Я или НеЯ

Странные иногда случаются происшествия на свете!

Конечно, большинство событий в мире вполне себе объяснимы и даже очень всем понятны.

Вот к примеру, возьмет какой-нибудь сукин сын в руки гордость нашу отечественную, автомат Калашникова, войдет в контору или кафешку, или ещё какой рассадник демократии и положит тьму народу, так тут сразу всё понятно.

За высокую идею человек старается, ради справедливости, или райской вечной жизни, или еще каких высоких идеалов человечества.

Никаких тебе тут загадок, и журналистам есть что в новостях дать, и политикам есть на что бюджет еще потребовать. Да и простым людям как-то спокойнее, ясность есть. Откуда стреляют и кто, и куда бежать, и у кого защиты просить, чего прикупить, на случай очередной войны.

Но бывают и события совсем другого свойства. О них в газетах писать никак невозможно и по радио объявлять затруднительно как-то. Прямо скажем, черт знает чё, а не случаи.

Вот например, что случилось с электромонтером нашим, Литвинчуком в прошлый четверг. Проснулся монтер, как обычно, утром.

Да только это только так говорится, что взял вот так и проснулся. Потому что переход от забытья к полной включенности в окружающую действительность тело Литвинчука осуществляло не сразу, а постепенно, поэтапно.

Сначала Литвинчук почувствовал удар в мозг. Как будто рубильник в каптерке с грохотом врубили и мозг монтера перевели в искрящийся режим "бодрствование".
Переход этот, честно сказать, монтер не особо любил. Хотя сон Литвинчука и был тяжел и темен, как глубинное погружение в маслянистую нефть, со странными видениями, но все же там он чувствовал себя приятственнее.

Это вот как если таракан чувствует себя уютнее и домашнее где-нибудь в темном теплом сыром углу, во мраке мусоропровода, и, будучи выхваченным из мрака ярким дневным потоком света, все порывается сигануть куда-нибудь со всех тараканьих ног.

Затем, оторвав свинцовую голову от подушки, как будто притягиваемую к ней магнитом большой силы, Литвинчук осуществил второй этап пробуждения, продрал глаза и позволил жидкому, на манер разливного пива, что всегда подавали в пивнушке на Ботаническом бульваре, свету вливаться в глубь электромонтерского мозга.

Окончательное пробуждение Литвинчук осуществил, опрокинув тело вверх, на манер куклы времен СССР, ваньки-встaньки, и шумно выдохнул, "ё-пэрэ-сэтэ" из прокуренных легких, что символически переводило сознание и тело электромонтера в состояние окончательного бодрствования и готовности к решению задач неизбежно надвигающего, как айсберг на Титаник, дня.

Затем монтер прошлепал в ванную комнату и по обыкновению заглянул в потрескавшееся по углам зеркало. Не то, чтобы Литвинчук так уж любил полюбоваться с утра на свою рожу или надеялся увидеть что-то новенькое в мути стекла.

Напротив, обычно, глянув на своё отражение, монтер шумно по обыкновению выдыхал своё, "ну ё-пэ-рэ-сэтэ", как будто увиденное сильно и неприятно поражало его, и в особенности, что он, Литвинчук и впрямь имеет какое-то отношение и даже интимную и прямую связь с висящей напротив в рамке помятой и потертой, скажем прямо, физиономией.

Но таков был ежедневный утренний ритуал, завершаемый обычно ощупыванием щетинистой поверхности и обрызгиванием её холодной водой для освежения, чем Литвинчук как бы окончательно утверждал свою принадлежность и право собственности над своим монтерским литвинчуковским обличьем.

Но в это странное мартовское утро, числа 25-го, как уже упоминалось ранее, черт знает, что такое, но пошло все не по обыкновению.

Глянув в зеркало и приготовившись уже внутренне словить своё отражение, как вратарь смело ловит в прыжке пробитый в девятку мяч, Литвинчук остолбенел.
Никакого отражения в зеркале не наблюдалось. Вообще ничего не было в нем. Сколько монтер ни тер глаза, как будто бураном надуло ему песку в глаза, сколько не хлопал себя по небритым щекам, не теребил и дергал себя за нос, ну ничего не было в зеркале!

