неоконченное, наброски

Как мало не земле городов, в которых ты чувствуешь дыхание своей прошлой жизни - неведомой но все еще жгуче ощутимой, внезапно оживающей под воздействием тех или иных деталей обступившей реальности. Как мало. И все же они есть. Мне снился невероятно долго - в течение нескольких лет - время от времени один и тот же город, я подходила к нему со стороны поля - пустынного, но живого, зеленого. Город колыхался на горизонте башенками в мареве заката, был весь цветным и жил какой-то странной жизнью неведомой мне страны. Ни в чем нельзя полагаться на сон: там говорят, не используя земные языки, там все понимают просто мысли. А еще там бывают другие невероятности.
Я входила в город, когда солнце уже садилось за крыши домов. Все дышало в городе теплой пылью и присутствием огромного количества живых существ, укрывшихся от глаз. - Вечерние птицы пели где-то в ветвях, неуловимо для глаза носились к гнездам под стрехами быстрые ласточки, как-то уж совершенно невидимо из-за невероятной быстроты мельтешили в вышине летучие мышки. Где-то лаял пес, закричала мать из форточки и ребенок вяло ей отвечал со двора явно поскучневшим голосом. - ну_иду_уже_иду... Но людей в обозримом пространстве видно не было. На одной из остроконечных колоколен вдруг ударил колокол, полилась дивная колокольная мелодия. Открылась какая-то странная - приморская что ли - полоса... Променад. Потом терраса с лестницей и молчаливым приглашением идти по ней вверх. Я пошла и уперлась почему-то в дверь здания, за которой тихо гудел движущийся эскалатор. Ступила на него и покорно поплыла сквозь чрево строения, оказавшегося торговым центром. Взвилась на самый верх и увидела торговый зал, залитый то ли солнцем то ли лампами дневного света. Никакого противоречия и подвоха не чуя, уловила звуки речи, увидела покупателей, движущихся мимо старомодных деревянных прилавков. Над одним из них продавщица весело раскрыла светлый, в полосочку зонтик. Маленькая девочка закружилась от этой легкой цветной вспышки зонтичного купола у подола матери, собравшейся этот зонтик купить. Светлые волосы девочки разлетелись по плечам. Неподалеку стояла пожилая женщина, и я спросила ее, что это за город. Она сделала вид, что не слышит вопроса. Больше я никого не решилась спросить. И почувствовала вдруг, что меня здесь никто не видит. Я смело подошла к прилавку, потрогала раскрытый зонтик, попыталась вырвать его из рук продавщицы. Но еще больше уверилась, что это невозможно: мои руки, касавшиеся зонта не ощутили препятствия, а легко прошли сквозь ткань. Получалось, либо я сама, либо все увиденное было миражом. А быть может и то и другое. Я скользнула в боковую дверь, ведущую в конторку универмага. Там, за пишущей машинкой сидя, пила чай молодая розовощекая деревенского вида девушка. Над ней висел календарь. Язык был мне незнаком и странен. Но числа месяца были как числа, а сверху над ними был год. 19...

