться – и, налив в тазик тёплой воды, залезала в ванну, которая просто стояла на кухне, напротив двери в сортир, ничем не отделяясь от окружающего пространства. Ну, мне, в общем-то, не впервой было - да и стесняла я окружающих (если они вообще могли стесняться) не больше пяти минут, в течение которых умудрялась помыться целиком какими-то семью литрами воды. 

 ***
    Про переобувание. Было это 25 октября 2002 года, после концерта КС (+«МП-три» +«Киндер»). Мы с Пашей, Толиком и моей подругой Милой пошли от "Орландины" пешком на Загородный, через Выборгскую сторону, через два моста, взяв с собой, естественно, пиво и примерно ноль-семь перцовки.
    Шагали мы весело, бодро, с шутками и прибаутками; на Сампсониевском, у забора снесённого квартала, мы обнаружили катушку от кабеля, радостно расставили на ней стаканчики, выпили, как за столом, и двинулись дальше, через Литейный мост. Ну, для нас-то, как я уже говорила, нормально было мотать такие километры по городу; парни бодро шагали семимильными шагами, я привычно бежала за ними, а Мила на мосту устала, кое-как плелась сзади и ныла, потому что её, видите ли, угораздило зачем-то надеть на концерт модные полусапожки с каблучищами.
    И вот, примерно где-то в районе Захарьевской, мы останавливаемся, дожидаемся, пока Мила нас догонит, она в сотый раз жалуется, что не может больше идти – и Паша ей говорит: «Да что ты всё ноешь-то? Думаешь, тебе одной неудобно? Ну, давай, ботинками поменяемся!». Мила говорит: «Как это, поменяемся, если у меня 38-й размер, а у тебя – 45-й???» «Да легко!» - отвечает Паша, и так особенно улыбается, что Мила тут же заражается его безумием, и на самом деле, соглашается поменяться ботинками.
    Они садятся на лавочку на остановке, переобуваются, (причём, я взваливаю на плечо чехол с басухой) – а дальше начинается настоящее шоу, потому что Паша, конечно же, влезает в милины сапоги только до половины стопы, после чего, даже не пытаясь застегнуть замки, встаёт на цыпочки - и этаким вот манером бодро устремляется вперёд по Литейному. Он почти бежит, ибо иначе сохранять равновесие просто невозможно – а в это время сзади, словно лыжник по асфальту, плетётся Мила, еле волоча ноги в тяжеленных ботинках, в тех самых, на высоченной подошве с металлическими нашлёпками на каблуках и носках!
   В промежутке между этими двумя «марафонцами» идём мы с Толиком, задыхаясь от хохота и распугивая редких прохожих, и продолжается эта безбашенная феерия, кажется, квартала два, не меньше – после чего Паша решает, что нужно переобуваться обратно и мы все вваливаемся в классический для тех мест дворик, замкнутый, квадратный и со сквериком в центре.
   Лавочек там не обнаруживается – зато обнаруживаются кусты «лежачей» сирени, стволы которых, протянувшиеся над землёй и оградой на уровне колен, вполне подходят для того, чтобы на них присесть. Паша и Мила плюхаются на бревно, мы с Толиком стоим; у всех от смеха и бега язык на плечо… Мила просит отдать ей обувку, Паша пытается снять сапожок, хватается за ногу – и вдруг, не удержав равновесия на узком бревне, падает назад. То есть, спиной вперёд, ногами – кверху, так, что бревно оказывается у него под коленками, а ограда скверика – за головой. Встать из такого положения никак невозможно, поэтому мы с Толиком подхватываем его с двух сторон за локти и сажаем обратно на бревно; при этом все, опять же, истерически ржут – и только потом мне приходит в голову, что жильцы дома сейчас наверняка ментов вызовут, а значит, надо валить отсюда, да побыстрее. Так что я помогаю Паше вылезти из злополучных милиных сапог, и, когда обувной порядок, наконец-то, восстановлен, мы выходим обратно на Литейный – а там и до Загородного недалеко…   

***
    Да, кстати, про Загородный. Квартира Толика на Загородном, питерская коммуналка, классическая до последнего гвоздя, находилась во флигеле, под прямым углом примыкающем непосредственно к лицевому корпусу. И - то ли этот флигель был старее лицевого, то ли что - но лицевой, красивый, с высокими этажами, был так пришпандорен к простенькому, неказистому флигелю, что этажи в угловой парадной со двора не совпадали.
    В принципе, для нашей местной «спонтанной архитектуры» это вполне нормальный способ стыковки корпусов, из серии: «как прибили, так и держится». Я неоднократно видела парадные, где между этажами с промежуточной площадки какая-нибудь лестница или вообще коридор в сторону флигеля идёт - но почему-то именно на Загородном этот перепад отличался крутизной, практически, горного склона. Представьте себе: лестница вверх, затем площадка, затем, сразу налево - поворот под девяносто и следующий пролёт вверх, а прямо, на той же площадке - ещё одна лестница (ступенек шесть), ведущая к двери в квартиру. Перед самой дверью площадки никакой не было, верхняя ступенька – и сразу порог, так что выйти от Толика спьяну, не навернувшись с этого «эвереста» было вообще отдельным подвигом. Однако рассказать я, как ни странно, хотела вовсе не об этом, а об одном довольно забавном случае, причиной которому послужила исключительная ветхость внутридомовых перегородок.
    Стенка парадной, на самом деле, была с обратной стороны ещё и стенкой коммунального сортира - о чём, конечно же, никто никогда не задумывался до тех пор, пока эта стенка однажды не рухнула прямо в парадную! Сам факт обрушения мы как-то прошляпили - что говорит только о том прекрасном состоянии, в котором мы на тот момент пребывали, не иначе! А вот потом мы, как сейчас говорят, постигли дзен: открываешь дверь сортира - а там, впереди, от стенки до стенки - дыра на лестницу, и унитаз стоит буквально на краю пропасти, потому что от пола сортира до лестницы больше метра! Ощущение само по себе было потрясающее - не говоря уже о том, что жильцы с верхних этажей регулярно проходили мимо этого «окна в Европу», и в шоке глазели на сортир с обратной стороны…
   Ну, конечно, коммунальные соседи по-быстрому притащили кусок полиэтилена, и дыру в парадную завесили - но ощущения стены от этого не появилось. Сидишь, бывало, на толчке - а за спиной голоса прохожих и шур-шур-шур... И продолжалось это недели две, не меньше – пока местные ремонтники всё-таки не построили новую перегородку. Такая вот архитектура.

Глава 9. «Ежедневник».

   В ноябре 2002 года я начала вести «Ежедневник», поэтому с этого момента мою хронологию можно считать прямо-таки документально точной.
   Первая дата, отмеченная на календаре «Ежедневника» - 16 ноября 2002 года. Я тогда договорилась с клубом «Факультет» насчёт концерта «всей кучи», то есть, КС + «МП-три» + Максим. Это был тот самый концерт, когда Паша задумал одеть группу «МП-три» в дедовские форменные капитанские кители – и по этому поводу перед концертом возникла серьёзная дискуссия, потому что кто-то, (уж не помню, кто), сказал, что, вообще-то, это святотатство, неуважение чести мундира, памяти и так далее. И что, если в зале вдруг окажутся моряки, то они и в морду за такое могут дать.
   Эти доводы, по правде сказать, были не лишены оснований, и парни, на самом деле, немного засомневались – но Пашу, одержимого идеей, было невозможно переубедить. Он сказал, что не видит в этом никакого неуважения, и даже напротив, считает, что именно так он отдаёт дань памяти, да и вообще, в песнях КС и «МП-три» нет ничего святотатственного, сплошная романтика странствий и «Крейсер Аврора»…
   В итоге, естественно, решили рискнуть. Паша и Толик надели чёрные кители, Саша Конвисер – белый, и в таком виде вышли на сцену – а я вышла в зал и принялась с опаской рассматривать публику: мало ли чего, вдруг и впрямь кто-то против? Однако никаких возмущённых моряков в зале, к счастью, не оказалось, хотя народу тогда пришло довольно много, и всё было весьма душевно.
   Вот только после концерта мне пришлось долго препираться с администратором клуба из-за того, что он не хотел давать музыкантам денег, всё напирал, что мы с собой кучу халявщиков притащили – но, впрочем, этот админ вообще был порядочным мудаком.

***
     Последний выход «Ямахи PSR». 21 ноября 2002-го, в «Орландине», перед концертом «Выхода», случилось-таки то, чего давно стоило ожидать: в древней «Ямахе» накрылся разъём. К счастью, случилось это на саундчеке, а не во время концерта – но всё равно это была катастрофа: как быть, что делать, не понятно…
    Однако Паша и тут не растерялся; он сказал: «Да фигня, сейчас починим, отвёртка нужна!» - и я бегом рванула к местному звукачу, за отвёрткой. Отвёртка, слава богам, нашлась – и мы сразу столкнулись с ещё одной нехилой проблемой: болтиков, которые нужно было выкрутить, оказалось штук этак двадцать, и все были так глубоко утоплены в корпус, что отвёртка до них едва доставала, а в дырках вообще не было видно, попадает отвёртка по шлицам или нет; к тому же, проклятущие болтики настолько засахарилась от времени, что выкручиваться упорно не желали.
   Минут пятнадцать Паша яростно орудовал отвёрткой, проклиная японцев, на чём свет стоит – но за всё это время ему удалось победить только половину болтиков, после чего терпение у Паши закончилось, и он, разжав половинки злополучного корпуса с одного угла, просунул руку внутрь «ямахи», выдрав оттуда разъём наружу вместе с проводами.
   Из этих проводов он наскоро сделал совершенно чудовищную скрутку – и побежал с полуразобранной «ямахой» на сцену. Звук, само собой, появился, ведь скрутку же делал великий мастер экстремальных ситуаций - но Паша в процессе концерта так увлёкся, что начал фигачить по клавишам от всей души, словно это был, как минимум, рояль, и мне всё время казалось, что «ямаха» вот-вот рассыплется.         

***   
   Немного хронологии конца 2002 года.
   29 ноября Паша продал гараж, и в тот же день поехал в Москву с Силей - а я осталась в Питере решать административно-билетные вопросы, потому что в декабре КС предстояло несколько гастролей почти подряд: 10 декабря - в Ярославль, потом, 25-го – в Москву, а на НГ – в Воронеж. Нужно было отсылать и получать по электронке связанные с этим важные депеши – и делать мне это приходилось с чужого компьютера; телефон у меня был только мобильный, и межгород стоил всю мою зарплату - но поскольку эта странная деятельность была для меня главным делом жизни, я выкручивалась, как могла.

   4-го декабря 2002 года был фестиваль в клубе «Порт», организованный Кириллом Миллером – и там КС играли, как хедлайнеры, то есть, последними. Бесплатных проходок нам разрешили - хоть пятнадцать штук, а времени на настройку не дали, поэтому приехали мы туда, естественно, прямо к выступлению. Так что я, в общем-то, совсем не помню, кто там ещё играл на этом фесте, помню только, что парни реально были хедлайнерами, народу в зале было полно, люди действительно ждали КС, да и Миллер был, в общем-то, доволен тем, как всё прошло. 

***
    10-го декабря я проводила КС в Ярославль. Вернулись они 14-го, потому что 12-го и 13-го были ещё концерты в Москве, в «Оракуле божественной бутылки» и ещё где-то, не помню, где.
   По приезду в Питер, Паша позвонил мне, радостный такой, и говорит: «Хороший город Ярославль, такие люди там классные, все песни наизусть знают – вот только водка в этом городе какая-то палёная». Я, в ужасе: «В каком смысле, палёная??? Ты в порядке???» - он отвечает: «Да в порядке, просто мы там с этой водки что-то башней поехали, разругались все ни с того, ни с сего, и я уехал вместо гостиницы на вокзал, представляешь? Меня все потеряли, подняли панику – а потом я всё-таки нашёл таксофон с восьмёркой и позвонил Кириллу». Я, всё ещё в ужасе: «Ну а теперь-то что?» - но Паша меня успокаивает: «Ничего, в Москве все помирились, конечно». Меня немного отпускает, и я спрашиваю: «А что ж ты мне даже смс-ку не написал?». «Так был же день бесплатных смс! - смеётся Паша. – У МТС вся сеть зависла!».

***
    25 декабря фотомастерская Федечко и Мацкевича открывала выставку своих работ в Музее-квартире Блока – а так же приуроченную к этой выставке серию концертов разных музыкантов, ибо фотомастерская эта, если кто не знает, специализировалась именно на концертной фотосъёмке.
    На открытии «мэтры», то есть, основатели Мастерской, лично ходили между гостей с подносами, сплошь уставленными баночками от фотоплёнки, в которые была налита водка – и если вдруг кто-нибудь удивлялся, почему ему приходится пить из такой странной тары, отвечали: «Ну, мы же фотографы!». После такого заявления гостям, как говорится, не оставалось повода не выпить, и это сразу задало такой алкотриповый тон всему мероприятию, что вообще не понятно было, как Музей-квартира Блока, эта чопорная, эстетская организация, на такое пошла.
   Накануне открытия мы созвонились с Пашей и договорились встретиться у Блока, ибо вечером того же дня мы должны были ехать в Москву; дальше парням предстояло возвращение в Питер и отъезд на воронежские новогодние гастроли – а билеты всё ещё были у меня. В общем, стою я у Блока, жду Пашу – и вдруг он неожиданно приезжает на старой, в меру ржавой, вишнёвой «восьмёрке»! Я удивлённо спрашиваю: «Это чья машина?» - а он говорит: «Моя. Я её ещё дней десять назад по пьяни купил, а забрать никак не мог». То есть, забирать машину ему пришлось именно сегодня, перед отъездом на гастроли – а это означало, что пить ему теперь было вообще никак нельзя, как бы ни был велик соблазн халявной выпивки.
    Удержаться от этого соблазна оказалось нехилым моральным трудом - и поэтому мы довольно быстро тогда уехали из Блока; Паша закинул меня и Толика на Загородный, а сам поехал отгонять машину. Ну а потом мы, конечно же, встретились на вокзале, в ноль часов ноль минут – и в поезде так оптимистично взялись навёрстывать всё, не выпитое в Блоке, что просто удивительно даже, как мы в какие-нибудь очередные приключения не вляпались!
    Кажется, где-то в Бологом мы ещё раз бегали за дополнительной водкой – а потом, когда и эта водка закончилась, я, при попытке лечь спать, впервые в жизни ёбнулась с верхней боковушки. И, надо сказать, не просто ёбнулась - а ёбнулась, мгновенно вскочила и так резко запрыгнула обратно, что соседи по вагону даже не поняли, что это было вообще.
    Утром мы в состоянии даже не просто бодуна, а какого-то сверхбодуна, меняли обратные билеты в кассах, потому что куплены они были криво (по причине общей недоговорённости) – а потом я позвонила Тимофею, и выяснила, что вписать он нас, оказывается, не может, ибо у него там Силя и ещё целая толпа народу. Я, в растерянности, объяснила парням ситуацию – и тут Паша внезапно предложил: «Ну, поехали тогда ко мне».
   В этот момент у меня, видимо, совсем перекосило мозг от счастья, потому что я почему-то совершенно не помню, куда в тот день поехали остальные. Главное было то, что я, «неприкасаемая», впервые почувствовала, что мы, наверное, всё-таки друзья, как бы фантастично это ни звучало; друзья – и пофиг, в общем-то, что про нас подумают.
   Мы приехали на Щукинскую, выпили пива, позвонили всем, кому нужно было позвонить, хорошенько выспались, чтобы не чувствовать себя похмельными зомби – а когда проснулись, то решили, что нужно непременно прогуляться, и пошли в «Бункер» пешком. Идти оказалось дофигища – даже притом, что Паша ориентировался в Москве не хуже, чем в Питере, и шли мы довольно быстро. В какой-то момент нам стало понятно, что мы конкретно опаздываем на настройку, и мы сели в метро. Где это было, не помню, ибо я вообще не знаю Москвы – но на настройку мы всё равно опоздали.
    А ещё в «Бункере» между настройкой и концертом всегда было минут сорок, не меньше, и торчать всё это время в клубе было крайне скучно, так что мы снова пошли прогуляться – правда, на этот раз недалеко. На улице стремительно холодало, и мы долго бродили по переходу на Тверской, пили пиво; а там, в переходе, был небольшой ювелирный ларёк – и в витрине этого ларька Паша вдруг заметил очень эффектные серёжки: вроде бы, просто колечки, но объёмные и с нормальными застёжками.
   И вдруг он мне говорит: «Классные серьги, я бы такие носил!» Ну, я реагирую соответственно, и отвечаю: «Да я тебе их прямо сейчас куплю!» - потому что, вообще-то, на дворе 26 декабря, то есть, у Паши день рождения, прямо сейчас! Однако он ужасно смущается, всячески отговаривает меня от подарка – и я решаю про себя, что сделаю этот подарок потом, когда мы вернёмся в Питер. Пусть это будет сюрприз, от сюрприза ведь отказаться труднее…
   К тому же, на этот день у меня уже были припасены подарки для Паши и Кузи: как раз накануне поездки мне пришла посылка от подруги из Махачкалы, и были в этой посылке две 150-граммовые бутылочки коньяка с маркировкой «КС». То, что я не вручила их накануне в поезде, говорит только о том, что я очень люблю делать подарки – и, на самом деле, мне даже удалось несколько удивить парней. Одну бутылку мы бодро выпили перед служебкой «Бункера», а вторую Паша почти в одиночку выпил перед самым выходом на сцену – что, впрочем, совсем не помешало ему отыграть один из самых лучших, на моей памяти, концертов. 
    А после концерта парням нужно было сразу же ехать в Питер, потому что до отъезда в Воронеж не имело смысла торчать в Москве, и их билеты были куплены из Питера. Я же решила тогда остаться в Москве, у Тимофея, ибо мне просто хотелось встретить НГ в нормальном доме и с нормальными людьми, а не с маргиналами в бомжатнике  на Канале Грибоедова. Так что у «Бункера» мы в тот раз и расстались; парни быстро поймали тачку до Ленинградского вокзала, и, уже когда мы все прощались, Паша вдруг, совершенно неожиданно, наклонился ко мне, и… поцеловал меня в щёчку!
    Ну а потом все запрыгнули в машину и уехали – а я ещё долго стояла столбом посреди улицы, в стотысячный раз думая о непредсказуемости Самого Прекрасного Человека. Потому что я ведь была «неприкасаемая», и этот поступок никак не вписывался в мою картину мира.

Глава 10. «Один из нас».

    Благодаря этому, новый, 2003 год я встретила на таких позитивных эмоциях, что и передать невозможно. Я поехала на Горбушку, заказала там два диска группы «Vacuum», чтобы переписать и подарить Паше; я съездила на Тверскую, купила те самые серьги, и думала только о том, как вернусь в Питер, и позвоню, и мы обязательно встретимся 4-го января, в «Орландине»…
    Впервые в жизни мне казалось, что всё будет хорошо – и это был вполне достойный итог того, как я прожила 2002-й, лучший год в моей жизни. И, в качестве подведения итогов, всё-таки расскажу то, что осталось, так сказать, за кадром баек, прогулок и покатушек, а именно – то, почему Паша меня вообще причислил к «одним из нас».      