Тыкание пальцами в стекло, а также махание в воздухе руками, как если бы монтер раздобыл два крыла и пытался улететь подальше, также ничего не дало.

Ошалевший монтер уж и приседал, и резко выпрыгивал вверх, как чертик из коробки, и повернувшись спиной, резво оборачивался, как кошка, пытающаяся схватить свой хвост, надеясь увидеть хоть краешек своего отражения в серебряной поверхности, ничего , решительно ничего, не помогало.

Монтер Литвинчук сдался наконец играть в догонялки с исчезнувшим отражением и начал осознавать происшедшую с ним перемену. Он медленно провел ладонью по скрипучему стеклу и прошептал, " Ах вот оно значится, как оно-то. Вот она какая ты, Правда".

Сказав эти никому непонятные слова, Литвинчук неожиданно успокоился и улыбка залила его усталое монтерское лицо...

Тут нужно нам сказать, что началась вся эта история, как это часто случается у многих электромонтеров нашей страны, в день зарплаты.

В тот день веселый Литвинчук оказался в сильно приподнятом расположении духа, по обыкновению в такие дни, в пивнушке, где он имел приют и укрывался от наблюдения своей бдительной супруги.

За одним столиком с ним оказался странного вида господин. Похож он был больше на оборванца, коих много бродит по просторам нашего благодатного процветающего края. Был он босой, в сланцах Адидас, и это несмотря на весеннюю погоду, в очках и был завернут в бордового цвета не то плащ, не то халат.

На гладко обритой голове скакали электрические зайчики отраженного света, так что казалось, исходило от незнакомца электрическое сияние.

Этот человек представился Литвинчуку бродячим монахом со странным именем, Иваном Бодхидхармой, что, впрочем, совсем не удивило монтера, кого только не встретишь в пивнушке-то.

За доверительным разговором, который непременно завязывается в таких местах между незнакомцами, забредшими пропустить кружечку-другую, Бодхидхарма сказал Литвинчуку странную вещь.

Он утверждал, что тот, про кого монтер думает, это вот, мол, - "Я", Литвинчук, так это - химера. На манер оптического обмана, скажем, радуги в воздухе.

Никакого такого "Я" внутри человека нет и отродясь и не было, а есть только наведенная иллюзия, на вроде того, как капли воды висят в воздухе, а кажется, будто раскинулось цветное коромысло в небесах, в чем каждый легко может убедится сам, попробовав схватить радугу руками.

- Внутри каждого, и тебя тоже, - говорил бритый, - живет искусственно построенный человек, который называется "Я". Сделан этот человек для того, чтобы запереть тебя в стенах тюрьмы.

- Ты живешь в тюрьме и даже не видешь и не понимаешь этого, потому что человек, рожденный в тюрьме не может знать, что это такое, и что существует другой мир, - тихо говорил Бодхидхарма.

- Ты оказался в самой страшной тюрьме, из которой нельзя сбежать. В этой тюрьме ты обречен на страдание и никогда не сможешь быть свободным.

Всё, что ты знаешь о мире - всё это враньё. Чем быстрее ты это поймешь, тем раньше ты придешь к ней.
- К кому это, к ней? - спросил оторопевший монтер.
- К Правде.
- А нахрен она мне сдалась -то, твоя Правда, - задушевно спросил Литвинчук и сдул пену с кружки, - У каждого нынче своя правда. Мне и так неплохо.
- Чтобы стать свободным,- твердо сказал Бодхидхарма, глядя монтеру прямо в зрачки замутненных глаз.- Чтобы освободится, раз и навсегда, тебе нужно найти Правду.

Литвинчук на секунду нахмурил лоб, что означало глубокую задумчивость.
- Так я, братан, и так абсолютно свободен. Вот, хочу светлое пиво пью, хочу тёмное. Хочу в КСК нашем работаю, а захочу в СП какое устроюсь. Литвинчук напрягся, стараясь подыскать еще доказательства своей абсолютной свободы.
- Или вот голосовать могу на выборах, хочу за Маликова, а захочу - за Паликова, понял. Опять же, по телеку хочу НТН смотрю, а хочу - ТНТ, вообще пятнадцать каналов у меня, понял - свобода.

