Глава 1. Мирок

Дневник Евгения Васильева
14 сентября 2027
Очередной паскудный день. Стараюсь не показывать, что они меня задевают за больное. Мне кажется, что они догадываются. Жаль, что в этом году Яшка перевелся – была идеальная груша для битья. Они полны ненавистью, мне кажется, что это делает их звероподобными, лишает человеческого облика. Они как стервятники – нападают на слабых, беззащитных, убитых горем. Хотел бы я помочь им, избавить от ненависти, но как?
Окрик деда заставил Женьку вздрогнуть и молниеносным движением захлопнуть потрепанную тетрадку с грязно-белой помятой обложкой. Он медленно, будто стараясь отдалить неприятный момент, побрел в гостиную. Жилистый, поджарый старик с землистого цвета лицом и маленькими глазками лежал на диване и смотрел телевизор. На голубом экране мелькали жирные, лоснящиеся морды членов Верховной Рады, что-то тараторящие, больше лающие друг на друга, чем спорящие.
- Эй, онук поди, глянь, о чем кажуть эти упыри – прохрипел дед.
- Да – робко произнес Женька, боясь нечаянно спровоцировать старика.
План резко поменялся, и на экране появился сам Его Высочество Василь Третий. Король, в серо-голубом мундире, с аккуратным рядком наград, с висящим на шее германским Железным Крестом, столь непохожий изящным, благородным лицом, с небольшими, аккуратными усами на звероподобных, одутловатых депутатов, поднялся на трибуну и мягким голосом с сильным немецким акцентом начал декламировать какую-то речь, вроде, о важности политической стабильности в столь непростые времена. Дослушать, о чем говорил король, Женьке не удалось. Дед разразился разнообразными крепкими деревенскими ругательствами. Василь, хотя нет, справедливее будет называть его Вильгельм Рудольф фон Габсбург-Лётринген, был прозван им «позорной немецкой шавкой», «вошью», «поганым кровососом», и множеством других эпитетов, преимущественно трехэтажно-матерных.
- Папа, ну хватит уже! Давление поднимется! – донесся с кухни усталый голос матери.
- Не заважай, пусть бачит, какие люди скатили страну в дерьмо!
- Я устала от твоей ругани, мата! Я одна здесь работаю, я работаю за троих!
- Я тоже работаю. Не видишь, у меня мозоли. Во, как я работаю на даче!
- Лучше бы продал свою проклятую дачу, были бы деньги Жене на университет.
- Ишь чего удумала. Сам поступит. Он розумный, все знает! Вона, поди онук, расскажи про кайзеров, про Второй Вельткриг.
Женя стоял в углу комнаты, боясь, что, подойди он ближе, цепкие, сильные руки схватят его и усадят рядом с собой. «Дедушка болен, мама говорила. Лучше не провоцировать его» - думал мальчонка – «Бедная мама. Хотя, она сама в этом виновата. Надо было сдать его психиатрам». Женька вздохнул. Два года назад, когда он, осмелев, тихо предложил сделать это матери, то удостоился прозвища «Павло Морозко», в сомнительную честь обычного мальчишки с Луганщины, в голодные годы сдавшего отца-диссидента королевским карателям, сначала среди ее подруг и «родных» (сомнительных личностей, пару раз в год заваливающихся в квартиру побухать). В классе вместо имени вроде бы позабытого, но все еще изредка упоминаемого в учебниках паренька, к Женьке почему-то прикрепилась кличка «Крыса», может, из-за репутации предателя, а может, из-за хиленького тела и тихого поведения. «И почему люди предпочитают терпеть выходки своих родных, чем принять одно решение ради общего блага? Почему они называют предательством добродетель? Почему они не могут понять этого, почему они ослеплены безжалостным чувством, которое они по ошибке считают любовью к родным и близким? Почему никто не хочет жертвовать чем-то ради грядущего счастья?» - задавался вопросами Женька, глядя в окно. На балкон мать выходить запрещала, там ведь пыльно, и дед накурил. И мальчонка продолжал задавать безответные вопросы в пустоту, глядя на небо. Вечно прекрасное и лишь недавно ставшее смертоносным для человечества.
Пожалуй, в жизни многих людей можно найти день, ставший для них переломным. Когда жизнь, до того шедшая по накатанной колее со всеми мелкими бытовыми радостями и горестями, захлестывается вихрем событий, и, когда все успокоится и уляжется, уже никогда не станет прежней. Для Жени, как и для многих людей на Земле, таковым стало 14 октября 2022 года, известное многим людям, как Низвержение. Ученые до сих пор яростно спорили, что же случилось с миром, наиболее смелые предполагали, что из-за пространственно-временной аномалии планета провалилась в другую Вселенную, и попала на орбиту чужой звезды, поспешно названной Сола Тенебрис. Женька подозревал, что многое власти засекретили, и что ему известна лишь самая малость, и все, что он знал – теперь человечество вынуждено отбивать атаки каких-то чудищ, называемых в репортажах Слугами. Свою жизнь до Низвержения мальчонка помнил смутно – высокого отца, гуляющего с ним по набережной, старшего брата и мать – не такую, как сейчас, истощенную и измученную, а сияющую счастьем. Всего не стало в одночасье – отец погиб в давке на улицах Киева, старший брат уехал куда- то, и ни одной весточки от него за все пять лет не было. Женя не винил его в этом – брат, как говорила мать, работал над каким-то важным научным проектом, призванным «продолжить дело отца».