    Дело в том, что примерно в июне 2002-го я внезапно стала, не побоюсь этого слова, «концертным администратором по питерским делам». Проще говоря, я, неожиданно для себя, вписалась организовывать Паше концерты. До сих пор не понимаю, как я могла за такое взяться! Администратор из такого социопата, как я, был, по сути, как из говна пуля: любая необходимость позвонить по телефону, даже знакомому человеку, повергала меня в ужас - а уж позвонить незнакомым людям и что-то от них потребовать было просто уму непостижимо, но…
   Так уж вышло, что на тот момент реальный директор КС жил в Москве, а сами музыканты – в Питере; ситуация была абсурдная, к тому же, Паше зачастую было некогда заниматься концертами, у него и без этого было дел дофига: студия, точка, гастроли (притом, что он тогда играл не только в «Выходе», но и в «Пилоте»).
   И вот однажды, кажется, как раз перед презентацией сингла, Паша сказал: «Как же я заколебался всё делать один! Вот бы кто-нибудь сходил в «Орландину», договорился бы с ними, что ли…». Сказал он это, как всегда, так, словно ни к кому особо не обращался - но поскольку присутствовала при этом именно я, то я сразу же предложила: «Ну, давай, я схожу, договорюсь». «А ты сможешь?» - удивился Паша. «Да не вопрос!» - ответила я, и на следующий же день пошла в «Орландину», а потом и вовсе пустилась во все тяжкие с отчаянием самоубийцы.
   Начались бесконечные звонки в клубы, попытки достучаться до людей, которые вообще не подходили к телефонам, выколачивание хороших дней недели для концертов и – самое мрачное! – выколачивание денег, ибо получить с любого клуба хоть какой-то процент с продажи билетов было почти нереально.
   Помимо этого, я простаивала часы в очередях в ж/д кассах на Канале, покупая парням билеты на гастроли, которые организовывала, естественно, вообще не я, а совершенно незнакомые мне люди, с которыми тоже нужно было по двести раз созваниваться, чтобы не лохануться – а я всё равно умудрялась лохануться, потому что Паша иногда вообще не ставил меня в известность, каким именно образом он хочет куда-то ехать. Приходилось снова идти в кассы, менять билеты – и каждый раз чувствовать себя исключительной какашкой.
   Меня же, когда я оказывалась под рукой, было принято, как говорится, «посылать под танки», то есть, я должна была первой заходить в клуб перед концертом. Это было, с одной стороны, такой «проверкой на вшивость», а с другой - было связано с тем, что в клубе на входе группу встречала, как правило, пара жлобов-охранников, которые могли долго мурыжить на входе, задавая дурацкие вопросы, типа, «а вы вообще кто?». Парням же объяснять, кто они такие, было как-то совсем не с руки – тогда как я, прекрасно понимая свою задачу, решительно, чуть ли не пинком, открывала дверь любого клуба со словами: «Здравствуйте! Мы – Краденое Солнце!» - произнося эту фразу так же безапелляционно, как, например, Джим Моррисон говорил: «Мы – Дорз!».
    Это срабатывало безотказно – но видит бог, чего мне стоило это «мы»! Ведь, даже несмотря на то, что Паша неоднократно говорил мне, что я – такой же участник группы, как и все, и что я - «один из нас», я даже на секунду боялась в это поверить. Ну, кто я, на самом деле, была такая? Обычно я была: «Рада, где наше пиво?», «Рада, принеси стаканчики!», «Рада, хватай и тащи инструменты!» - а чаще всего просто: «Рада, какого хрена?!». А в таком амплуа надо было обладать просто отчаянной решимостью, чтобы суметь сказать «мы».
    В мои же обязанности входило составлять списки перед концертами, бороться с админами клубов за количество приглашённых - и, конечно же, я должна была «обеспечивать рекламу», то есть, делать и клеить афиши. Тогдашние питерские клубы афишами занимались крайне редко, реклама на радио стоила бешеных денег, соцсети ещё не придумали – и поэтому Максим просто создавал на своём компе «макет», а потом мы с Пашей шли на Шкапинштрассе, где был дешёвый ризограф, распечатывали сто листов формата А3 – и я их клеила сама, порой подписывая на это дело пару своих девчонок, за бесплатный вход на концерт.
    Однажды, правда, был случай, когда мне с расклейкой помогал Паша, это было 14 января 2003г. Он просто подвозил меня к каждому столбу на машине, с афишами и клеем, а сам оставался в машине, ибо – нет, ну правда же, было бы глупо, если бы он сам свои афиши клеил! Впрочем, сидеть без дела у него не очень-то получалось, и пару раз он всё-таки выходил клеить вместе со мной, например, в арке у тогдашнего клуба «Порт». Там вообще нельзя было ничего клеить, и, чтобы нашу афишу не сорвали, мы попытались прилепить её как можно выше. Для этого Паша обхватил мои ноги примерно в районе коленок, одним рывком поднял меня на метр от земли – и в итоге я наклеила афишу так высоко и качественно, что она потом провисела там больше года.
    И весь этот год, каждый раз, проходя мимо арки «порта», я заходила туда проведать эту афишу и тихонько поплакать - ибо вскоре после этого моя «администраторская» деятельность закончилась так же внезапно, как и началась.
 
Глава 11. Встречая худшее с надеждой.

    2003-й год, встреченный мною в Москве с такой надеждой и радостью, на деле с самого начала не задался.
    2 января я вернулась в Питер – и внезапно поняла, что возвращаться мне, в очередной раз, оказалось совершенно некуда. Для начала я, придя в мастерскую, просто не смогла туда попасть, ибо девочка Алина, которой я оставила свой ключ, бесследно исчезла, а Саша, начальник, упорно не подходил к телефону. На улице был мороз градусов 20, и я пошла к подруге на Блохина, очень надеясь, что оттуда смогу-таки дозвониться Саше - однако дозвонилась я только к вечеру, да и то, как выяснилось, только затем, чтобы быть в жёсткой форме посланной нахуй.
    То есть, Саша оказался таким трусом, что зассал даже объясниться со мной нормально, и из мастерской меня выпер втихаря, во время моего отъезда отобрав мой ключ у беззащитной девочки! И это был человек, на которого я, почти за бесплатно, работала целых три года! После этого я перестала его уважать настолько, что даже вещи свои из мастерской забирать не поехала. На фоне того, что я осталась на улице зимой, всё было ерундой полной.
    Однако моя Юлька с улицы Блохина, конечно же, не дала мне пропасть, и временно вписала меня у себя - правда, с тем условием, что я буду периодически, хотя бы раз в три дня, куда-нибудь сваливать. Ну, я и сваливала – несмотря на то, что для меня даже достать денег на проезд теперь составляло огромную проблему, ведь я в одночасье осталась не только бездомной, но и безработной.

***
   Паша вернулся в Питер числа 3-го, заехал на пять минут на Загородный – и за эти пять минут какие-то злобные гопники порезали на его «восьмёрке» оба передних колеса, так что нужно было срочно ломать голову на эту тему, что-то переставлять, что-то латать… Однако на фоне того, что 4-го у КС был концерт в «Орландине», отсутствие машины было даже на руку – ну, по крайней мере, можно было хоть выпить спокойно.
    Парни рассказывали про Воронеж, про то, что Паша бегал из гостиницы в магазин, завернувшись в портьеру  - ну, в общем, травили традиционные гастрольные байки. Я подарила Паше два диска «Vacuum» и новые серьги. Диски он принял весьма благосклонно, хотя и с удивлением, а за серьги, как я и предполагала, попытался меня отчитать, и сказал, что всё равно их потеряет, так что не надо было, конечно же, делать ему такой подарок. Однако на следующий день, когда мы снова встретились на Загородном, он всё-таки не выдержал, и с радостным видом надел эти серьги, сказав, что придумает, чего бы такого соврать жене. 

   Цитата дня: «Меняю коробок травы на обратный билет с Марса».

***
    6-го января мы вместе поехали на концерт «Выхода» в «Корабелку». Паша тогда ехал со свадьбы друга Лёши, был слегка пьяный и ужасно по этому поводу испуганный, так что всю дорогу до Автово, вцепившись в руль, жаловался: «****ь, как мне страшно! Как же мне страшно!».
    «Ямаху PSR» Паша, ещё после ноябрьской поездки с «Выходом», почему-то оставил в Москве, и на концерт в «Корабелку» ему пришлось, впервые на моей памяти, взять с собой дорогущий, да ещё и чужой, (то есть, купленный Максимом для будущей студии), синтезатор «Korg L.E.», ответственность за который тоже очень пугала Пашу. Из-за всего этого концерт в «Корабелке» стал, на моей памяти, одним из самых трезвых концертов «Выхода» – и, к тому же, одним из самых странных: в комнатухе, больше похожей не на клуб, а на актовый зал путяги, из аппарата было всего три комбика и пара колонок; клавиши и бас, на котором играл Дуче, были включены, можно сказать, напрямую, а барабанов не было вообще. В зале было полтора человека, да и те - учащиеся «Корабелки» и какие-то местные, «автовские», аборигены, не понятно зачем припёршиеся на «Выход», так что Паша и Дуче, кажется, весь концерт думали только о том, чтобы всё поскорее закончилось. И один только пьяный Силя, не вникая в подробности, отжигал на сцене в козлиной шубе, в кожаных штанах и с шильдиком от «мерседеса» на шее, чувствуя себя истинной звездой андеграунда.
    В процессе концерта Паша всё-таки не удержался, и выпил бутылку пива, а потом очень быстро собрался, и, по-прежнему в ужасе от того, что нужно снова вести машину, поехал домой.

***
    А 10-го января был знаменитый «акустический» концерт КС в Блоке – и вот там уже был полный дебош, кино и немцы. Начнём с того, что группа КС вообще никогда не играла акустику, так что «акустический» концерт – это вообще было сильно сказано, ибо гитары были всё равно электрические, и только вместо барабанов была перкуссия, а вместо клавиш был – внезапно! – аккордеон, на котором играл Саша Конвисер.
    Я, поскольку никакой организацией на этот раз не занималась, была назначена главным по бухлу, так что с водкой и пивом всё было в порядке; да и вообще, всё было в порядке, пока на концерт неожиданно не заявился… Джефф! Вся наша компания в этот момент стояла в закутке напротив двери в зал, и втихаря, интеллигентно, выпивала, так что свершившееся «явление» мы никак не могли не заметить.
    Джефф, демонстративно пройдя мимо парней и столь же демонстративно ни с кем не поздоровавшись, зашёл в зал и уселся на стул, закинув ногу на ногу, сложив руки на груди и всем своим видом выражая исключительное презрение к происходящему.
    Парни проводили его обалдевшими, мрачными взглядами, переглянулись – а потом последовал примерно такой диалог полушёпотом: «Кто его приглашал?!». - «Я не приглашал!». – «И я не приглашал!». - «Так какого хрена он припёрся?!». - «Наверное, его Федечко с Мацкевичем позвали». - «И что теперь?». - «Как – что теперь?! Ну его нахрен, пошли играть!».
     Последняя решительная фраза, видимо, принадлежала Паше, потому что после этого все действительно пошли играть – а поскольку настроение было напрочь испорчено, то парни, чтобы, так сказать, восстановить баланс, сходу бросились отрываться по-полной.   
     В связи с этим, концерт выдался тот ещё! Пиво отлично дополняло водку; отчаянное веселье зашкаливало, народ в зале едва не плясал и периодически срывался на хоровое пение, особенно хорошо катившее под аккордеон. А под конец мероприятия Паша так разошёлся, что его посетило совершенно безбашенное вдохновение, и он, сев за белый рояль Блока, стал наяривать на нём утёсовскую песню про «Костю-моряка».
    Текста никто, кроме меня, толком не помнил, так что я, в спонтанно-восторженном порыве, присоединилась к этой импровизации, которая вылилась в довольно забавный дуэт в духе довоенного одесского кабака, атмосферу которого отлично дополняли стоящие на рояле пивные бутылки. (Кстати, через пару дней после этого работники Музея-квартиры Блока, оскорблённые в лучших чувствах, развернули рояль клавиатурой к стене, чтобы больше никто!!! Никогда!!! Не устраивал такого святотатства!). Ну и, конечно, в процессе такого адского отжига, никто даже и не заметил, в какой момент из зала исчез Джефф; про него все как-то вообще забыли.    
    Когда же всё безумие завершилось, Паша мне скомандовал: «Хватай инструменты и беги к машине!» - и я, разумеется, схватила и побежала - причём, схватила я сразу две гитары, бас и электруху. А в Блоке, надо сказать, к выходу из парадной вела весьма крутая и длинная лестница, заканчивающаяся ровнёхонько напротив двери на улицу; то есть, между последней ступенькой лестницы и дверью расстояние было - ну, сантиметров тридцать, наверное. И вот по этой-то лестнице я и побежала вниз, с двумя тяжеленными гитарами на плечах – а точнее, полетела, как камень из пращи, совершенно не задумываясь о том, что дверь открывается на себя! Так я, на полной скорости, в эту дверь и влетела, только чудом успев выставить вперёд руки – которые, конечно, не смогли до конца амортизировать удар.
   В общем, лбом я припечаталась так мощно, что аж в глазах потемнело; башку, конечно, не разбила, но шишка над правой бровью была огромная, и в голове немного звенело, так что путь от Блока до Загродного как-то совсем выпал у меня из памяти. Например, я вообще не помню, кто тогда вёл машину…
   
   А потом было продолжение банкета на Загродном – и начался такой ад, что даже моя больная голова включилась обратно. Для начала, Паша попытался уехать домой на машине – тогда как он даже ходить уже мог только зигзагом. Никого не слушая, он стремительно собрался и побежал к машине, которая была припаркована на углу со Звенигородской; вся толпа в ужасе рванула за ним; Паша, прямо как в кино, прыгнул на капот машины, перекатился, упал с другой стороны – и только после этого парни всё-таки поймали его и отняли ключи.
   После этого все вернулись обратно – и едва успели снова сесть за стол, как Паше начала звонить жена. А поскольку Паша был уже в совершенно неадекватном состоянии, он сказал ей: «Приходи к нам!» - и тут-то я поняла, что мне надо срочно валить, ибо сейчас точно будет разборка, а я совсем не хочу в этом участвовать, ибо не моё это дело вообще!
    Я встала, сказала, что ухожу, и начала собираться – и тут случилось уже нечто совсем невообразимое, ибо Паша тоже вскочил и стал пытаться меня удержать! При этом он говорил: «Да вы с Наташей обязательно подружитесь!» – а я никак не могла объяснить, что дело совсем не в том, что я не хочу с ней дружить, а в том, что сейчас просто момент не подходящий. Я вообще ни хрена не могла объяснить; сам факт того, что Паша меня уговаривал остаться, начисто парализовал мою волю – и только когда я мельком бросила взгляд на всю остальную компанию и заметила, с какими мрачными, обалдевшими лицами они за нами наблюдают, я всё-таки развернулась и выбежала за дверь.
    Выходя из парадной, я практически столкнулась с Наташей; кажется, даже поздоровалась – хотя я этого толком не помню, в таком я была шоке... По дороге домой я в ужасе звонила Миле, Толику и самому Паше - однако всё, что я слышала, только усугубляло мой ужас и подтверждало правильность моего поступка.


***
    На следующий день Паша позвонил мне сам; он всё ещё был на Загородном, и, судя по голосу, уже нормально так похмелился. Сначала пытался о делах говорить; сказал, что, мол, Максим дал 500 рублей на афиши, так что, если мы всё поклеим сами, то 250 заберём себе. (Это как раз было перед тем разом, когда мы на машине ездили клеить).
    А потом разговор как-то сам собой перешёл на вчерашнее, и Паша признался, уже замучился перед всеми извиняться; что подрался вчера с женой и (почему-то!) с Кузей, и что теперь вообще хоть совсем домой не ходи… Он был в таком отчаянии, что даже меня зачем-то спросил, не обиделась ли я - отчего я так обалдела, что принялась его успокаивать, притом, что сама чуть не плакала… В итоге, мы просто договорились встретиться назавтра в «Орландине» - и я очень надеялась, что всё ещё как-нибудь да устаканится.

***
    12 января в «Орландине» играл «Выход». Накануне я пыталась дозвониться Силе, и не смогла, поэтому в клуб ехала на ужасных стремаках: а вдруг да не приедет Силя вообще? А когда Силя приехал, я сразу поняла, что голову мне всё равно оторвут, ибо он приехал бухой в говнище. Он был ровно в том же прикиде, что и в «Корабелке», то есть, в козлиной шубе и с шильдиком от «мерса» на шее; перед началом он минут десять не мог воткнуть разъём в гитару, а в процессе концерта так мазал мимо аккордов, что все, присутствующие на сцене, периодически просто не знали, что им делать: то ли играть, то ли плакать, то ли смеяться.
    На этом фоне концерт вышел из серии «бухают все!» - и только Паша, который приехал на машине, опять оказался самым трезвым. Наверное, если бы у студийного «Korg L.E.» был хоть какой-то чехол, всё было бы совсем иначе - но поскольку машина служила в качестве чехла для синтезатора, Паше снова пришлось выступить в непривычной для него роли.
    В связи с этим, его настроение, и без того, не прекрасное, окончательно испортилось, и разговор у нас как-то не задался, мы даже о делах не поговорили, хотя дел было довольно много, и многое нужно было решать сейчас: даты концертов, афиши те же самые… 
    После концерта Паша быстро собрался и вышел на улицу – тогда как в гримёрке в этот момент сидел невменяемый Силя, который не мог даже забрать со сцены всё своё добро, и я никак не могла его бросить и убежать следом за Пашей. К тому же, Силя протерял во время концерта ценный артефакт: кусочек горного хрусталя на шнурке, подаренный ему в Дании знакомым уличным клоуном - и я принялась искать эту штуковину, параллельно собирая шнуры, примочки и микрофон, чтобы Силя ещё что-нибудь не протерял. В итоге, я нашла феньку, отдала Силе, упаковала всё нужное, поручила дальнейшую заботу о Силе его тогдашней девушке, и собралась домой.
    К этому времени я уже была стопроцентно уверена в том, что Паша давно уехал – так что не могу даже выразить, каково было моё изумление, когда я, выйдя из дверей «Орландины», внезапно увидела его вишнёвую «восьмёрку»! Паша дождался меня, хотя мне идти-то тогда было всего пару кварталов, до Куйбышева – и подвёз до арки дома, несмотря на то, что пришлось долго плутать по узким улочкам с односторонним движением. Зато мы наконец-то поговорили – и на следующий день я сама пошла печатать афиши, потому что Паше было некогда.

