Песни о моём отце

   Мой отец, командир танкового батальона, погиб в первый день войны. Вместе со своим батальоном. Я родился чуть позже. В том же суровом 41-м году.
   Это обо мне строчки из песни «Иду из кино»-
        «… никогда, понимаете люди,
        я не видел отца своего».
   Я смотрю на его фотографию:
 «Он сегодня мне мог бы быть братом.
С молодым и красивым лицом.
Мой отец был три года солдатом.
Но ни дня он не пробыл отцом».

   Встречались в моей жизни и другие песни, напоминающие о моём отце. Например, «Грустные ивы» - песня о первом дне войны, в которой:
         «… бойцу трудно атаку отбить.
        Вот и пришлось на рассвете ему
        голову честно сложить».
     Или «Песня о моём отце», которую так проникновенно исполнял Эдуард Хиль:
         «… в том победном году 45-м
         мы всё ждали его на крыльце,
         если с ним вы служили, солдаты,
         о моём расскажите отце».
   Я ждал своего отца и в 46-м, и в 47-м году. А в 48-м моя мать каким-то чудом раздобыла  путёвку в пионерский лагерь.
   «Ну повезло тебе, Бура ( моё детское прозвище). Там  житуха! Три раза в день кормят!» - говорили мои дворовые друзья.

   Смутно помню, насколько сытой была та «житуха». Но помню, как протестовала моя свободолюбивая натура против жутко заорганизованной лагерной жизни. Особенно бесил «тихий» (или мёртвый) час. Помню, что был злостным нарушителем распорядка дня и воспитывать меня пытался даже сам начальник лагеря.
 
   А потом на просторной лесной поляне был огромный прощальный костёр. С детской самодеятельностью. И девочки у костра красиво и слажено пели:
        «Солнце скрылось за горою,
        затуманились речные перекаты.
        а дорогою степною
        шли домой с войны советские солдаты».
   У меня было богатое воображение, и я ясно представил себе эту мирную картину. А потом внезапно пришло осознание, что мой отец уже никогда не вернётся с войны.
Ни степной и никакой другой дорогой. В горле возник тугой комок. Не помню, как пробрался в спасительную темноту, подальше от костра. Чтобы никто не смог увидеть или услышать меня. А там наревелся вволю. Это были совсем не детские слёзы. Слёзы по моему отцу, принявшему на себя самый первый и самый страшный удар гитлеровской армии.

   В том же 48-м году услышал песню про моряка           Черноморского флота. В глубине нашего двора стоял полуразрушенный сарай. Там, за стеной этого сарая мы иногда жгли свой костёр и пели фронтовые песни. И эта незатейливая песня почему-то очень сильно подействовала на меня:
                «Я встретился с ним под Одессой родной.
                Когда в бой пошла наша рота.
                Он шёл впереди с автоматом в руках
                Моряк Черноморского флота».
   Когда ребята пели:
                «Семнадцать ранений хирург насчитал.
                Две пули засели глубоко.
                И солнечным утром герой умирал –
                Моряк Черноморского флота»
    - становилось трудно дышать. А на последних строчках:
                «… жене передай мой последний привет.
                А сыну отдай бескозырку»
   - слезы закипали у мена на глазах.

   Отец мой, уроженец села Махарынцы Винницкой области,
никогда не был моряком. В свой первый и последний бой вступил на границе СССР в районе города Каунаса. Но почему-то именно эта песня в детские и юношеские годы ассоциировалась у меня с отцом.

   Мне было 7 лет, когда впервые услышал эту песню. Помню, как ужасно захотелось иметь бескозырку. Искали её все мои дворовые друзья. Вскоре бескозырка нашлась.
   «Пулей пробита» - хрипло шептал хозяин бескозырки – мальчишка с соседней улицы, что придавало ей (бескозырке) особую ценность.
   Я отдал за эту бескозырку все свои детские сокровища (рогатку, свисток и самодельный самокат). Мягко говоря, товарного вида она не имела.

   - «Зачем тебе Это!» - спросили меня дома. Я невнятно пробормотал, что бескозырка – память о моём отце.
- «Но ведь твой отец был танкистом!»
   Твёрдо зная, что со взрослыми спорить бесполезно, я спрятал  бескозырку на чердаке нашего дома.

   Три недели был счастлив. Утром, выходя во двор, первым делом забирал из тайника свою дорогую бескозырку и не расставался с ней до позднего вечера.

   А потом она пропала. Много чего довелось терять в этой жизни. Но та потеря была, пожалуй, самая тяжёлая.

   А песня осталась. И бывало, «… когда мне невмочь пересилить беду, когда подступает отчаяние…» тихонько напевал про Моряка Черноморского флота, и он всегда приходил мне на помощь.
      
               
               
                "Он шёл впереди и пример всем давал.
                А родом он был из Ахтырки.
                И ветер матросские ленты трепал
                На чёрной его бескозырке.
               
                Я встретил его после боя в селе
                В морском полевом медсанбате.
                На докторском белом высоком столе
                Лежал он в пробитом бушлате.
               
     А недавно встретился с песней «Тот июнь» (слова Михаила Филиппова), которая остро напомнила о моём отце:

«Тот Июнь опалил нас смертельным огнём.
Почернели мы не от загара.
Раскалённое небо над нами, а в нём
Негасимое пламя пожара.

Не идти мне в колонне, печатая шаг,
Под трибунами маршем победным.
Для меня, как для многих таких же солдат,
Сорок первый стал сорок последним!»
   
          Бородянец Валерий Иванович.