Иван Бодхидхарма горько улыбнулся и сказал:
- Твой собственный опыт - это единственный путь к правде. Личный опыт твоего сердца. И если не следовать этому пути своего сердца, всю жизнь ты будешь делать то, что от тебя ожидают. Ты будешь делать то, что ждут от тебя родители, учителя, супруги, друзья, начальники, правители, священники, идеологи твоего сознания.

Самое страшное, что ты будешь верить, что это всё - твой собственный выбор, потому, что ты поверишь, что внутри тебя есть "Я".

Всю жизнь ты проведешь, как актер уездного театра, примеряя чужие костюмы и читая выученные монологи других авторов, играя роль других людей и персонажей. Ты будешь обречен на страдание, причину которого тебе даже не удастся увидеть, и ты никогда не сможешь быть свободным.

- Что же мне делать?- тихо спросил ошарашенный Литвинчук, глядя в горящие огнем глаза Бодхидхармы.

Тот помолчал. Потом неспеша сказал:
- Попробуй заглянуть внутрь себя, в свои глубины. Попробуй там найти Правду. Попробуй увидеть, что никого "Я", никакого электромонтера Литвинчука внутри тебя нет. Когда ты сам найдешь правду внутри себя, ты получишь освобождение.

Потрясенный электромонтер все не мог забыть этот разговор. Часами он сидел, смотря внутрь себя и разглядывая того, кого монах назвал "Я" и постепенно стирая его, как ластиком стирают карандашный рисунок.

И вот пришло это утро. Литвинчук отошел от зеркала и подошел к окну, выходящему во двор.

Литвинчук приблизил лоб к холодному стеклу маленького окошка и посмотрел на мир, который явился ему в это утро в виде дворика с живописно покосившимися мусорными баками, накрапывающего грустного дождика, бодро скачущих хитрющих ворон.

- Ё-пэ-рэсэтэ! Прощай, прощай Земля! - мысленно пропел монтер.

- Как радостно было мне вдыхать полной грудью твои утренние туманы.

Как любил я продираться сквозь чащи твоих лесов, хлеставших меня по щекам.

Как долго смотрел я с вершин на твои просторы, как любил раскинув руки, наблюдать парение в твоих небесах птиц и облаков, бесконечно слушать гимны твоих прибоев и шум дождей.

Мне будет не хватать песен твоих степей, я буду помнить кафедральный сумрак твоих лесов.

Мне не забыть нежность объятий воды твоих морей и озер, бодрящую свежесть ручьев и рек.

Но теперь мне пора идти.

Монтер набрал полную грудь воздуха, как ловец жемчуга, и, отступивши немного в глубь коридора, резко оттолкнулся от пола и смело бросился в пустую глубину зеркала, зажмурив глаза и выбросив вперед руки, как ныряльщик, в неожиданно легко поддавшуюся гладь стекла и влетел туда всем своим монтерским, ставшим неожиданно невесомым, телом.

Последнее, что запомнил монтер, было оглушительное, невероятное чувство свободы и счастья, какое бывает мелькнет на мгновение иногда у продвинутых алкоголиков -экспериментаторов, если после пол-бутылки Абсолюта резко и непременно в один длиннющий глоток влить в себя банку Балтики 9-ый номер.

Но, в отличие от них, чувство это, не вспыхнуло на секунду, не утянуло монтера в вниз, в глубину забытья, а напротив, разрослось до размера Вселенной и вытолкнуло его вверх, как ракету, в ослепительный невиданный монтером неземной свет...

Впрочем, как уже было замечено, верить в наше турбулентное время никому нельзя, и в особенности всяким писакам, которые такого наплетут, такого набрешут, что уж и не знаешь, как в головы им приходят такие идеи.

Так что лучше всегда нам пользоваться только хорошо проверенными источниками и не обращать внимание на разные досужие домыслы.

Иллюстрация:Ren; Magritte. The False Mirror.