***
   Через пару дней, мы, как и собирались, поехали клеить афиши – и хотя всё, казалось, было по-прежнему нормально, но именно в этот день я услышала фразу, которая на многое открыла мне глаза. Паша вдруг сказал мне, что его теперь жена никуда без Толика не отпускает; сказал так, под видом шутки – но мне тогда уже как-то совсем не до шуток стало, ибо мрачный спектакль, устроенный этой компанией, начал перерастать в какую-то дурацкую трагикомедию. И, несмотря на то, что мне совершенно не хотелось принимать в этом участия, я оказывалась втянутой по уши – по причине всё того же «сарафанного радио».
   Я неоднократно слышала от разных (довольно левых) людей отголоски совершенно нелепых сплетен про меня и Пашу; слышала такую дичь, что вообще не понятно, как им такое приходило в голову. Две особо талантливые кумушки даже серию юмористических стишков сочинили про нашу компанию – правда, мне не показали, может, постеснялись... Зато каким-нибудь сплетницам ничего не стоило подойти ко мне, и просто в лоб спросить: «А, правда, что вы….» - и я просто терялась, не зная, что и ответить-то. Как объяснить, что мы просто друзья, и, тем более - что я «неприкасаемая», когда люди думают, что и так уже «всё знают»? Ведь любые слова в такой ситуации выглядят, как оправдание, а значит, могут быть использованы против меня…

    За прошедшие годы я неоднократно пыталась проанализировать эту ситуацию, и всегда приходила к выводу, что именно сплетни к началу 2003 года превратили нашу, пусть странную, но всё-таки, дружбу в нелепый спектакль с плохими актёрами.   
    16-го января был концерт в «Ред Клабе»; концерт, организация которого мне изначально не была доверена – но на который я всё равно была приглашена всё по той же причине, что я «один из нас». На улице была оттепель, плюс три; перед концертом Паша, пытаясь припарковать машину у клуба, заехал в прокатанную в ледяном месиве колею, и машина застряла капитально. Вдвоём с Толиком мы кое-как вытолкали «восьмёрку» из колеи, угваздались, как черти, я черпанула воды ботинками - после чего, конечно же, было просто необходимо пойти за пивом.
    Потом Паша всё-таки поручил мне составить списки и непременно записать Наташу плюс один – в чём, в общем-то, не было ничего удивительного. А вот затем начался спектакль, который раздражал, прежде всего, тем, что мне никто даже не сказал, какую роль я в нём играю – словно я, по умолчанию, была в курсе.
   Паша внезапно начал так старательно меня при всех игнорировать, что порой даже явно переигрывал. Выглядело это довольно странно – и, чёрт возьми, так обидно, что даже меня, впервые в жизни, пробрало. Уж лучше бы он на меня орал, оскорблял, что угодно делал, честное слово – только бы не этот нарочитый игнор!
   Впрочем, я держалась, как могла: вышла из гримёрки в зал, вполне себе «светски» пообщалась с Наташей на какие-то абстрактные темы, (ну, не сплетни же обсуждать, честное слово!), а когда начался концерт, я вдруг, впервые в жизни, поняла, что не могу… танцевать. Я словно находилась под перекрёстным огнём усмешек и осуждающих взглядов – и чувствовала себя так глупо, так некомфортно, что словами не передать…
    Концерт же, при этом, был очень классный; редклабовский звук был, по тем временам, наверное, лучшим в городе; видно было, что Паша сам получает удовольствие от концерта – и это создавало такую энергоотдачу, что моя вынужденная неподвижность становилась безумной нагрузкой, прибавляя к моральному ужасу ещё и физический.
    И я опять убежала. Нет, конечно, концерт я дослушала – но потом исчезла, никому ни слова не говоря. До Петроградки я добежала, кажется, просто бегом, и душевная боль так выжигала меня изнутри, что самого пути я не помню напрочь.         

***
    С тех пор мы не виделись и даже не созванивались аж до 26-го января, когда был концерт «МП-три» и «Не БГ» в «Молоке», где мы просто не могли не  встретиться - и где опять наше общение с Пашей было чисто формальным, словно и не было, в общем-то, всего прошлого года.
    Однако именно на этом концерте я впервые услышала сценический вариант «Бабушки» - и это так живо напомнило мне мою Кирочную, что у меня попросту башню рвануло. Нет, не при всех, разумеется; к этому моменту я уже опять успела смыться, причём, даже не так, как из «Ред Клаба», а нормально со всеми попрощавшись – однако, на Петроградку я опять бежала, словно за мной черти гнались.

    А потом, уже на Петроградке, внезапно выяснилось, что гнались на мной не черти, а мерзкий ментёныш, который догнал меня в парадной и, прижав к стенке буквально перед самой дверью вписки, отобрал у меня последние триста рублей.
    В это время за дверью сидела и бухала толпа человек в десять – и ни одна собака не открыла дверь, чтобы посмотреть, что творится на площадке. Кажется, они и на выстрел бы не откликнулись – но, впрочем, это было ничуть не удивительно: хозяйка этой квартиры была старая тусовочная ****ь-алкоголичка, и компания у неё собиралась такая, что и мастерская Черкасова могла бы позавидовать.
    Мало того, эта баба была настольно неадекватна, что как раз накануне 26-го впаяла мне нивхренический счёт за два прожитых месяца – и сумму потребовала, как за целую комнату. А у меня, надо сказать, в этой квартире даже кровати своей не было, то есть, мне приходилось спать на одной кровати с этой бабой – а та, при этом, постоянно с кем-то трахалась, совершенно не стесняясь моего присутствия.
    Это было так омерзительно, что даже я, ко всему привычный старый бомж, вынуждена была ночами регулярно спасаться на кухне, где в тоске просиживала по нескольку часов на табуретке, допивая оставшиеся с попоек ништяки и записывая стишки в «Ежедневник». Так что, в общем-то, история с ментом стала последней каплей в море моего терпения.
    Я зашла в квартиру, и, устроив там небольшой дебош, объяснила всем и сразу всё, что я о них думаю – после чего вышла оттуда навсегда. Опять среди ночи – и опять, в общем-то, к Юльке на Блохина. Разве что, за вещами я на сей раз всё-таки вернулась: не оставлять же кому попало мой ценный «Ежедневник»…

Глава 12. Точка невозврата – 3.

   1 февраля 2003 года я внезапно перестала быть «концертным администратором» КС. Мы с Пашей созвонились, чтобы «поговорить о делах» - и он вдруг сказал, что я хернёй занимаюсь, ибо надо стремиться к чему-то большему, менять формат деятельности, что ли… Ну а я, конечно, не стала с ним дискутировать про «формат и что-то большее», а просто сказала: «Ок, больше не буду» - ибо, в конце концов, я не продюсер и не спонсор, да и администратором, наверное, была хреновым, чего уж там...
   Об истинных же причинах моего «увольнения» могу лишь догадываться; тут поработали и сплетники, сделавшие наше общение невозможным, и то, что я сама допустила несколько косяков – но самую немаленькую роль в этом сыграл, как мне кажется, сыграл клуб «Факультет», а попросту говоря, «Фак».
    При нём администратором был один страшный мудила, который вместо того, чтобы нормально согласовывать даты концертов, постоянно увиливал от конкретики, и то двигал даты, то отменял, то вообще ничего не говоря, давал рекламу на тот день, который до этого сам же и перенёс-отменил… В общем, истинно мудацкие дела творил – а самая задница была в том, что дозвониться этому козлу или даже застать его в клубе было совершенно невозможно, то есть, он был настолько же неуловим, насколько мудаковат. И, конечно же, за всю херню, которую он устраивал, отвечать перед Пашей приходилось мне – причём, не просто отвечать, а чувствовать себя полным говном. Я ведь всегда была крайняя, ибо - а зачем ещё нужен посредник между группой и клубом? 
    Впрочем, всё это было не важно; по-настоящему важно было лишь то, что Паша меня, по сути, послал, да так, что я не просто перестала «заниматься хернёй», а ужасно расстроилась и даже испугалась – настолько, что стала попросту бояться ему звонить. Как я уже говорила, я вообще адский социопат, и для меня позвонить кому-то в принципе огромная проблема, а уж если у меня внезапно отнимают к этому всяческий повод, это, на фоне моей хронически едущей башни, сразу превращается в катастрофу.

    По этой причине за весь следующий месяц мы созванивались всего два раза: 10 февраля, накануне моего ДР, когда я узнала о том, что клуб «Фак» (видимо, в качестве подарка мне, не иначе!) всё-таки накрылся, и я просто не могла не сообщить об этом Паше, и 26 февраля, когда вдруг случилось чудо, и он мне сам позвонил.
    Сначала он спросил про концерт «Выхода» и «Не БГ», который я делала на ДР Сили, то есть, на 2 марта, в «Орландине» - а потом попросил перезвонить ему вечером. Я, разумеется, перезвонила - и, неожиданно для себя, выслушала целый отчёт.
    Паша говорил о машинах, о своих наработках на студии, которые он решил завершить, несмотря на отсутствие денег, о том, что московский директор группы организовал целое «турне» вокруг Москвы – но когда я предложила помочь с покупкой билетов, Паша отказался. Наверное, решил, что я опять чего-нибудь накосячу… Ну да ладно, зато я целых сорок минут, не меньше, слушала его голос, и знала, что до нашей встречи – всего-то четыре дня.    

***
    Накануне концерта в «Орландине» мне внезапно позвонил Коныч из «Не БГ» и сказал: «Слушай, у нас барабанщик в больнице, так что мы не можем приехать». Я, в ужасе, возмущаюсь: «Да как же так?! Я тут, значит, всех уламывала целый месяц, вписывала вас в концерт – а вы теперь динамите?!».
    Коныч мне: «Ну, блин, мы уже билеты сдали. Как же мы без барабанщика-то?». И тут меня осеняет: «Так играйте акустику! Вам-то не пофиг ли?». Коныч подумал, решил, что, в общем-то, пофиг – и Славик побежал обратно за билетами.
    В итоге парни сыграли акустику так залихватски, словно занимались этим всю жизнь, а к концу их выступления (выступления совершенно никому тогда не известной молодой московской группы!), несколько человек в зале уже вовсю подпевали: «Вишез жив, он не помер!», словно это был какой-то общеизвестный суперхит.
    Концерт «Выхода» тоже был прекрасный, и, кроме того, весьма вменяемый, ибо Силя, несмотря на свой ДР, приехал в «Орландину» совершенно трезвый (видимо, потому, что после предыдущего концерта нам было вынесено «последнее китайское»); на флейте играла Легги, на басу – Дуче, на барабанах – Андрей Вепров, а на клавишах, само собой, Паша, так что состав группы был настолько «золотой», что полным ходом стремился к «платиновому». И если бы не то, что творилось тогда в зале, этот концерт, наверное, стал бы лучшим концертом десятилетия.
    Однако всё дело испортили зрители. Они словно решили отметить ДР Сили за него; перед сценой месилось, периодически падая друг на друга, несколько совершенно бухих тел – а ведь дело было в «Орландине», где сцена от зала отделялась весьма условно, сами понимаете… А дальше произошло вот что.
    Стою я в зале, как всегда, напротив Паши, у левого портала – и вдруг вижу, как какое-то реально ужратое чучело выползает на сцену, хлопает Пашу по плечу, толкает его, и лезет руками в клавиши. В следующую секунду, (так быстро, что я не успеваю даже мысленно матюгнуться!), Паша кладёт левую руку на загривок чучела – и с непринуждённой лёгкостью, не переставая играть правой рукой, скидывает непрошенного «помощника» обратно в зал.
    Я восхищённо аплодирую; Паша улыбается – однако чучело совсем не в восторге от такого обращения, поэтому оно вскакивает и снова бросается к сцене. Я вся подбираюсь, готовясь кинуться Паше на помощь – и тут чучело запинается о монитор, падает на четвереньки и,  вцепившись лапами в клавишную стойку, дёргает на себя!!!
    На лице у Паши отражается ужас; он хватается обеими руками за синтезатор (это же «Korg L.E.», чужой, дорогущий!) - а я, без раздумий, бросаюсь вперёд, и в бешенстве хватаю чучело за волосы. Оно орёт, отцепляется от клавишной стойки – после чего я стаскиваю его в зал и начинаю яростно пинать ногами в самопальных тяжёлых ботинках.
    Но тут, к счастью, прибегает охрана, (которая до этого где-то курила и отсутствовала, как класс!) и оттаскивает меня от чучела, которое затем выносят нахрен из зала.
    Всё это время концерт идёт своим чередом – но после разборки мне приходится долго и популярно объяснять охранникам, что, вообще-то, это их работа, с чучелами бороться. А после концерта Паша и панки так быстро сматываются, что я не успеваю даже попрощаться. И, несмотря на то, что я, в принципе, собиралась ехать к Силе на ДР, мне было ужасно обидно: неужели же я такая страшная, что от меня нужно вот так убегать? 
   
***          
    На концерты «мартовского тура» КС я, разумеется, не ездила, даже до Москвы не добралась, ибо в то время я, от отчаяния и безысходности, устроилась работать на завод «Витон» сварщиком пластиков, и моя богемная жизнь превратилась в рутину простого рабочего человека.
    Так что вместо меня на концертах побывала моя московская подруга Машка, которая даже на квартирник в Тверь с парнями съездила - и я завидовала ей так, как ещё никому и никогда, наверное. Сама же Машка оказалась такой благородной личностью, и так вдохновилась идеей КС, что к «апрельскому туру» даже сделала, по моему примеру и просьбе, афиши в Москве, да ещё и организовала их бесплатную расклейку, что было уже просто невероятно.

***
    После возвращения из тура Паша позвонил мне только 21 марта, причём, с домашнего телефона, и проболтали мы тогда целый час, не меньше! Первым делом Паша признался, что в процессе всех алкотрипов опять протерял свою «нокию» (что, в общем-то, не удивительно было, особенно на фоне квартирника в Твери!).
    Я, конечно, как и в прошлый раз, сразу же предложила купить ему новый мобильник, однако он испугался, и категорически запретил мне это делать: мол, хватит уже, неудобно, я ведь всё равно потеряю… Я принялась уламывать его, но всё было тщетно, аргументов у Паши была масса, от: «Не нужен мне сейчас мобильник, мне через десять дней снова в тур ехать!» - до: «Как я буду объяснять жене, где я такие деньги взял?».
    И тогда я напрямую спросила: «Ну а что плохого в том, что друг дарит другу телефон? Ты ведь мне… друг?». Как я отважилась задать такой вопрос, сама не знаю – однако Паша, не задумываясь, ответил: «Конечно, да!» - сделав меня на ближайшее время самым счастливым человеком на свете. Но, поскольку от телефона он всё-таки отказался, пришлось мне смириться с тем, что на ближайшее время мы без связи.
   
***
    Надо ли говорить, что больше всего я мечтала бросить работу и поехать в «апрельский тур»? Ведь я же, на самом деле, с ума сходила от беспокойства…
    Однако реальность, как всегда, распорядилась иначе. Во-первых, наличие не творческой, безденежной работы и никак не способствовало каким-либо покатушкам, а во-вторых, 29 марта мне сломали руку.
    Случилось это на квартирнике Сили. Разговорились мы там с одной девчонкой, у которой очень классная серьга была, и я сказала: «Ух, какая у тебя серьга прикольная, я бы такую носила!» - а девчонка мне вдруг ответила: «Дык у тебя же все дырки в ушах заняты, как ты ещё одну серьгу наденешь? Вот если ты прямо сейчас проколешь ещё одну дырку, я тебе эту серьгу подарю».
    Ну, мне дырки колоть на себе не впервой было, так что я ей сказала: «Да говна-пирога, сейчас проколю!» - пошла на кухню, где хозяин квартиры с какими-то чуваками сидел, и попросила иголку. Просто иголку. Ухо проколоть. Что такого, вроде бы?
   Ан нет: эти чудики внезапно оказались упёртыми религиозными фанатиками, и начали меня лечить, что я, мол, одержимая, нехристь, аццкая сотона и тд. Я возмутилась, заявила, что сами они долбоёбы одержимые – а они от этого ещё больше раздухарились, да так, что кто-то из них начал распускать руки.
   Я, знаете ли, очень не люблю, когда руки распускают, и, в общем-то, до некоторой степени могу за себя постоять, вот только есть у меня один недостаток: когда я в ярости, я совершенно не оцениваю соотношения сил – тогда как в данном случае против меня было четверо ненормальных мужиков. Они схватили меня за руки и за ноги с воплями: «Щас мы из тебя бесов-то выгоним! Щас мы тебя отчитаем!» - и куда-то потащили, экзорцисты хреновы. Я вырывалась, как могла, но это оказалось вообще нереально – и в какой-то момент я явственно услышала хруст, с которым сломалось моё запястье, повёрнутое на 360.
    Тут я просто заорала так, что, наверное, весь дом услышал – и горе-экзорцисты, испугавшись, что соседи сейчас просто-напросто вызовут ментов, наконец-то оставили свою дебильную идею, дотащили меня до двери и выкинули в парадную. Потом я ещё минут 15 ломилась обратно, требуя отдать мои вещи – и только потом один чувак, самый адекватный, всё-таки соблаговолил мне их вынести. Он даже счёл нужным извиниться за своих друзей, (испугавшись, что я на них заявление накатаю), и даже на тачку меня посадил – а наутро я проснулась на Блохина и поняла, что рука у меня серьёзно сломана, ибо она стала чёрная, как битум.
   Запоздалый болевой шок пришёл в виде внезапно накатившего полуобморочного состояния, и, как только меня немного отпустило, Юлька потащила меня в травму на Льва Толстого, где мне, конечно, сразу же предложили написать заявление – но я не стала: мне и без ментов было довольно хреново. 

***
   Я даже не знала, как рассказать Паше про этот казус, но всё-таки, собравшись с моральными силами, позвонила ему перед самым его отъездом в «апрельский тур» - и мы опять протрепались целый час по домашнему телефону. Паша рассказывал безумные сплетни окончательно разбушевавшегося «сарафанного радио», рассказывал, что 1 апреля выйдет альбом «МП-три», а 9-го у них будет интервью аж на MTV; я говорила, что собираюсь пойти на концерт «Army of lovers», только вот жаль, что с гипсом нормально не потанцевать… В общем, очень классно поговорили – притом, что не виделись мы уже почти месяц.          
   
    Я безумно скучала, до такой степени, что 2 апреля, пойдя на вокзал провожать Силю, чуть не уехала спьяну в Москву – однако всё-таки не уехала, какое-то здравомыслие всё-таки во мне тогда сработало, несмотря ни на что.

***
    Вернулся Паша из тура 10-го апреля - а 12-го я ему наконец-то дозвонилась, и первым же делом спросила: «Телефон купил?» - на что Паша радостно ответил: «Купил!». «Вчера?» - уточнила я. «Вчера!» - подтвердил Паша - и мы одновременно рассмеялись. Казалось, что мы понимаем друг друга без лишних слов, без объяснений и даже без визуального общения, словно так и надо…
    А потом Паша сказал, что сейчас, уже совсем скоро, они с «МП-три» должны играть в СКК с «Другими правилами» (вот честно, даже не помню, кто это такие), поэтому сейчас все какие-то оргвопросы решают, и говорить, в общем-то, некогда. Я смутилась, что так не вовремя позвонила – и на этом разговор закончился. 

***
    14-го я снова позвонила - но снова не вовремя: Паша в этот момент как раз был в кассах и снова покупал билет в Москву, ибо интервью на MTV перенесли на 16 число.
    Передачу эту я пропустить никак не могла, поэтому договорилась посмотреть её у Алины – и мы, помню, хохотали, как сумасшедшие,  потому что Паша, Саша и Толик эпатажно и жизнерадостно отжигали на телевидении в китайских шёлковых халатах, и смотрелось это всё, как диско-вечеринка в борделе с трансвеститским уклоном.
    И, конечно же, я опять безумно завидовала всем, кто в этот момент припёрся вместе с группой «МП-три» на эфир - хотя всю бухую панк-компанию «сопровождения», как потом не без гордости рассказывали парни из «Не БГ», выперли из студии уже через десять минут после начала.