1948 год... А машинка какая удивительная. - Я уж совсем было собиралась рассмотреть устройство забытого печатного агрегата, стояла в двух шагах от девушки с чашкой. А девушка вдруг спросила серьезно так: "Вы к кому, собственно?" "К вам, - ответила я неожиданно для себя. - Ваше лицо мне кажется знакомым". Девушка тихо поставила чашку на стол, потерла глаза и сказала - "Ой, ты наверное мне снишься, Милица. Как же это я тебя не узнала. Моего брата осудили... Это уже было после твоей смерти. Ах, какие звери... какие зве... (девушка дернулась всем телом и зашлась в рыданиях)- Милица, зачем ты снова пришла, что тебе не лежится в землице, подруженька моя?" У меня по телу прошла дрожь. Как на экране увидела я себя в толпе подталкивемых к сараю, дико кричащих что-то односельчан. Значит и вправду меня сожгли. В войну. Где же это было - Чехия? Литва, Венгрия, Австрия...? Милица - снова всхлипнула девушка. Мы совсем не так думали праздновать победу. Это была не наша победа. Они звери. Насильники... они моего брата... - ну и что, что он не такой как все?.. - они его страшно били... Это же не его вина, все знали в селе, что он с детства был обиженный, управляющий над ним в восемь лет надругался. Он же был не в себе, ты же знаешь"... Слезы лились у меня из глаз. Я силилась обнять подругу, да, это была моя подруга, хотя я не помню имени... Совсем не помню! И брата ее я не помню. Все у меня стерли при переходе - догадалась я. Но видимо переход был поспешный, я вернулась назад в этот мир слишком быстро после смерти. - Отсюда все эти накладки, сны, дежавю, какие-то обрывки неизбывной боли, сгустки пространственных аберраций. "Милица... - тихо позвала меня сидящая на табурете девушка. Ее глаза странно расширились... - Где ты?" Она снова потерла глаза. И вдруг холодным и совсем чужим голосом сказала: "Черт знает что!.. померещилось". Она снова взяла в руку поставленную было чашку и уставилсь в нее как... во что? - как в экран айфона - вот как. А я поняла, что меня от нее уже скрыли. Пространство надо мной снова сомнкнулось - и я спокойно погладила подружку моей прошлой жизни по волосам - каштановым, непослушным... Бедная девочка. И бедный мальчик. И все мы бедные, бедные... И вдруг я снова увидела ту давнюю пору, когда прикладами нас заталкивали в сарай. Кричали все. Это был ад, ад. И адским было ожидание гибели, когда мы услышали треск разгорающихся поленьев. Меня вдруг охватил веселый какой-то кураж, я еще вспомнила, что куклу свою потеряла. - Сколько же мне было? - 13? 18? Нет, меньше. Скорее всего где-то лет 12. И было как-то грустно, скорее, чем страшно. Потом повалил дым. Я потеряла связь с реальностью. Сколько же я спала? В спальне тихо, надо мной обеспокоенное лицо мужа - "Ты что это стонешь?.." - спрашивает он спросонья. - Спи, еще рано". Рано. Я закрываю глаза, огонь как открытая рана - раздвигает свой ненасытный зев. В нем вой десятков тех, кто горит заживо. Нечеловеческий звериный вой. Куда подевалась моя кукла? - вдруг тревожно думаю я. Куда она делась, я же только что держала ее в руках...

часть 2

Понимаешь, - говорит он мне на ухо своим неуловимым, как ветер, голосом... Его рука медленно движется по стене... он что-то чертит мысленно, машет легонько своими музыкальными пальцами...- Мы ничего не знаем наверняка... Как действует то, что творится у нас в голове во время сна, на этот мир, какими мы становимся сами под воздействием параллельной реальности сновидений? Как взаимодействует наше сознание с миром наших снов? Что от происходящего там правда, а что игра нашего воображения?...Да и само воображение - что оно? Истина?.. Бред? Вот ты видела этот сон... ну тот самый. Когда мы летели с балкона. Левитация эта, а потом... мы упали. Ведь упали? Я лежала на спине, смотрела, повернув голову на движение его руки, играющей пространством, чертящей невидимый мне узор.
- В том сне никто не летел. Я осталась стоять на балконе. А ты так и не смог уговорить меня, что мы полетим. И ты рванул один... И я проснулась в ужасе, что ты разбился! Это в других снах я летала как ни в чем ни бывало.
За щекой у меня был почему-то леденец, в сердце - безнадежная тяжесть любви к нему, к его голосу, от которого все во мне раскрывалось навстречу. В голове внезапно, как это часто со мной бывает, завертелись строки стихов, на сей раз - Шкапской и одновременно вечная моя мысль о том, что невозможно быть большим поэтом с такой ужасной фамилией... Но стихи были явно выше среднего и неким странным образом, хотя и не прямо "рифмовались" с тем, что я чувствовала по поводу нашего разговора, этого удивительного голоса, этого неуловимого ни на кого не похожего тембра, который я теперь не смогу услышать уже никогда, никогда. А стихи назывались "У антиквара"...

