Холокост Кровавая звезда Давида

...«И перекуют мечи свои на орала и копья свои — на серпы; не поднимет народ меча на народ, и не будут больше учиться воевать... и наполнится вся земля познанием Господа» (Ис. 2:4).


Этим письмом я подвожу скудный итог своей жизни, моя милая фройляйн. Я надеюсь, герр Шиндлер позаботился о тебе, и ты ни в чем не нуждаешься.
Знаешь, в камере душновато, на улице царит безумная жара, а эта свинья Гиббенхау даже не удосужился принести мне воды. А впрочем, ещё недолго мне осталось влачить своё жалкое существование, так что нет смысла продлять мучение.
Приговор приведут в исполнение через неделю, но мне кажется, я умру гораздо раньше. И поделом.
Родная, я бы хотел дать тебе больше, чем смог, но увы. Шкатулку с драгоценностями и накладную тебе принесёт мой подручный вместе с этим письмом. Я в нем уверен, и ты доверяй ему, прошу тебя. Если ты захочешь продать украшения, то сможешь жить безбедно ближайший год. Если ты соберешься продавать поместье, делай это с помощью Герра Шиндлера, сама прекрасно знаешь нынешние нравы нашего общества. На эти деньги ты сможешь уехать к своим родственникам и купить себе дом.
Я хочу сказать тебе спасибо, Далит. Спасибо за то, что смогла простить меня. И поэтому я умру с чистым сердцем и душой, ибо твоё прощение для меня как последняя исповедь, как последнее причастие.
Я хочу сказать тебе, дорогая, что в том далёком тридцать восьмом *, когда впервые увидел тебя, маленькую и беззащитную, в опале огненного безумия и хрустальных брызг, я совсем не думал что влюблюсь в тебя. Твои испуганные карие глаза смотрели на меня недоверчиво, даже злобно.
Конечно, ведь я стоял и ничего не предпринимал, насмехаясь над происходящим.
Я до сих пор не понимаю, почему ты простила меня.
Даже сейчас, оборачиваясь назад в прошлое, в события четырёхлетней давности, я вижу чудовище.
В себе самом.
Как ты могла простить убийцу - не понимаю.
Ведь я убил твою мать.
Твоего брата.
Твоего отца.
Конечно, руками других, но в этом виноват только я.
Совесть не даёт мне забыть тот ужасный момент, когда я овладел тобой, маленькой, плачущей девочкой в белоснежном платье.
Поверь мне, Далит, если бы я мог это исправить, я бы никогда...
К черту! Ведь ничего не вернешь!
Я знаю, что ты простила меня за все это. Но я простить себя так и не смог.
Знаешь, что открыло мне глаза на то, какие зверства я творил?
Это Безумие.
Безумие власти и безнаказанности, безумие от крови и убийств.
Но оно быстро проходит. С глаз спадает кровавая пелена и все твои поступки предстают в свете морали настоящего человека.
Для меня толчком к этому стал концлагерь "Хельграу".
Я видел, как десятки людей умирали в газовых камерах ни за что. Как их косили голод и болезни. Я помню эти сотни изможденных, живых трупов; этих скелетов, обтянутых кожей.
Они появлялись в моих кошмарах, они были наяву...
Я никуда не мог от них скрыться.
Но последней каплей стало то, когда одна отчаявшаяся, доведённая до безумия женщина, попыталась на меня напасть.
И я застрелил ее.
Прямо в сердце.
Туда, где жёлтая звезда Давида** на глазах обагрилась кровью.
Она просто повалилась на меня, я держал в руках ее тело, смотрел в ее остекленевшие глаза, и видел в ней Тебя.
Я видел свои руки, облаченные в чёрные перчатки.
С них капала ее кровь. Ещё теплая, вязкая.
Это были руки Палача, Убийцы, Насильника.
Я поднял глаза и увидел остальных заключённых. Увидел их не так, как видел раньше.
Я увидел их иными: затравленными, несчастными.
Я слышал их шепот.
Они молились своему Богу.
Но в их потускневших глазах читался не только страх, а и злоба. Злоба на Мясника, спокойно убившего обессиленную от голода женщину.
Я не защищал свою жизнь, она не могла причинить мне вреда.
Я хладнокровно в неё выстрелил.
И тут я увидел себя со стороны: вся эта резня, затеянная кучкой маньяков, и я.
Я был их инструментом!
Мои поступки ничем нельзя было оправдать. Я просто упивался собственной властью. Как и они.
С того дня я закрылся у себя в кабинете. Я требовал, я умолял о переводе в тыл, куда-нибудь подальше отсюда.
Но мне отказывали. Потому что я был одним из самых лучших командиров.
Бутылка шнапса скрашивала день за днем, но не спасала от призраков ночи, душ убиенных мною людей.
И тогда я решился на отчаянный поступок.
Мне хватило недели, чтобы тщательно обдумать свой план и помолиться Господу за счастливый исход.
Добавить в паек часовых сильнейшего снотворного мне не составило труда.
И той ночью все свершилось.
Я открыл тяжелую дверь, сжимая в правой руке бутылку с алкоголем, и решительно шагнул внутрь, в окутанную смрадом и стонами тюрьму.
Они жались к стенкам, едва завидев мой силуэт, и молчали. Они не пытались нападать на меня.
И тогда я вытащил из нагрудного кармана кошелёк, и бросил к их ногам.
Я старался не показывать своих эмоций, но эти люди видели их в моих глазах. Я знаю это. Иначе бы мне не поверили.
Единственное, что я смог вымолвить, это "Бегите. Живо".
И они побежали. Как по команде. Как животные. Загнанные, уставшие животные.
Никто из них не взял этот кошелёк. Он так и остался лежать на холодной земле.
Не всем повезло в ту ночь.
Когда я пробрался к себе, то услышал вой сирены и треск пулеметов.
Я молился, чтобы хоть кому-нибудь из них удалось спастись. И Бог услышал мои молитвы.
Потому что половине из тех, кого я выпустил, удалось сбежать.
Ну а те, кому не посчастливилось, остались навсегда на этой проклятой земле.
Следующую ночь я провёл спокойно. Кошмары оставили меня. И теперь я знал, что должен делать.
Так я начал поиск тебя.
Ну а дальше ты уже знаешь, что было.
Я не врал тебе. Ни капли.
И не вру сейчас.
Я испугался, когда увидел, ЧТО они с тобой сделали.
Даже я, привыкший к ужасам концлагерей, был поражен жестокостью надзирателя.
Не знаю, что бы я делал, если бы начальником вашего лагеря оказался не мой бывший однокурсник Клаус.
Я выкупил тебя у него. Из-за уважения к тебе, как к даме, я не могу назвать цену.
Оказалось , что Господь ещё не полностью испытал меня.
Самым настоящим ударом оказалась смерть нашего с тобой первенца.
Если бы я знал... Далит...
Если бы я только знал, что тогда, после этого ты понесешь...
Я бы уже тогда стал другим.
Ты сделала меня другим, Далит. Одним лишь взглядом карих глаз, в которых играли отблески горящей синагоги.
Кстати говоря, ту звезду, которая принадлежала убитой мною женщине, я тайком снял. И она до сих пор со мной.
Как крест, который влачил на себе наш Спаситель.
Напоминание о том, кем я был. Чтобы вновь не стать им.
Засим прощаюсь с тобой, моя драгоценная фройляйн.
Не поминай меня недобрым словом. Вряд ли мы с тобой встретимся на Небесах. Такие грешники как я не попадают туда, где будешь ты.
Всегда твой, В.В.