***
   17-го мы уже снова болтали с Пашей по телефону, говорили про нашу любимую группу «Vacuum», концерт которой должен был быть 26-го в «Плазе» (и на который мы не могли пойти из-за того, что 26-го в «Ля пляже» была назначена презентация альбома «МП-три»). Потом разговор сам собой перешёл на шведскую музыку, которая, конечно же, самая крутая в мире – и в итоге мы договорились аж до того, что начали обсуждать поездку на машине в Швецию через Финляндию. Я говорила, что проконсультируюсь с товарищами, которые такую штуку уже проделывали - а Паша говорил, что ему надо только военник сделать, да загранник получить, да ещё машину новую купить, не «восьмёрку», а приличную иномарку - а там, может, на следующий год, мы обязательно соберёмся и поедем…
    В итоге мы так замечтались и заболтались, что Паша совершенно забыл сказать о том, что 4 мая в «Орландине» будет концерт КС. А может, он специально мне про это не сказал, из тактических соображений – чтобы опять не ворошить тему, почему я больше не занимаюсь концертами…
 
***
   Про военник. От военкомата Паша, конечно же, годами бежал, как от чумы. И, хотя он вышел из призывного возраста ещё в прошлом году, он всё равно немного нервничал перед походом в военкомат: мало ли, что им там в голову взбредёт… Я тоже волновалась, и после того, как он всё-таки нанёс визит этой страшной организации, я спросила: «Как всё прошло-то?» - на что Паша с радостной улыбкой ответил: «Прикинь, захожу я туда, а там сидит какой-то мужик в форме, смотрит на меня, как на идиота, и говорит: «Чё ты сюда пришёл, такой старый?!». 

***
    25 апреля был очередной концерт «Выхода» в «Орландине» - и Силя снова вписал «Не БГ» сыграть на разогреве: то ли парни ему, на самом деле, понравились, то ли потому, что я попросила, уж не помню. А поскольку панки опять решили играть в акустике, то Паша, как известный энтузиаст, вызвался помочь друзьям и подыграть им на аккордеоне. Репетировали они всего один раз, с утра и после поезда (если вообще репетировали!) –  но в результате получилось так круто, что хоть настоящий совместный проект создавай!
    Впрочем, тут  к моему мнению, наверное, вообще нельзя было прислушиваться, ибо я к этому времени не виделась с Пашей почти два месяца – и наша встреча привела меня в состояние абсолютно безбашенного восторга. К тому же, компания «Выхода» и панков была совершенно своя, без всяких сплетников и сплетниц, так что можно было ничего не бояться, и общаться почти как в 2002-м, словно и не было прошедшей мрачной зимы.
    Я подарила Паше очередной переписанный диск «Vacuum», а он, порывшись в кармане компьютерной сумки, обнаружил там два диска КС, «Кота» и сказку «Краденое Солнце» - и внезапно подарил их мне. «Кот» был без обложки – но для меня и это было слишком много… А ещё Паша пообещал вписать меня и Милу в «Ля пляж», на завтрашнюю «гламурную» тусовку – хотя ведь мог бы запросто и не вписывать!
   Весь концерт я не чувствовала под ногами пола; снятый гипс и без того создавал у меня ощущение полёта, а тут ещё такая эмоциональная передозировка накатила, что я по пути от «Орландины» до Блохина не просто танцевала на бегу, но ещё и хихикала, как ****утая.    

***
    На следующий день, вернее, уже ночью, с 26 на 27 апреля, была вечеринка в гламурном ночном клубе «Ля пляж», находившемся, впрочем, в таком ****ёвом конце географии, что добраться туда можно было только на тачке.
    Вечеринка была посвящена не только презентации альбома, но и дню рождения группы «МП-три» (что, в принципе, логично, если учесть, что 2 мая прошлого года они уже играли первый концерт), а параллельно отмечался ещё и ДР Кирилла Полякова, так что это был не просто концерт, а нормальное такое мероприятие с банкетом в вип-зоне, где собрался весь цвет общества, от панков из «Не БГ», (зависших в Питере по причине отмены квартирника в Твери), до участников «Бригадного Подряда», КС - и полного комплекта «диджеев сарафанного радио» впридачу.
    А поскольку хедлайнерами концерта были не кто-нибудь, а наша любимая «Дискотека Авария», вся танцующая часть компании, дружно хлопнув халявной водки, отделилась от не танцующей части, и ушла в такой невиданный отрыв, что до трёх ночи все плясали, как черти. Паша же, разумеется, не танцевал и остался поближе к водке, так что в самые краткие сроки был, как говорится, «в салат».
    После трёх часов панки засобирались в гостиницу - и, как выяснилось, в «Киевскую», что за Обводным, так что я поехала с ними, ибо из «пляжных» ****ей нужно было как-то выбираться. Конечно, от Обводного до Блохина было тоже неблизко – но для бешеной собаки типа меня это на тот момент был совсем уже не крюк, и я до пяти утра радостно вышагивала по городу, с песнями в плеере и плясками наяву. Спать я к тому моменту уже окончательно разучилась, бодряк фигачил такой, что винтовые обзавидовались бы – вот только за Пашу я всё равно беспокоилась, хотя, конечно, его-то в тот раз точно было, кому доставить домой.
    На следующий день он традиционно ничего не помнил.

***
   Ну а потом… Потом был концерт 4-го мая в «Орландине». Можно сказать, годовщина открытия – ну, для нас, по крайней мере. Погода была ужасная, перед концертом все толпились в «ритуальном» орландиновском магазине, где, по наводке Саши Конвисера, набрали безумно сладкой наливки со смешным названием «Запеканка», и дружно выпили во дворике, несмотря на дождь и ветер.
   В зале было столько своих, что «чужие» почти не помещались. Я была по уши в каких-то оргвопросах, от подарков на всевозможные дни рождения до предполагаемого концерта Сили 29 июня, и звонков в клуб «Молоко», который тогда судился с КУГИ за помещение, но к осени обещал открыться и начать новый сезон.

***
   И даже удивительно, как я успела разобраться с большинством поставленных задач – ибо в ночь с 8-го на 9-е мая у меня с****или телефон. Тот самый телефон, который подарил мне Паша; тот самый телефон, в который он записал свою музыку; тот самый телефон, с которым я никогда не расставалась!
   В тот злополучный вечер я просто встретилась со своим приятелем по керамичке, старым тусовщиком Евсеем, в «трубе» - и как-то в процессе общения оказалась в гостях у его знакомых на Литейном. Знакомые (ну, как почти любые знакомые Евсея) были довольно стрёмные, но мне, как человеку, полжизни прообщавшемуся с наркоманами, это было пофиг, в общем-то. Посидели, побухали, и тут бы мне, по идее, и свалить - но к тому времени развели мосты, и я решила дождаться сводки.
   Народ этот весь ещё на кухне сидел, а я пошла в комнату, легла на диван, а телефон положила под подушку. И даже уснуть толком не успела, как слышу – кто-то по комнате ходит. Я резко подняла голову – и успела заметить выходящего из комнаты человека, после чего сразу сунула руку под подушку, и обнаружила, что телефона там нет!
   Кто взял, было, в принципе, понятно, поэтому я пошла на кухню и потребовала, чтобы мне немедленно телефон отдали - но этот козёл, разумеется, стал отпираться: да не я это, да ты что, да не знаю я, где твой телефон – а потом и вовсе попытался слиться.
    Слиться от меня оказалось не так-то просто, так что пришлось этому нарику бегать от меня по дворам на Литейном до самого утра. Он забегал в парадные, пытался прятаться – но я его снова находила, и за это время успела всю свою жизнь рассказать, всё пыталась объяснить по-человечески, что это, блин, не просто телефон, это смысл жизни – но отдать так и не убедила. У наркоманов же нет души.

Глава 13. Без телефона.

    Наступил бестелефонный период, довольно долгий. Оргвопросы мне приходилось решать набегами на домашний телефон Юльки или, например, Сили, когда он не был ни в каких поездках – а ездил он, как всегда, много. Так что дозвониться кому-то для меня стало довольно большой проблемой, и все дни рождения (Толика, Светы, Милы) прошли без моего участия, так что даже подарки я всем вручала задним числом. Всем, кроме - что удивительно - пашиной жены Наташи, которая в свой день рождения, 18 мая, пришла на концерт «Каберне Денёв» в «Орландину» - причём, без Паши, который, оказывается, ещё накануне на дачу уехал и там забухал. 
   
***
   21 мая «МП-три» внезапно сыграли аж в клубе «Плаза», находившемся на Стрелке Васильевского острова; клуб был неимоверно гламурный, крутой, и меня туда, разумеется, не позвали – впрочем, как потом выяснилось, не только меня, потому что вообще концерт этот как-то совершенно неожиданно получился.
   
***
   13 июня «Выход» играл на отборочных турах фестиваля «Окна открой» в недавно открывшемся клубе «Старый дом» на Металлистов – и это был первый электрический концерт «Выхода» без Паши. Он, вообще-то, давно уже хотел уйти из «Выхода», неоднократно говорил, что ему всё это надоело – и вот, наконец-то, нашёл вполне уважительную причину: у КС с тот же день был концерт в Москве, в «Запаснике», и конечно же, Паша никак не мог оказаться в «Старом доме».
    Зато там, совершенно неожиданно, оказался Толик – и, что было ещё более неожиданно, в роли техника сцены! Он-то мне, в общем-то, и рассказал, что Паша, оказывается, взялся проектировать студию звукозаписи для Максима, и что тот уже закупил по этому проекту часть аппарата, несмотря на то, что помещения для студии пока нет. Я удивилась, и, честно говоря, порадовалась за Пашу: ведь новая студия могла стать реальным началом новой жизни, офигенным шансом выбраться из нищебродства, заниматься любимым делом и творчеством… Вот только было немного жаль, что в этой жизни не нашлось места для группы «Выход» – и вот почему.
   Тогда, в «Старом доме» в роли клавишника «Выхода» внезапно выступил Пётр Акимов, гениальный виолончелист и, вообще-то, довольно крутой мультиинструменталист - но стоило только группе выйти на сцену, как что-то пошло не так. Скорее всего, причиной тотальной лажи стала общая несыгранность всего нового электрического состава; Силя ведь всегда говорил, что «репетируют те, кто играть не умеет», и, исходя из этого принципа, не репетировал вообще, так что музыкантам зачастую приходилось сыгрываться от балды, прямо во время концерта, полагаясь только на собственное мастерство и опыт.
    Так вот, концерт в «Старом доме» стал именно тем случаем, когда мастерство и опыт не помогли, и выступление «Выхода» оказалось на редкость неудачным, можно даже сказать, провальным. При этом на общем фоне почему-то особенно выделялась лажа клавишная; может, кому-то и казалось, что это не так, но мне реально уши резало, да так, что я не выдержала, и после концерта откровенно сообщила об этом Петру.
    Он на меня ужасно обиделся; к тому же, при нашем разговоре присутствовала целая толпа знакомого народу, среди которого оказались и такие, кто были одного со мной мнения – так что, в итоге, кончилась эта дискуссия тем, что Пётр, ткнув в меня пальцем, возмущённо выкрикнул: «Вы!!! Фанаты Паши Ключарева!!! Знать вас не хочу!!! И вообще, отныне не подходите ко мне ближе, чем на полтора метра!!!».
   «Мы» в моём лице только плечами пожали, и, отойдя сразу метров на десять, пошли выражать свой респект парням из группы «Шкала Рихтера», которые в этот день отыграли обалденно и сразили «нас» своим пристрастием к сложным, ломанным размерам.               
 
***
    Нормальный телефон мне удалось купить только 20 июня, а 21-го у КС было интервью на «Нашем Радио» и концерт в московском клубе «Швайн». В Москву я, конечно, не поехала, но интервью послушала в прямом эфире - а на следующий день, когда Паша был уже а Питере, я позвонила ему, и сообщила, что купила телефон.
    Паша увлечённо рассказывал про то, что закупает аппаратуру для своей новой студии, и говорил исключительно о микрофонах, мониторах и прочих примочках, в которых я совершенно не разбиралась, и не могла толком поддерживать беседу на эту животрепещущую тему. Однако я была счастлива слышать Пашу на таком оптимистическом подъёме, да и он, судя по всему, был рад меня слышать. Он даже внезапно предложил мне вести «Амбарную книгу» на сайте группы, то есть, написать подробную историческую хронологию всех концертов прошедшего периода - а в конце разговора попросил перезвонить в полночь на домашний.
    Я дождалась полночи, перезвонила - а Паша говорит: «Слушай, тут наше интервью по радио повторяют, так что я сам себя слушаю… Перезвони мне позже, ладно?». Я ответила: «Ага!» - повесила трубку и включила радио - а там, оказывается, передачу почему-то запустили наоборот, то есть, сначала вторую часть, а потом – первую. Но всё равно, было так прекрасно осознавать, что мы сейчас вдвоём сидим в разных районах города, слушаем одну и ту же передачу… Это очень сложно объяснить, но когда голос Паши был в телефоне, потом – в эфире, а потом – снова в телефоне, мне казалось, что он просто на всех волнах и во всех телефонах – ну, для меня, по крайней мере, потому что я это понимаю, и Паша это тоже понимает. Такая вот «эфирная связь».   
    Однако друзьями мы в тот период были исключительно телефонными. Паша, занимаясь собственной студией, ещё работал на «RP», и регулярно ездил на гастроли, так что времени ни на что другое у него не оставалось - а если и оставалось, то явно не на то, чтобы встречаться со мной. И, как бы мне не было одиноко, но приходилось «отсекать привязанности», ибо навязываться в такой ситуации было бы просто бестактно.
   
***
    29 июня «Выход» играл в «Орландине». Накануне мы с Силей зачем-то (уж не помню, зачем) поехали к знаменитой Ирине в Комарово, что обернулось страшнейшим нажираловом; к тому же, Ирина угостила Силю гашишем, и в итоге он полностью утратил связь с реальностью. Мы чуть не заблудились в Комарово, потом только чудом доехали до Юкков – и всю дорогу Силя нёс какой-то адский бред, а наутро свалил в город на машине друзей.
    В общем, вечером я опять шла в «Орландину», как на эшафот – и не зря, ибо концерт снова получился чудовищный. «Золотой» состав распался, Паши не было, и даже парни из «Не БГ» не смогли приехать, так что вместо них играла группа «Пасхальное Шествие». Они немного вытянули концерт своей исключительной адекватностью – но положенный выговор я всё равно получила. Тогда почему-то считалось, что именно я должна получать выговор – причём, даже за то, что клуб «вышел в ноль по деньгам».
    После этого Силя и все остальные разъехались по разным городам и весям – и я осталась в городе одна, решать свои жилищные проблемы.

    К июлю я обзавелась  комнатой  на Большом Проспекте ВО 62, и 12-го у меня был переезд. Мне нужно было как-то перевезти туда все свои вещи с улицы Блохина, и я рискнула попросить Пашу помочь мне. Он сказал, что, конечно же, поможет, даже несмотря на то, что машина в очередной раз сломалась; то есть, поможет мне просто перетащить всё вручную, за несколько ходок – но у меня хватило ума ему не поверить, потому что те времена, когда мы что-то таскали вместе, прошли – и как тогда казалось, безвозвратно.
   Так что я даже не стала напоминать Паше про его обещание; я просто взяла у родителей Алины, живущей в соседнем доме на Блохина, телегу, погрузила на неё всё своё барахло, впряглась в импровизированные «оглобли» - и двинулась совершать «переход Суворова через Альпы», то есть, пеший переезд через Тучков мост. 

 ***
    А с Пашей мы встретились только 18 июля, и вот каким образом.
    Я тогда поехала в Репино, где моя подруга отдыхала в санатории. Пришли на пляж, выпили пивка, искупались – и у меня от воспоминаний о прошлогодних пляжных поездках такая лирическая тоска случилась, что я не выдержала, и позвонила Паше. А он вдруг говорит, как ни в чём не бывало: «Сегодня в «Орландине» «Бригадный Подряд» играет, приезжай!». Я от этого совершенно обалдела: ну, надо же, Паша меня пригласил на концерт, да ещё и не на свой – а значит, по сути, просто так, пообщаться и выпить пригласил!
    Разумеется, я тут же заняла у подруги сто рублей, сорвалась на ближайшую электричку - и бегом на Мира 36! Ворвалась во дворик этаким человеком-праздником: сбегала в магазин, всех угостила… Кажется, мы с Пашей весь концерт так и протусовались где-то между «Орландиной» и магазином; какой уж тут концерт, когда люди почти полгода не виделись! Хотя, справедливости ради, надо сказать, что это только моё субъективное ощущение; конечно же, Паша отыграл концерт, как надо, просто для меня наша встреча была важнее.   
    После концерта я, совсем как в прошлом году, поехала провожать Пашу домой, и тащила его бас-гитару, и мы долго ещё сидели в «Олимпии», пили пиво, разговаривали обо всякой всячине и никак не могли разойтись…
    Я даже рискнула показать Паше, как я в графическом редакторе телефона нарисовала заставку с надписью «Краденое Солнце» - и Паше это так понравилось, что он попросил меня обязательно переслать ему эту заставку, после чего у нас долго потом одинаковая заставка на экранах была (ну, до очередной потери телефонов точно).
    А когда уже было совсем пора прощаться, Паша сказал, чтобы я позвонила ему через пару дней, потому что у него все уедут и можно будет снова встретиться.
Это было совсем уже из разряда фантастики – и не осуществилось, конечно, потому что Паша снова ушёл в студийную работу, да ещё и сказал, что для строительства новой студии нужно заказать машину кирпича, перегородки строить. Я сразу предложила свою помощь – мол, если надо, я и перегородки сложить могу! – но Паша сказал, что Максим наймёт каменщиков, и никакого самостроя не потребуется.      

Глава 14. ДКЦ.   

    А через месяц, 16 августа, произошло одно из самых замечательных и значительных событий в моей никчёмной жизни. Накануне этого ко мне приехали москвичи, то есть, Машка с приятелем. Были они прямиком из тундры, из какого-то долговременного похода, пропахшие костром, позитивные и замечательные. Отдохнули денёк, и поехали в Кронштадт, прогуляться.
    Я как сейчас помню этот день, тёплый, светлый и ветреный; мы дошли до старого деревянного маяка на конце необитаемого пирса, стояли и смотрели на залив, на корабли – и именно в этот момент мне внезапно позвонил Паша, который совершено замученным голосом, безо всяких предисловий сказал: «Приезжай уже пиво пить, а то я заебался тут один студию строить!».
    Вот как он умел так в одну фразу вложить всё, о чём не говорил целый месяц? Я мгновенно поняла, что это не приглашение, а самая что ни на есть настоящая просьба о помощи, сказала «Сейчас приеду!», спросила адрес - а в следующую секунду, бросив москвичей в Кроне, уже бежала на остановку маршрутки.
    Так я впервые оказалась в ДКЦ, то есть, в ДК Цюрупы, на своём любимом, самом прекрасном, Обводном канале, с Самым Прекрасным Человеком – и снова в одной команде. Ибо с этого дня мы стали строить студию вместе.

***
   Помещение, арендованное Максимом под студию, оказалось бывшей киноаппаратной, разгромленной и не слишком-то подходящей для студии по причине огромной высоты потолков. Можно даже сказать, что комнаты были больше в высоту, чем в ширину, и «акустическая проверка» показала, что отражения от потолков были просто чудовищные.
   «Акустическая проверка» сама по себе была занятием весьма забавным: мы просто ходили по комнатам, хлопали в ладоши, и Паша говорил: «Слышишь, какой здесь «холл»? А здесь – какой «рум»!» и тд.  Впридачу к «холлу» и «руму», за одной стеной находилась бильярдная, и удары катающихся шаров были прекрасно слышны сквозь дырявую стенку.
    Таким образом, одной из главных наших задач было сделать нормальную звукоизоляцию, да не просто так, а красиво, чтобы приличные клиенты, заходя на студию, не пугались. Для этого мы должны были сделать подвесные потолки, заложить наверх минвату, обить стены вагонкой и ковролином – в общем, работы было более чем достаточно, а строили мы, при этом, вдвоём. Иногда нам, конечно, пытался помогать Кирилл, но у него, во-первых, была больная спина, а во-вторых, «RP – студия», на которой и так работы хватало.