Читаю Горация в лавке
И стыну под легким пальто.
И стынет со мной на прилавке
На ширме пастушка Ватто.
Да сбоку смеется кольчужно
Изломанный старый доспех,
И мне торопиться не нужно
И с ними расстаться не спех.
А выйду - над Сеной бесстрастной
Ряды золотых огоньков,
И будто от жизни сейчасной
Отстала на много веков.
И те, кого встречу, - чужие,
И речь их странна и нова,
И тех, кто ушли и отжили,
Роднее и ближе слова.
И завтра с Горацием в лавке
Забудусь под легким пальто,
И будет дрожать на прилавке
На ширме пастушка Ватто.

И этим стихам еще будет суждено очень удивительно проиграться в моей жизни.
Но пока мы лежим, остывая от бурных ласк и не менее страстных разговоров.
Он был моей вечной судьбой, любовью, желанным моим и невозможной тоской, такой дикой тоской, от которой хотелось выть на луну... Мы не выдерживали долго - ссорились, как два упрямца. Чаще он вдруг вспоминал какую-то старую обиду. Однажды вообще озлился на меня, просто вспомнив, как его терпеть не могла в нашем детстве моя мама... И самое страшное - я всегда знала: он меня боится. Боится моей силы, умения постоять за себя словом, моего ехидства и вообще - характера моего боится. Знает, что я сильнее. И от этого его всегда куда-то уносило, прочь, прочь. Но он всегда возвращался. И страстности моей тоже, увы, мой возлюбленный боялся... "Если у Илзы нет проблем - она их выдумает. Если у Илзы нет несчастий - она их себе организует!" - говорил он насмешливо, ресницы прикрывали его золотистые, сузившиеся в улыбке глаза... Мефистофельская борода, тяжелая нижняя челоюсть... А организовывать ничего и не надо было: то я была замужем, то он - женат... То оба несвободны. Почему у нас все так сложно и в итоге вечно все выходило наперекосяк. Черт тебя подери, ты любил ли меня, дурак? - я уже никогда не узнаю. Но с двумя мужьями ты умудрился меня развести. - С тобой ушло даже больше, чем юность. Юркнула в беспросветную мрачную глубину наших остывших вулканов часть моего детства, моя молодость, моя цветущая зрелость. Ты же был просто злым гением, убивающим каждый раз кусок жизни. Каждый раз наши запойные объятия и припадочная любовная лихорадка оканчивалась ничем, как болезнь. Не то чтоб мы окончательно выздоравливали... - Это едва ли, потому что спустя годы снова потом случались рецидивы. Но каждый раз, пошатываясь от горя, мы разбредались в разные стороны. - Все обнулялось, замирало на полуслове, будто бы что-то внутри нас самих, какая-то пружинка маленькая, но настойчивая и очень важная, нам мешала быть вместе. Да так оно и было. Мешала скорее всего больная прапамять, потому что каждый раз после ослепительной любви была жуткая и глухая мысль об инцесте. У обоих. Мы не могли спать рядом. Просто не могли уснуть в одной постели. - Толкало что-то страшное - немыслимо дремучее и темное - толкало в самое сердце. И мы расходились под разные крыши. Мы всегда расходились...
Если действительно, "любовь не угол, любовь не круг... она не растрата, она не страсть, ею можно просто дышать" - то нам-то вот при этом никак не дышалось. Хотя это все же была любовь. Но любовь с послевкусием. - Кроме любви, была жуткая эта отравная мысль о том, что мы были братом и сестрой. От нее не получалось отвернуться. Но как же было больно. Однажды, уже когда все было совершенно жутко, в последнюю нашу вспышку - обоим чуть за сорок, - мы поняли оба: это в последний раз. Все. Не склеить. Я лежала несколько дней после разрыва не вставая. Не могла двигаться, есть и даже пить. На третью ночь мне показалось, что кто-то звонит в дверь. Я вышла в коридор, открыла дверь... - Никого. Вернулась в комнату и увидела, что кто-то лежит на диване, с которого я только что встала. На диване неподивжно лежала я сама. Я подошла и, подавив брезгливость, легла сама на себя сверху. И вошла в себя. В лежащее бездвижно тело. Потом опытная одна моя подруга из бывших учениц пояснила мне, что это был выход астрала. Смогла я тогда вернуться... И пережить этот разрыв. Живучая.