Из отчёта надсмотрщика Франца Гиббенхау: "...Заключенный Вольфганг Вагнер был найден мною в девять сорок утра повешенным на скрученной простыне...".

Эпилог.

...Дородный мужчина лет сорока пяти на вид пытался настроить уже видавший жизнь приёмник, но тот пока не поддавался уже явно раздражающемуся охраннику.
Мужчина кряхтит и с досадой хлопнув по ящику, выключает радио.
Тяжело вздохнув, он отправляется в ежедневный обход по полуразрушенной тюрьме.
- Герр Гиббенхау! - окликнул его сильный женский голос.
Мужчина вздрогнул, и обернулся, поморщившись, ибо застарелая, зажившая рана в лодыжке снова заныла.
На пороге стояла молодая женщина с длинными вьющимися волосами, с глазами цвета крепкого чая.
- Я бы хотела спросить, не вы ли здесь работали надсмотрщиком во время войны?
Мужчина побледнел и слегка поклонился.
- Да, это я, к вашим услугам.
- Скажите, вы не помните заключенного по имени Вольфганг Вагнер? Он убил одного из штандартенфюреров.
Франц задумался, сдвинув густые брови на переносице и почесал лысый затылок.
- Вагнер, Вагнер... Конечно, помню такого.
- Я бы хотела увидеть его могилу, - слегка вздрогнувшим голосом сказала она.
Гиббенхау хмыкнул, осмотрев весьма дорогой костюм женщины и махнув рукой, неспешно направился вперёд.
- Идемте.
Краем глаза он наблюдал за незнакомкой. Пусть она и выглядела абсолютно спокойной, за годы работы с самыми разными заключенными, Франц умел различить наигранность и искренность.
Они шли по холодному коридору, где нынче было пусто и гуляли сквозняки.
Выйдя на улицу во внутренний дворик, Франц повёл ее к небольшому огороженному участку с ровными рядами могил.
Гиббенхау шел между ними, шепча имена и фамилии.
- Вольфганг Вагнер, - сказал он остановившись у почти неприметного холмика, поросшего травой. - Здесь он похоронен.
- Оставьте нас наедине. Пожалуйста, - с паузами проговорила женщина.
Отойдя к ограде кладбища, Франц заметил, что женщина тихо опустилась на корточки и мягко пригладила траву на могиле, низко опустив голову.
Кашлянув, Гиббенхау отвернулся - он не смел мешать женщине. Он видел, как она страдала. Это было видно невооруженным глазом по сгорбленной, трясущейся от рыданий спине.
Спустя примерно полчаса, его плеча коснулась аккуратная маленькая рука в чёрной перчатке.
- Спасибо, Герр Гиббенхау. Возьмите это, - сказала женщина, протягивая пухлый конверт.
- Этой суммы вам хватит. Я буду приезжать сюда каждый год и платить вам за то, чтобы вы ухаживали за ним...
После этих слов незнакомка молча развернулась и ушла, оставив растроганного Франца гадать о произошедшем.


Примечания:
* - воспоминания о "Хрустальной ночи". Начало Холокоста.
** - Во время гонений на евреев, их принуждали носить бумажные звезды на груди, это было отличием между "унтерменами" и "истинной расой".