    В общем, строили мы с Пашей обычно вдвоём.  А я ведь тогда ещё работала на заводе, так что график у меня был, мягко говоря, адовый: я вставала в шесть часов утра, чередой проходных дворов бежала к метро Василеостровская, ехала на Просвет, там до половины пятого честно вкалывала в ТВЧ-цеху, на прессе, а потом снова бегом неслась к метро, чтобы успеть хотя бы к половине шестого добраться до ДКЦ.
   Перед дверью ДКЦ я обычно довольно долго ждала Пашу, у которого «академическое» опоздание составляло от двадцати до сорока минут – вследствие чего начинали мы нашу «великую стройку» только около шести, плюс-минус километр. А поскольку строили мы весело и по-нашему, то есть, с пивком, перекурами и прибаутками, то мы почти каждый день засиживались за полночь – после чего мне ещё предстояло пешком идти на Ваську, а в шесть утра уже снова вставать – и на завод, как говорится у нас, на Шкапинштрассе, арбайтен!

    Это было очень сложно, причём, не только физически, но даже, по больше части, эмоционально. С одной стороны, я была в восторге от того, что помогаю Паше осуществить мечту, потому что это ведь была и моя мечта тоже: я ведь только о том и мечтала, чтобы у него в жизни всё получилось так, как он хочет…
    Сам Паша по отношению ко мне тоже изменился: он больше не орал на меня, не издевался, не обзывал «джеффом», и даже пиво всегда покупал только за свой счёт, принципиально. Так же принципиально он договорился с Максимом об оплате моей работы, несмотря на то, что я всячески отказывалась от денег. Да и помимо этого – всё было иначе. Мы ведь теперь встречались почти каждый день, а если не встречались, то уж созванивались точно; мы общались – страшно сказать! – как равные, как действительно близкие люди, и справляться со своей безнадёжной любовью мне становилось с каждым днём всё тяжелее.
    Уже на третий день нашей стройки в моём ежедневнике появилась такая запись: «Я всё выдержу – только бы крышняк не сорвало, а то в такой близости от Паши я начинаю становиться слишком живой. Сидели ещё после всего у метро и опять говорили о чём-то самом главном, о том, что я боюсь доверить даже бумаге». А вскоре мои записи и вовсе прервались, остались только стихи, как в 2002-м. Да ещё песни, написанные, преимущественно, у двери ДКЦ, во время моих ежедневных ожиданий вечно опаздывающего Паши.
    Так эта дверь, медового цвета, с латунными ручками в стиле модерн, стала, своего рода, моим соавтором – так же, как Обводный канал, вид на Красный Треугольник, аллейка тополей с той стороны, откуда всегда приходил Паша, и даже ларёчный шалман на противоположном берегу. И, конечно же, кирпичные брандмауэры Шкапинштрассе, с вечно кружащими над ними стаями голубей. 

***
    Улицу Шкапина мы тогда прозвали «Шкапинштрассе», потому что именно в те времена немцы снимали там фильм «Бункер». Фильм был про последние дни Гитлера, про разрушенный Берлин, и фактура для этого на Шкапина была самая подходящая.
    Расселённые дома, выветренные десятилетиями, зияющие всеми проёмами и медленно разрушающиеся, состязались в обшарпанности с теми домами, что были ещё жилыми или частично обитаемыми; не работающие лифты с частично обгоревшими наружными шахтами и перебитыми стёклами добавляли колорита дворам-колодцам; асфальт тоже был весь в выбоинах и трещинах…
    В общем, разруха была такая, что для имитации последствий бомбёжки нужно было, по сути, просто привезти немного мусора (роль которого частично сыграли останки дома №12) - однако немцы пошли ещё дальше. Они построили декорацию входа в метро, привезли старый трамвай (что при полном отсутствии рельсов смотрелось странно), понатащили каких-то обломков машин, а стены изрисовали трафаретами на немецком. Таблички на всех домах и все вывески, даже на бане, они тоже заменили на немецкие – так что те самые стройтовары, куда мы захаживали чуть ли не каждый день за всякими расходниками, превратились в какую-то берлинскую лавочку, а мы, как и все обитатели «шкапухи» - в жителей захваченного Берлина.
    Иногда киношники-оккупанты вообще закрывали проход по улице, напускали дыму, взрывали пиротехнику – но мы как-то в стройтовары всё равно попадали, может, потому, что киношники нас принимали за чудаковатых местных технарей. Как тогда выразился Кирилл: «Да вы же выглядите так, что вас на Шкапинштрассе должны без пропуска пускать!».
    Паша тогда носил кожаный плащ тёмно-синего, кобальтового цвета, я – коричневый кожаный пиджак почти чекистского вида; у нас обоих были примечательные тяжёлые ботинки, некоторое излишество серёжек в ушах и несколько шальные физиономии. И если на меня одну люди просто удивлённо таращились, то вдвоём мы порой производили на обывателей нечто вроде шока.
    Помню, однажды вбегаем мы в ДКЦ, а на лестнице стоят два каких-то мужика и о чём-то активно дискутируют. Тут мимо, прыгая через ступеньку, проносимся мы; мужики поспешно шарахаются к перилам – и я слышу, как один из них говорит другому: «Ты сказал, мы – русские?! Да ни хрена! Вон, посмотри на этих! Вот они – русские!». До сих пор не знаю, что он имел в виду.
   
    Приблизительно тогда же, во время одного из наших походов на «оккупированную» Шкапинштрассе, Паша рассказал такую историю: «А знаешь, я ведь, и впрямь, немного немец. Моя прабабушка была немка, у неё была фамилия Кремер, и её семья владела до революции платочной фабрикой. Я её хорошо помню, она дожила до ста лет, правда, в старости уже никого не узнавала, называла меня Леной, а потом и вообще забыла русский язык. Представляешь, захожу я однажды к ней, а она сидит за роялем, играет какой-то романс и поёт по-немецки»…            

***
   В первые дни строительства нам нужно было выбросить кучу хлама. Пол в бывшей киноаппаратной был ровным слоем засыпан винтиками от разобранных киноаппаратов и прочими железками, а помимо этого, присутствовало некоторое количество старой мебели, которую тоже нужно было вытащить на помойку. Таскать нужно было по узенькой, меньше метра в ширину, круто поворачивающей, почти винтовой, лестнице до подвала; потом из подвала подниматься на один пролёт вверх по другой лестнице, и только потом - во двор, где стоял контейнер для мусора.
    В общем, таскание это было делом долгим и утомительным – ну да ладно, со стульями и мешками с мусором мы за несколько часов как-то справились, после чего остался только старый совковый канцелярский стол, который вытаскивать было уже совсем лень. Тогда Паша сказал: «Всё, хватит! Сядь, сейчас пивка выпьем, а потом выкинем этот стол».
     Мы сели, выпили пивка, потом ещё выпили - а потом, поскольку со столом  всё-таки нужно было разобраться, мы, собрав волю в кулак, взялись за стол. Ну, то есть, как взялись… Мы зачем-то перевернули его крышкой вниз, схватились, я - спереди, Паша – сзади, и попёрли. А у нас там, ещё до лестницы, были такие четыре ступеньки вниз, довольно крутые и неудобные; потом была дверь железная, и уже только потом начиналась сама лестница, так что нести стол крышкой вниз было крайне неудобно; я только подвытащила свой край за дверь, успела пару раз получить ребром столешницы под зад, как Паша, выругавшись, крикнул: «Бросай нахрен! Отойди! Сейчас я тебе покажу, как надо столы выбрасывать!»
    Ну, я положила свой край на порог, быстренько отступила немного выше по лестнице – а Паша положил свой край прямо поверх четырёх ступенек, и с такой силой пнул ненавистный стол, что тот полетел вниз прямой наводкой, врезался в поворот пролёта и частично развалился.
    Грохот был такой, что в подвале весь шалман подпрыгнул – но это всё была ерунда, по сути; гораздо страшнее было то, что стол, пролетая через порог, зацепился за нижний угол железной двери и сорвал её с петли! Если вы хоть немного представляете себе, сколько весит железная дверь, то, наверное, сможете представить себе наши эмоции! Нас всего двое; вдвоём поднять дверь и навесить обратно было никак невозможно; какое-то время мы корячились, пытаясь при помощи рычага подложить под дверь какие-то кирпичи, но всё оказалось безрезультатно, нужен был кто-то третий – и в итоге к нам на выручку всё-таки приехал Толик. Если бы не приехал, хрен знает, как бы мы выкрутились.

***               
   Ну и, конечно, помимо звукоизоляционных работ, на студии было много всякой малярки и прочей ерунды, которая полностью была на мне. В моём ежедневнике даже сохранилась моя первая смета, в которой, в основном, записаны материалы для отделки «комнаты отдыха», единственного в бывшей киноаппаратной помещения с окнами.
   Для реалистичности рассказа, я приведу эту смету целиком, (хотя цены 2003 года реалистичности как раз совсем не добавляют): «Обои моющиеся = примерно 32р/рулон; шпаклёвка латексная = 6р/кг X 3 = 18р; клей ПВА = 27р/кг X 10 = 270р; грунтовка под обои = 27р/кг X 5 = 155р; валики, кисти, перчатки, вёдра (2), шпатель = примерно 500р + шкурка 100р. Всего 1313 + обои».
    Выбор обоев оказался, наверное, самой сложной эстетической задачей. Когда мы приехали в «Максидом», мы довольно быстро похватали всё, что было нужно, даже потолочную плитку выбрали без проблем - а вот в отделе обоев просто нешуточно затупили. Представления о дизайне «комнаты отдыха» на «приличной» студии у нас были весьма смутные, а требований было дофига, то есть, обои должны были быть не маркие, не тёмные, не цветастые, не мещанские, не в полоску и тд. Сплошные «не», в общем.
    К тому же, последнее слово было за Пашей - а он все варианты решительно отвергал, по самым разнообразным причинам. И вдруг я неожиданно наткнулась на совершенно фееричные обои, тёмно-голубые, почти однотонные, но с объёмным тиснением и мелкими золотыми звёздочками. Я сказала Паше: «Смотри, как прикольно!» - а он посмотрел, улыбнулся и согласился: «Да! Круто! Как в детской!» - после чего судьба дизайна комнаты была решена однозначно.
    А через несколько дней, когда мы эти обои наклеили, и, собираясь уходить, выключили свет, то выяснилось, что звёздочки в темноте светятся зеленовато-жёлтым фосфорным светом, как цифры и стрелки на советских будильниках, наполняя сердца сказочно-ностальгическим восторгом. На самом деле, как в детской!

***
    Вообще, наша стройка, как и многое, что делал Паша, была насыщена разнообразными детскими чудачествами, порой доходящими до лютого абсурда.
    Вот, например, «Макрофлекс». Паша очень любил «Макрофлекс». Зафигачивал им всё, что нужно и ненужно, и, довольный, говорил: «Макрофлекс - это же просто моё второе имя!». Мы даже придумали тогда прозвище «Паша Макрофлекс» - ну это тсс, это только между нами и ДКЦ…
    А на Шкапинштрассе, как я уже говорила, находились стройтовары, в которые мы постоянно ходили за всякими расходниками, в том числе, и за «Макрофлексом», конечно. И вот однажды зашли мы в этот магазин, и увидели, что под потолком висит приличных размеров слово «Макрофлекс», сделанное из… «Макрофлекса»!
    Паша, конечно, восхитился этим шедевром – и у нас тут же началось обсуждение, как такое можно сделать. Я вспомнила кулисы в «Зоопарке», (авторства Мельника, сделанные из тряпки, зафактуренной «Макрофлексом»), и сказала, что, теоретически, это должно быть довольно просто, нужно только нанести «Макрофлекс» на тряпку, а после высыхания оторвать, и всё.
    Паша задумался. Мы купили «Макрофлекса» и пива, пришли в ДКЦ, Паша заделал «Макрофлексом» коробки недавно установленных дверей – а с оставшимся баллоном решил, шутки ради, поэкспериментировать. Тряпки в нашей бывшей киноаппаратной не нашлось, зато резиновых ковриков было завались – и Паша начал выдавливать «Макрофлекс» из баллона прямо на коврик, причём, почему-то, именно на тот, что лежал перед входной дверью.
   «Макрофлекс» Паша изводил увлечённо и радостно, с истинно художественным наслаждением – но в процессе творчества так разошёлся, что вместо картинки или надписи получилась огромная куча, похожая на мозги. Или на шапку.
    Первое время эта куча у порога изображала идеальную ловушку для посетителей, а потом, когда «Макрофлекс» засахарился, перестав представлять опасность, Паша отодрал своё произведение от коврика, и, довольный результатом своего труда, весь остаток вечера ходил и напевал на мотив «Беловежской пущи»: «Шапка из «Макрофлекса», шапка из «Макрофлекса»!».
    Так эту «шапку» до самого окончания стройки все и пинали из угла в угол, не зная, куда её приспособить - но потом, кажется, всё-таки выкинули за ненадобностью.

***   
    К тому же разряду чудачеств можно отнести и наш особый «хычинный» ритуал. Ещё когда-то давно, может быть, тогда, когда мы ездили в Лигово красить гараж, Паша как-то вычислил, что самые вкусные хычины делают не где-нибудь, а именно в ларьке на перроне Балтийского вокзала. Чёрт знает, почему именно там; на самом деле, ларьков со всякой жрачкой тогда на Балтах была тьмущая тьма, весь берег в окрестностях Шкапинштрассе был этими ларьками застроен, и с моей точки зрения, один хычин ничуть не отличался от другого, все были одинаково малосъедобны.
    Однако Паша считал, то за хычинами нужно ходить именно на перрон – а там в то время уже были турникеты, и нужно было за проход платить пять рублей, даже если ты честно никуда не едешь. Поэтому Паша, посылая меня за едой, всегда давал мне лишние пять рублей, на тот случай, если у меня не получится уломать вокзальных дежурных пропустить меня за хычином просто так. А я, возвращаясь с «добычей», частенько с гордостью возвращала ему неистраченные пять рублей - ну, или оставляла их себе на случай следующего похода на перрон, ведь ритуал есть ритуал, даже если он из разряда «комсомольцы лёгких путей не ищут».   

Глава 15. Точка невозврата – 4.

    Так, долго ли, коротко ли, среди стружки от распиливаемой простой ножовкой вагонки, под звуки жужжания  шуруповёрта- «цурюповёрта», среди удушающе-слащавого запаха оконной краски, среди зловредной пыли от минваты, с пивком, ритуалами и шуточками, незаметно наступило 1 сентября, мой традиционно-переломный день. (У меня в каждом году всего два таких дня: 3 мая и 1 сентября, но это отдельная история).
    Накануне был последний день августа, и мы с Пашей опять здорово засиделись после работы. Не помню, о чём мы тогда говорили, может быть, даже вспоминали то, что было год назад, а может быть, и нет; даже моя уникальная память не вместила всех наших разговоров, ведь я же не диктофон, в конце концов… Но я отчётливо помню то потрясающее ощущение, которое я испытывала, находясь рядом с Пашей, ощущение Главного Дела Жизни, по сравнению с которым всё остальное казалось весьма незначительным.
    К тому же, в качестве «всего остального», преимущественно, был завод, унылый, как преддверие ада, и с которого нужно было валить, как говорится, хоть тушкой, хоть чучелом, потому что я уже две недели спала по два часа в сутки. И вот, 1 сентября, я перешагнула очередной внутренний рубеж.
    Я пришла в цех с жутчайшего бодунища, подошла к мастеру и сказала, что хочу уволиться. «Почему??? – изумлённо поинтересовалась та. – У тебя же всё так хорошо получается!» - на что я честно ответила: «Не могу больше!». Тогда мастер отправила меня в отдел кадров, писать заявление – и там меня принялись так усердно уговаривать остаться, что, наверное, будь мне не так хреново, я бы даже повелась на эти уговоры. Однако в том своём состоянии я могла думать только о глотке заветного «Пепси икс» у дверей ДКЦ, так что, пропустив мимо ушей все аргументы, сказала своё твёрдое «нет» - а после вышла наружу с таким чувством освобождения, словно срок отмотала.
    На улице было прохладно после ночного дождя, сквозь тучи проглядывало тёплое осеннее солнце, отражаясь бликами в лужах на раздолбанном асфальте спального района, во дворах пахло сырой землёй и деревьями, и дышалось почти как в лесу…
    Через пару часов я позвонила Паше и сказала, что теперь могу хоть каждый день приходить в ДКЦ к 11 утра – и он обрадовано ответил, что это очень круто, и что мы теперь закончим стройку гораздо быстрее, а потом можно будет, наконец-то, заняться музыкой.
    Я же лично теперь совсем не знала, чем буду заниматься после окончания стройки – но предпочла пока что задвинуть этот вопрос подальше, ибо деньги у меня кое-какие ещё оставались, и я чувствовала себя так, словно нахожусь в отпуске. А 6 сентября я вместе с КС поехала в Москву – потому что наконец-то могла себе это позволить.

***
    И вдруг я снова оказалась на нормальном таком «своём месте», словно с момента нашей последней совместной поездки и не прошло целых девять месяцев.
    Для начала, я нашла для группы вписку, причём, не у Тимофея, который почему-то опять не смог нас принять, а у своей подруги Машки, у которой как раз вовремя куда-то свалили родители. В связи с этим, у Машки дома был, разумеется, круглосуточный тусняк, но квартира была большая, и Машка любезно выделила нам целую комнату, где можно было нормально отдохнуть.
    Вечером 6-го был концерт в клубе «Оракул божественной бутылки», и Паша опять послал меня заходить в клуб первой, а потом, уже со сцены, в процессе концерта, спросил: «Рада, где наше пиво?» - и я, конечно же, побежала за пивом, да не в бар, а на улицу. И - уж не помню, то ли в «Оракуле» реально на входе никого не обыскивали, то ли охранники просто не решились меня остановить – но я вихрем ворвалась в зал с двумя бутылками «Клинского», поставила их на край сцены, и, встав на одно колено перед сценой, демонстративно откупорила.
    Это была, конечно, такая отчаянная  рисовка -  но Паша улыбался, я помню. Улыбался своей загадочной улыбкой, как всегда, довольной и смущённой одновременно…
   
***
    После «Оракула» мы поехали на радио «Эхо Москвы», где у парней должно было быть ночное интервью в прямом эфире. С нами поехала Крис, мы запаслись пивом – а когда пришли в офис радиостанции, Паша, конечно, опять сказал, что не хочет давать интервью, и парни снова стали тянуть жребий.
   На сей раз Паше повезло, так что в студию пошли Кузя и Кирилл, а Паша остался с нами. И всё время, пока парни в эфире рассказывали всякие истории и отвечали на глупые вопросы, мы пили пиво и развлекались, как могли.
   Например, Крис тогда привезла напечатанные москвичами разноцветные стикеры с буквами «КС» и адресом сайта - и Паша сразу же нашёл этим стикерам самое лучшее применение. Выбрав самый ярко-зелёный стикер, он, с серьёзным, почти торжественным видом, наклеил его на свою «нокию 3310» - причём, Крис, которая пришла с фотиком, запечатлела этот исторический момент на плёнку - а потом мы с Крис тоже обклеили свои телефоны, ибо – ну как же иначе?
   И – уж не знаю, с какой целью изначально печатались эти стикеры, но через несколько дней наклейка с «КС» на телефоне стала фишкой, «опознавательным знаком» для своих. Наклейки были яркие, оранжевые, жёлтые, зелёные; достаёт человек телефон в клубе, и сразу видно: о, в теме! Потом было даже жаль, что бумага, на которой были напечатаны стикеры, была не очень хорошей, и быстро истёрлась по карманам…
    Обклеив телефоны, мы снова сфоткались - и тут Паше пришла в голову ещё одна идея: он попросил у Крис фотик, и занялся съёмкой своего отражения в зеркале стенного шкафа. На первый взгляд, эта затея казалась пустой тратой плёнки, потому что вспышка всё время засвечивала в стекло, но Крис плёнки было не жалко, и Паша сделал несколько кадров, каждый раз по-разному отводя руку с фотоаппаратом.
    Это был, в своём роде, уникальный случай, потому что Паше, вообще-то, не было свойственно маниакальное самолюбование, и я сомневаюсь, что у него был большой опыт «зеркального селфи» - однако, несмотря ни на что, при проявке оказалось, что один кадр всё-таки получился. Самый прекрасный кадр Самого Прекрасного Человека, юного и безумного, с сияющими глазами, в жёлтой футболке и зелёной рубашке.
 