«Неопознанный объект, предположительно, один из Слуг, вошел в атмосферу планеты. Расчетная траектория предполагает его падение в районе острова Ява. Для возможного противодействия угрозе мобилизованы вооруженные силы Индонезии, а также колониальные гарнизоны Германской и Австро-Венгро-Богемской империй и флот США» - монотонно проговорил диктор на очередном случайно переключенном канале. Женька, постаравшись проигнорировать дедовские восторженные похвалы Белорутенийскому телевидению, все же выпускающему новости на русском языке, пытался понять – что же значат для человечества эти нападения Слуг. «Люди гибнут – это факт. Слуги разрушают города – факт. Но предназначение ли Слуг – убивать людей, или же они преследуют свои, понятные только им цели? Но настолько ли много жизней они уносят в могилу? Или же само человечество стоит на пути саморазрушения – терроризм, войны, голод, последовавшие за катастрофой Низвержения, а Слуги – так, мелочь, вроде извержений вулканов и землетрясений?» - задавался вопросами он. Женька прекрасно понимал – хоть кто-нибудь вряд ли ответит на его вопросы. И думал ли хоть кто еще о том же?
- Жень, иди есть! – крикнула мать.
Разум мальчонки затмило раздражение и желание послать всех к черту: нельзя, нельзя так просто выдергивать его из мечтаний. Женя терпеть не мог, когда в его личные дела бесцеремонно вторгались, когда учителя на его законной перемене просили его отнести тетради в другой кабинет, когда одноклассники на физкультуре кричали что-то вроде: «Эй, Крыса, иди, постой на воротах». Женя, пробормотав под нос что-то невнятное, молча поплелся за стол, на котором уже дымилась странная, непонятного цвета жижа в старой, со сколотыми краями, тарелке. «Рагу, опять рагу. Ненавижу эту дрянь. Мама вообще не умеет готовить» - подумал он, садясь за стол, и осторожно зачерпнул склизскую малоаппетитную гадость ложкой.
- Мам, я не голоден. Могу я отдать деду? Пусть доест – тихо протянул Женя, надеясь, что поглощать малоаппетитное варево не придется.
- Ешь. Еще в голодный обморок упадешь, я не собираюсь тебя по больницам таскать – стальным тоном произнесла мать.
Женя, смирившись с неизбежным и, чтобы лишний раз не провоцировать ее, дождался, пока мать отвернется и, зачерпнув ложку рагу, попытался отправить отвратительную жижу сразу в пищевод, чтобы не успеть прочувствовать вкус и консистенцию. «Фух. Ну и гадость» - подумал Женя, закончив с первой порцией и закрыв глаза, чтобы его не стошнило. «Не смей так мерзко жрать!» - мать все же нашла повод закатить истерику. Она с неожиданной быстротой кинулась к Жене и попыталась схватить его за руку, но мальчонке удалось увернуться: лишь ее ногти слегка полоснули по его плечу. Женя побежал в гостиную, рассчитывая спрятаться в туалете, запирающемся на крючок. Но, к счастью, перед матерью оказалась фигура деда. Уже из своей комнаты Женя слышал крики матери: «Он больной! Я ненавижу его, я ненавижу, как он мерзко смотрит, как сидит у окна часами, он совсем не думает обо мне! Я не могу водить его к психологу! У меня нет на это денег! Почему у меня такой тупой сын?!». В ответ ей невнятно гремел бас деда. «Так тяжело, наверное, маме быть зависимой от чужого внимания. Никто ее не любит, не ценит, а она работает в поте лица. Она отчаивается и пытается привлечь хоть какое-то внимание криками и истериками. Я никогда ее не пойму» - думал Женя.
За окном плыли в ночной тьме облака. В темном дворе горел один-единственный фонарь. Женька сидел у окна, вдыхая сырой, пахнущий гарью ночной воздух, и вглядывался во тьму двора, в окна противоположного здания, окидывал взглядом крышу старой девятиэтажки. То ли визг жестяной крыши, то ли страшный, до пугающей неестественности пронзительный крик заставил мальчишку встрепенуться. Женька представлял себя на месте героев страшных историй: парня, к которому во время ночной смены в окно постучалось чудовище, студента, который во время ночных перекуров на балконе заметил в окне напротив странного наблюдателя, мужика, от скуки рассматривавшего в бинокль окна здания напротив и заметившего каннибалов в разгар кровавой трапезы. Только одна деталь не давала ему покоя. Те парни, герои страшных историй, были наедине со своим страхом, вокруг – ни родных, ни близких, ни друзей. А в личный мирок Жени постоянно вторгаются мать и дед. «Вот бы убежать, уйти от них. Так, чтобы не больно. Просто я есть, один, а они где-то далеко. Например, они – в Киеве, а я в Чигирине или Мариуполе, квартиру снимаю. Жаль, что до совершеннолетия так далеко. Еще четыре года…» - думал он.