*** 
    После эфира мы поехали к Машке, и приехали уже под утро – но поскольку поезд у нас был только поздним вечером, мы даже успели нормально отдохнуть. Правда, у Машки снова собралась тусовка, и Пашу это очень напрягало, поэтому мы «эвакуировались» со вписки немного раньше, чем это было необходимо. Паша даже устроил мне тогда выговор за то, что ему пришлось три дня провести среди «хиппи», и сказал: «Я сюда больше никогда не поеду, а то так недолго и самому стать хиппи!».    
    А потом, когда мы шли по Москве от Машки, между нами произошёл очень странный разговор. Началось всё с того, что мы вспомнили Тимофея, у которого всегда на вписке было спокойно, безо всякого левого народа - и я, по ассоциации, вспомнила про то, как Тимофей однажды вписал меня на концерт «Агаты Кристи» в «Точку». Было это давно, когда ещё клуб «Второй этаж» был, и Тимофей просто написал на клочке флаера «Второго этажа»: «Впишите эту девушку на концерт группы «Агата Кристи» - и меня впустили.
    В связи с этим, речь как-то сама собой зашла об «Агате Кристи», и кто-то из парней, кажется, Кузя, спросил: «Ну и как «Агата Кристи»? Козлов-то умер, какая же теперь «Агата Кристи» без него?». Я ответила, пожав плечами: «Да ничего так, нормально они сыграли», - а Паша вдруг сказал: «Да и не удивительно. У них же все паттерны Козлова давно на компьютер записаны, и они из них просто нарезают то, что им надо, и всё… У меня вот тоже всё на компьютер записано, так что, если я умру, вы тоже сможете без меня сыграть. Правда же, парни?».
    Парни не нашли, что ответить, и тактично промолчали, а уж я - тем более; обсуждать такие темы казалось полнейшим бредом, так что никто и не стал ничего обсуждать. Однако – не знаю, как парни, а я этот разговор запомнила на всю жизнь…   

***
    По возвращении в Питер мы снова вернулись на нашу «стройку века» в ДКЦ, ибо работы нам ещё предстояло весьма много: нужно было покрывать вагонку морилкой, набивать ковролин на стены…
   Вот, кстати, про ковролин. Когда дело дошло до ковролина, неожиданно пригодился мой точно-приблизительный глазомер. Лежит, например, на полу четыре разных куска ковролина в рулонах, которые очень муторно разворачивать и измерять – и Паша меня спрашивает: «Вот на эту стену какой кусок по длине подойдёт?» - а я говорю: «Вот этот!». Разворачиваем – всё точно.
   Таким образом, дело у нас шло довольно быстро, (особенно учитывая, что строить мы теперь начинали не вечером, а днём), и через месяц стройка была на стадии завершения.

   13-го сентября 2003 года в Питер приехали московские панки, отмечать день рождения Лены Ш. Мероприятие сие представляло собой, как всегда, непрерывную пьянку на двое суток: пили в гостинице, пили, гуляя по городу, и когда уже шли на вокзал, тоже пили, в Сангальском саду.
   К этому моменту удаль и градус уже очень зашкаливали, и панки, по старому панковкому обычаю, начали «гусарить», то есть, меряться тем, кто когда и сколько выпил, а, в особенности – кто когда и как блевал. Ну, мерялись-мерялись, с полчаса, наверное, трындели про это, как дети, ей-богу – и только Паша всё это время сидел и молчал, погрузившись в алкогольную задумчивость. А потом, когда байки у панков закончились, Паша вдруг посмотрел на них и сказал с тихой грустью: «Везёт вам, парни: вы ещё блюёте…».
   Панки растерялись, задумались и тоже погрустнели как-то. Ну, выпили ещё, конечно; потом ещё - и кончилось тем, что у Паши опять включился аварийный автопилот, то есть, он вскочил и убежал, никому ничего не объясняя – а я пошла провожать панков на вокзал, очень надеясь, что в поезд на сей раз пустят всех.   

***
   В тот приезд москвичей они впервые всей толпой приехали в ДКЦ, посмотреть на новую студию - и я помню, что от бывшей киноаппаратной там уже и следа не осталось, даже линолеум на полу был положен, и диваны тоже уже были.
   О, эти диваны! С ними, а вернее, с их затаскиванием в студию,  тоже была целая история.
   Диваны были типа кожаные, правда, кажется, немного б/у, но всё равно очень крутые и приличные. Один, что покороче, предполагалось поставить в «комнате отдыха», на фоне феерических обоев со звёздочками, а второй, что подлиннее - в аппаратную. И всё было бы прекрасно - вот только диваны эти были неразборные, и чтобы затащить их в студию, нужно было преодолеть ряд специфических трудностей, главной из которых была, конечно же, лестница. 
   Про эту лестницу, железную и неимоверно узкую, я уже говорила – правда, рассматривая её с обратной стороны, от студии. А если посмотреть от входа в ДК, то сначала был один длинный пролёт вверх, потом, почти сразу – два коротких пролёта вниз, в подвал, где был гардероб и шалман, а уже оттуда начиналась, собственно, лестница в студию, та самая, почти винтовая. Полукруглые площадки на ней только усиливали это сходство – и совсем не оставляли никакого пространства для манёвра, так что, когда встал вопрос затаскивания диванов, решать его собралась целая толпа, то есть, практически все наши.
    Сначала мы втроём тащили диван покороче, перевернув его вверх тормашками – но даже в таком виде мы его еле пропихнули по узкой лестнице. Я в этот момент находилась, можно сказать, под диваном, расплющившись между его спинкой и перилами лестницы; со стен, обдираемая углами и ножками дивана, сыпалась краска и штукатурка - а со всех сторон сыпались такие матюги, что даже советские строители позавидовали бы.
    На этом фоне затаскивание длинного дивана представлялось вещью совершенно нереальной – но парни умели мыслить инженерно, и за несколько минут придумали-таки, как это сделать. Когда им удалось запихать диван на узкую лестницу, двое протиснулись на пролёт выше, а те двое, что были снизу, взвалили диван на перила, и таким образом, переваливая с пролёта на пролёт, как-то докантовали до верха.

***
    Про лестницу. Стены на лестнице и до «диванной операции» были ободранные и страшные, а после и вовсе стали выглядеть, как на забросе  – поэтому, когда до окончания основной стройки уже оставалось только доделать проводку, Паша однажды вечером, за пивком, сказал в своей обычной манере: «Да, красиво у нас тут стало, вот только лестница эта – ужас просто! Любой приличный человек увидит эту лестницу и даже подниматься по ней не станет, подумает, что тут бомжатник какой-то... Вот если бы кто-нибудь стены покрасил, было бы круто!».
    Мне, по сложившейся традиции, как-то сразу стало понятно, кто этот «кто-нибудь», и я предложила: «Ну, давай, покрашу, делов-то!». Паша, для вида, стал меня отговаривать, сказал: «Да ладно, фиг с ней, ты же заколебёшься её красить!» - однако я была готова заниматься чем угодно, лишь бы иметь возможность каждый день приходить в ДКЦ, и не уступила.
    В итоге получилось, словно я сама напросилась эту лестницу красить, а Паша просто снизошёл до меня; он поговорил с Максимом насчёт оплаты, мы съездили за шпаклёвкой, латексной краской и колером – и я приступила к работе.
    Начала я с подвального этажа, с отдирания старой, грязно-голубой масляной краски, потом долго замазывала ямы, щели и трещины, потом ровняла замазку шкуркой - в общем, на самом деле, работа была весьма грязная, а за водой, или чтобы даже просто умыться, нужно было бегать в женский туалет в подвальном этаже. И всё бы ничего, для бешеной собаки десять вёрст не крюк - если бы не одна из специфических ДК-шных реалий, а именно - знаменитый «шалман».

***
    Про «шалман». «Шалманом» у нас в ДКЦ называлась задрипанная кафешка, в которой по пятницам и субботам проходили так называемые «вечера для тех, кому за тридцать». Находилась она в том же подвале, откуда начиналась наша лестница, а потому, чтобы попасть на студию, нужно было всякий раз проходить через «шалман».
    По будням там было довольно тихо: мрачные личности с обоих берегов Обводного, аборигены, адепты и законодатели Балтов и Шкапухи, чинно выпивали, закусывали и только изредка били друг другу морды. А вот с пятницы по воскресенье в «шалмане» начинал твориться настоящий ад, бессмысленный и беспощадный.
    Мужики, в основной своей массе, нерусские торгаши из ларёчного города на другом берегу, нелегально проживающие в расселённых домах Везенбергского квартала, бухие и вообще не пойми чем упоротые, приводили на дискотеку своих жутких баб, коллег по «бизнесу», таких же упоротых, молодящихся - но до такой степени потрёпанных, что определить, «за сколько» им на самом деле, было просто невозможно. Они выглядели «на все сто», и красились так густо, что лица превращались в нелепые маски; они обтягивали свои увядшие телеса аляповатыми платьями таких фасонов, что и в 90-х бы показались безвкусными - и веселились, как умели, то есть, тупо нажирались и плясали, как черти, причём, под такую музыку, что, при всём моём уважении к диско вообще и к русскому диско в частности, это было невыносимо.
    Начинались «вечера» часов в десять - и к полуночи шабаш каждый раз достигал апогея: ровно в ноль часов ноль минут диджей неизменно врубал «И снова седая ночь», а «те, кому за» дружно вставали в кружочек, как на утреннике, и, взявшись за руки, прыгали в хороводе, тряся всем, чем можно и нельзя. По ним даже время можно было определять: если «седая ночь» - значит, уже двенадцать.
    Это, наверное, было бы смешно – если бы не было так страшно. Паша по выходным после десяти вечера вообще боялся спускаться вниз, и говорил, что, может, в женском сортире и не так, но в мужском - просто ****ец! Мне же ходить в подвал волей-неволей приходилось – воды-то больше нигде не было! – и каждый раз, когда я забегала в женский сортир, вся в пылище и краске, меня непременно окружали «сочувствующие» бабищи (некоторые – так даже в платьях в горошек!) и, хлопая меня по плечу, кричали: «Девушка, бросайте нахрен эту работу, идёмте танцевать!!!». Честно говоря, я никогда не знала, что им ответить, я просто мотала головой, побыстрее набирала ведро воды и бегом убегала обратно на лестницу.

***
    В конце сентября случилась целая череда концертов: сначала, 26-го, были «Каберне Денёв» в Орландине, потом 27-го - КС в Москве, в клубе «Клумба», и 28-го – ещё один концерт КС в Москве, в клубе «Севен».
    Параллельно же в Москву ехал Силя, играть 27-го концерт в ЦДЖ, и 28-го - квартирник, но Паша уже с июня не играл в «Выходе», так что это пересечение дат, в общем-то, никакого значения не имело – ну, кроме того, что мы все могли бы столкнуться у Тимофея. Однако к Тимофею мы тогда опять не поехали, ибо как раз 27-го у Крис был день рождения, она встретила нас на вокзале - и мы сразу поехали к ней.
    Прямо с этой же секунды начался алкотрип - да такой, что даже я не поручусь, что всё помню точно. С утра мы пили сухое вино; потом, в автобусе, по дороге в «Клумбу», кажется – шампанское; перед концертом перешли на пиво…
    Сцена в «Клумбе» была уличная, а поскольку погода была уже совсем по-осеннему холодная, народу на концерт пришло очень мало. Не считая своих, то есть, парней из «Не БГ» и пары подружек Крис, было несколько человек, сидевших за столиками, и трое каких-то бухих мужичков быдловатого вида, которых я впоследствии занесла в категорию «люди, которые нас удивили». Они стояли, слушали, пошатываясь и переговариваясь между собой – а после того, как парни сыграли «Таню», один из мужичков вдруг выкрикнул: «Эй, ребята, давайте уже, играйте СВОЁ!».
    Я в шоке уставилась на мужичка, тут же перевела обалделый взгляд на Пашу – и чуть не заплакала от обиды за него. Он, лучший в мире композитор, был настолько растерян, унижен и возмущён, что в первые две-три секунды даже не мог найти, что ответить – но потом, конечно, справился с собой и сказал: «Да мы вообще-то чужого не играем!». Мужичок, к счастью, не стал доказывать обратное, и концерт закончился благополучно – однако настроение наше было безнадёжно испорчено.
   
    Крис жила в районе станции Яуза, и обратно мы решили ехать на электричке, а поскольку мы, по традиции, взяли с собой водку «Кузьмич», которую начали ещё в метро, то в Яузе все уже были расписные, как матрёшки. И только этим, наверное, можно хоть как-то объяснить то, что произошло потом.
    Мы выползли из электрички этакой неорганизованной толпой; было уже довольно темно, а поскольку в окружающем пространстве почти никто из нас не ориентировался, кто-то спросил Крис, куда идти. Она махнула рукой влево, как раз туда, где находились железнодорожные пути; конечно, при этом имелось в виду, что пути нужно обойти по нормальному переходу, ибо слева, за противоположным перроном – забор, и напрямую там, в общем-то, никак. Однако Славик тут же решил, что нормальные панки в обход не ходят - и, не долго думая, прыгнул с перрона.
   Ровно в этот момент мы увидели, что приближается следующая электричка – и в наших нетрезвых рядах началась какая-то неадекватная паника: одни стали орать, чтобы Славик сваливал с путей, а другие – хрен знает, почему! – начали требовать, чтобы он лез обратно на перрон. При этом все махали руками в разные стороны и орали одновременно, так что, наверное, Славику было довольно сложно понять, чего от него хотят.
    Он растерялся, застыл на путях, прислушиваясь – а потом, по неведомым причинам, внял словам тех, кто звали его обратно, и… полез на перрон! А поскольку он был бухой в салат, то залезть у него не получилось – тогда как электричка в это время приближалась с огромной скоростью, и была уже буквально в ста метрах!
    Толпа наша растянулась по всему перрону, и ближе всех к Славику оказались мы с Пашей; я в ужасе бросилась к Славику, схватила его за руки, поняла, что мне его на перрон не втащить, слишком уж он тяжёлый - и ровно в эту секунду ко мне присоединился Паша. Вдвоём мы мгновенно выдернули Славика наверх - и, едва его ноги оказались за пределами края платформы, как мимо пролетела электричка. Как в кино пролетела, даже не притормаживая!
    Славик встал, радостно сказал нам: «Спасибо, ребята, что вы мне жизнь спасли!» - после чего, шатаясь, пошёл по перрону за остальной толпой, как ни в чём не бывало. Мы с Пашей в ужасе переглянулись, и он, с непередаваемым отчаянием в голосе, спросил: «Да ты хоть понимаешь, что ещё секунда – и у нас в руках остались бы только славкины руки?!». Я, прекрасно это понимая, ответила: «Да ****ец вообще!» - а потом мы догнали остальную толпу, и Паша стал возмущённо у всех допытываться: «Нахрена вы его обратно звали?! Ведь он же мог спокойно уйти!». Однако ему никто так толком и не ответил, ибо, похоже, почти никто всерьёз не воспринимал то, что, на самом деле, произошло; всем, кроме нас, было весело и совсем не стрёмно.
   
   Дома у Крис стало ещё веселее, потому что напитками она запаслась так конкретно, словно скупила целый ларёк элитного алкоголя, да и помимо этого ещё кое-что было… Однако мы решили продолжить, чем начинали - а через час просто спать завалились: как-никак, а денёк выдался весьма насыщенным.
   Кроме того, на следующий день нас ожидало продолжение вчерашнего алкотрипа, причём, с самого утра - а состояние уже, надо сказать, было такое, что бухло просто не лезло. Настолько, что даже Паша, глотнув пива, скривился и сказал, что это ужасно.
   В тяжёлом похмельном унынии все вылезли из дома и пошли на электричку; впрочем, пару бутылок сухого вина с собой всё-таки взяли, не пропадать же добру… И тут Паше пришла в голову гениальная идея. Он забежал в ларёк, взял полторашку своего любимого «Пепси икса», потребовал всей толпой побороть часть объёма, затем, уже на перроне, попросил меня откупорить бутылку вина (ну да, у меня же всегда с собой штопор!) – и с таким видом, словно совершил открытие века, аккуратно влил вино в «Пепси».
    Напиток, бодрящий, в меру сладкий и газированный, сразу пошёл на «ура», жизнь перестала казаться ужасной - а тут и электричка как раз подоспела, и все, ввалившись в тамбур, стали радостно прикладываться к бутылке и хвалить Пашу за его изобретение. Кто-то даже сказал, что можно запустить такой бизнес-проект и начать выпускать этот напиток в банках; мол, на этом же можно кучу денег заработать! Вот только надо для нового коктейля  название придумать – а то как же без названия? И тогда Паша, недолго думая, заявил: «Это называется «Ключарев – коктейль»! На рекламе так и будут писать: «Ключарев – коктейль»: результат налицо!».
    Так это с тех пор и повелось - и, хотя этот напиток в банках так и не выпустили, лучшего названия ему тоже никто не придумал. Как говорилось в одной известной книге: «…и так прекрасны были те стихи, что больше никто стихов у ларька не читал».

***
    А потом мы приехали к «Севену», и наше прекрасное общение резко закончилось. Дело в том, что Паше с самого утра звонила какая-то девушка, и он очень настойчиво приглашал её на концерт, а когда она приехала к «Севену», этакая ухоженная, модельная красотка, чистый продукт косметической индустрии, Паша к ней сразу буквально приклеился, да так демонстративно, словно всем что-то хотел доказать. Мало того, он заявил, что это – его девушка, и после концерта они вместе к нему поедут. И это всё, естественно, при всех, напоказ, целенаправленно…
    Но хуже всего было то, что Крис и панки – ну, вся наша компания! – стояли и смотрели то на меня, то на Пашу, явно ожидая, чем это представление закончится. Ведь цирк же, честное слово, цирк! И, вроде бы, я умом-то прекрасно понимала, что это цирк – но ведь я же, в конце концов, тоже не железная… Да и, к тому же – что за цирк без смерти на арене?
    И тогда я, впервые в жизни, сделала не то, что должна была сделать, а то, чего от меня ожидала «публика» и моя дурная природа; я взяла, и просто сказала Паше: «Я люблю тебя», - на что он, продолжая обнимать девушку, спокойно и с какой-то странной усмешкой ответил: «Это очень плохо».
    Он сказал это так, как только он один умел говорить эту простую фразу; так, чтобы сразу становилось понятно: всё действительно плохо, настолько плохо, что хуже и быть не может. Я слышала эту фразу от Паши множество раз, с самого первого дня нашего знакомства, ибо я, наверное, и в самом деле много чего делала плохо – но в тот раз я почему-то ужасно растерялась и тупо спросила: «И что мне теперь делать?» - на что Паша просто ответил: «Иди на ***, Рада!».
    Я развернулась и ушла, не сказав более ни слова. И даже распоряжение Паши выполнила почти в точности, потому что, не зная, куда мне деваться, просто поехала на квартирник Сили. А ночью я уехала в Питер - и всю дорогу в сидячем вагоне маялась без сна, без жизни и будущего, в одиночной камере своего существования, чувствуя себя полнейшим дерьмом и не зная, имею ли я теперь право на прощение. Кажется, именно тогда я написала песню, где «…за холодным стеклом полночь, я снова лицо теряю и пью за твои звёзды…» - и тд.

Глава 16. Начало конца.

   До сих пор не знаю, как я решилась после такого позвонить Паше; наверное, только необходимость закончить покраску лестницы смогла сподвигнуть меня набрать его номер и извиниться. Если бы он послал меня вторично, я бы даже не удивилась – но он меня не послал, и 30 сентября я снова приехала в ДКЦ.
   Стройка наша закончилась; мы протягивали шнуры из комнаты в комнату через специально оставленные отверстия в стенах, я отмывала пол на лестнице, а потом мы, как всегда, пили пиво в комнате со звёздами на обоях. Мы, как всегда, сидели лицом друг к другу, за журнальным столиком со стеклянной столешницей; болтали о том, как бы привнести в пространство «комнаты отдыха» побольше уюта, и в итоге сошлись на том, что я пообещала привезти из ботанического сада пару неприхотливых растений.
    В общем, всё было, вроде бы, хорошо - но тут произошло событие: на студию пришла первая «клиентка». Зашла такая девушка приличная, довольно симпатичная, поздоровалась, сказала, что хочет свои песни записать… А я же всё время смотрела только на Пашу, и в этот миг я тоже на него смотрела, естественно – и поэтому сразу увидела, как у него меняется выражение лица. То есть, только что было нормальное – и вдруг стало такое идиотски-восторженное, что это даже меня удивило, хотя на тот момент (ну, после последней поездки-то!) мне казалось, что я уже ничему не смогу удивляться…
   Ну а потом Паша, конечно, вскочил навстречу этой девушке, и, включив на полную катушку своё и без того неимоверное обаяние, побежал показывать ей студию – а после её ухода, снова усевшись напротив меня, с мечтательным видом заявил: «Вот это девушка! Жаль, что она замужем, я б за такой приударил!».   

    Честно говоря, тогда я не придала этому особого значения. Да, конечно, мне было чертовски обидно; конечно, я опять чувствовала себя полным дерьмом, чучелом – но на тот момент это чувство стало уже настолько хроническим, что я поставила себе цель научиться относиться к этому спокойно, словно так и надо. Свыкнуться с проёбанной жизнью ради того, чтобы суметь остаться другом человеку, от которого у меня уже почти три года начисто сносило башню… В общем, я поставила себе сверхзадачу – и уже очень скоро поняла, что не тяну этой роли.

*** 
    20 октября я принесла на студию обещанные растения, и мы с Пашей снова сидели и разговаривали, вот только говорил он теперь исключительно про Ту Самую Девушку. Какая она замечательная, какая талантливая, какие пишет классные песни, и какой у неё голос прекрасный…
    «Да, конечно, она не всегда попадает в ноты – но ведь ноты можно и на компьютере подтянуть!» - смеясь, сказал тогда Паша. Я в недоумении спросила: «Так ты ей и аранжировки делаешь, что ли?» - и он ответил: «Да. Ты только никому про это не говори, это секрет!».
   Я пожала плечами и сказала: «Ну, тогда понятно, тебе гамму спой, ты из неё что угодно нарежешь!» - на что он ответил: «Да нет, она на самом деле, классно поёт! Пойдём, я тебе включу! Тебе понравится!». Мы пошли в аппаратную, он поставил через мониторы песенку – а я слушала, смотрела на него, такого увлечённого и радостного, и понимала, что даже не имею права сказать правду. Впрочем, что бы я тогда ни сказала, он наверняка не придал бы моим словам ни малейшего значения; скорее всего, он вообще не услышал бы меня. Казалось, исчезни я прямо сейчас, он бы и этого не заметил…
   И тогда, из чувства противоречия, что ли, я вдруг решилась на то, на что в другой ситуации никогда не решилась бы. Я сказала: «А знаешь, у меня ведь тоже есть песни… Ну, я тебе, наверное, уже говорила когда-то… Может быть, можно их тоже как-нибудь их записать?». И Паша немного рассеянно ответил: «Да, надо будет записать, а то ты про них говоришь, говоришь - а никто не слышал. Только надо сделать это так, чтобы Максим не узнал, что я тут бесплатно кого-то записываю… Ну ничего, я что-нибудь придумаю».               
    Тут бы мне взять, да обрадоваться – однако радости особой я от этого не испытала, ибо совершенно не представляла, как я буду при нём петь свои песни, которые, в общем-то, были посвящены ему. От одной мысли, что я это сделаю, меня бросало в дрожь, в бездну тотального ужаса.
   
***
   24 октября КС должны были играть в Москве, но, когда я предложила Паше, как когда-то раньше, купить всем билеты, он не просто отказался от моей помощи, но и хитрым образом скрыл от меня дату отъезда, сказав, что сам не знает, будет ли что-то 24-го числа. А через два дня, когда я ему позвонила, он уже был в Москве – и я, сложив один и один, поняла, что он просто боялся, как бы я снова не увязалась за ним в поездку!
    И вот тогда, наверное, впервые за два с половиной года, я на самом деле чуть было не обиделась: ведь он же мог бы просто сказать, чтобы я не ехала – и я бы не поехала, делов-то! Зачем было врать? Да, у него тогда были серьёзные личные дела, ибо 2-го ноября, когда он вернулся из поездки, он первым делом сообщил, что развёлся с женой. Он сообщил это с какой-то даже гордостью, что ли: типа, вот, совершил решительный поступок, потому что теперь есть Та Самая Девушка, ради которой, в общем-то, нужно что-то решать…   
    Это, в общем-то, было понятно, и я старалась не давать всему этому никакой оценки – ибо, в конечном счёте, я не имела на это никакого права; и только тот факт, что Паша мне наврал, наводил на определённые размышления.
    Сводились они, если вкратце, к тому, что у меня по-прежнему не было в его глазах никакого определённого статуса. Я была не чужая, не своя; не «один из нас», не друг – так кто же? Предполагаемый враг, что ли? Некое непонятное существо, перед которым чувствуешь себя в долгу – и очень хочешь избавиться от этого чувства? Собака, которая из ревности к хозяину может укусить любимую девушку? В общем, ничего хорошего во всём этом не было.
   А поскольку какой-то определённый уровень откровенности между нами всё-таки до сих пор существовал, я тогда просто сказала: «Знаешь, если я мешаю тебе жить, ты только скажи – и я сразу исчезну. Я ведь живу для того, чтобы приносить тебе пользу, а не вред». Но Паша тогда, конечно, только отмахнулся от меня и сказал строго: «Ты это, бросай херню-то городить! И, кстати, я же обещал тебя записать – так что звякни мне через пару дней, и договоримся точно».

***
   Однако, несмотря ни на что, было уже понятно, что жизнь меняется - и меняется радикально, ибо в то же время, когда Паша был на гастролях, то есть, 24 октября, произошло самое, наверное, важное событие в моей жизни, значимость которого я на тот момент вообще не осознала. Дело в том, что я наконец-то устроилась на работу, да не куда-нибудь, а в Молодёжный театр на Фонтанке. Произошло это весьма удивительным образом.
   Был у меня один друг, Виталик Чернуха. Другом он мне, на тот момент, был не самым близким - но человеком был очень хорошим, да, к тому же, отличным художником по свету, выпускавшим спектакли  во многих театрах страны, и в Театре на Фонтанке тоже, соответственно. И вот однажды, по-моему, ещё в сентябре, встретились мы как-то с Виталиком, и я спросила его, не знает ли он, куда можно на работу устроиться; может, в театр какой-нибудь требуются технари? Я, конечно, в театральной технике не шибко-то разбираюсь, зато никакой тяжёлой работы не боюсь – как не боюсь высоты, темноты и так далее. Людей только боюсь – ну так ведь мне ж на сцену не выходить…
    Виталик обещал подумать – и через месяц надумал, да не просто надумал, а сразу привёл меня в театр, и сразу – в светоцех, на направку. Познакомил меня с начальником; тот сказал что-то вроде: «Ну, ладно, походи к нам, посмотри, попробуй что-нибудь поделать… Если приживёшься, возьмём официально» - и я начала «приживаться».
    На поверку, работа оказалась реально тяжёлой даже для меня: здоровенная пятиметровая стремянка, куча прожекторов - и до каждого надо долезть, повернуть, фильтр вставить, фонарь направить, гаечку подкрутить… Вверх-вниз, вверх-вниз, итого - стометровка по вертикали каждый день; на контровой галерее вообще нужно было ходить по трубе довольно небольшого диаметра, словно я – акробат, а не осветитель. Параллельно с этим нужно было осваивать световой пульт, отсматривать длиннющие спектакли (которые для меня, человека из концертной тусовки, вообще были поначалу адовым адом!), да ещё и заучивать партитуры этих спектаклей. Но я честно старалась научиться и пахала, как вол; тут и моя уникальная память в кои-то веки на самом деле пригодилась по назначению, и то, что меня ничуть не смущала мизерная зарплата в полторы тысячи рублей. И я «прижилась» - вот только времени у меня совсем ни на что не стало.       

***
    Таким образом, записывать мои песни мы собрались только 8-го ноября.
    Ближе к ночи я пришла в ДКЦ, мы выпили по пивку, Паша выдал мне студийную гитару - и пришлось мне всё-таки спеть. Как я смогла это сделать, когда за пультом сидел объект всех моих посвящений, я до сих пор не понимаю - но думаю, что решительную роль в этом сыграло, всё-таки, то, как Паша отнёсся к этой странной записи.
    Он как-то особенно меня тогда поддерживал морально, то есть, вроде бы, серьёзно слушал, но не без своих классических шуточек, типа: «О, дорогие мои мрачняки попёрли!» - и тому подобного. Я стеснялась так, что руки были мокрые от пота, а гитара была с узким грифом, не то, что моя привычная, найденная на помойке «ленинградка», так что я нещадно лажала. Меня трясло от ужаса; у меня перехватывало дыхание – а самый гениальный в мире композитор и музыкант совершенно спокойно говорил: «Ну, давай ещё дубль!» - ничуть не тяготясь тем, что такой дилетант, как я, отнимает его драгоценное время.
    Так, с передышками, перекурами и перерывами на пиво, мы просидели до трёх ночи, и, в итоге, записали примерно половину моих песен. А когда уже надо было расходиться, я набралась смелости и всё-таки спросила: «Ну как?» - на что Паша ответил в какой-то недоумённой задумчивости: «Ну, знаешь – хорошо, на самом деле… Я даже не ожидал… Думал, ты как заорёшь что-нибудь…».
    У меня аж прямо от сердца отлегло, и я сказала: «Ну, клёво, что тебе понравилось; я очень боялась, что не понравится… А как ты думаешь, можно к этому какую-то музыку придумать?» - и Паша ответил: «Ну, не знаю, надо подумать… Но мне кажется, что и так хорошо. Если что-то добавить, будет хуже».
    Это меня смутило – но, впрочем, ничего определённого в этом не было, поэтому я просто попросила Пашу подумать; надежды на какой-либо «совместный проект» у меня не было никакой, но мало ли… Гений ведь всегда непредсказуем.

***
    17-го ноября Паша уехал в Псков, с «МП-Три», Максимом и Той Самой Девушкой - а 20-го мы снова встретилась на студии в ДКЦ.
    Я пришла туда под предлогом вручения очередного подарка, потому что в то время, пока Паша был в отъезде, я попросила одного моего приятеля, работавшего тогда в стеклорезке на Блохина, склеить из обрезков красивого, толстого, тёмно-коричневого стекла две большие пепельницы, специально для студии. Подарки пришлись очень в тему – а потом мы с Пашей опять заболтались до ночи.
    Сначала он рассказывал про очередные гастрольные безумства, суть которых сводилась к тому что «все нажрались, и Максим был в ужасе» - а потом, видимо, потому что как-то в тему пришлось, поведал очередную классную байку из своей юности.
   
    В первой половине 90-х Паша закончил музыкальную школу по классу барабанов, и по той же специальности поступил в музучилище – однако в то время у него уже была группа, и учился он, мягко говоря, хреново; то есть, на самом деле, почти совсем не учился, а, преимущественно, тусовался и бухал с приятелями. Таким образом, Паша числился в музучилище, наверное, меньше года – а потом, после того, как он устроил там поистине эпично-алкотриповый концерт, завершившийся адским дебошем и дестроем, Пашу, естественно, отчислили.
    Скандал при этом был настолько дичайший, что показаться в музучилище Паша просто боялся - а поскольку документы забирать было всё-таки как-то надо, он подумал-подумал, и решил… замаскироваться.
    Для этого он надел длинный чёрный плащ, черную шляпу с полями а-ля Боярский, чёрные очки на пол-лица – и в таком виде пришёл в родное музучилище. «Представь, на улице было лето, июль месяц, жара - а я шёл в таком виде по коридору, и думал, что меня никто не замечает!» - смеясь, сказал Паша. Я представила – и тоже расхохоталась. Ведь круто же, на самом деле; прямо как в том анекдоте, когда Штирлиц шёл по незнакомому городу и думал: почему на него все смотрят? То ли его выдавало волевое лицо и решительный взгляд разведчика, то ли волочащийся за ним парашют.
    Вволю поржав, я сказала: «Нет, ну, я ещё понимаю – тёмные очки. Ну ладно – плащ. Но – шляпа-то зачем? Это ж не шапка-невидимка!» - на что Паша ответил: «Знаешь, а я ведь, и в самом деле, всегда мечтал о шапке-невидимке. Однажды, ещё в детстве, я прочитал книгу по магии, где было подробно написано, как сделать настоящую шапку-невидимку. Так вот, какое-то время я серьёзно думал попробовать её сделать - но для этого нужно было взять волос с головы гиены и держать его семь дней в гнезде удода, так что я, в итоге, отказался от этой идеи».
    Это было совсем уже нечто из серии «как я встретил столбняк» - но поскольку я любые телеги Паши воспринимала так, словно это совершенно нормально, я просто сказала: «Да, жаль. Была бы у тебя сейчас шапка-невидимка… Только, в твоём случае, это была бы кепка-невидимка». «Да уж, наверное!» - усмехнулся Паша. Он ведь свою кепку не снимал почти никогда, даже спал иногда в кепке, словно она и впрямь была какая-то волшебная. И даже когда я подарила ему новую кепку, он никак не мог расстаться со старой, так он с ней сроднился.

    Впрочем, Паша вообще новых вещей не любил. Пальто, то самое, в котором он был в день нашего знакомства, он носил столько лет, что и представить невозможно. Однажды (кажется, это было как раз после псковских гастролей) я увидела, что на этом пальто осталось всего две пуговицы, да и те на одной нитке висят. А поскольку на улице уже было довольно холодно, я купила новые пуговицы и пришила к этому пальто, несмотря на все возражения Паши. Пришивала я их, сидя всё в том же ДКЦ – так что, возможно, это тоже было 20-го ноября; впрочем, не поручусь: я ведь, всё-таки, была не настолько чокнутая, чтобы каждый шаг записывать…

Глава 17. Предпоследняя.
   
    27 ноября я неожиданно узнала, что Паша сменил номер телефона. Променял свой красивый, симметричный номер на какой-то прямой. Я в смятении спросила, зачем - а он ответил, что всё в жизни нужно менять, и вообще его все задолбали. Может, кто-то и не понял бы, в чём, собственно, дело – но мне было ясно, как день: весь мир для Паши разделился на Ту Самую Девушку и остальных.
   И я подумала, что, если бы даже этой девушки, на самом деле, не существовало – её стоило бы специально придумать, чтобы вот так вот – раз! – и освободиться от всех условностей, которые столько лет давили на плечи.
   А ещё в этот момент я отчётливо осознала, что мне всё-таки придётся исчезнуть. Однако сделать это добровольно мне было не под силу, увы – и с каждым днём я чувствовала себя всё более неловко и противоречиво. 
 
***
    30-го ноября 2003 года мы закончили записывать мой «альбом», оставалось только немного подчистить запись, (как выразился Паша, «убрать эс-ки») – и можно было копировать на диски и раздавать друзьям. 
   Поскольку с момента первой «сессии» прошло довольно много времени, я решилась всё-таки ещё раз спросить Пашу насчёт музыки, ведь он в прошлый раз обещал подумать…. Но его мнение осталось неизменным, и он сказал: «Нет. Тут нужна флейта или скрипка. А я только всё испорчу». Я в изумлении воскликнула: «Как это – испортишь?! Ты же лучший в мире композитор! Как ты можешь что-то испортить?!» - но ответ Паши был окончательным, и больше я к этой теме не возвращалась.
   К тому же, он рассказал мне нечто такое, что меня, честно говоря, вообще подкосило. «Я тут недавно поставил твою запись всем нашим, и знаешь, что?» - с заговорщической улыбочкой спросил Паша. «Что?» - коченея от ужаса, выговорила я. «Никто не верит, что это ты поёшь!» - радостно ответил он.
   Я даже вообще не поняла сначала, что он имел в виду, и переспросила: «Что значит – никто не верит?» - и он пояснил, всё так же улыбаясь, словно это была какая-то весёлая шутка: «Да просто все говорят, что это не ты, и всё!»
   Может, ему и впрямь казалось, что это смешно – но мне было совсем не смешно. Я почувствовала себя не просто чучелом, а настоящим чудовищем: нет, ну правда, разве же я могу петь нормальные песни? И я решила, что никогда больше не стану этим заниматься, ибо не имеет смысла делать из себя ещё большее посмешище, чем я есть.
   Однако, как бы Паша ко мне не относился, а свою звукорежиссёрскую работу он выполнил добросовестно: запись мою почистил, обработал, скопировал на диск – и только после этого начисто удалил со студийного компьютера все следы «палева».


***
   3 декабря ночью я поехала с КС в Москву – и, вопреки всему, это была на редкость позитивная поездка. Вопреки всему – потому что это была моя последняя поездка с Пашей; последнее железнодорожное приключение, с вечной беготнёй по станциям за пивом, с бесконечными тусовками в тамбуре, где, как всегда в ночном поезде Питер – Москва, музыканты всевозможных групп встречались чаще, чем на концертах.
   И, конечно, было прекрасное общение, с милыми и оригинальными шуточками, так свойственными компании КС. Парни измеряли весь мир «гигаметрами» (например, от Питера до Москвы – 0,7 гигаметра); потом вдруг решали, что отныне будут говорить друг с другом только по-английски - и тут же изобретали собственный «птичий язык», ибо английского в совершенстве никто не знал; потом рассказывали байки и обсуждали написание новых текстов песен… Помню, Паша тогда ещё сказал: «А я, на самом деле, уже написал один новый текст, вот только есть в нём одно подозрительное слово». «Подозрительное? И что же это за слово такое?» - заинтересовались парни. «Сокровенный!» - ответил Паша – и все с ним согласились, что да, слово, действительно, очень подозрительное.
   Но цитатой дня стало поистине гениальное выражение Паши: «Через тебя – себе». Только вдумайтесь, ведь в одну эту фразу умещаются целые тома литературы о человеческих отношениях!      

    В Москве мы поехали к Тимофею и встретили там Силю, который сообщил, что скоро уезжает на гастроли в Пермь. Паша сказал, что КС тоже зовут в тур аж на три недели, но это пока под очень большим вопросом, потому что освободить от дел три недели невозможно, да и вообще такой длинный тур – это слишком большие жертвы…
    Но, в общем-то, болтать нам было особо некогда, времени было только отдохнуть и поехать в «Бункер». Ну а потом на настройке выяснилось, что ни у кого из парней нет с собой тюнера, а у Паши по какой-то причине нет даже гитарного ремня. И пока он звонил другу и решал эту проблему, я подумала, что, наконец-то знаю, что подарить Паше на день рождения.
    Во время концерта я, конечно, опять танцевала и отрывалась, как в последний раз в жизни, но в какой-то момент всё-таки выскочила в бар за традиционным пивом для всех. И вдруг смотрю – стоит Пётр Акимов! Я его не видела с тех пор, как он на меня обиделся, да и вообще, меньше всего ожидала встретить на концерте КС. Ведь Пётр же сказал, чтобы к нему фанаты Паши на полтора метра не подходили – и тут зачем-то в самую гущу фанатов забрался!
    Я подошла, поздоровалась и удивлённо спросила: «Ты что это, пришёл Пашу послушать?» - а он ответил: «Да. И знаешь, я хочу перед тобой извиниться. Потому что я наконец-то всё понял!»
   Мне тогда было не до того, чтобы задумываться над этой загадочной фразой; я просто радостно воскликнула: «Круто!» - и убежала обратно в зал. И только спустя огромное количество лет я наконец-то поняла, что именно он тогда понял…
   
    А потом, сразу после концерта, снова был поезд, на вагонах которого давно уже пора было рисовать эмблему в виде петли Мёбиуса.
    И снова был тамбур, и дым, и пиво - вот только тамбур на сей раз отличался тем, что это был последний тамбур последнего вагона, и вид из его центральной двери был просто завораживающим: бесконечная, раскачивающаяся тьма, улетающий назад, бешено завихряющийся снег в редких, ослепительных вспышках появляющихся и исчезающих фонарей – и рельсы. Просто настоящие «рельсы к небесам».
    Пока в тамбуре стояла толпа, пока все болтали каждый о своём, этот удивительный вид за дверью замечала только я, да и то краем глаза. А потом вдруг сам собой настал момент, когда мы с Пашей остались в этом тамбуре одни, встали по разные стороны от двери и как-то оба надолго замолчали, глядя сквозь стекло. И я помню, что Паша тогда первым нарушил молчание, и сказал: «А представь себе, как было бы круто, если бы эта дверь сейчас была открыта!». «Ага…» - ответила я, недолго думая, нажала на дверную ручку – и… дверь действительно оказалась открыта!
    От неожиданности мы замерли, и со смесью почти детского восторга и ужаса уставились в открытую дверь, в эту кружащуюся, летящую, холодную, монохромную бездну. Казалось, что это само пространство, с грохотом и безумной скоростью, обтекает поезд со всех сторон - а сам он при этом висит неподвижно в пустоте и невесомости. Такой реальный скоростной гипноз…
   И я, поддавшись этому чувству, сказала, восхищённо глядя на Пашу: «Знаешь, мне кажется, если я сейчас шагну вперёд, со мной ничего не случится, я так и буду продолжать лететь!». Но Паша испугался, и, нахмурившись, ответил: «Закрывай уже нахрен эту дверь, пока никто не видит!» - после чего я, конечно же, дверь закрыла. Ибо Паша, как всегда, был прав: не хватало нам ещё очередных разборок с проводниками…

***
    В течение декабря я ещё пару раз заходила на студию: копировала диски, общалась с Пашей и узнавала разные новости. Так я узнала, что группу «Не БГ» вписали в концерт, посвящённый пятидесятилетию БГ.
    Это уже само по себе было довольно смешно и даже в чём-то символично; панки очень гордились тем, что будут участвовать в таком помпезном мероприятии, и готовились разнообразить его какой-нибудь весёлой выходкой, чтобы встряхнуть унылое рок-клубовское болото. Но самым удивительным было то, что в этот юбилейный концерт вписали ещё и Пашу - причём, вовсе не как лидера группы КС, а как композитора, которому поручили записать минусовку песни «Бурлак» для коллективного исполнения рок-клубовскими мэтрами!
    В этом был уже какой-то совсем изощрённый стёб, потому что Паша вообще терпеть не мог русский рок, особенно – старпёров из рок-клуба, и как-то совсем по-особенному – БГ, творчество которого хоть и относил к «ахинее» а не к «***не», но всё же считал чем-то таким, что нормальному человеку слушать не полагается.
    Вот и в этот раз, когда я сказала, что просто обязана прийти на мероприятие, Паша удивился и спросил: «Зачем? Что там делать-то?». Я ответила: «Ну, я же тебе уже когда-то говорила, что весь «Аквариум» наизусть знаю!» - но Паша только усмехнулся и сказал: «А я тебе уже говорил: никому об этом не говори!». Мы посмеялись, и я спросила: «А ты вообще слышал песню «Бурлак»?» - на что Паша радостно ответил: «Нет, конечно!». «Так как же ты её играть будешь?» - чисто для вида поинтересовалась я. «Да ерунда, что там играть-то!» - отмахнулся Паша. – «Послушаю разок да запишу».

***
    Концерт этот был 29 ноября в клубе «Старый дом» - и, по большей части, это был даже не концерт, а непрерывная тусовка.
    Приехать нам туда пришлось рано, потому что Паше нужно было поучаствовать в настройке, а я, чтоб потом не мучиться со впиской, увязалась за компанию – а заодно поздравила Пашу с днём рождения, вручив ему новёхонький тюнер фирмы «korg» и гитарный ремень весёленькой расцветки. И впервые за все два с половиной года нашего общения Паша не стал отпираться от подарков, не сказал, что я вообще офигела, и не надо было ему ничего дарить, а просто улыбнулся и сказал «спасибо». Может быть, он просто привык уже к тому, что я ему всё время что-то дарю - но для меня это было особым достижением, и я была счастлива.
    После настройки приехали панки, и естественно, первым же делом рванули в магазин, а я вызвалась их сопровождать, потому что была в этом районе далеко не впервые, да и вообще, потому что я «магазинный навигатор». Панки были на неимоверных бодряках, на каком-то адреналиновом подъёме; Коныч и Славик заявили, что уже нарисовали себе на жопах поздравление БГ, так что нужно хорошенько подготовиться к выходу на сцену.
    И мы начали готовиться, то есть, взяли побольше бухла, которое пронести с собой в клуб не смогли, и выпили всё на улице, перед входом. Потом в клубе продолжили, конечно же – и в итоге опять вышло так, что самым трезвым оказался Паша, который был за рулём и не мог себе позволить больше пары бутылок пива. Впрочем, он всё равно был в хорошем настроении; он даже предложил панкам сыграть «всеобщую акустику», и – что самое удивительное! - был вовсе не против того, чтобы я занялась поиском подходящего клуба. И это после того, как я почти год не занималась организацией концертов!
    От такой радости башня моя незамедлительно улетела в алмазные небеса 2002 года – а между тем, мероприятие, посвящённое БГ, набирало обороты, и вечер окончательно переставал быть томным. Помню, я беседовала с Мельником, который сидел за световым пультом, интересовалась местным аппаратом, потому что сама уже пару месяцев занималась светом, и мне было на самом деле, очень интересно, как работают крутые художники. Потом панкам пришло время выходить на сцену – и они вышли прекрасно, как настоящие панки: сыграли «Немое кино», а под финал и впрямь показали жопы, на которых было жирно намалёвано маркерами «БГ – 50». Однако морды им за это никто не набил, все хохотали и аплодировали. А в финале концерта все рок-клубовские мэтры толпой вышли на сцену и спели песню «Бурлак» в аранжировке Паши, и он сам играл на клавишах, и это было просто здорово!
    В общем, когда после всего этого Паша взялся ещё и подвезти меня домой, у меня, по ходу, совсем уже башня ушла в отрыв, потому что я внезапно набралась смелости и предложила Паше отметить Новый Год вместе. Ну, что в этом, на самом деле, такого, если мы всё-таки друзья? Однако Паша, даже не раздумывая, ответил однозначным отказом, сказав, что будет дома или с Той Самой Девушкой; проще говоря, он так резко указал мне моё собачье место, что я буквально услышала, как те самые алмазные небеса разбиваются в моей голове, рушатся с оглушительным звоном, сбрасывая меня обратно в заслуженный ад.
   Я вышла из машины на своём Большом проспекте ВО, посмотрела, как Паша разворачивается и уезжает на своей вишнёвой «восьмёрке» – и вдруг, внезапно и совершенно отчётливо, поняла, что я его больше никогда не увижу. Это была шиза, невозможная и такая страшная, что я, не зная, что делать, выхватила из кармана телефон и позвонила. Я совершила самый ужасный поступок в своей жизни; я плакала и говорила, что живу только ради него, я умоляла позволить мне сделать для него ещё хоть что-нибудь полезное, я унижалась и просила прощения – в общем, несла такую херню, какой ни разу в жизни себе не позволяла, и за которую меня вполне стоило бы послать на три буквы немедленно, но… Как ни странно, Паша меня не послал, даже не наорал на меня, а просто спокойно сказал: «Успокойся… Давай, потом поговорим… Перестань…».

Глава 18. Последняя.

   Это был, с моей точки зрения, уже полный ****ец. Я и сейчас не могу найти приличного слова, чтобы сказать, кем я себя после этого чувствовала. И ещё я окончательно поняла, что это, действительно, тупик, что я схожу с ума по-настоящему, что не могу себя контролировать - а значит, подобные ситуации будут впоследствии повторяться, и рецидивы будут с каждым разом всё хуже и хуже. Мы не должны были больше общаться, это было ясно, как день, просто потому, что вместо пользы я приносила бы только вред – а это в мои задачи никак не входило. Я была в растерянности и совершенно не знала, что делать; хотелось просто какого-то покоя, посидеть где-нибудь пару недель в тишине и поработать над собой, чтобы тяжесть в душе, если и не прошла, то хоть как-то устаканилась, вошла в привычную колею… И, может быть, найдись у меня на это время и место, всё, на самом деле, кончилось бы совсем не так и не тогда, но покой мне в те времена и не снился.

***
    Через два дня наступило 31 декабря. Отмечала я его у прекрасной девушки из Уфы, которая как раз недавно сняла комнату во флигеле на Гороховой, в дичайшей коммуналке, являющейся, по сути, сквотом, потому что флигель шёл под расселение, и настоящие хозяева оттуда съехали, сдав напоследок свои комнаты всяким тусовщикам.
    В общем-то, это было незаконно; квартплата по этим адресам уже не приходила, но пока дом, из-за двух последних не расселившихся квартир, не отключали от коммуникаций, жить было можно. В одной комнате жили девушки, в двух других – мужики, в остальных вообще никто не жил, и Новый год мы, таким образом, отмечали по-сквотерски, всей коммуналкой собравшись в комнате у мужиков, сидя на матрасах и сидушках от не существующих стульев, за лежащей на полу столешницей. Дым – коромыслом, вместо телека – какое-то фм-радио, которое, конечно, никто не слушал, потому что все очень быстро дошли до того состояния, когда каждый разговаривает с кем-то одним и слышит  только своего собеседника - а при этом ведётся сразу несколько параллельных разговоров, и все говорят одновременно. Ну, послушали куранты, ещё выпили, прошло минут двадцать – и тут случилось чудо, потому что про меня вдруг вспомнили люди из совершенно другого мира.
   Сначала внезапно позвонили московские панки, и всей компанией поздравили меня – и пусть совсем коротенько, ибо, всё-таки, в роуминге – но так жизнерадостно, что у меня сразу на душе просветлело, и безысходность отступила. А потом, ещё через некоторое время, мне позвонил Паша! Сам, в новогоднюю ночь, вспомнил и позвонил; адекватный, радостный, словно ничего не произошло!
   Я убежала от шумных сквотеров на кухню - и мы, как когда-то раньше, проболтали не менее получаса, а то и больше, просто о какой-то ерунде, и желали друг другу, чтобы всё было хорошо, и Паша сказал, что 13-го февраля у Максима будет презентация нового журнала, и что все там будут играть. Я сказала, что обязательно приду, потому что это будет лучший способ отметить мой день рождения - и Паша сказал, что обязательно отметим, конечно, почему бы и нет? Я напомнила про идею «всеобщей акустики» - и мы договорились созвониться через три дня, примерно в это же время…
   В общем, происходило какое-то волшебство, в чистом виде. Нечто невероятное, такое, что, казалось, новый год действительно будет самым классным в жизни.

***
   А ещё через три дня сказка кончилась. Я так и не узнала, что тогда произошло. Просто я позвонила – и не получилось у нас разговора. Паша был усталый и мрачный, рассказывать ничего не хотел - а я почувствовала, что с ним что-то не то происходит, и, чтобы как-то по-своему поддержать его, как обычно, сказала: «Если нужно как-то помочь, ты только скажи – и я всё сделаю, ты же знаешь!». Но он только бросил раздражённо: «Не надо ничего для меня делать! И вообще, я люблю Эту Девушку, понимаешь?!». Я на секунду зависла, а потом откровенно спросила: «Я тебе что, мешаю?». «Да, мешаешь!» - так же честно ответил он, и прибавил: «И, знаешь, что? Не звони мне больше никогда, ладно?». Я зависла совсем, и растерянно спросила: «А если всё-таки нужно будет что-то для тебя сделать?» - на что он ответил: «Если мне что-то будет от тебя нужно, я тебе сам позвоню». «Ну, пока» - сказала я. «Ну, пока» - ответил он. И всё.

    Я нажала отбой на телефоне, и долго сидела, тупо таращась на трубку, словно она вот-вот зазвонит снова. Я чувствовала себя так, словно на меня нахлобучили стеклянный ящик, через который не пробивается ни единого звука из внешнего мира.
    Я тогда даже не заплакала, потому что душа из меня куда-то отлучилась на время, и теперь смотрела на меня так же, как прекрасная девушка из Уфы, которая присутствовала при телефонном разговоре, и теперь ждала, что я что-то скажу, объясню – а я молчала, потому что слов во мне больше не было. Была одна пустота внутри стеклянного ящика – и эта пустота моими руками машинально открыла бутылку «шестёрки», выпила её почти залпом и мысленно швырнула в невидимую стеклянную стенку.
    Я почти не помню, что было после - но наутро звон бьющегося стекла всё ещё стоял в ушах. А потом я сошла с ума.

Посткриптум.

    Я не только никогда больше не звонила Паше, я стала реально его бояться; бояться, что мы можем просто случайно встретиться, ибо я знала, что не смогу даже нормально сказать ему «привет», просто разревусь и убегу, настолько у меня с головой плохо.
    Окончательно я поняла это 3 мая 2004 года, на фестивале в Университетском городке, когда я во время выступления КС стояла в толпе, рыдала и не могла сдвинуться с места. Больше я даже не пыталась пойти на концерт.
    Я проревела два года, после чего обнаружила, что мои глаза изменили цвет, став из зелёных серыми. Я утратила инстинкт самосохранения, и меня в очередной раз чуть не убили, когда я как-то неудачно вышла из «Орландины» и напоролась на гопников, которые сломали мне нос и наградили красивым шрамом на правой брови. Но физическая боль была полной ерундой в сравнении с тем, что творилось у меня в душе.
    Летом 2004 года я переехала жить на Обводный канал, и много лет прожила в трёх кварталах от Паши. Долгое время я, как брошенная собака, бегала ночами по нашим проходным дворам, слушая в плеере один и тот же альбом, («Антарктида - Мадрид»), который по времени был ровно этот мой «круг», так он был неразрывно связан с пространством.
    Когда я шла по городу, каждый шаг отзывался во мне памятью совместно пройденных шагов, и все наши разговоры постоянно повторялись в моей голове; я говорила одними цитатами и каждую ночь видела Пашу во сне.
    Однако наяву мы больше никогда не виделись. Впрочем, пару раз я всё-таки видела его издалека, а один раз он меня тоже видел, на встречном эскалаторе, на Техноложке. Я как сейчас помню: Паша был в синих джинсах, белой футболке, толстовке в серо-белую клетку, в той самой кепке, что я ему когда-то подарила, и в тех самых серёжках, купленных в переходе на Тверской… Он ехал вверх, а я – вниз; он радостно улыбнулся мне, помахал рукой – и больше всего на свете мне тогда хотелось рвануть вверх по эскалатору, но… У меня внезапно подкосились ноги, я села на ступеньку и поняла, что никуда я уже не побегу. Никогда.      
    26 декабря 2004 года я попросила одну милую девушку изобразить курьера и отнести Паше домой букет белых роз «от неизвестных поклонников». Девушка отнесла – а потом мы с ней взяли шампанского, и пошли на «мост с балкончиками» пугать электрички. Тогда ещё это было возможно…

    А потом реальность начала сыпаться, как облупившаяся краска. В 2005-м году начали сносить Шкапинштрассе, и в 2006-м снесли окончательно. В 2008-м, в январе, распилили и уничтожили мост с балкончиками и вообще все Американские мосты.
    В 2010-м в ДКЦ разогнали всех арендаторов, а само здание продали, окружили лесами и тоже хотели пустить под ковш экскаватора – однако статус памятника в кои-то веки всё-таки оказался сильнее коммерческих интересов, и в 2011-м туда снова стали пускать арендаторов.
    Тогда мне, волею судеб, представился случай снова попасть внутрь, ибо мой друг Евсей, знавший меня ещё с начала нулевых, устроился в ДКЦ охранником. Он открыл мне дверь в бывшую киноаппаратную – и я увидела руины студии, запылившиеся звёздочки на обоях, разбитый аккордеон, разобранный аналоговый синтезатор, и своеобразный «автограф», оставленный Пашей на той самой потолочной плитке, которую мы когда-то вместе покупали в «Максидоме». До сих пор не могу объяснить, почему я тогда не забрала эту плитку; может быть, потому, что я столько лет стремилась забыть всё, что помнила, и наличие дома такого «автографа» шло в разрез с «форматированием диска» моей памяти.

***   
    Однако память всё равно оказалась сильнее меня. В апреле 2015 года, когда сносили здание на Мира 36 и тот самый флигель, где когда-то были «Перевал» и первая «Орландина», я пришла попрощаться. Я была в этом флигеле одной из последних; мы сидели с друзьями на окне, пили пиво, вспоминали начало нулевых - и неслышимые извне голоса пространства шептали, кричали, пели и смеялись вокруг меня, затягивая в свой вечный водоворот.
    Тогда мне уже начинало казаться, что я не очень-то понимаю, где, а точнее, когда я нахожусь; сейчас же, после смерти Паши, я окончательно перестала ориентироваться во времени. Но зато я точно знаю, где нахожусь территориально: я всё ещё здесь, в нашем районе, на Обводном канале. Я по-прежнему хожу по тем же проходным дворам, и часто прихожу к зданию ДКЦ; иногда я даже захожу вовнутрь – но вообще, как правило, просто стою снаружи, у латунной дверной ручки, там, где я когда-то написала все свои песни - посвящения. Я смотрю на Обводный, на аллейку тополей – и мне постоянно кажется, что впереди вот-вот появится знакомая фигура в коричневом пальто и синей кепке…
    А потом я снова иду по нашему району – и чувствую, что он по-прежнему где-то здесь; Самый Прекрасный Человек, которого я когда-то знала – и не знала никогда.               

                Радмира Ружковская, октябрь 2016 – февраль 2017г.
                Исправлено и дополнено в ноябре 2020г.